Ренс уехал

1. На таком велосипеде далеко не уедешь

— Мы убедились, что препарат эффективен, но, Ренс, возможно ли использование этой технологии корпорациями или спецслужбами? Скажем так, не по прямому назначению?
— В нашем каталоге нет ничего похожего на «Радость кровавой революции» или вроде того, — отшутился я.
— Но можно же сделать? По аналогии.
— Всё не так просто. Каждый случай и человек уникален.
— Сто пятьдесят уникальных случаев, судя по каталогу. Я вас понял. Но в целом вы готовы сотрудничать с такими персонами?
— Поймите, ERA — не отдельный инструмент, не оружие. Нельзя просто вытащить ватные пули и вставить разрывные. Он может помочь только тем, чьи намерения созидательные, чего не скажешь про войны и прочие преступления. Сложно всё перевернуть и наполнить такое прошлое созидательным смыслом.
— Это успокаивает. Значит, использовать во вред препарат не получится?
— Можно кинуть банкой в лицо.
— Смешно.
— Если человек преступник, мы ему не сможем помочь.
— А кто назначает его преступником?
— Он становится им по факту действий. Я думаю, в глубине души он сам себя и назначает, понимая, что пересекает некую грань.
— Совесть?
— Суть не в личном отношении к действиям, а в том, что эти действия порождают. И это мало зависит от личной оценки.
— Тогда карма? Во что вы вообще верите, Ренс?
— Даже не знаю, что сказать. Вера для меня разновидность сомнения. Понимаете, если есть гипотеза — её нужно подтвердить или опровергнуть, поставить эксперимент. В остальном и думать нечего.
— Всё же у вас когда-нибудь были попытки взаимодействия с преступниками? Чисто ради эксперимента.
— Нет. Повторюсь — принцип работы ERA не позволит…
— То есть фактически вы не знаете, действует ли препарат на злодеев?
— Нет, но это ни к чему. Вы же не пробуете летать на велосипеде — вы видите, что у него нет крыльев, пропеллера.
— Что насчёт жалоб на препарат? Эти люди пытались «летать на велосипеде»?
— Официальных жалоб пока нет, так что…
— А как же человек в простыне? Родственники уверены, что именно ERA его подкосил, и собираются подавать в суд.
— В таком возрасте много других проблем. Кажется, его родные идут по самому простому пути, ведь наша компания не так крупна и… В общем, вы поняли.
— Полагаете, обычные вымогатели?
— Не стоит утверждать, но пока это логичнее всего, учитывая количество всевозможных препаратов, которое принимают люди в его возрасте. Ведь они не идут к гигантам фарминдустрии.
— Что же, будем надеяться, что никто не захочет летать на этом велосипеде! С нами был основатель и идейный лидер компании «Роланд, Офнер и ван Гилс хеми» Ренс Роланд. Это «Контр Вэйвс», и я — Маверик. Далее в эфире полчаса музыки нон-стоп — Sly & The Family Stone, Talking Heads, Jefferson Starship и многие другие! Рок, соул, фанк, и никакого диско! Не переключайтесь!

* * *

Поднимаясь по лестнице, я встречаю девушку пышных форм, одетую не по погоде: неприлично короткие шорты, вульгарная накидка кислотного цвета с перьями и туфли на платформе. Всё это сопровождается запахом сигарет и омерзительного приторного парфюма. На нужном этаже я слышу шум — рёв моторов и громкий мужской голос.
Дверь открыта, Рик стоит у телевизора, упёршись в колени, и курит. В квартире те же духи, трава, плюс попытки всё это проветрить — влажный сквозняк из распахнутого окна. Рик возбуждён, не замечает, как пепел падает на ковёр, а штора болтается на улице, словно флаг. Пепел фальшивой зебровой шкуре нипочём. Где он только берёт всю эту дрянь?
Пока добирался с плавучей радиостанции, я успел продрогнуть и уже готов чего-нибудь выпить, Рик готов выпить всегда.
— Эл, проходи! Я сейчас! Вильямс опять всех делает.
— Давно гонками интересуешься? И что за мадам? — Мне не нравится, что Рик так меня называет, но я привык. Мы знакомы так давно, что моё настоящее имя из его уст будет шоком не только для него, но и для меня.
— Видел мою красотку во дворе? — проигнорировал Рик мой вопрос.
— Что? — Первая мысль о девушке. С оценкой её внешности я замялся, но ответа и не ждали.
— Новая модель, совместно с итальянцами. «Контек» на том же заводе делают, понял? — отбарабанил Рик в промежутках между холостыми сигаретными затяжками.
— А куда ты дел ярко-зелёный «пассат»? Неужели устроишь такой же бардак и в новой тачке?
— Я к «пассатам» больше не вернусь, хватит с меня. Надо, как говорится, различать, где дерьмо, а где спички. Понял?
— Ага. — Я осмотрелся: первый раз тут. — Почему ты выбрал именно этот район? Чтобы в школу было ближе ходить?
— Пока так. Следующим будет дом на берегу. А это — транзитная зона, понял? — Рик поворачивается ко мне и продолжает: — И у меня будет настоящий берег, настоящего моря, сечёшь? Не то что твой лесок с престарелыми извращенцами в красных трусах.
— Вижу, ты всё продумал. Помню, как в пятом классе ты купил баскетбольный мяч вместо футбольного потому, что он больше.
— И лучше! Баскетбольный мяч лучше футбольного! Это знают даже девчонки. Ты когда-нибудь получал по роже баскетбольным мячом?
— Нет, но видел, как другие получали. От тебя.
— Признайся, ты только поэтому со мной дружишь.
— С тех пор других причин не появилось уж точно. Я пройду?
Интервью на пиратском радио закончилось не совсем так, как я планировал. Не такое уж оно оказалось и пиратское, ведь «пиратское» в моём представлении означает в числе прочего и независимое. Но о какой независимости может идти речь, когда, уподобившись жёлтой прессе, пытаешься подловить собеседника на подробностях дурацких сплетен. Совершенно не хочется сейчас думать об этом. Надеюсь, у Рика припасено что-нибудь горючее.
На маленьком столике в прихожей лежит газета, в ней — карикатура восточноевропейского лидера, напоминающего обезьяну. Управляя асфальтовым катком, он раскатывает горстку азиатов. Азиатам это не по душе. Под газетой лежат две новые, упакованные в плёнку пластинки. Вымыв руки, я прохожу за стол и сажусь на прозрачный пластиковый стул. На столе лежат эскизы обуви, нарисованные в экспрессивной манере, некоторые довольно симпатичные.
— Закончил ремонт? — Я снова оглядываю квартиру, перебирая в руках эскизы.
— Позавчера довезли мебель. — Рик, не поворачиваясь от экрана, вытягивает руку куда-то назад.
— А умывальника в ванной не предполагается?
— А, ну да, ты же знаешь этих итальянцев — ещё более тормознутые, чем ты, — отмахивается Рик и выпрямляется, придерживая себя за поясницу. — Конечно, Джонс!.. Красавцы! — Выключает телевизор и на секунду замедляется, но потом словно вспоминает что-то: — Зацени! Услышал на одной вечеринке.
Проходя мимо стола, Рик выдёргивает эскизы у меня из рук и небрежно пихает в задний карман, тушит сигарету в массивной рубиновой пепельнице и направляется в прихожую. На нём узкие светло-голубые джинсы и майка, местного футбольного клуба, которая ему явно мала. Он скидывает газеты на пол, берёт одну из пластинок так, как это делают девушки во время объявления раундов в боксе, но с присущим ему «изяществом». Комплекция Рика — на грани выбора: ты либо перестаёшь носить обтягивающие вещи, либо меняешь свой образ жизни в корне. Но Рик любит пограничные состояния.
— Свежак! Последний альбом «Рокси», понял? Наверное, знаешь их, поставлю позже. — Рик берёт другую пластинку. Показать и убрать — всегда быть на пике интереса к себе.
Издалека видно название Survival на фоне пёстрых картинок. Он вандально раздирает плёнку, достаёт пластинку, конверт кидает на стол. Из конверта специфически пахнет типографской краской. Разглядываю вкладыш — несвязные исторические фотографии с темнокожими военными, женщинами в традиционных нарядах и бодрым парнем в кепке. Похоже, что-то революционное. Теперь ясно. Обладая весьма консервативным вкусом, ничего, кроме хвастовства и шума, я от Рика не жду. Обычно бывает так: он ставит что-то громкое, а я сижу и не двигаюсь, прикидываясь мёртвым жуком, — жду, пока выключит. Чаще всего ему хватает одной стороны пластинки, чтобы успокоиться.
Рик кладёт пластинку на полосатое кресло с пухлыми наростами на спинке. Наросты — такое слово вряд ли используют, рекламируя мебель или что-либо вообще. Но иначе не назовёшь. Специального шкафа нет, и пластинки просто лежат рядом на полу стопкой. В квартире вообще нет ничего специального, всё напоминает импровизированный склад выставки, где временно поселились арт-оккупанты. Рику этот термин подходит, а ассоциаций со складом добавляют сплющенные картонные коробки в углу комнаты.
Он ставит нужный диск, пару минут возится у задней панели усилителя с проводами и штекерами, неуклюже двигает стол с аппаратурой, матерится, вспоминает родственников, на пол падает ароматическая свеча с окурком. Стоя на одной ноге, роняет мохнатый тапок с повисшей в воздухе ноги.
— Всё поставил, а подключить не успел, погоди.
— Боюсь умереть от нетерпения.
— Полностью ламповый тракт, понял? Не твоё транзисторное фуфло, — заверяет меня Рик. — Да чтоб тебя! Откуда этот чёртов провод! Белый в белый, а жёлтый? Жёлтый — это типа красный? Ну да, другого тут нет.
Тенор в динамиках запел: «Так много невзгод в этом мире, так много невзгод…» Добрые женщины на фоне аккуратно повторяют фразы, как бы уточняя: «Так много невзгод…» Барабанщик будто пытается всё замедлить. Кажется, вот-вот музыка остановится, но нет. Появилось желание помочь песне двигаться быстрее, и я зашевелил ногой в такт.
— Ага, нравится! Что скажешь? До хрена альбомов записали, популярны в Штатах. К нам недавно приезжали.
— Я не интересуюсь революциями в Африке или про что тут. — Я не сразу уловил смысл метафорического нагромождения.
— А ты сгоняй туда — соберёшь много интересных «данных» для своих опытов!
Рик стоит посреди комнаты, перекрестив руки на груди, и ехидно посмеивается. На моих «опытах» основано девяносто пять процентов его шуток. Остальное — моя внешность и потребительские предпочтения.
— Слушай, звучит весьма неплохо, они это на Ямайке записывают? — я продолжаю крутить конверт в руках, делая вид, что мне интересно. — Там есть приличные студии? — рефлекторно поддерживаю разговор, так как обсуждать мои «опыты» на трезвую голову я не готов.
— Чёрт знает. Записывают там, а сводят взрослые — в Штатах. Если бы не америкосы, они бы так и играли на обувных коробках и пластинки из коровьего дерьма лепили.
— Эта технология требует уточнения. Мир, знаешь ли, развивается более равномерно.
— Да сто процентов. Сейчас всё по-другому. Вот тебе что важнее — сиськи или задница? — внезапно спрашивает Рик, будто предлагая что-то из холодильника.
— Не знаю. Голова… Ну, лицо…
— Что? Лицо? Не смеши!
— Тупой вопрос, Рик. Всё равно что спросить, что важнее — фас или профиль. И вообще, размер бесп…
— Вот именно! — не даёт закончить мысль Рик. — Всё важно в комплексе! И смысл, и запись, и сведение. И те группы, которые это просекли, сейчас в топе. Андеграунд в прошлом! И это относится не только к музыке, понял?
Декламируемое Риком обычно не требует обсуждений, так как факт посещения его головы какой-либо мысли уже говорит о том, что мысль эта гениальна.
Рик возвращается в прихожую, достаёт из безымянного пакета пару бутылок — одна явно старая, без этикетки, с тёртыми краями, вторая с голубой этикеткой — джин. Ещё лимоны, сигареты и страшного вида колбаса, которую я сразу зарёкся есть. Потом, правда, пришлось изменить это решение, так как другой еды в этом доме не оказалось. Рик суетится за барной стойкой, достаёт из верхних шкафов тару, роняя на пол сиротливо стоящую пачку «Квэйкер Оутс», выставляет бокалы, проверяя их чистоту отражением света из окна. Шкафы на кухне полупустые, будто он не живёт тут два месяца, а пришёл за час до меня. Цель суеты — секретный напиток. Я понял это, когда Рик откупорил безымянную бутылку, понюхал, встрепенулся, защурив глаз, затем принялся разливать по бокалам, измеряя оставшимся глазом количество. Никакой линейки в глазу у него, естественно, не было, и обычно подобные напитки он пил не дозированно.
— Ты ведь никогда не пробовал? — Рик ставит первую бутылку на столешницу и ковыряет вилкой вторую. Когда уже?
— Я отсюда не вижу. Что это?
Фоном в песне звучат синицы. Пластинка крутится. Опять про свободу и возможности. Чёртов Маверик, на кой хрен ему понадобилось упоминать про этого старого психа в простыне? Включил бы свой дурацкий фанк на минуту раньше. Но я тоже молодец — рассказал бы подробнее про технологию. Отвечал же так, будто меня пытают. Я прикинул время, посмотрел на конверт — «Система Вавилона». А кто ещё купит ваши пластинки, если не его жители?
— Я про твои гадкие таблетки. Ты ведь не тестировал их на себе?
— Нет.
— Ссышь?
— Я пробовал многие ингредиенты — их используют как пищевые добавки, они совершенно безвредны. Если ты о нашей ситуации, то…
Рик меня уже не слышит, он достаёт из морозилки формочку со льдом, аккуратно берёт её за края кончиками пальцев и со всей дури бьёт по краю кухонной столешницы. Льдинки разлетаются, часть падает на пол, одна метко попадает мне прямо под большой палец ноги. Рик режет и давит лимон, гордо ставит напиток на стол.
— Пей! — вытирает мокрые руки о майку.
Всё-таки наша местная футбольная команда. В детстве мы вместе ходили в секцию — майка с тех времён. Рик возвращается на кухню и принимается за колбасу.
— Красиво. Что это? — Я нюхаю напиток, словно химикат в лаборатории, — не поднося нос близко к таре, вожу ладонью в сторо12
ну лица. — Пахнет пылью, лесной грязью, чувствуются копчёные аккорды.
— Самое то. О, забыл! — Рик быстро отправляется обратно на кухню, в нижнем шкафу достаёт из пакета несколько трубочек, уронив при этом остальной пакет на пол. — Сука! — Возвращается. — Вот, чтоб не отвлекаться на запах, — кидает трубочки, словно дротики, в стаканы. — Знаешь, как называется?
— Ковбойская казнь в… Шварцвальде?
— Почти. — Рик оттопыривает губы и отхлёбывает своего пойла, так и не раскрыв названия. — Ты вообще откуда пришёл? Видок у тебя нервный.
— Меня пытали пираты, — неоднозначно отшучиваюсь я, надеясь, что Рик не вспомнит о том, что я говорил ему про приглашение на интервью.
— О, неужели наконец решился?
— И кажется, зря.
— Как обычно, разрыдался при виде микрофона?
— Лучше бы так. Всем интереснее обсуждать сплетни, чем технологию, это немного расстраивает.
Рик отвлёкся и ничего не ответил. Я снова осмотрелся. Интересно наблюдать за тем, как твой друг, которого ты знаешь с третьего класса школы и который не испытывал до сих пор интереса ни к жилью, ни к мебели, ни к быту в целом, решил вдруг поиграть в дом. Как он вообще понял, что покупать? Квартира почти вся видна из одной точки. Очень похоже на него. Студия со спальней. Белые стены, кое-где висят абстракции, напечатанные на холсте. Наверное, и в пожаре не сгорят. Холостяцкий вариант с возможностью совместного проживания с «приходящей» дамой. В прихожей высокое зеркало с рамой в виде розовых волн из полупрозрачного пластика. Красивое, но потом в нём начали отражаться мы, и оно потеряло привлекательность. Хорошо, что интервью было на радио, — на телевидении я бы смотрелся прямо как сейчас в этом зеркале: усатый мудак, обрамлённый розовыми волнами, словно в утреннем телешоу. На полках позади меня непригодные для чтения книги — все разного формата, альбомы, книги в духе «Сто очков Стива Маккуина» или «Музыкальный атлас». Некоторые ещё в упаковке. Расставлены по размеру, как и многое в квартире. Прямо над нами крупная люстра в виде модели Солнечной системы. Люстра явно не соответствует размеру жилища. Пространство квартиры заполнено на скорую руку, будто хозяин боится пустоты, которую не скрашивают даже девицы в коротких шортах.
— Не думал собаку завести?
— На кой хрен?
— Ну чтобы повеселее было.
— Думаешь, я скучаю? Я постоянно в разъездах, какая собака, ты о чём?
— Люстра не великовата?
— Дёшево взял, повешу в новом доме.
— И там собаку заведёшь?
— Что ты домотался со своей собакой? Мне и тебя хватает.
Сложно разговаривать под такую музыку, и я подхожу к стереосистеме и делаю тише. Удивительно, тут даже кто-то убирается. В целом ощущение, будто хозяин пытается вызвать детскую зависть, — всё новое и яркое, нечто такое, что можно показывать только «из рук» своим двенадцатилетним друзьям.
— Всё же, почему ты их сам не жрёшь? — отвлёк меня Рик. — Неужели ни разу не испытал неудовлетворённости прошлым? Знаю тебя много лет — есть за что зацепиться.
Отвечать я не стал и уставился в окно. Это многоквартирный трёхэтажный белый дом в паре остановок от делового центра, рядом с озером Кралинген. Из окна видна стена такого же дома с окнами таких же квартир. Виден бульвар, веет бензином с улицы и влажностью с канала. Одиноко, даже немного провинциально, если попасть ушами в паузу между шумом машин и криками детей. Ватные пули — какой же я идиот, просто король метафор. В квартире без искусственного освещения темновато, хотя сейчас середина дня. Дело в нависающем соседском балконе.
Всё же решаю продолжить разговор. Не в окно же я пришёл смотреть.
— Что именно в моём прошлом, по-твоему, я бы хотел исправить?
— Ну… — Рик смотрит на меня и на секунду задумывается. — Как минимум вернуть время, затраченное на эксперименты с Брайаном и на всех этих толстосумов, которые от вас кипятком ссали.
— Я не считаю это потерей. Это лучшее, что со мной могло произойти.
— Уверен, не успев выйти из ваших дверей, эти кретины находили новые причины поныть о прошлом.
— Плевать на них. Я преследовал свой интерес. Полезность тут весьма сопутствующий фактор.
— Помнишь, как ты орал, когда машину купил? Никогда не видел тебя таким счастливым.
— О да. И уехал на ней от мамаши.
— В съёмную квартиру.
— Не важно. Казалось, любая, даже самая вонючая, квартирка будет лучше той дыры.
— Ты разве не в машине спал? — снова ржёт Рик. Ответа не требуется, и он продолжает: — Колымагу ты с тех пор так и не сменил. Пытаешься удержать момент?
— Люди, принимающие препарат, сделали большой шаг. Глупо, что какая-то фигня в настройке их психики мешала им быть полностью счастливыми. Так что тут даже имеется некий элемент гуманизма.
— Типа ты не ради бабок это делаешь? Не смеши.
— Ты тоже не ради искусства обувь рисуешь, разве не так?
— Конечно! Мои цели максимально меркантильны. Но если взять меня и мои цели, а именно желание богатеть и быть знаменитым дизайнером, прости господи, женской обуви, получится две меркантильные цели и одна гуманистическая: всё-таки обувь полезная штука. А у тебя одна меркантильная цель — заработать денег и одна псевдогуманистическая, которая, как ты знаешь, начинает терпеть крах.
— Пока ещё не потерпела. Знаешь, к любой гуманистической цели можно прибавить приставку «псевдо». Твоя вот тоже отчасти псевдо. Твоя продукция не является массмаркетом — вызывает зависть у женщин и чувство неполноценности у мужчин. Тоже мне гуманизм.
— Приятно слышать.
Рик вытаскивает из стакана трубочку, кидает на стол, залпом допивает напиток, встаёт и подходит к открытому окну, закуривает и, опершись одной рукой на откос, ехидно на меня таращится.
— Ещё про деформацию ступни расскажи, — выпускает дым в мою сторону.
— Почему женская обувь? Мужскую можно продавать дороже. Мужикам можно впарить не только «красоту», но и «качество».
— В этом и проблема. Обувь для мужчин — расходный материал, в большинстве случаев им плевать, как она выглядит, — её может делать любой. Мне вообще иногда кажется, что у них на производстве отсутствует дизайнер как кадр. К тому же размеры начиная с сорок пятого, как ни делай, выглядят как мешки с кирпичами. А по поводу «дороже» — так они носят её вечность.
— Повезёт, если дочь родится, получается.
— Ей точно нет. Попробуй поноси отцовский сорок шестой. Вот женщины и дорвались до нормальной обуви.
— Ты, вижу, справляешься с проблемой, — я киваю в сторону двери, где стоят две пары — чёрные военные кожаные ботинки а-ля «Билтрайт» и серые замшевые челси незнакомой мне фирмы.
— Неубиваемая классика, привезли из Америки, а вторые — какая-то местная конторка, познакомился на выставке, поспорил, что убью их за неделю, и они мне за это дали пару бесплатно, и ещё две обещали дать, если с этими что-то случится, прикинь.
— Немыслимо. Халявная обувь. Пожалуй, в твоём возрасте этому стоит радоваться.
— Видишь, даже я использую это словечко — «неубиваемые». Мужики покупают обувь и ставят задачу её уничтожить к хренам. Как и всё вокруг. Выжило — достойно использования.
— Слушай, ну признайся, тебе просто нравится всё женское.
— Только то, что непосредственно является частью женщины.
— Что думаешь — стал бы женщиной на денёк, если б никто не узнал? Походил бы по всяким женским местечкам? — Я тоже допил пойло. Музыка на фоне в сочетании с напитком утомила меня. — Слушай, а есть что-то более консервативное?
— Я уж приготовился отвечать — вспоминать, что за «женские местечки». — Рик оттягивает майку, она неприятно облегала пупок. — Есть водка.
— Доставай.
Алкоголь помогает всё выправить, выпрямить. С остальным разберусь завтра.
— Признайся, Рики. Твою женскую сущность не скрыть. Твои комплексы — реакция на то, что твой доход формируют женщины.
— В основном их мужики. Мне нравится быть тем, кто я есть, в отличие от твоих неудовлетворёнышей.
— И меня?
— Что?
— Забыл про меня.
— С тобой сложнее — ты закоренелый зануда и домосед. Секунду.

2. Серые ящики

На улице я чувствую влажный запах асфальта, дышу. Стало уютнее и свободнее, хочу прогуляться. Пробивается редкое для нашего города солнце. Направляюсь к недавно построенному деловому центру. В нём на одиннадцатом этаже офис нашей конторы, а на подземной парковке — любимое железное корыто. Оно — формальная цель прогулки. Если идти быстро, становится жарко в ветровке, но это обман — в тени, например под мостами и в переходах, уже холодно. И сейчас, после сомнительных напитков и душной квартиры, мне нужна именно эта прохлада. Выпущенный мозгом серотонин заканчивается, и власть берёт усталость. Нужно или выпить ещё, или освежиться. Я выбираю второе. Закат окрашивает оранжевым стеклянные фасады новых домов. Они кажутся временными, хотя занимают весь обозримый объём. Постройки нового времени — второе и третье поколение на месте разбомблённого города. Хорошо, что люди не живут слишком долго.
Я немного протрезвел и начал бубнить про себя. Семь часов — немного поработаю и переночую в офисе, утром поеду в Блумендал. Гретта обещала покормить Каризму вечером. Забыл предупредить её про шторы. От них так странно пахнет. Вообще шторы нормальные, но, кажется, от них прёт кошачьей ссаниной на каком-то сакральном кошачьем уровне. Каризма явно к ним неровно дышит. Опять это пустозвонство, нужно попробовать практики Джейн. Что вообще привело её к этому, какие проблемы она решает? Может, она ведьма? Она точно ведьма… Голова кружится, нужно смотреть вперёд, а не под ноги.
Я сворачиваю на набережную к институту искусств, где училась Джейн. Дохожу до Морского музея. У причала копошатся яхты, мачтовые и обычные моторные корабли. Джейн вспомнила бы городские пейзажи Мариески. Для неё важно вкраплять искусство в жизнь, понимать практическое предназначение прекрасного. А мне вот неважно. Сворачиваю в сторону центра, солнце тонет за зданиями. Чёрт, забыл свою коробку. Как вообще в этом ходят? Я завязал шнурки на ботинках двумя разными способами. Надеюсь, престарелые богачи не примут меня за скваттера. Закидываю торчащий хвост шарфа за спину, присаживаюсь и вытаскиваю джинсы из ботинок — так вроде поприличнее. В голову приливает кровь с остатками алкоголя. Тучи всё-таки сползлись — начинает моросить мелкий дождь, и всё становится на места. Я решил проехать пару остановок на трамвае. Пока шёл от остановки, промок и забрызгал джинсы. Это мой доступный уровень аккуратности.
Наша фирма занимает целый этаж. Выйдя из лифта, прохожу сквозь стеклянную дверь. В офисе почти никого, и лишь некоторые ячейки выделяются жёлтыми световыми островками. От рисунка ковролина рябит в глазах даже в темноте. Накатывает посталкогольная усталость — надо бы выпить кофе. Я выстраиваю вектор в свой кабинет, снимаю ветровку, стряхиваю воду и иду вдоль офисных рядов. Кто-то заметил меня — из одного островка высовывается блондинистая голова и ладонь в знак приветствия. Я рефлекторно дёргаю рукой где-то чуть выше пояса — её, конечно, никто не видит. Интересно, сколько таких пустых рефлексов не дошло до адресатов. В ячейках единообразно стоят коричневые кресла с крепкой нейлоновой обивкой, угловые столы и шкафы. Кое-где простые растения — бедолаги еле пережили переезд, за это им разрешено стоять в горшках в проходе. Особые «эстеты» приносили что-то своё. Сентиментальные сотрудники успели налепить на перегородки фотографии и открытки, календари и прочее индивидуализирующее барахло. Отчасти это помогло — теперь я определяю сотрудников, например, как «мисс поясок» или «собачий угол». Последний, как можно догадаться, принёс и повесил огромный календарь с псиной. Это немного раздражает, ведь я специально позаботился о том, чтобы перегородки были полупрозрачны. Не знаю почему, но у меня было твёрдое убеждение, что так нужно. В переговорной горит свет, захожу туда, и на меня смотрят рекламные плакаты. На первом из них группа людей изображает семью. Смущают их улыбки: они не то что неискренние, а будто по разным поводам. Семья на фоне идеального дома, но члены семьи почему-то не похожи на родственников — люди с разными этническими признаками, и собака колли. На других плакатах все по отдельности, в разных жизненных ситуациях — кто-то строит дом, кто-то играет на гитаре, кто-то учит детей в школе. Нет только пса — видимо, бездельника не тяготит прошлое. В переговорной остались следы бурного брейнсторма. Душно, накурено, кресла стоят вразнобой, на столе недопитые банки с кока-колой и черновики со стрелками и корявыми схемами без словесного описания. Всегда важны только стрелки и прямоугольники, остальное передаётся словами или вовсе не важно. На доске полустёртый график: две линии показывают восходящее движение, их тревожное перекрестие обведено красным кружком — видимо, он и стал причиной ожесточённых споров. Что-то вышло из-под контроля у этих умников. Конечно, о целях графика я могу лишь фантазировать. Последнее время меня не очень-то посвящают в рабочие вопросы. Я придвинул один из стульев, в переговорной их постоянно двигают туда-сюда, так что мы решили заменить эпилептический ковролин на ровное твёрдое синтетическое покрытие, как в супермаркетах. Я уселся, вытянув руку вперёд, рядом положил голову, смотрю на доску с графиком.
Вспоминаю, как всё начиналось. Не было никаких офисов и директоров, и я работал в новенькой, недавно открывшейся «Синераме» на Вестблааке. Начиная со второго курса был киномехаником, одним из пяти. Со мной работал и Рик. Он пришёл туда позже и постоянно косячил, — были у него дела поинтереснее, чем торчать в аппаратной среди серых ящиков и плёнок. После первого просмотра фильма был второй и третий, и так пару десятков раз. Я выходил в зал и наблюдал за людьми, за их реакцией на фильм. Фильмы я знал наизусть, знал, что будет через секунду, понимал, как ожидание формируется и проявляется в жестах и мимике людей в зале. По остаткам попкорна я рассчитывал, насколько интересен фильм. Были видны закономерности, группы эмоций, понятно, какие из них спонтанные, какие наигранные. Сначала я наблюдал, потом стал записывать самое интересное поведение — например, кто-то специально не смеялся на комедиях или сдерживал эмоции на драмах. Имён я не знал и придумывал свои, хотел понять, зачем эти люди приходят, если не хотят испытывать заложенные эмоции. Рик прозвал меня Эл Би — так звали персонажа из кино Хичкока. Так прозвище и прилипло.
Прошли первые десять минут фильма, я сходил в буфет и взял банку пепси. Я непривычно лёгок и весел, на мне униформа «Синерамы». Тихонько забрался в зал, минуя толстую занавеску, и сел в темноте, в проходе у стены. Зал полон. И вдруг между застывшими кадрами на тёмном экране показывают меня, сначала со спины, потом сбоку, сверху, будто несколько камер расположены вокруг меня. Я кручу головой, забочусь о том, как выгляжу, поправляю причёску. Сцена затягивается, паника наконец овладевает мной, и я из полулежачей позы приподнимаюсь, продолжая оглядываться. Кадр на экране замер моим общим планом. В него попали и зрители — видно, что они возмущаются. Почему им показывают не кино, а какую-то ерунду, на что они тратят время? Затем посреди зала встаёт человек в белом с длинными волосами и рыжей бородой. Я замечаю, что он в простыне на голое тело. Свет экрана подчёркивает его мерзкий силуэт, который просвечивается сквозь тонкую ткань. На экране кадр сменяется на крупный план моего лица, и теперь оно само стало источником света, отчего мне ещё противнее. Камеры спереди, конечно же, нет, я бы заметил. Мелькнула мысль, что это запись, и я пробую скорчить рожу, сверяясь с экраном. Рожа корчится и там, и тут. Нет времени разгадывать эту загадку, я снова отвлекаюсь на человека в простыне. Он неуклюже ползёт через ряды ко мне, наступая на ноги, заваливается и в поиске опоры путает спинки сидений с головами людей. Он не смотрит под ноги и не извиняется, лишь стремительно движется ко мне, будто хочет срочно что-то показать. Он не агрессивен, но возбуждён, руками хлопает себя по бокам, будто что-то ищет. Это пугает, ведь карманов у него нет, я вижу его практически насквозь. И вот ему остаётся преодолеть пару человек. Я пытаюсь пятиться к выходу, опираясь на ладони, смотрю на мужчину, но не могу встать: что-то прижимает меня к полу. Пальцами я въелся в ворс ковролина, смотрю на экран, на этого мужчину, на возмущённых людей. Некоторые встают и показывают рукой в сторону выхода, а я мимикой пытаюсь объяснить, что не могу встать. Сидящая слева женщина дёргает меня за локоть. Я тяжёлый и неуклюжий, мотаю головой — мол, не могу двинуться. Человек в простыне подходит на критическое расстояние, и я так дёргаюсь в попытке бегства, что просыпаюсь.
Адам из отдела логистики, засидевшийся хозяин светового островка, нежно шатает меня за плечо. Он оценил тревожность моего сна и решил разбудить. В руке я сжимаю шарф.
— При виде графиков сразу засыпаю.
— Понимаю. Хорошо, что тебя не было, — они тут такой срач подняли. Мне тоже попало.
— Тебе-то за что?
— Навешали работы до понедельника. Сижу вот, проверяю накладные по упаковке и тарам. Говорят, могла закрасться ошибка со стороны поставщика, хотят как-то использовать это, подготовиться.
— К чему?
— Да чёрт их разберёт. Тебе виднее.
— Ну да. Ладно, иди домой. Надя ушла?
— Конечно, вслед за вами.
— Естественно.
После недолгого сна и от влажной одежды зябко и неуютно. Иду на кухню, стою пару минут и рассеянно гляжу в стену. На кухне запах кофе и свежей краски. Покрасили всё в бледно-жёлтый. Отвратительно. В помещении нет окон и тесно — находиться тут невозможно. У Рика, кроме странной колбасы и выпивки, ничего не было, а я бы не отказался перекусить. Загрёб рукой шоколадных конфет из большой каменной вазы и отправился в кабинет. План — забыть странный сон, включить телевизор и уснуть в кресле. Что же он хотел достать из своего… не знаю откуда.
Мой ковролин тёмно-синего цвета. Всё сдержанно, за исключением пары абстрактных картин и скульптуры страшной рыбины на высоком постаменте. Поверх ковролина лежат два ковра. Это удобно, но странно, ведь ковролин — это уже ковёр. У дальней стены ореховый стол и кожаное коричневое кресло. Спереди у стола ещё два кресла, но не мягкие, а с сиденьем из ротанга, на стальных трубках. Джейн, как мой личный консультант по дизайну, приволокла картин и безделушек — вазочек, статуэток и этнической ерунды. Тревожная картина с болевыми зонами тоже планировалась сюда, но я не тороплюсь: уж больно очевидно сходство со мной. По задней стене стоит шкаф с открытыми полками. Я ещё не успел всё расставить, и большая часть книг хранится в коробках в противоположном углу кабинета.
Верхний свет ослепил меня, и я включил торшер на массивной каменной подставке. Рядом с ним кресло — на нём я и собираюсь отрубиться. Мой любимый аксессуар — фигурка чёрной пантеры 30-х годов на столе, подарок одного из довольных клиентов того периода, когда довольных клиентов было куда больше.
Я наконец снимаю жёсткие ботинки. Приятно ощущать ворс голыми ступнями — к ним возвращается чувствительность и расслабление, утерянные в прогулке. Остальные конечности требуют того же. Я не сопротивляюсь, вспоминаю слова Джейн про принятие своего состояния. Подхожу к бару, из-за откидной крышки он напоминает маленький клавесин, но играют на нём в основном мои коллеги. Принятие принятием, а допинг неизбежен.
...Всё прошло по плану, и я проснулся утром с лёгким похмельем. Спасибо моему умению спать в любом положении. Человек в простыне больше не приходил. С чего я вообще взял, что он выглядит именно так? С чего решил, что простыня белая, что он рыжий и старый? Я сменил рубашку, надел единственные ботинки, будь они прокляты, — вчера успел натереть мозоли. Оцениваю помятость в зеркале и решаю всё-таки выпить кофе в вонючей кухне, после чего отправляюсь на парковку, где меня ждёт новенький 505-й «пежо» серого цвета. Коллеги все уши прожужжали, что эта машина, видите ли, не соответствует моему статусу и можно было бы приобрести что-то роскошнее. Очевидно, говнюки больше переживают за свой статус.
По дороге на парковку никто не попался, лишь пара человек в серых комбинезонах — из технического обслуживания здания. Геометрия разметки и светильников парковки тянется в бесконечность. Тут пусто, стоит пара машин, и моя среди них. Кое-где мигают лампы, любой звук множится бетонным эхо. Находясь тут более десяти минут, забываешь про время. Нужно быстрее сесть за руль и поехать, дабы не впасть в меланхолию. Так бывает, если долго ковыряться в багажнике.
При выезде из этого склепа в лицо ударяет жирный солнечный луч, я нащупываю очки в лотке между сиденьями, которые до этого момента стеснялся надеть. Казалось, они излишне модные. Смотрю в зеркало и понимаю — да, именно так. Услышав это, солнце тут же скрывается в серости. Там же в лотке лежит кассета с фортепианными пьесами Сати. Они никак лучше всего подходят для поездки домой в такое время. И не потому, что ничего другого нет. От Рика я узнал, что они попсовые, но по мне так вполне обычные, пианинные.

3. Невеста

На дорогах свободно, и от аэропорта я еду быстрее. Мягкая погода, пасмурно, как и вчера, поля и природа постепенно затягиваются желтизной и серостью, растительность опускается и редеет. С похмелья приятно чувствовать скорость и прохладный ветер из приоткрытого окна. Облака высоко, и картинка неба не меняется всю дорогу, словно в мультфильме.
Меньше чем через час я оказываюсь в своём сонном царстве, где меня встречают тоннели из поредевших, но создающих добротную тень деревьев. Сквозь крону падают пятна света, выхватывая засыпанные листвой участки. Кажется, японцы это называют словом «комореби». К моему дому ведут несколько узких односторонних дорог, с расположившимися вдоль них домами за живыми изгородями или низкими каменными заборами. Нужно точно знать алгоритм проезда, иначе неминуемо уткнёшься в тупик. Кто-то выгуливает собак, люди в нелепых шортах занимаются спортом на полянках и в крошечных парках. Как им только не холодно.
План посёлка нелогичен, не помню, чтобы я хоть раз сразу находил свой дом. Возможно, в этом и суть — выявление чужаков. Если спереди едет автомобиль, то вихрь листьев, влекомый аэродинамическим потоком, создаёт целую симфонию и так гипнотизирует, что можно ехать, преследуя эту машину до самого места её назначения. Пару раз я заехал в чьи-то угодья — высокие заборы и ворота тут не ставят, и не всегда понятно, где заканчивается общественное и начинается частное. Впрочем, для меня это оказалось неплохим поводом для знакомства с соседями.
Это старый район, брусчатка чередуется с асфальтом, что заметно по лёгкой вибрации в заднице и скатывающимся с передней панели предметам. Попадаются роскошные дома с соломенными крышами, но в основном с черепицей разных оттенков красного. Где-то стоят строительные леса: местные постоянно ремонтируют, обновляют жилища. Кажется, они вообще заняты только этим. Я также ступил на этот путь. После переезда пришлось обновить фасад, почистить и отремонтировать крышу. Даже учитывая, что дом у меня не самый бедный, я чувствовал себя неуместным, и пока что мой стиль жизни ещё не перетёк в эту вязкую среду. По сути, лишь реактивность может привести тебя к вязкости. В какой момент, интересно, я этого захотел? Как же не хочется зимы и холода. Этим вязким людям наверняка нравится зима, им вообще всё нравится. Или, наоборот, настолько всё не нравится, что они перешли на новый способ оценки действительности — ввели новую валюту, вязкий гульден.
При подъезде к дому я замечаю суету. Соседи обращают на меня внимание, будто ждут моего приезда. Я начинаю тревожиться, первая мысль — классика — пожар в новом доме. Но дело не в пожаре — нет ни дыма, ни пожарных машин. Рядом с домом замечаю только скорую помощь, полицию и кое-кого из соседей. Среди простых зевак также человек с фотоаппаратом — наверное, репортёр. Мне это сразу не нравится. Заехать на собственный двор я не могу и паркуюсь у края дороги.
Очевидных причин для суеты нет, и я пытаюсь понять, кто руководит процессом. Один из полицейских выделяется харизмой, и я решаю, что именно он тут шеф.
— Доброго дня! Вы, значит, хозяин дома? — успевает перехватить инициативу полицейский.
— Да. Что происходит?
— Нас вызвали соседи. Там ваша мадам? — не отводя от меня взгляда, рукой показывает в сторону полицейской машины.
Передо мной нетипичный для служащего полиции худощавый, но не болезненный, высокий человек лет сорока пяти, в затемнённых очках с диоптриями — такие носят люди, желающие скрыть косоглазие или другие внешние проявления дефектов зрения. Форма слегка висит мешком. Светлые редеющие волосы. Рукопожатие жёсткое, костлявое и сухое. Складывается впечатление, что он не полицейский, а скорее учитель физкультуры, об этом говорят кривые ноги и слегка развалистая походка. Такая была у моего тренера в секции.
В машине сидит незнакомая, как мне показалось, девушка — за стеклом, в растрёпанном виде сложно распознать, кто это. Из-под закрытой двери торчит грязный кусок ткани — будто свадебное платье.
— Не припоминаю… Вроде бы, — неуверенно отвечаю я.
Я чувствую, что теряю фокус, шея слабеет и перестаёт справляться с поддержкой головы. Причин для паники нет, но я часто паникую на всякий случай.
— Как это «вроде бы»? Она вот уверена, что является вашей невестой, — отчеканил полицейский, будто на пишущей машинке. — Вы хорошо себя чувствуете? Вам требуется психологическая или иная помощь?
— Я… Да. Я в порядке… Невеста? У меня нет невесты, то есть у меня есть девушка, но это не она.
— Вы уверены? Посмотрите внимательнее. Вы знаете, где сейчас находится ваша настоящая девушка?
Я, поддавшись власти полиции, зачем-то ещё раз имитирую внимание к несчастной девице, прекрасно понимая, что это не Джейн. Отряхнувшись от гипноза, я пытаюсь сосредоточиться.
— Послушайте, я уже сказал, что не знаю её. Что произошло?
— Не торопитесь, молодой человек. Чувствую, у вас вчера был весёлый вечер?
— Что?
— Вы ведь трезвый? Не додумались опохмелиться перед тем, как за руль сесть?
— Нет, о чём вы?
— Такое бывает, знаете ли… Суббота, на дорогах пусто… А потом вот… — Он снова показал в сторону машины, будто это имеет какое-то отношение к нетрезвому вождению.
— Пожалуйста, можно ближе к делу?
— Конечно, как скажете! Похоже, у вас с девушкой имеются неразрешённые личные вопросы, или вы её чем-то огорчили, раз она решила проникнуть к вам на территорию и сделать вот это. — Он указывает в сторону дома. — Надо бы разобраться. Не считае30
те? — Офицер поворачивается и проходит в глубь двора, к дому, и мимикой даёт понять, что мне надо идти за ним.
Я, конечно же, иду — как они это делают? На одной из стен дома, на левой половине, я наблюдаю цветастую незаконченную надпись: «Destroy Reco…»
— Вот, — останавливается полицейский у стены. — Нарушив спокойствие соседей, проникла и нанесла надпись средствами распыления. Помимо прочего, шумела и накинулась на соседа, пыталась разбить окно сапогом. Мы её остановили, а могла и внутрь забраться, дом сжечь. Как считаете?
— Я не…
— В доме, кстати, ещё кто-то есть? Вы один живёте? Вижу, ставни прикрыты — ремонт затеяли? Сосед сказал, вы переехали недавно. Откуда?
— Из центра… Я один живу… С котом. Недавно переехал, да — делаю ремонт… Строители на выходных не приезжают.
— Чем занимаетесь? Каковы причины переезда? Может, пройдём в дом — расскажете подробнее, что к чему?
— Да, конечно, пойдёмте, — без всякого желания я приглашаю его в дом, но вспоминаю, что ключи от двери в машине.
Запирая автомобильную дверь, ещё раз краем глаза гляжу в сторону девушки, пытаясь её узнать. Она кажется знакомой.
Люди постепенно расходятся. Фотограф замечает меня, но не успевает сфотографировать — уверенно направляется ко мне, но я быстро проскакиваю мимо и исчезаю за дверью дома, протолкнув вперёд себя полицейского.
— Так каковы причины переезда? — почти с порога продолжает полицейский. — Скрываетесь от нежелательного общения?
— Нет, я не скрываюсь от нежелательного общения, до этого дня ничего подобного со мной не происходило. Врагов у меня тоже нет.
— Может, фанаты, любовники?
— Это ещё менее вероятно. И почему вы про них во множественном числе?
— То есть враги вероятнее?
— Нет. То есть… Короче, меня никто никогда не преследовал. Это первый раз.
— Вы не ответили. Где сейчас ваша девушка? С ней можно связаться?
— Я не уверен, наверное… — Я вдруг понял, что понятия не имею, где Джейн, и предположил самый вероятный вариант: — На работе. В галерее. Картинная галерея.
— Так рано ушла? В субботу? Кем она работает?
— Мы не живём вместе, она… Она иногда остаётся там на ночь. У них выставки и всё такое. Современное искусство.
— А телефон есть в это… Искусство? Может, это дело рук её дружков?
— Да нет. Послушайте… Секунду.
Разговор с представителем власти провоцирует на неестественное поведение. Я лезу копаться в карманах в поисках ручки или карандаша, хотя прекрасно знаю, что их там нет.
— Возьму на кухне.
Каризма бежит за мной в ожидании справедливой порции еды. Это не его стресс, и причин для голодовки он не видит.
Полицейский идёт следом, обходит ковёр по внешнему периметру и садится на край дивана, словно боясь оставить следы.
— С соседями в каких отношениях?
— Я мало кого знаю, но в целом в хороших.
— Чем занимаетесь, где работаете?
— Околомедицинские препараты. — Это странное словосочетание я придумал только что. — Я и пара моих товарищей. У нас небольшая фирма.
— Пищевые добавки, что ли? Жена любит это дело. Как по мне, так… Они правда помогают? По-моему, ерунда какая-то.
— Кому как… Позвольте, я кота накормлю?
— Конечно. Значит, разбогатели и смогли позволить себе давнюю мечту. Поближе к богачам. Что ж, неплохо, дом у вас симпатичный, слегка заросший, но… красивый, — полицейский оглядывается вокруг со знающим видом.
Я понимаю, что тон разговора смягчился, и теперь необязательно объяснять все подробности моей деятельности. Повисает пауза. Офицер явно ожидает продолжения.
— Да, мы в категории пищевых добавок.
— Всё ясно. А как думаете, что означает надпись на стене? Как она вообще узнала, где вы живёте?
Я не стал делиться догадками и ответил, что не знаю, но, кажется, он заметил ложь — я поплыл взглядом в сторону, но тут же сосредоточился, выпрямился. Мне стали самому интересны ответы на эти вопросы, о чём я и поведал.
— Знаете, самому бы хотелось понять. Что ей грозит?
— Не могу сказать. Зависит от того, будете ли вы подавать жалобу. Будете?
— Можно подумать? Мне надо оценить… ущерб. Куда её повезли?
— Она явно не в себе, ей потребуется психологическая помощь. Сначала в участок, потом видно будет. В общем, вот мой номер на случай, если вы захотите ещё что-то сообщить. Пойду-ка успокою ваших соседей, похоже, такие события тут не каждый день происходят, может, и узнаю чего. Не хотите прогуляться?
— Нет, если можно, я хотел бы остаться дома. Что мне делать с надписью?
— Что хотите, мы её сфотографировали. Можете оставить на память, сейчас в моде такое или как? Установите сигнализацию, это тоже, знаете ли, модно. Раз уж вы переехали сюда, надо соответствовать, — подмигнул полицейский, выдавая свою неистребимую провинциальность.
Я лишь качнул головой. Он надел фуражку и отправился к выходу.