Рождественский нюд

Глава 1. Серая мышка в свитере оверсайз

Питер в декабре — как неточность в формуле: всюду скобки, запятые, скреплённые льдом и дождём. Дворы налиты серым блеском, тротуары шипят под подошвами, и даже мандарины на уличных развалах пахнут не праздником, а терпением. У входа в офис подвялила гирлянда, мигает редко и вяло — будто ей тоже выдали KPI.

Лена идёт, втянув голову в ворот свитера оверсайз. Свитер бледно-песочный, как лист, на котором много лет назад печатали отчёты матричным принтером; он скрывает плечи, сглаживает талию, делает фигуру бесформенной и «удобной». Волосы собраны в хвост резинкой, купленной у кассы за девяносто девять рублей; «удобные» брюки не мнутся, не подчеркивают, не спорят — они как будто извиняются за то, что существуют. Лена сжимает в рукавичке контейнер с гречкой и курицей, и на секунду ей кажется, что и выдох у неё неслышный, как у офисных батарей по воскресеньям.

Проходная приветствует её сухим «доброе утро», турникет — щелчком. На десятом этаже пахнет кофе, антисептиком и пластиком от новых, ещё не распакованных ёлок. На ресепшене сидит девочка с чёткими стрелками, она поднимает взгляд, улыбается Лене дежурно, уже обращаясь по внутренней связи к кому-то важному.

— Лена, вы пришли? — из-за перегородки высовывается черноволосая Оля из отдела кадров. — Отлично. У нас до обеда нужно будет выгрузить свод по перерасчётам, вы же сможете, да?

Лена кивает: «да» — её рабочая пунктуация. В бухгалтерии тепло от батарей и копировального аппарата. На столе — аккуратная гряда гелевых ручек, все с тонкими иглами, как шприцы: чёрная — для отчётов, синяя — для «подписей», зелёная — чтобы видеть, где «всё не так». Лена садится, открывает Excel и растворяется в клетках, как сахар в тёплом чае. Наушники с белым проводом спасают от офисного гула. Она выбирает плейлист «lofi christmas» — будто бы музыка сможет замаскировать действительность под открытку.

— Так, Леночка, — рыхлый голос начальника встаёт у неё за спиной без предварительных уведомлений. — Я тут посмотрел ваш отчёт за ноябрь. Вы, конечно, молодец, но… — Он делает паузу, в которой с потолка капает невидимая вода. — Не хватает гибкости мышления. Надо легче относиться к цифрам.

Лена разворачивается, протягивает распечатку с формулами. Он смотрит не на бумагу, на неё. Быстрый, оценивающий взгляд: свитер, хвост, очки с прозрачными оправами. «Серая мышь», — записывает он мысленно в карточку сотрудника. Её сердце привычно делает крошечный укол: не больно, но фиксируется.

— И ещё, — продолжает он, — давайте вы в следующий раз принесёте что-то более… ну… презентабельное на корпоратив. — Он глядит куда-то в район её плеч. — У нас всё-таки команда, имидж.

Лена слышит, как Оля из HR за соседней перегородкой обсуждает по телефону кето-диету и «идеальное тело к НГ»: «Глютен — зло, да, и хлеб отекает. Я тоже решила не есть после шести». Слово «идеальное» проходит по коже Лениного живота холодком — не от стыда, от усталости. Она нажимает «сохранить», «отправить», «окей»: любимые глаголы офисной коммуникации.

К обеду Лена ест свою гречку, глядя в одну точку на стене, где кто-то из дизайнеров повесил принт с оленем, и думает о том, что её тело — как рабочий стол: всё по папкам, аккуратно, без лишнего. И всё равно кто-то каждый день приходит и пересортировывает.

Вечером Питер становится влажнее. Ветер щёлкает в кнопки светофоров, такси, пахнущее освежителем «морской бриз», привозит её к серому дворику-колодцу; лестница усыпана песком. Маленькая съёмная квартира встречает сухим теплом и тишиной. Здесь всё компактно: кухонный стол — как мизинец огромного офиса, диван — как пункт в списке дел, лампа — единственный мягкий источник света, похожий на понимание.

Лена закрывает за собой дверь, повисает на щеколде — короткое, почти детское движение. И дальше — ритуал, который она проживает одна и который никому не показывает. Снимает пальто, оставляет на стуле. Свитер — с головы вниз, как тёплую крышку: под ним воздух в комнате становится ближе к коже. Тонкая майка цепляется за серьгу, Лена смеётся бесшумно, поправляя; брюки скользят по бёдрам, освобождая их мягкость, которую она весь день прячет от чужих глаз. На ней остаётся кружевное бельё — не роскошное, но выбранное сердцем: чёрный бра с полупрозрачными чашками, тонкие бретели, трусики с высокой линией, площадь кружева, как узор инея на стекле. Тело дышит свободнее, как кухня, когда выключают вытяжку.

Она подходит к зеркалу на дверце шкафа — узкое, в полный рост, со слегка потёртой кромкой. Молочная лампа рисует на коже тени. Лена смотрит себе в глаза, затем — ниже. Здесь, среди молчаливых стен и скрипучего паркета, она не «невидимый координатор» и не «приложение к Excel». Здесь она — женщина с тёплой кожей, мягким животом, линиями, которые можно обводить пальцем на воображаемой карте.

Она расстёгивает верхнюю пуговицу на кардигане, который накинула поверх белья, — и как будто расстёгивает предложение: делает его свободнее, многозначнее. Ещё одну — и внутренняя сторона ключицы открывается воздуху, как страница. Лена поворачивается боком, поправляет хвост, вытягивает прядь, оставляя её спускаться по шее. В телефонной камере она видит крупное зерно света, бликующий кружевной край. Делает первый кадр, осторожно. Второй — смелее: поднимает подбородок, чуть наклоняет плечо, оставляет на снимке место для дыхания.

Пальцы, цепляясь за гладкую спинку стула, запоминают шершавость дерева; в животе разливается тёплое, гудящее: не похоть, а подтверждение, что она существующая — как гирлянда, которая вдруг загорается и оказывается не такой уж блеклой. В третьем кадре она прикусывает уголок улыбки — не потому что так надо, а потому что не может иначе: в детстве, когда мама заплетала ей косы, она тоже так улыбалась, видя себя с новой прядью.

Телефон мягко щёлкает, улавливая её маленькую дерзость. Она садится на край кровати, ноги поджимает под себя, колени касаются кружев, и от этого прикосновения по коже проходит тихий ток. Лена не торопится. Фотографии получаются не «сексуальные», а живые — в каждой есть движение, будто она вот-вот вдохнёт глубже. Селфи в зеркало — одно, другое, третье, и в каждом — кусочек, которого днём никто не видит: изгиб, тёплая тень под ключицей, улыбка, когда она забывает, что её кто-то может оценить.