Решение судьбы

Глава 1

После короткого, но утомительного перелёта из Бостона Элисон наконец оказалась в Нью-Йорке. Само осознание этого казалось почти нереальным: будто бы до сих пор всё происходящее существовало только в её воображении — в набросках на полях тетрадей, в снах, в бесконечных размышлениях. И вот теперь — она здесь. В городе, о котором мечтала годами.

Джон Кеннеди встретил её не как безликое место прибытия, а как первый аккорд чего-то большего. Просторные залы дышали светом: высокие потолки с металлическими конструкциями, огромные окна, сквозь которые золотыми потоками лился солнечный свет, освещая лица и чемоданы, разговоры и тени. Здесь всё двигалось — не суетливо, а с внутренней уверенностью большого города, у которого нет ни минуты на колебания.

Элисон шла медленно, словно впитывая каждую деталь. Её жёлтый чемодан — солнечное пятно среди множества тёмных и строгих дорожных сумок — катился следом, издавая тихий, успокаивающий шорох. Аромат крепкого кофе окутывал зону ожидания, перемешиваясь с запахом ванили и свежей сдобы, доносившихся из ближайшего киоска. Повсюду были люди: деловые и усталые, весёлые и торопливые. И все они казались частью одной, общей симфонии города.

Она остановилась у одной из скамеек, поставила чемодан рядом, достала телефон и, не раздумывая, набрала Джессике: «Привет, я на месте!»
Сообщение улетело, оставив в воздухе тихое эхо волнения. Элисон опустилась на скамейку, положив руки на колени. И только тогда, впервые за весь день, позволила себе глубоко вдохнуть.

— Элисон! — раздался знакомый голос, и она сразу обернулась. Джессика стремглав неслась к ней, словно не веря, что спустя столько времени они снова встречаются.

Объятия были тёплыми, мгновенно стирая все километры и года разлуки. Элисон ответила на объятия с такой же радостью, и в этот момент в нос ударил тот самый аромат — лёгкий, но тёплый, наполняющий душу комфортом и покоем. Это был запах Джессики, который сразу возвращал Элисон в те далекие дни, когда они были детьми.

Они росли рядом, в Бостане, и хотя Джессика была старше её на два года, они всегда находили общий язык. Летние дни, полные смеха и игр, вечера, когда они бегали по двору и спорили о пустяках — обо всем этом Элисон вспоминала с лёгкой улыбкой. Ссоры из-за мелочей, казавшиеся тогда важными, теперь вызывали лишь теплоту в сердце. Были ли они когда-нибудь настоящими врагами? Нет, просто детьми, которые учились жить, любить и спорить.

Когда Джессике исполнилось восемнадцать, она уехала в Нью-Йорк, стремясь к своим мечтам, которые были такими яркими и амбициозными. Мечты о бизнесе, о богатом муже, о роскошной квартире с видом на Манхэттен и собственной прислугой. Мечты, которые казались идеальными, гламурными, но такими далекими от реальной жизни, полной мелких забот и компромиссов. Элисон всегда восхищалась решимостью Джессики, хотя, признаваясь себе, она не была уверена, что сама смогла бы следовать за такими мечтами. Но одно было ясно — Джессика всегда будет её другом, той самой подругой из детства, с которой они делили и радости, и слёзы.

За разговорами, искренним смехом и тонкими нитями воспоминаний, которые связывали их прошлое с настоящим, Элисон и Джессика неспешно дошли до ресторана Dumbo House — уютного, почти спрятанного среди городского гомона, словно уголок другого мира. Он располагался прямо под открытым небом, у самой кромки воды, где Бруклинский мост возносился в небо, будто каменная арка времени, соединяющая века и мечты.

Последние дни лета в Нью-Йорке были особенно знойными. Воздух пульсировал жаром, улицы казались раскалёнными до бела, но здесь, в тени гигантских конструкций моста, царила умиротворяющая прохлада. Элисон вдохнула глубже, словно только сейчас почувствовала, что действительно приехала. Здесь было легко — на душе и на коже.

Вечернее солнце лениво скользило по реке, отбрасывая золотистые блики на гладь воды, как будто сама природа раскладывала перед ними драгоценные монеты уходящего дня. Манхэттен на том берегу сиял своими стеклянными башнями, и в этом свете даже шумный город казался чуть-чуть тише, будто затаил дыхание.

Элисон не смогла устоять — она достала телефон, стараясь поймать в кадр всё: как мягко играют солнечные лучи на поверхности воды, как светится контур моста на фоне неба, как ресторан вписывается в этот пейзаж с той самой сдержанной элегантностью, которой славится Нью-Йорк.

— Зимой здесь ещё красивее, — проговорила Джессика, откинувшись на спинку кресла, наблюдая за подругой. В её голосе проскользнула едва уловимая грусть, тёплая, как вечерний чай в старом доме. — Когда идёт снег, мост будто укутан в белое покрывало, а свет фонарей становится мягче… тогда даже город дышит по-другому.

Элисон на секунду отвлеклась от экрана, уловив этот оттенок ностальгии. Она посмотрела на подругу, затем на сделанные снимки — и вдруг ощутила, как странно проводить это воссоединение, уткнувшись в технику. Всё, что ей хотелось — быть здесь, в этом мгновении, с человеком, которого так давно не обнимала.

Она мягко улыбнулась, спрятала телефон обратно в карман и, слегка наклонившись к Джессике, с лукавством в голосе сказала:

— Прости. Это место… оно как сцена из фильма. Слишком красиво, чтобы не сохранить. Но ещё красивее — вот ты, прямо напротив меня.

Джессика рассмеялась, и её смех, лёгкий и искренний, отозвался в Элисон чем-то до боли знакомым. Уголки губ поднялись в той самой озорной улыбке, которую Элисон помнила ещё со школы — она будто вернулась в прошлое, где лето казалось бесконечным, а дружба — нерушимой.

— Ну перестань, — протянула Джессика с театральным вздохом, но в её голосе звучала нежная теплота, словно она сама с трудом верила, что прошло уже семь лет.

— Ты всё ещё умеешь делать эту свою «милую мордашку» лучше меня. Совсем нечестно, между прочим, — добавила она, бросив взгляд в сторону Бруклинского моста, где первые огни уже разливались по аркам золотыми каплями, отражаясь в реке, как в расплавленном стекле.

Глава 2

Прошло две недели с того момента, как Элисон вернулась в Бостон, но воспоминания о Нью-Йорке до сих пор жили в её тени, словно бесплотные призраки, шепчущие в тишине. Дни проходили в череде смен в маленьком, уютном кафе в центре города — месте, которое пахло обжаренным кофе, ванильной выпечкой и лёгкой грустью. Там, среди звона фарфоровых чашек и небрежного смеха посетителей, она пыталась спрятаться от собственных мыслей.

Каждое утро она надевала чёрный фартук и натягивала улыбку — не для себя, а для тех, кто приходил за привычным латте или тёплым круассаном. Быть частью этого ритма помогало не думать. Не вспоминать. Не чувствовать.

После смены она бежала на занятия, словно спасаясь от пустоты, которую не могла заполнить ни работой, ни учёбой. В её расписании не было места для пауз — только строчки конспектов, списки литературы и экзамены. Всё, что могло отвлечь. Всё, что могло заткнуть крик внутри.

На следующий день после возвращения она написала Джессике короткое сообщение: «Я дома. Надеюсь, у тебя всё будет хорошо.» Ответ пришёл лишь спустя сутки. Казалось, каждая буква давалась Джессике с усилием: «Спасибо, Элисон. Береги себя.» Элисон перечитывала эти слова десятки раз. Они были как недосказанное прощание, как попытка скрыть боль за благодарностью. И с каждым новым прочтением ей становилось всё яснее — Джесс всё ещё в опасности. Но помочь ей отсюда было невозможно.

Теперь каждый день казался ей попыткой обмануть себя. Переубедить. Притвориться, что всё уже позади. Но внутри, под спокойной маской, жила тревога — тонкая, цепкая, словно шелковая нить, натянутая до предела.

— Кто бы сейчас утешил меня? — прошептала она, опуская взгляд на Шерлока. Пёс, её корги, сидел у самой кровати, склонив голову набок. Его глаза были полны такой наивной преданности, будто он чувствовал всё, что творилось внутри неё, и хотел помочь, как мог.

Элисон резко вскочила и принялась искать рюкзак, расшвыривая тетради, книги, вещи, оставленные на полу ещё с прошлой ночи. Шерлок, взволнованный её суетой, заметался за ней, путая ей ноги и весело виляя хвостом.

— Где же ты, чёртов рюкзак?.. — пробормотала она, заглядывая под стол и за диван, будто в этом беспорядке можно было найти не только пропажу, но и покой.

— Элисон, ты опять проспала? — раздался голос матери.

Она резко подняла голову. Саманта стояла в дверях, скрестив руки на груди, и с привычной смесью лёгкой строгости и заботы наблюдала за дочерью. Через миг она подошла к кровати и начала заправлять её, как будто возвращала комнате порядок, которого так не хватало в жизни Элисон.

— С тех пор как ты вернулась из Нью-Йорка, ты стала рассеянной, — сказала она, продолжая поправлять подушки. — У тебя точно всё в порядке?

Элисон замерла. Эти слова резанули, как осколок. Она так старалась скрыть всё, что случилось. Прятала синяки под тональной основой, боль — под делами, страх — под ложной уверенностью. Но мать почувствовала. Она всегда чувствовала.

— Прости, мам. Всё хорошо. Просто скоро семестр начинается, и я немного нервничаю, — выдавила она с натянутой улыбкой, подходя ближе и целуя мать в щёку.

Саманта посмотрела на неё внимательно. В её взгляде было столько любви, сколько Элисон боялась не заслужить. Она провела рукой по волосам дочери, бережно пригладив непослушную прядь. В этот миг Элисон снова почувствовала себя ребёнком, маленькой и хрупкой, в безопасности — пусть даже на секунду.

— Ты ведь знаешь, я всегда рядом, если что, — мягко сказала мать, и, подойдя к окну, распахнула занавески.

Свет медленно разлился по комнате, касаясь стен, мебели, лица Элисон. В этот момент всё будто на мгновение затихло. В лучах солнца было что-то обнадёживающее, будто даже само лето врывалась сквозь стекло, шепча: Ты справишься. Ты ещё жива.

— Там, кажется, опять тот симпатичный молодой человек, — заметила Саманта, с лёгким, почти игривым намёком в голосе. Она кивнула в сторону окна, не отрываясь от чашки чая.

Реакция была мгновенной. Сердце ухнуло вниз, а затем с силой ударилось о рёбра. Рывком подбежав к окну, она тут же узнала знакомую чёрную машину, стоявшую у обочины. Словно кто-то внезапно выдернул ковёр из-под ног — всё внутри сжалось в тугой узел.

— Уже?.. — выдохнула Элисон, едва слышно, с тем напряжением, которое невозможно ни спрятать, ни объяснить.

— А что, вы встречаетесь? — Саманта прищурилась, пряча явное любопытство за нарочито лёгким тоном. Но глаза говорили громче слов.

— Если бы, — отозвалась она тихо, быстро натягивая старые, давно разносившиеся кеды. Отвела взгляд, сделав вид, будто вопрос её совсем не задел. Но дыхание сбилось, а в груди — целая буря.

Мать только покачала головой, на губах появилась мягкая улыбка, а во взгляде — что-то тёплое и понимающее. Больше она не спрашивала.

После поездки в Штаты всё будто сместилось. Жизнь, прежде тихая и ровная, теперь переливалась новыми оттенками. Одной из перемен стала работа в маленьком кафе с приглушённым светом и ароматом свежей выпечки. Вечером, когда стрелки часов подбирались к закрытию, кто-то неожиданно постучал в дверь.

На пороге стоял Лукас.

Высокий, уверенный, с лёгкой тенью усталости на лице, но с таким родным, тёплым взглядом. Его улыбка озарила всё помещение. Шагнул внутрь неспешно, будто возвращался туда, где его ждали.

— Ты? Работаешь здесь? — с лёгким удивлением и той самой мягкой насмешкой в голосе, которую она помнила. Он оглянулся, будто оценивал место, но глаза снова вернулись к ней — и больше не отвлекались.

— Ну, жизнь полна сюрпризов, — Элисон старалась говорить спокойно, но пальцы дрожали, и внутри всё бушевало.

Разговор шёл легко, непринуждённо, как будто все месяцы разлуки исчезли. Он рассказывал о поездках, неловких ситуациях, людях, которых встречал. Она смеялась, отвечала, ловила на себе его взгляды — и каждый раз сердце замирало.

Когда кафе закрылось, Лукас предложил пройтись. Улицы в тот вечер были почти безлюдны, воздух прохладный и свежий, и каждый их шаг звучал особенно отчётливо. Они шли медленно, иногда молчали, иногда снова смеялись, и в этих паузах не было неловкости — только мягкое, тихое понимание.

Глава 3

Её трясло, как от сильнейшего озноба, но жар в груди не имел ничего общего с простудой — это был страх, почти животный, и бешеная, обжигающая ярость. Комната, будто специально созданная для пытки, казалась замкнутой капсулой, в которой воздух становился всё гуще, всё тяжелее, как если бы стены впитывали каждую секунду её ужаса. Лампа под потолком светила слишком тускло, и её дрожащая тень на стене выглядела, как чужая.

Он всё ещё стоял перед ней — слишком близко, слишком уверенно. Его слова, звучавшие, как приговор, продолжали резать по живому.

Элисон не просто дрожала — её тело было в состоянии противоречивого бунта. Каждая клетка кричала: «Беги!» — но страх и недоверие к собственным силам сковывали её, будто кто-то незримый приковал её к кровати. Она не могла понять, что происходило, но одно было ясно — он не играл. Он верил в то, что говорил. И это пугало сильнее всего.

Она резко подняла взгляд, встретившись с его глазами — ледяными, уверенными, жестокими. Её голос прозвучал надрывно, но она попыталась вложить в него сталь.

— Вы серьёзно?.. Может, вам стоит проконсультироваться с врачом? — её голос звучал с притворным спокойствием, с иронией, натянутой, как струна. Но лёгкая дрожь в последних словах выдала её волнение, пробежав тонкой трещиной по фасаду твёрдости. — У вас, похоже, серьёзные проблемы с памятью.

Он вскинул бровь, и на его лице появилась ухмылка — холодная, с примесью чего-то зловещего. Элисон ощутила, как по коже прошёл невидимый ледяной ветер. Его глаза засверкали хищным блеском — не яростью, не раздражением, а опасным удовольствием, как у хищника, наслаждающегося паникой жертвы.

— Смотри-ка, — протянул он, голос был тягуч, как яд. — Ещё минуту назад строила из себя смелую, а теперь уже почти на «вы» перешла? Боишься? — Он шагнул ближе. Его смех — низкий, грубый — резанул воздух, и Элисон, словно по команде, затаила дыхание.

Он наслаждался её страхом. Ему нравилось видеть, как она напрягается, как сжимает губы, удерживая себя от резких движений. В этом был весь он — подлый, самодовольный, упивающийся властью.

Элисон стиснула зубы, пытаясь задавить бурю внутри. Её пальцы невольно впились в покрывало — единственное, что сейчас удерживало её от резких движений. Хотелось сорваться, крикнуть, выцарапать эту наглую ухмылку с его лица. Но она понимала: любое проявление слабости только подольёт масла в его извращённую игру.

— Вовсе нет! — сорвалось с её губ неожиданно громко. Она выпрямилась, как струна, пытаясь сохранить видимость контроля. — Мне вас просто жаль. Вы так отчаянно хотите убедить себя, что это была я… Только вот я вообще не была в Нью-Йорке в последние дни. Ни на минуту.

Он не рассердился. Наоборот — его усмешка стала шире, злее. В его взгляде зажглось что-то новое — как будто её слова только подогрели его интерес.

— А я сказал, что это было на днях? — его голос стал тише, но от этого только страшнее. Он стоял уже почти вплотную, и тень от его фигуры легла на Элисон, как холодная плёнка. — Нет, милая. Это случилось несколько недель назад. И ты можешь врать сколько угодно… Но я знаю, что это была ты.

— Где доказательства? — резко перебила она. — Вы даже в собственных словах путаетесь!

Слова звучали уверенно, но внутри всё сжималось в клубок. Её дыхание участилось, и она изо всех сил старалась не выдать страх. Пальцы всё ещё судорожно цеплялись за покрывало, будто в нём — её спасение. Сердце стучало в висках, а мысли метались в поисках спасительного выхода.

— Может, мне стоит напомнить тебе о той ночи? — произнёс он, почти шёпотом, но в этом голосе прозвучал холод, от которого у Элисон по спине пробежал судорожный озноб. Он сделал шаг вперёд, и его тень, длинная и мрачная, легла на её лицо, словно метка чего-то неотвратимого.

— Не подходите! — вырвалось у неё, прежде чем она успела подумать. Она отпрянула, попятилась назад настолько, насколько позволяла кровать, чувствуя, как страх буквально давит на грудь изнутри, лишая дыхания. — Я… Я готова выслушать. Мне нужны доказательства. Как я могу верить человеку, которого вижу впервые в жизни?

Он не ответил сразу. Его губы искривились в ухмылке — без намёка на тепло, как изломанный шрам. Затем он медленно наклонился вперёд, и вдруг разразился смехом — резким, хриплым, будто кто-то разбивал стекло в тишине.

— Впервые? — Он рассмеялся громче, словно её слова были самой нелепой ложью. Его смех завибрировал в воздухе, наполняя комнату тревожным эхом, похожим на карусель безумия, в которую её затягивало против воли.

Элисон инстинктивно отползла назад, пока не упёрлась в изголовье кровати. Холодная деревянная панель врезалась в лопатки, словно напоминая: дальше отступать некуда. Её дыхание стало рваным, взгляд метался, а тело словно оледенело от ужаса. Он был слишком близко. Слишком реальный.

В её голове царил хаос. Мысли метались, сталкиваясь друг с другом, как обломки в штормовом море. Что ему нужно от меня? — эта мысль билась в сознании, как птица в клетке, раз за разом врезаясь в стены страха.

Каждое его движение было выверенным, каждое слово — точным ударом по её хрупкому спокойствию. Он вёл эту игру, и правила знал только он. Но зачем? Почему она? Почему он так уверен, что знает её?

И откуда мой брат знает его? — следующая мысль всплыла, как чёрное масло на воде. Она не вписывалась в картину, не поддавалась логике. Это было как трещина в знакомом пейзаже — пугающая, незаметная на первый взгляд, но неотвратимая

Нью-Йорк, две недели назад

Тёмные улицы города, скрытые под покровом ночи, ощущались не просто пустыми — они были наполнены затаённой угрозой. Воздух здесь, как сталь, был пропитан не только сыростью, но и опасностью, словно каждый угол мог оказаться местом засады. Прохлада ночи, слегка обвивающая прохожих, сочеталась с огнями неоновых вывесок, которые беспокойно мерцали, наполняя атмосферу тревожным ожиданием. В такие моменты казалось, что город готов поглотить тебя целиком, оставив лишь свой холодный шёпот, уносящийся в бескрайние дали.

Глава 4

Однажды Элисон казалось, что она знала, что такое страх. Потеря близких, невосполнимая пустота — вот, что она считала самым ужасным. Но теперь, сидя в прохладном кабинете врача под безжалостно ярким светом, она поняла: истинный страх был другим. Он не имел ничего общего с одиночеством. Он был куда глубже, жестче, страшнее — страх стать матерью ребёнка от мужчины, чьё имя обжигало сознание, как раскалённое клеймо.

Её пальцы вцепились в подлокотники кресла так сильно, что ногти впивались в кожу. Глаза застилал туман слёз, но Элисон даже не пыталась их вытереть — они казались единственным настоящим в этом застывшем, чужом мире. Слова врача — простые, обыденные — звучали в её голове, словно приговор: «Вы беременны. Берегите себя и малыша.»

Малыша.
Каждый нерв внутри неё сжался от боли. Малыша от него.
Грудь сжалась, дыхание стало тяжёлым и прерывистым. Паника накатывала волнами, парализуя её тело, сковывая разум. Она вспомнила ту ночь в Нью-Йорке — его взгляд, холодный и хищный; его руки, оставляющие на её коже ощущение мерзости. И теперь эта связь стала вечной.

Как жить с этим?
Как смотреть в глаза ребёнку и не видеть в нём его?

Элисон закрыла лицо руками, чувствуя, как её сотрясает дрожь. Врач продолжала что-то говорить — мягким, сочувствующим тоном, словно пытаясь затушить пожар словами. Но для неё этот голос был всего лишь далёким эхом, не способным достучаться сквозь стену ужаса.

Внутри неё бушевала буря — клокочущая, беспощадная. Всё в ней кричало о несправедливости, о боли, о страхе перед будущим, которое навязали ей против её воли.
Ей хотелось исчезнуть. Раствориться в этой белой комнате, стереть память, вырвать из себя то, что теперь росло внутри.

Но реальность была безжалостной. И страх, холодный, липкий, казалось, обвил её за горло, не собираясь отпускать.

— Элисон Миллер, вы в порядке? — голос врача прозвучал мягко, почти обволакивающе, но за этой вежливостью ясно читалась тревога.

Элисон подняла заплаканные глаза. Слёзы ещё блестели на её ресницах, а в сжатых до побелевших костяшек руках дрожал край стола. Она быстро вытерла щеки тыльной стороной ладони, будто хотела стереть вместе с ними всю слабость. В груди бурлила смесь ярости, боли и решимости. Сердце бешено колотилось, с каждым ударом напоминая ей о том, что происходит внутри.

Она с усилием вытолкнула из себя слова:

— Мне не нужен этот ребёнок! — её голос дрогнул, но был полон такой твёрдости, что воздух в кабинете словно на мгновение застыл.

Доктор напротив вздрогнула. Тёплая улыбка, только что скользившая на её лице, растаяла, уступая место серьёзности. Она откинулась на спинку кресла, взгляд её стал настороженным, но спокойным.

Элисон не обратила на это ни малейшего внимания. В её голове гремел один единственный приговор: «Это не моя судьба. Не моя жизнь.»

Доктор аккуратно сложила руки на столе, словно стараясь удержать хрупкое равновесие, и заговорила тихо:

— Элисон, я понимаю, для вас это шок. Но, возможно, стоит обдумать решение. Иногда... ребёнок...

— Дар? — Элисон перебила её резко, голос звенел как натянутая струна. — Вы называете это даром? Вы даже не знаете, от кого этот ребёнок!

Врач замолчала на долю секунды. Лицо её стало бесстрастным, словно она на мгновение стала не врачом, а просто молчаливым свидетелем чужой боли.

— Я не хотела вас обидеть, — осторожно продолжила она. — Но такие решения нельзя принимать в минуту гнева. Вам стоит подумать. Может быть, стоит обсудить это с отцом ребёнка...

Эти слова вспыхнули в сознании Элисон, словно спичка в пороховой бочке. Её стул с глухим скрипом отлетел назад, когда она резко вскочила.

— Никаких обсуждений! — её голос звенел в тишине, резкий, как удар плетью. — Никаких разговоров, никаких планов, никаких шансов! Этот человек — ошибка. И всё, что связано с ним, ошибка!

Она стиснула зубы, сражаясь с новой волной слёз. Руки её дрожали от напряжения, ногти впивались в ладони, но боль от этого была ничтожной по сравнению с той пустотой, что разрасталась в груди.

— Я не позволю, чтобы хоть что-то связывало меня с ним! — каждое слово рвалось из неё, словно вырывалось сквозь шрамы. — Ничего, слышите? Ничего!

Тишина снова накрыла кабинет, густая, вязкая. Только тяжёлое дыхание Элисон нарушало её. Она стояла перед врачом, маленькая и сломленная, но в её глазах пылал тот огонь, который даже страх не смог бы погасить.

— Элисон, это ваше решение, — врач мягко сложила ладони на столе, голос её был спокойным, но в глазах отражалась настороженность. — Но, пожалуйста, подумайте. Возможно, вам стоит поговорить с психологом или...

— Мне не нужен психолог, — оборвала её Элисон, даже не подняв взгляда. Слова её прозвучали резко, словно щелчок кнута. — Мне нужно только одно — избавиться от этого кошмара.

Врач вздохнула, опустив взгляд на свои сложенные руки. В этом вздохе было всё: и понимание, и горечь, и та безысходность, с которой привыкли сталкиваться те, кто ежедневно видел человеческую боль.

— Я вас услышала, — наконец сказала она. Голос её был тихим, почти безэмоциональным, словно она боялась ещё сильнее ранить стоящую перед ней девушку. — Сейчас я посмотрю доступное время.

Обойдя стол, врач опустилась за компьютер, её пальцы с деловитой неторопливостью забарабанили по клавишам. Кабинет вновь погрузился в тяжёлую тишину. Лишь равномерный стук по клавиатуре и размеренное тиканье часов на стене напоминали о том, что время всё ещё движется.

Элисон стояла, скрестив руки на груди, будто создавая вокруг себя невидимую броню. Её сердце глухо стучало в груди, а в голове гудел пустой, затянутый тревогой звон.

— Через три дня, — произнесла врач, подняв на неё взгляд. — Это самое раннее возможное время. После консультации мы назначим дату процедуры, скорее всего, на следующий день.

Три дня. Словно вечность.

Элисон стиснула зубы. Боль застряла где-то в груди, разрывая её изнутри.

— Почему не сейчас? — спросила она, её голос был полон срывающейся злости. — Почему мне надо ждать?

Глава 5

Дни сменяли друг друга, теряясь в однообразии, словно сливаясь в вязкую серую пелену. Недели скользили мимо, оставляя за собой лишь тяжесть в груди и ощущение, будто время утратило смысл.

Элисон сидела на жёстком пластиковом стуле в длинном, холодном коридоре больницы, сжавшись в комок, словно пытаясь стать меньше, незаметнее. Холод кафельного пола пробирался сквозь подошвы ботинок, будто стягивал её цепкими пальцами за лодыжки. Рядом с ней, склонив голову, сидела мать — Саманта держала сумку на коленях так крепко, что костяшки её пальцев побелели.

Воздух был густым, насыщенным запахом антисептиков и тонкой, неуловимой тревогой, которая витала здесь постоянно, пропитав стены и потолок. Казалось, сама больница дышала этой тревогой — длинные пустые коридоры, серые стены, равнодушные огни неоновых ламп. Всё здесь напоминало о том, как легко человек становится крошечной деталью в огромной безликой машине.

Она смотрела в одну точку, где за углом скрывалась дверь кабинета. Её сердце тяжело стучало в груди, и каждый гулкий шаг по коридору казался эхом её страха. Она ловила себя на том, что хочет исчезнуть, раствориться в воздухе, чтобы не слышать того, что вот-вот произнесут.

Беременность...
Даже мысленно это слово отзывалось в ней колючей болью. Оно было чужим, как нечто, вторгшееся в её тело без разрешения. И каждый новый день делал это присутствие всё более реальным. Тошнота стала её постоянной спутницей — особенно по утрам, когда даже запах хлеба или кофе превращался в пытку. Её тело будто отдалилось от неё, стало враждебным. Ничего не было прежним.

Порой она находила себя судорожно желающей того, что раньше терпеть не могла: маринованных огурцов, жареного лука, даже сельдерея. Это пугало её, напоминая, что перемены уже идут, что контроль скользит из её пальцев.

Её ладонь машинально искала руку матери. Саманта была здесь, рядом, крепкая, молчаливая, как скала, но даже она не могла снять с дочери этот ужас, не могла спасти её от будущего, которое надвигалось со всей неизбежностью.
И где-то там, за углом, в этом больничном кошмаре, был он.
Уилл.

Мысль о нём обжигала сердце. Она знала, что он придёт. Что он не отпустит. Его настойчивость, его тяжёлый взгляд, его присутствие — всё это уже висело над ней тяжёлым грузом.

Коридоры тянулись, как бесконечные шрамы, стерильные и пустые. Изредка медсёстры — лица под масками, глаза, скрывающие усталость — скользили мимо, не глядя в сторону тех, кто сидел в ожидании приговоров. Казалось, в этом мире больше не было места для тепла. Даже картины на стенах — яркие луга, залитые солнцем поля — выглядели блекло, словно кто-то вымыл их до полупрозрачности.

Тишина была почти физической. Лёгкий скрип подошв, шелест бумаг — всё отзывалось гулким эхом, многократно усиливаясь. Каждый звук — словно удар молота по нервам.

Элисон вцепилась в подлокотники стула, ощущая, как пальцы немеют от напряжения. Она боялась взглянуть на маму, боялась встретиться глазами. Потому что в её собственных глазах стоял вопрос, на который не было ответа:

«Как жить дальше?»

Она закрыла глаза, пытаясь заглушить бушующий внутри страх. Всё вокруг — длинный холодный коридор, тусклый свет, редкие тени медсестёр — казалось отражением её собственной жизни. Пустой. Безрадостный. Без чёткой дороги вперёд. Лишь гулкое ожидание, как застывший холод в груди.

Часы на стене отсчитывали время равнодушными, сухими щелчками. Каждый их удар отзывался у неё в висках эхом, словно подчеркивал, что дорога, по которой она идёт, всё уже, всё опаснее. Её сердце билось с перебоями, болезненными толчками, а любое движение в коридоре заставляло её вздрагивать, поднимать голову в бессознательной попытке увидеть — он пришёл или ещё нет?

Она знала: Уилл появится. Это было неизбежно.
Как тень за спиной, как карма, от которой невозможно убежать.

Элисон пыталась убедить себя, что его появление ничего не изменит. Что она сможет сохранить самообладание. Но где-то в глубине души понимала: когда он будет стоять перед ней, весь хрупкий порядок, который она пыталась выстроить, рассыплется в прах.

Прошедшие недели, которых набралось уже семь, прошли в странном затишье. Иногда ей казалось, что он исчез, что, может быть, передумал. Но стоило выйти из дома — на парковке рядом стояла чёрная Audi. Стоило заглянуть в окно кафе — у тротуара медленно проезжала машина с затемнёнными стёклами.
Его люди.
Тени, наблюдающие, оценивающие, не позволяющие забыть, кому теперь принадлежит её свобода.

Сейчас, в больничном коридоре, Элисон цеплялась за одну безумную надежду: успеть получить результаты теста раньше, чем он войдёт в эту дверь. Хотя бы мельчайший шанс обмануть судьбу, вырвать из его рук хоть крошечный кусок своей жизни.

В голове крутилась отчаянная мысль:
«А если попросить доктора?.. Может быть, можно изменить что-то в бумагах? Подделать результат?»
Это было абсурдно, наивно, почти детски. Элисон никогда не умела плести интриги. Она понятия не имела, как договориться о подобном. Но страх перед будущим толкал её к самым нелепым идеям.

Рядом молчала Саманта.
Её мать сидела неподвижно, как статуя, стиснув в руках сумку, будто в ней скрывался весь её страх. Лицо её оставалось спокойным, но в глазах — тревога, из которой Элисон читала всё без слов. Мама знала. Всё. И о ребёнке, и о том, кто его отец, и о долгах Ника перед этим человеком.

Послышался скрип двери, и из кабинета неспешно вышла медсестра. В её руках белел конверт — тонкий, почти невесомый, но для Элисон он казался тяжёлым, как камень. Сердце дрогнуло, потом больно ударилось о рёбра. Весь коридор, с его стерильным светом и тяжёлым воздухом, сузился для неё до одного-единственного фокуса — до этого листка бумаги.

Элисон вскочила на ноги, не помня себя. Рядом с ней поднялась и Саманта, торопливо поправляя ремень сумки на плече. Мир вокруг словно замер, все звуки исчезли, остался только гул в ушах.

— Ваши результаты, — проговорила медсестра, протягивая конверт.

Глава 6

Как велел Уилл, Элисон складывала свои вещи в сумку с той пугающей механической точностью, которая бывает у человека, изо всех сил старающегося не сломаться. Каждое её движение было выверенным, будто не она сама собирала свою жизнь в несколько предметов, а кто-то другой руководил её руками.

Ноутбук, зарядные устройства, щётка для волос, крема — всё привычное казалось чужим, будто принадлежало другой девушке, которую она больше не знала. Учебники и тетради легли поверх остального, словно последняя отчаянная попытка сохранить в себе ту прежнюю Элисон, которая верила, что сможет сама строить свою судьбу. Пока её тело ещё не выдавало тайны, она намеревалась держаться за привычный ритм — за учёбу, за каждый прожитый день. Иначе... иначе она боялась рухнуть окончательно.

Её пальцы подрагивали, когда она застёгивала молнию на сумке. В горле стоял комок. Но Элисон сжала зубы, не позволив ни одной слезе сорваться. Плакать было роскошью, которую она себе запретила.
Каждая вещь, сложенная в эту сумку, казалась маленькой сдачей — уступкой обстоятельствам, которые отнимали у неё её собственную жизнь.

Когда мать узнала о беременности, она настояла: работа должна остаться в прошлом.
— Ты должна думать о будущем, — твёрдо сказала Саманта, словно забота о будущем означала безоговорочную капитуляцию перед новой реальностью.
Но Элисон знала: каждый отнятый у неё кусочек свободы только сильнее разъедал её изнутри. Работа была последней ниточкой к самой себе — и теперь её тоже не стало.

Она ненавидела Уилла. До дрожи в руках. До удушья в груди.
Каждый его взгляд, каждое спокойное слово — как новые прутья в клетке, куда её загнали. Его присутствие, тяжёлое, неотвратимое, заполняло собой весь её мир. И самое страшное — она больше не видела выхода.
Никто не замечал. Никто не слышал, как её душа кричала в тишине.

Словно во сне, Элисон вышла из комнаты, перекинув сумку на плечо. Гостиная встретила её уютным теплом — фальшивым, обманчивым. На диване сидели её мать и Уилл, беседуя так непринуждённо, словно всё было правильно.
Саманта, со своей привычной добротой, протянула Уиллу чашку чая, улыбнувшись ему так, как могла улыбаться только человеку, которого считала почти семьёй. Элисон стояла на пороге, наблюдая за этой картиной, и боль разрывала её изнутри.

Как могла её мать не видеть? Как могла быть такой слепой?
Этот мужчина разрушал её жизнь медленно, но неотвратимо, забирая у неё всё — мечты, свободу, саму себя.

Ника дома не было. Мать сказала, что он снова уехал «по делам».
В последнее время он часто исчезал. И Элисон, с болезненной тоской в сердце, надеялась: хоть бы в этот раз всё обошлось. Хоть бы Ника не постигла та же незаметная, удушающая ловушка, в которую угодила она сама.

— Дочка, ты уже готова? — голос Саманты прозвучал ласково, но в нём дрожали невидимые миру нотки тревоги, которые она тщетно пыталась скрыть под натянутой улыбкой.

Элисон молча кивнула, чувствуя, как внутри всё сжимается. Сердце билось в груди болезненными толчками, словно пытаясь удержать её на месте. Но момент прощания уже настал.
Медленно, будто пытаясь отсрочить неизбежное, Саманта поднялась с дивана и подошла к ней. Тёплые ладони охватили её лицо, и Элисон почти физически ощутила, сколько любви, заботы и страха перед будущим скрывалось в этих прикосновениях.

Слёзы заблестели в глазах матери, и Элисон почувствовала, как влажный жар подступает к собственным глазам. Она не могла позволить себе расплакаться. Не сейчас.
С усилием проглотив ком в горле, она обняла мать, вцепившись в неё так крепко, словно это могла остановить всё происходящее. Слёзы всё же прорвались наружу, скатываясь по щекам, обжигая кожу горячими дорожками.

На краю зрения Элисон заметила движение — Уилл сидел на диване, лениво наблюдая за их сценой. Его губы тронула еле заметная, холодная, почти издевательская усмешка. Как будто он видел в их прощании лишь пустую сентиментальность, достойную презрения.

От этого вида внутри Элисон всё оборвалось. Гнев разлился по жилам огненной волной, но она сжала кулаки в ткани маминого свитера, заставляя себя молчать.

— Береги себя, — прошептала Саманта, её голос дрожал так, будто каждое слово давалось с болью. — Ты сильная, милая. Ты справишься. А если что-то случится — сразу звони, хорошо?

Элисон, едва справившись с охватившей её дрожью, кивнула.
— Я буду часто приезжать, — сказала она хриплым голосом, сама не веря в эти слова. Они звучали не как обещание — как молитва.

— Хорошо, — выдохнула мать, ещё крепче прижимая дочь к себе, словно боясь отпустить, словно отпустить — значит потерять навсегда. Она прижалась губами к щеке Элисон в прощальном поцелуе — тёплом, пронзительном, полном безмолвной любви и страха.

Тишину нарушили уверенные, тяжёлые шаги — люди Уилла подошли, не удостоив её ни взглядом, ни вежливым словом. Один из них молча выхватил у неё из рук сумку, второй — чемодан.
Их движения были быстрыми, механическими, как будто они убирали багаж перед перелётом, а не забирали остатки её прежней жизни.

Элисон сжала зубы. Каждый предмет, который они небрежно хватали, был связан с её воспоминаниями, с её прошлым, с той свободной жизнью, которую у неё отняли. А теперь всё это оказалось в руках чужих людей, равнодушных к её боли.

Уилл встал с дивана, медленно подошёл, его холодный взгляд скользнул по ней сверху вниз, оценивая, будто она была частью инвентаря, за который он теперь отвечал.
— Не переживай из-за этих вещей, — его голос был таким же спокойным и ледяным, как всегда. — Всё, что тебе нужно, я куплю новое.

Эти слова, произнесённые с холодной небрежностью, обожгли сильнее, чем пощёчина.
Как будто всё, что составляло её жизнь, можно было заменить банковским чеком.
Как будто её чувства и воспоминания ничего не стоили.

Элисон молча смотрела на него, чувствуя, как внутри неё медленно закипает ярость. Но внешне она осталась спокойной, лишь сильнее сжав ремешок сумки в руках.

Глава 7

Утро накрыло Элисон, как холодное одеяло — не укрывая, а душа. За окном робко вставал бледный свет, но даже он не приносил надежды. Ночь была долгой, вязкой, словно тянулась вечность, и каждый час она считала, лежа на боку с открытыми глазами, чувствуя, как усталость накапливается не в теле — в душе.

Комната, такая красивая и роскошная, в это утро казалась ей ловушкой, от которой не спастись. Воздух был тяжёлым, застоявшимся, будто он знал, что она здесь не по своей воле. И тело не слушалось. Живот ныл, под ложечкой тянуло, в груди жгло тревогой. Элисон лежала неподвижно, прижав ладонь к животу, будто надеясь, что простое касание остановит бурю внутри неё.

Она услышала стук в дверь — лёгкий, выверенный. Потом чуть приоткрылась щель, и в комнату, не дожидаясь ответа, осторожно заглянула Клара. Следом за ней — Бьянка, уверенная, как всегда, даже несмотря на растрёпанные волосы и неестественную раннюю бодрость. В её взгляде не было ни сочувствия, ни беспокойства — только хищное, скрытое торжество.

— Мисс Миллер? — сладко, но с нажимом произнесла Бьянка. — Вас просили быть готовой к визиту врача. Мистер Хадсон уже поручил...

— Уходите, — голос Элисон был тихим, но в нём звучало такое напряжение, что обе замерли. — Не смейте входить.

— Но нам велено—

— Мне всё равно, кто что велел, — холодно перебила Элисон, приподнимаясь на локтях, несмотря на слабость. — Я не ребёнок. И не вещь. Выйдите. Сейчас же.

Молчание затянулось на несколько секунд. Бьянка сжала губы в недовольной линии, не привыкшая к тому, что ей приказывают. Но, бросив на Элисон полный яда взгляд, всё же шагнула назад.

— Как угодно, — её голос прозвучал с деланным уважением, но глаза блеснули злорадством. — Только потом не жалуйтесь, мисс Миллер.

Дверь захлопнулась, и тишина снова поглотила комнату. Элисон прижала руку к губам, чувствуя, как подступает новая волна тошноты. Она бы расплакалась, если бы были силы. Но всё, что осталось — это глухое, тяжёлое сопротивление внутри. Бороться. Не сдаться. Не дать им победить.

Она села, несмотря на болезненное натяжение внизу живота, и медленно добралась до ванных комнат. Слишком медленно, словно каждое её движение ломало что-то внутри. Но она хотела умыться, привести себя в порядок, пусть и дрожащими пальцами, — прежде чем сюда войдёт кто-то, кого она не звала.

Руки дрожали так, будто в них не было ни крови, ни силы — только страх и пустота. Элисон, почти не глядя, нащупала телефон и с трудом ввела номер. Кнопки под пальцами казались скользкими, чужими. Несколько гудков — и вот голос, знакомый с детства, как тёплый плед, обнимающий в ночь.

— Элисон? Солнце моё… ты почему так рано? Что случилось?

Она открыла рот, но вместо ответа — тишина. Только горячий ком стоял в горле, мешая говорить. Сердце билось, как раненая птица, а тело отказывалось подчиняться.

— Мам… — наконец прошептала она, — мне… мне плохо.

— Где ты? Ты дома? — голос матери мгновенно изменился: тревога, чуткость, скрытая паника. — Элисон, ты дышишь? Что с тобой?

Элисон попыталась что-то ответить, но её затошнило снова. Не помня, как, она сорвалась с кровати и бросилась в ванную. Мир вокруг рассыпался на осколки: свет резал глаза, стены сужались, как будто хотели придавить её. Она успела лишь упасть на колени, прежде чем тело взбунтовалось, выплёскивая наружу всю накопившуюся боль.

Телефон выпал из руки, но из динамика всё ещё доносился мамин голос:

— Элисон! Ответь мне! Ради Бога, ответь!

— Тошнит, — прошептала она, едва поднимая голову. — Живот болит… руки трясутся…

— Это токсикоз, слышишь? Это просто токсикоз, — мать старалась говорить спокойно, но голос её дрожал. — Я через это проходила, когда ждала твоего брата. Тебя, правда, было легче выносить, ты была моя тихая надежда…

Элисон закрыла глаза. Слова матери звучали как из другого мира, далёкого, светлого, в котором было уютно и безопасно. Но она — не там. Она — здесь. В этом доме, в этой клетке.

— Я так устала, — сказала она хрипло. — Я… будто исчезаю.

— Где он? Где этот… — мать сдержалась, но тон её стал холоднее. — Почему он не рядом? Почему ты не с ним?

— Мне плевать, где он, — прорычала Элисон, сжав кулаки. — Даже если я сдохну тут, я не позову его.

— Ты говоришь глупости. — В голосе матери сквозила тревога. — Это не гордость, Элисон. Ты не одна теперь. Если не он — вызови врача. Позволь кому-то помочь тебе.

Элисон прижалась лбом к холодной плитке. Из глаз текли слёзы, которые она даже не чувствовала.

— Мам… я просто… хотела услышать твой голос, — прошептала она. — Мне от этого немного легче.

— Я всегда рядом, слышишь? Всегда. Даже если ты на краю, — её голос дрожал. — Но ты должна бороться. Ради себя. Ради малыша. Не отпускай себя. Я прошу тебя.

— Я постараюсь… — Элисон сглотнула. — Я не хочу, чтобы ты волновалась.

— Уже поздно, — грустно усмехнулась мать. — Я волнуюсь с того дня, как впервые услышала, как ты дышишь. Просто пообещай, что если станет хуже — ты позовёшь кого-то. Меня. Скорую. Кого угодно.

— Обещаю, — соврала она.

— Я люблю тебя, Элисон. Больше жизни. Пожалуйста, побереги себя.

— Я тоже тебя люблю… — прошептала она и отключила звонок, будто выдернула последнюю нить, связывающую её с нормальной жизнью.

Телефон упал на пол, экран погас, и тишина обрушилась на неё с новой силой. Мир сузился до боли в животе и жгучего отчаяния. Она была одна.

И это пугало сильнее всего.

Элисон с трудом поднялась с пола, опираясь на край кровати. В висках стучало, губы пересохли, а живот ныл тягучей, ноющей болью. Она знала этот симптом — что-то шло не так. И вдруг, впервые за всё это время, в её голове появилась пугающе спокойная мысль:

А может, так даже лучше?

Она, шатаясь, подошла к двери и, не колеблясь, повернула замок. Хлопнув ладонью по дереву, она замерла на секунду, прислушиваясь к глухому щелчку.

Никто не войдёт.

Она опустилась на пол прямо у двери, обняв себя за плечи, и позволила боли прокатиться по телу. Каждая судорога отдавалась в сознании как шаг к свободе. От него. От этой жизни. От ребёнка, которого она никогда не просила.

Глава 8

С каждым днём Элисон становилась для Уилла испытанием. Не просто раздражающей — невыносимой. Словно буря без предупреждения, ворвавшаяся в его размеренную, контролируемую жизнь, она не утихала, не отступала, не давала передышки. Её характер — это не просто упрямство. Это был ураган с именем, способный разнести в щепки всё, что он выстраивал вокруг себя. Если бы существовала награда за упорство, граничащее с безумием, она бы не просто её получила — Элисон бы держала её с гордостью, как знамя своей личной войны.

Он не понимал, как человек, недавно лежавший в больнице, может так рваться в университет, словно от этого зависела вся её жизнь. И дело было не в самом поступке, а в выражении её глаз — в этой пылающей решимости, смешанной с вызовом. В ней не было ни капли признания слабости. Ни намёка на благодарность. Только протест. Против него, против обстоятельств, против самой реальности, в которую она, по иронии, угодила по его воле.

Гостиная, где он находился, выглядела как выставочный зал: высокие окна, тяжёлые бархатные шторы, проблески мягкого солнечного света, играющие на гладких поверхностях новой мебели. Всё было создано для комфорта и контроля — для порядка, к которому он стремился. Но именно в такие моменты этот порядок рассыпался под натиском одной-единственной девушке.

Звонок в дверь разрезал воздух, как лезвие. Уилл взглянул в сторону входа с раздражением, ожидая, что кто-нибудь из персонала выполнит свою работу, но Элисон — как всегда — сделала по-своему. Она уже была у двери. Резко, без колебаний, она распахнула её, словно нарочно бросая вызов не только ему, но и самому пространству, в котором они жили.

И в этот момент время будто остановилось.

Её силуэт отступил в сторону, и он увидел её.

На пороге стояла Лилиан Рид.

Её лицо, когда-то знакомое до боли, теперь казалось диковинно чужим. Привидение прошлого, случайно оказавшееся на пороге его тщательно выстроенного настоящего. Дыхание застряло в груди. Всё внутри сжалось — не от воспоминаний, а от той неловкой реальности, что встала перед ним во весь рост.

Когда-то Лилиан была его миром. Стройная, с густыми каштановыми волосами, аккуратно уложенными на плечи, и глазами цвета тёмного мёда. Она всегда была загадкой. Не из тех, что хочется разгадать — из тех, что невозможно забыть. В её манере говорить, в том, как она двигалась, как смотрела, был стиль большого мира. Мира, к которому он в то время только стремился.

И он думал, что любил её.

Их история казалась прочной, пока не треснула в самый обыденный день. Её решение уехать за границу ради учёбы он воспринял как удар ниже пояса. Она не дала шанса, не устроила сцен, не плакала. Просто сказала по телефону, что не хочет отношений на расстоянии. Его борьба закончилась, не успев начаться. Лилиан ушла легко, будто не было ни обещаний, ни близости, ни чувств.

Он не провожал её. Даже не знал, когда именно она улетела. Об этом он узнал от других — сухо, без подробностей, как о чьей-то поездке. Тогда ему показалось, что сердце раскололось пополам. А потом — с годами — склеилось, зажило, перестало болеть.

И вот теперь она стояла здесь. В его доме. Среди мрамора, стекла и тишины. Взгляд тот же — уверенный, ровный, без намёка на раскаяние. Только лёгкая тень в её глазах выдавала: она всё ещё помнит. А он… он не мог отвести взгляд. Потому что всё, что он пытался похоронить в себе, вдруг ожило. Не болью — тревогой. Как будто Лилиан пришла не просто напомнить о прошлом, а потребовать что-то, чего он не был готов отдать.

— Уилл?.. — Её голос прозвучал мягко, почти неуверенно, словно само её дыхание боялось потревожить прошлое, внезапно ожившее на пороге этого роскошного дома. В одном лишь этом коротком обращении было всё — удивление, робкая надежда и лёгкая боль, та, что остаётся после того, как любовь уходит, оставляя только тень.

Он застыл. Мир вокруг словно потерял фокус, а время — плотность. В груди что-то сжалось, как будто незримая рука вонзилась между рёбер. Он не мог пошевелиться, не мог вдохнуть. Уилл смотрел прямо в её глаза. В них больше не было той беззаботной теплоты, которую он помнил. Теперь они были взрослыми, уставшими, полными чего-то, что он не успел узнать.

Именно в этот момент Элисон, до сих пор стоявшая рядом, нарушила молчание, тонко, почти шёпотом:

— Я вижу, вы знакомы… Тогда я пойду.

Её голос не дрожал, но в нём звучало то горькое чувство, когда человек сам выходит из комнаты, в которой для него больше не осталось места. Она обошла его, осторожно, почти на цыпочках, как будто не хотела мешать чужой встрече, и направилась к выходу. Но не успела сделать и двух шагов, как железная рука Уилла обвилась вокруг её талии и резко притянула её к себе. Его движения были точными, уверенными — в них читалась не забота, а притязание. Как будто она — не человек, а нечто, что принадлежит ему по праву.

— Куда ты, милая? — его голос прозвучал ровно, холодно, с оттенком ленивой иронии, будто это была игра, и он знал правила лучше всех.

Элисон оцепенела, уткнувшись в его грудь. Она чувствовала его запах — дорогой парфюм, кожу, тепло тела, от которого её передёрнуло. Она попыталась вырваться, но хватка была железной. Не злой — нет. Напротив, излишне показательной. Она поняла, зачем он это делает. Это было не про неё. Это было про ту, что стояла на пороге.

— Милая? — сдержанно повторила она, подняв на него глаза, в которых уже не было страха — только ледяное отвращение и презрение. — С каких это пор?

Он не ответил, лишь чуть сильнее сжал её талию, демонстрируя свою власть. Его взгляд скользнул мимо неё — к Лилиан. Её присутствие всё ещё ощущалось, как разряд электричества в воздухе. Лилиан стояла на месте, вытянутая, как струна, с тонкой полуулыбкой, скользящей по её алым губам. Эта улыбка не выражала радости. Скорее, это была ухмылка игрока, увидевшего слабое место в обороне противника.

Её взгляд скользнул по руке Уилла, плотно сжимающей талию Элисон, потом — по лицу самой девушки. В нём не было ни признания, ни удивления, лишь тонкая, колючая насмешка. Как будто она уже всё поняла. Как будто она уже знала, что Уилл играет, и что его фраза «милая» — всего лишь тщательно поставленная реплика в спектакле, разыгрываемом для неё.

Глава 9

Элисон почувствовала, как страх, словно ледяной прилив, окутал её с головы до ног. Это был не просто испуг — это была парализующая паника, холодная и вязкая, будто чёрная вода, затопившая лёгкие. Её тело онемело, сердце застучало как безумное, каждый удар отдавался в висках болезненной пульсацией. Глаза Уилла, сверкающие гневом, метали молнии — и от одного его взгляда у неё перехватило дыхание. Он не просто был зол. Он был на грани.

Он стоял чуть поодаль, весь напряжённый, будто сдерживаемая ярость вот-вот прорвётся наружу. Его плечи чуть вздрагивали от усилия сохранить самообладание, а пальцы были крепко сжаты в кулаки. Элисон никогда не видела его таким. Опасно спокойным. Угрожающим. Почти… хищным.

Она резко отдёрнула руки от лица Лукаса, будто поняв, что каждое её движение сейчас — под лупой. Её грудь сдавило, холодное чувство тяжело осело под рёбрами. Она не знала, что он сделает. Не знала, на что он способен, когда видит то, чего видеть не должен. Или не хочет.

Лукас встал первым. Медленно, не спеша, но в его движении читалась готовность — к чему угодно. Спина выпрямилась, челюсть сжалась. Он не отводил взгляда от Уилла. Элисон тоже поднялась. Не потому что была готова, а потому что не могла сидеть, когда воздух сгустился до предела. Её рука нашла ладонь Лукаса — и этот мимолётный жест был почти детским по своей наивности. Она искала опору. А может, и защиту.

Уилл это заметил. Его взгляд метнулся к их переплетённым пальцам — и задержался. В глазах мелькнул отблеск чего-то гораздо страшнее ярости. Тёмное, бездонное разочарование. Предательство. Его лицо застыло, черты стали почти каменными, и на этом лице, как в грозовом небе, одновременно вспыхивали гнев, обида и нечто пугающее, почти нечеловеческое.

Элисон почувствовала, как подкашиваются ноги. Лёгкие отказывались наполняться воздухом. Казалось, сам парк перестал дышать вместе с ней — всё затихло. Даже свет фонарей будто стал тусклее.

Именно тогда Лукас нахмурился. Его обычно мягкое лицо изменилось. Глаза стали жёсткими, холодными, губы — тонкой полоской. Он больше не выглядел как друг. Он выглядел как человек, готовый защищать.

Элисон машинально подняла руку, прикоснулась к его груди, умоляя без слов. Её пальцы дрожали, скользя по ткани его рубашки. Её прикосновение было мягким, почти невесомым, но Лукас не реагировал. Он весь собрался в одну точку — туда, где стоял Уилл.

Со стороны Уилла раздался низкий, глухой смешок — едкий, как дым от горящих обид. Элисон вздрогнула. Этот звук не был смехом. Это было предупреждение. Хищный оскал перед прыжком.

— Что смешного? — резко бросил Лукас, сделав полшага вперёд. В его голосе был металл, в плечах — напряжение. Элисон почувствовала, как напряглось его тело под её рукой, и по её спине прошёл холодный разряд страха. В этот момент она поняла: они оба на грани.

Уилл стоял неподвижно, скрестив руки на груди. Он выглядел так, словно его сдерживала только тонкая нить — и она трещала с каждой секундой. Его глаза сверкали в полумраке, будто в них горело пламя, которое он больше не пытался скрыть. Его голос прозвучал низко, сдавленно:

— Я смотрю, ты чувствуешь себя уверенно, когда держишь за руку чужую женщину. Или ты думал, что ночью никто не увидит?

Элисон шагнула вперёд, встала между ними:

— Уилл, пожалуйста, не—

— Заткнись! — рявкнул он, и голос его разнёсся по пустому парку, как выстрел. — Ты сбежала из моего дома, как воровка. Исчезла. А теперь я нахожу тебя здесь — с ним. И ты ещё смеешь говорить со мной?

Он шагнул ближе. Теперь между ними оставалось не больше двух шагов. Лукас расправил плечи, его взгляд стал жёстким, но он не сдвинулся с места.

— Может, потому что с тобой она чувствует себя пленницей? — бросил он. — Ты не даёшь ей дышать!

Уилл склонил голову, медленно, будто разглядывая противника.

— А ты кто? Герой? Думаешь, ты защитишь её от меня? — он усмехнулся, и в этой усмешке была угроза. — Не заблуждайся. Она носит моего ребёнка. А ты… просто тень из прошлого.

— Я в курсе, — сказал он глухо, но твёрдо. — И именно поэтому не позволю тебе ни на шаг приблизиться к ней с этим тоном. Ты её пугаешь.

— Поехали домой, — голос Уилла прозвучал, как выстрел. Ледяной, бесстрастный, будто выгравированный на камне. Он не оставлял пространства для споров. Только приказ. Только железная воля.

Элисон застыла. Её сердце сжалось, дыхание стало резким, будто холодный воздух обжигал лёгкие. Она повернулась к Лукасу. Тот всё ещё держал её руку — крепко, как последний якорь. В его взгляде не было страха. Только гнев. И решимость.

— Я должна идти, — прошептала она, не узнавая собственного голоса.

— Ты правда пойдёшь с ним? — голос Лукаса был низким, срывающимся. — После всего? После того, как он с тобой обращается?

— Лукас… — Элисон попыталась вырваться, но он не отпускал.

— Ты не обязана, — сказал он. — Ты не его вещь.

Именно в этот момент Уилл двинулся. Один шаг — и он уже рядом. Глаза горели тьмой. Ни одного слова. Ни предупреждения.

Он резко оттолкнул Элисон, как ненужную преграду. Она упала, вскрикнув, и не успела даже поднять голову, как раздался первый удар — кулак Уилла врезался в лицо Лукаса, с глухим хрустом.

— Кто тебе дал право трогать её? — пророкотал он, лицо перекошено яростью. — Кто тебе сказал, что можешь держать её рядом, как будто она твоя?

Лукас отшатнулся, кровь струилась из рассечённой губы. Он поднял глаза — и не сказал ни слова. Только смотрел. Не сломленный. А Уилл — не остановился.

Второй удар — в челюсть. Лукас рухнул на землю, и Элисон закричала. Всё вокруг исчезло. Остались только удары, грязь под ногами и тяжёлое дыхание зверя, слетевшего с цепи.

Холодный ужас охватил её изнутри, как туман, сковывающий каждую клетку. Паника накрыла Элисон, как лавина — не оставляя ни воздуха, ни опоры. Сердце колотилось в висках, в груди росла тупая боль. Она больше не могла просто смотреть.

Сквозь шум крови в ушах она бросилась вперёд и вцепилась в руку Уилла.