Рождественский сюрприз

Глава 1

Две недели после...

Степан

Сегодня рождественский сочельник, и мать умудрилась уговорить меня приехать на «званый» ужин. Оказывается, у нас в семье есть традиция собираться именно в этот вечер — за её праздничным столом, со свечами, салфетками в крахмальной складке и обязательной семейной идиллией. Интересно, когда это она успела появиться? Пять лет назад такой традиции точно не существовало. Видимо, появилась вместе с первой невесткой — женой моего младшего брата.

Брат… Никита младше меня на семь лет, но уже четыре года как женат. Двадцать восемь лет и стабильность. Семья. Перспективы. Всё то, что мать всю жизнь примеряла на меня, а потом разочарованно складывала обратно в шкаф.

За месячные звонки, которые мне «полагаются», она ни разу не сказала ни слова ни о традиции, ни о том, что у них там за сборы. С чего вдруг сегодня — обязательно приезжай? Хотя что я удивляюсь. Отношение матери ко мне и к Никите всегда было разным. Я для неё — старший, значит, виноват во всём. Получал за себя, за брата, за то, что не досмотрел, не проконтролировал, не предотвратил.

Меня можно было в шестнадцать отправить работать — сразу после практики в техникуме. Меня можно было перевести на заочку и выгнать в свободное плавание в восемнадцать. Не сказать, что я сопротивлялся. Наоборот, хотелось свободы. Хотелось не ждать, каким новым поступком я вызову мамину тень недовольства.

А вот Никита… Его не били. Его хвалили. Он всегда был «молодец». Какая работа? Нет, Никита должен учиться. Когда меня посадили, ему было двадцать три, он жил с родителями, закончил университет, устроился на свою первую работу. И вот что я услышал тогда от матери… Лучше не вспоминать. От «сломал мне жизнь» до «чтобы ты сдох».

В тюрьме было время. Время думать, анализировать, пытаться понять. Но я так и не понял, почему она со мной так. Она вышла замуж на третьем месяце беременности. По залёту, как говорится. Может, винит меня в том, что из-за меня вышла замуж? Хотя, по их же рассказам, встречались два года — ещё до всего. Познакомились в техникуме: она — девчонка из общежития, родом из Благовещенска, маленького города под Уфой; отец — коренной москвич в пятом поколении. Дед, кстати, её недолюбливал. Говорил, что гонору у неё больше, чем у всей их профессорской династии.

Есть одна фотография. Мне там месяцев девять, я сижу рядом с матерью на диване. Между нами — почти метр. Как будто случайные люди, которым пришлось позировать рядом. Я долго думал, что, может, отец другой. Но мы с Никитой с возрастом стали похожи — оба в деда. Так что версия отпала.

И вот я стою у порога их гостиной, держу букет цветов для матери. Она встречает меня так, будто и рада, и нет. Берёт букет:

— Спасибо. Красивые. А вот Никита мне всегда розы дарит.

Ну конечно. Даже здесь Никита. Неужели нельзя просто… принять?

— Помню, — отвечаю спокойно. — Поэтому и подарил другие. Чтобы не повторяться. Кстати, как он?

Даже не скрываю акцент. Я — не Никита. И не хочу быть им. Против брата ничего не имею, но близости у нас никогда не было. Может, будь мать другой — было бы иначе.

— Ой, у него всё хорошо, — мечтательно отвечает она. — Ты знаешь, он такой молодец. Когда тебя арестовали, мы думали, что его карьере конец, но нет. Пётр Борисович помог. Слава Богу.

— А кто такой Пётр Борисович? — И почему его карьера должна была закончиться? На момент моего ареста брат был мелким клерком в страховой.

— Депутат Госдумы, — сообщает мама тоном, в котором слышна гордость невесткиным отцом, а не сыном. — И Танечкин папа. Ой, она такая славная. Такая хорошая девочка. У них замечательная семья.

Конечно. У Никиты всё славное.

— И чем он брату помог? — спрашиваю уже почти без интереса.

— Теперь Никита тоже делает карьеру в политике. У него такие перспективы.

Лицо у мамы меняется. Она смотрит так, как будто говорит о кумире с плаката. Я бы не удивился, узнав, что Никита обязан своей карьерой не только дипломом.

— Может, у меня, кроме невестки и племяшки, ещё кто есть? — бросаю вскользь.

Мама тут же напрягается.

— Нет. Детей нет. Они, конечно, стараются… но Танечка… лечится. У Никиты всё в порядке.

Кто бы сомневался.

— Так, вроде всё готово. Танечка принесёт свою фирменную утку — и тогда точно будет всё.

При слове «утка» внутри что-то дергается, как тонкий тревожный звоночек.

И тут раздаётся звонок в дверь.

Глава 2

Таня

Свекровь, как всегда, встречает меня с распахнутыми объятиями. Она так искренне мне рада, что я каждый раз удивляюсь историям о сложных отношениях между невесткой и свекровью. У нас всё как‑то сразу само собой расставилось по местам: она не лезет к нам в семью, я не лезу к ней в дочери. И это работает.

Мы с Никитой с самого начала жили отдельно. Папа подарил нам на свадьбу двухкомнатную квартиру в новом жилом комплексе, и мы въехали туда прямо после торжества. Мне никогда не доводилось жить со свекровью — возможно, именно поэтому наши отношения такие ровные.

Я всегда с удовольствием прихожу к ней на Рождество, приношу свою фирменную утку. Её меня научила готовить мама… когда она ещё была жива. Утка у меня действительно всегда получается — свекровь каждый раз хвалит. Она любит приходить к нам восьмого марта, и, пожалуй, всё. Дни рождения мы отмечаем в ресторане с ней и папой. Поздравления в мессенджерах открытками — вот и весь наш протокол. Никита звонит ей один‑два раза в неделю, иногда заезжает на обед без меня, и я благодарна ему, что он не навязывает встречи, которые мне не нужны. Может потому свекровь так радуется одному‑единственному нашему общему празднику.

— Степан уже здесь? — спрашивает Никита, кивая на ботинки сорок пятого размера.

Лицо свекрови мгновенно меняется. Праздничная лёгкость исчезает, на смену приходит напряжённость. И я её понимаю: брат Никиты отсидел пять лет. Да, он никого не убил, не ограбил, он сидел по экономической статье, но… пять лет тюрьмы не проходят бесследно.

— Да, снимай с Танечки шубку и проходите, познакомь её с братом, — говорит она.

Мы проходим в гостиную. Я натягиваю на лицо доброжелательную улыбку, выглядываю из‑за плеча мужа.

У окна стоит мужчина. Высокий — выше Никиты. Волосы темнее, коротко стриженные. Если присмотреться, что‑то общее у братьев есть: форма носа, посадка глаз, разлёт бровей. Но в остальном… глаза у Никиты голубые, у Степана — синие, насыщенные, глубокие. Губы у него полнее. И взгляд… тяжёлый. Немного прищуренный. Кажется, будто он видит тебя насквозь.

Мне становится неуютно. Я же говорила: тюрьма не может не оставить след. Хотя… может он всегда такой?

— Здравствуй, Стёпа. Рад тебя видеть. Познакомься, это моя жена Таня, — говорит Никита.

Отлично. А что я сейчас должна сделать? Под этим взглядом я чувствую себя так, будто совершила что‑то ужасное и он считает своим долгом осудить меня одним только прищуром.

Я выдыхаю, распрямляюсь и улыбаюсь чуть шире:

— Здравствуйте, Степан. Рада с вами познакомиться.

Мне кажется, или на его лице мелькнуло удивление? Чем я могла его удивить?

— Взаимно, Татьяна, — произносит он низким, глубоким голосом.

В этот момент свекровь приглашает всех за стол. Как обычно: справа от неё — Никита, потом я. Степан садится слева.

Никита разливает вино, но Степан накрывает бокал пальцем:

— Я за рулём.

— Как, Степан, ты не останешься на ночь? — свекровь звучит слишком уж удивлённо. И неискренне. Он понимает это тоже — по тому, как саркастически приподнимает бровь.

— Нет, мама. Завтра утром дела. Не хочу начинать день поздно.

— Какие у тебя дела? Завтра выходной.

— Хотел съездить на дачу деда. Ты же помнишь, мы всегда на Рождество туда ездили. Не хочу нарушать традицию.

Он смотрит не на мать. На меня.

У меня холодеют пальцы. Как будто превращаются в лёд. Господи… дача. Что там произошло. Я ведь после того случая больше туда не ездила. Я боюсь даже вспоминать.

— Танюша, ты чего так побледнела? — свекровь склоняет голову. — Ты слишком много работаешь. Всё в городе и в городе. Может, поедете с Никитой на дачу? Ты же её любишь. Когда ты там была в последний раз?

Господи, ну почему именно про это? Почему сейчас? Мне становится дурно.

— Да я и не помню, — выдавливаю я. — Пусть Никита лучше завтра отдохнёт. Как‑нибудь в другой раз…

Но муж, к моему ужасу, оживляется:

— А давай действительно поедем! Шашлыки пожарим. Ты же хотела на католическое Рождество. Раз не получилось, то завтра!

Что происходит? Вы все сговорились?

— Всё решено. Завтра все едем на дачу, — подытоживает свекровь.

Я поднимаю взгляд на Степана. И вижу… он улыбается. Глаза — тёплые, внимательные. Или мне это кажется? Почему он так на меня смотрит?

— Татьяна, а чем вы занимаетесь? — спрашивает он.

— Я учитель, — отвечаю сухо.

Бровь взлетает вверх.

— И чему вы учите детей?

— Химии.

Он улыбается шире.

— Любите реакции?

— Да, люблю, — говорю, вздёргивая нос, глядя прямо на него через толстые линзы очков.

Нет, он мне не нравится. Совсем. Никита говорил, что брат хороший, но… нет. Он цепляется. Он смотрит. Он оценивает. Когда Никита меня представлял, он провёл взглядом по моей фигуре. И что? Толстовата для его брата? Но я — жена Никиты. Почему ему вообще должно быть дело до того, какая у меня фигура?