Ромео моего сердца

Первый акт.

Едва ли я дышать посмею,

Когда на сцену входит он.

И руки в радости немеют,

Цветы кидая на поклон.

Я жду прекрасного мгновенья,

Воспев его в своих стихах.

В любви и тайном откровеньи

Один мой грех, один мой страх.

Прекрасней нет любого вида

Неописуемой мечты.

Лишь он, как статуя Давида

И дар небесной красоты.

От счастья сердце изнывает,

Тускнеет мир в моих глазах.

Лишь солнце бережно играет

Лучом в пленительных чертах.

Вы бесподобны, ангел словно

Не смертный — чистая любовь.

Танцор мой, речь твоя безмолвна

Но возвращает к жизни вновь!

Коридор наполнялся морозным воздухом с каждым новоприбывшим зрителем: последний спектакль в году, полный аншлаг. Удивительно, что и в наше время интерес к театру не стихает: всем хочется хоть на миг, хоть со стороны окунуться в настоящие чувства. Приближались новогодние праздники, но, вопреки всем традициям, этот год завершался не «Щелкунчиком», а знаменитым балетом Прокофьева с введённым в него новым артистом.

Пахло орехами и конфетами. Предновогодняя торжественность заставляла забыть о всём былом и насущном. Театр гудел, но не все казались причастными к великому таинству: кого-то отвлекали телефонные звонки, кого-то разговоры со спутниками, и это разочаровывало, как гипнотизёра перед его неподвластным пациентом. Партер замер в ожидании начала, и первая картина началась при нераскрытом занавесе живой музыкой: что-то в ней есть, чего нельзя услышать на записи, а ощутить можно только сердцем.

Последние недели были такими суетливыми, что я даже не ознакомилась с программой, и эта новость была для меня полной неожиданностью. Я была не просто рада, а восхищенно взволнованна, когда в завершении массовой сцены герои расступились, и на сцену, как невесомый мотылёк, выпорхнул он..

Классика на то и классика, что остаётся актуальной на века, и кто бы знал, в чём её загадка и почему вдохновенная Муза покинула нашу землю уже как пару веков оставляя нас без шедевров. Прошёл великолепный век искусства, а всё, дошедшее до вершины, идёт на спад. Едва ли лучше чувствовали те люди, что каждый день жили в ожидании смерти, окружённые грязью, низостью и необразованностью. Жизнь спокойная вместе с тем и бесчувственная: счастливый человек просто счастлив, и ничего его душу не терзает..

Чистый интерес к неразгаданной личности, когда ты ловишь каждое его движение, каждый выдох и шевеление волос с неподдельным вниманием, а вся его сущность заполняет твоё существование одним присутствием. А он буквально заставил приковать его к себе своей лёгкостью и поэтичностью выражений, движимых не разумом, а чистым велением гения. Человек — не владелец таланта, а проводник, но в нём, казалось, сосредоточенно его истинное начало, случайно оброненное Господом на Землю, ведь оно просто не смогло бы жить и выживать здесь, в этом мире страстей и низших пороков. Возможно, и здесь он оказался не случайно, сама воля богов его притянула туда, где создаётся хотя бы видимость настоящего и прекрасного. Великолепие чувств и безупречность человеческого тела сплелись воедино в эталон созидания.

Аполлон и тот не без греха, но он.. Был совершенен. Это была та самая красота, которую не хочется желать, которой не хочется владеть и к которой страшно прикоснуться, чтобы не разорвать магически прекрасную в своей естественности и вместе с тем недосягаемости пелену созерцания.

Время, как в раю, текло неизмеримо, и только исчезновение его за кулисами заставило её очнуться, как от сна. Настоящая любовь страшна тем, что полностью заполняет жизнь и не даёт пространства для вдоха; каждый миг её посвящён одному человеку.

Поднявшись вверх по мраморной лестнице, наслаждаясь причастностью к чему-то великому, долгая пауза заставила побрести вдоль стендов с фотографиями, обходя столпившихся восхищенных бабулек и школьников. Смотрят ли они на него? Кто-то смотрит и рассматривает. Ревность немного мучает, но тут же сменяется восхищением и гордостью. Её сменяет злость, что смотрят не все и не каждый может оценить его по достоинству.
Прекрасный ангел, снизошедший на Землю в золотых лучах рассвета. Да будет благословенно лоно, его породившее! Да будет славен Господь, одаривший нас его существованием! Да будет славен русский балет!

Его взгляд был горящим и животрепещущим, словно он глядел не из рамы, единственно новой на фоне повешенных годами раннее портретов, а из плена хрустального зеркала, заточенный в него колдуном, желавшим пленить его божественную красоту. Забрать себе то, что должно принадлежать всем и всех освещать и освящать своим неприступным светом, даря силы на жизнь, на любовь, на вдохи и выдохи, которые сейчас давались с огромным трудом.

Дыхание оборвалось, а сердце пропускало удары, болезненно переворачиваясь в груди незнакомыми ранее чувствами, нахлынувшими таким стремительным потоком, что казалось, оно не в силах их выдержать. Физический уровень сдался под духовным напором, и руки задрожали как в лихорадке, измученные тем, что не могут дотянуться даже до подражания ЕМУ; голову словно стянуло тугими канатами, и всю её пронзила боль, до того сильная и пульсирующая, что даже на него поднять глаза было тяжело. Они ничего не видели, только пелену впереди и его видение, выплывающее из него, как белый лебедь из утреннего тумана. Как будто принц Зигфрид выходит из обмана, а театральное фойе — не фойе, а трагический бал, на котором он совершил ту роковую ошибку, не признав свою благоверную так, как и он её сейчас не заметил.

Рождение начала.

А что я собственно здесь делаю, если до моего ума не доберётся ни одна светлая мысль и вместе с ним упадёт куда-то в чертоги моего разума спутанных дум и быстро сменяющих друг друга образов. Только меня ли или всех тянет туда, куда я не могу дотянуться. Мальчики, девочки и пресловутая любовь между ними преследуют повсюду, так и норовя выпрыгнуть из-за угла и оглушить своей удушливой вездесущностью до той степени, что одно упоминание самого слова «любовь» во всё привносит налёт тривиальной пошлости.

Ромео прощается с Джульеттой в фамильном склепе.. Сцена всеобъемлющей любви заставляет сердце замереть от волнения, но та любовь не ко мне, и трепещет оно не от радостного восторга, а от многогранной злобы ревности и обиды, а обиднее всего то, что эта «любовь» выставляется абсолютной и неизменной. Единственной и благоверной оказалась не я, в то время как лучше меня никто бы не мог понять его и лучше меня бы не оказался просто потому, что никто не может быть мной: добрее ли, умнее ли или может быть красивее будет кто-то другой, но они все мной не будут. Не стоит доказывать свою значимость тому, кто не в состоянии заметить этого сам.

Умом понимаю я, что обида на него беспочвенна, но сделать с этим что-то не хочу и не могу. Можно изобразить и страсть, и ненависть, и презрение, но чтобы прожить их на сцене, надо прочувствовать всё это на себе эмоциональной изменой. Следовательно, и все служители искусства не могут не содержать в себе греховного начала и любовной распущенности, а потому и моей чистой искренней любви не заслуживают.
В конце концов, он мог отказаться от этой роли. Но нет, он тут! Обнимает женщину, смотрит на неё и совсем неприкрыто восхищается её красотой и грацией. Одно дело бороться со своей беспутной натурой, другое — потакать своим слабостям и порокам.

Глупый конец. Ожидаемый. Любовь не может таковой называться, если приносит что-то, кроме счастья. Искренность чувств не приводит к необдуманным поступкам, и лишь желание большего приводит к страданиям и горю. Мне так не жаль его, ведь сам он в этом виноват, был бы умнее — было бы по-другому.

Занавес. Музыка утихла. Прошло пол минуты, портьеры вновь разошлись, и к краю сцены в реверансе приблизился кордебалет, затем и другие исполнители вроде родителей, друзей, братьев, которые расступились, пропуская солистов, любезно взявшихся за руки в полной восторженности движений и исступлённой радости. В воздухе витало счастье, но меня обступало, и всеобщее удовольствие удачного завершения меня не коснулось. К сцене понесли букеты цветов, и лучшие из них непременно доставались исполнителям главных ролей лишь потому, что те чаще прочих мозолили глаза и были условными носителями добра. Несчастно влюблённые жертвы обстоятельств — хорошие артисты, все прочие от них пострадавшие — конечно же, плохие, ведь доброму человеку не дадут отрицательной роли.

Я влюбилась, разочаровалась, возненавидела — а он этого даже не заметил. Он смотрел на весь зал, а меня не видел. Он был благодарен коротким дежурным аплодисментам, но моей безусловной любви — нет. Всех он видел единомышленниками и друзьями, а меня никем.

Занавес ещё не закрылся, но хотелось быстрее покинуть партер под неодобрительные взгляды, благо моё место находилось у прохода. Проникнувшимся людям нет дела до других, а моё презрение было искренним. Благо, очередь у гардероба ещё не собралась, и работница приняла мой номерок быстро, хоть и без удовольствия, а я могла наспех накинуть на себя зимнее пальто, не заморачиваясь пуговицами и ремнями.

Зимний воздух показался очищающим и свежим, а промозглый ветер уносил с собой воспоминания и мысли. Пусть они все покинут мою голову. Автобус всё не ехал, и к зданию театра пришлось встать спиной, но ничего не давало забыть о нём: ни афиша на доске объявлений, ни отражение в стекле остановки, ни разговоры стоящих рядом. Прошло минут пятнадцать, прежде чем все невольные соседи разъехались, а я осталась ждать в своём гордом одиночестве, уже по инерции смотря в сторону дороги.
— Погода плохая, транспорт долго едет.. Балет понравился?

— Нет.

На горизонте показался единственный маршрут, следующий до моего дома. Уже готовясь запрыгнуть в него на ходу, я решила оглянуться. И, хотя вежливость показалось напускной, голос был молодым и приятным, интонация размеренно мелодичной, а немногословность скромной.

Простая зимняя одежда шла ему не меньше торжественных нарядов. Он проводил меня коротким взглядом, опустив его затем в землю, и всё время не выпуская рук из карманов ввиду то ли природной скованности, то ли зимнего холода. Я же смотрела на него через грязное автобусное стекло, пока он не скрылся из виду.