Рыцарь рассвета

Интерлюдия

Бегство от навязчивого внимания цивилизации не всегда требовало бросаться в объятия хаотичных, необузданных и опасных Пределов. Галактика достаточно велика и всё ещё не до конца изучена. Место найдётся для каждого и для тех, кто предпочитал скрываться от любопытных глаз, тоже. Существовали забытые маршруты, “слепые зоны” в сетях подпространственных маршрутов, целые планеты, случайно стертые из навигационных карт. Одним из таких мест был Тулан — покрытый океанами мир, затерявшийся среди роя спутников на орбите газового гиганта, который в каталогах значился лишь как Объект ТГ - 447.

Условия на Тулане были откровенно не гостеприимными: почти полное отсутствие суши, перманентные штормы и высокий уровень электромагнитных помех. Что, по всей видимости, и делало его идеальным для группы, которую в отчётах “Терома Инжиниринг” классифицировали как “религиозные фанатики”. Агент, оформлявший договор купли-продажи, не пытался вдаваться в подробности; его выводы базировались на личном контакте с представителем. Незнакомец был лыс, его кожа головы и лица была покрыта сложными шрамами, напоминающими письмена на давно забытом языке. Глаза закрывала плотная, чёрная повязка. Адепты этого культа добровольно подвергли себя ослеплению, считая физическое зрение помехой для “истинного Прорицания”.

Они называли себя “Храм Ясности” и были крайне радикальными представителями последователей Аспекта Прорицания. Формально их не объявляли отступниками, однако их методы вызывали такое общественное порицание, что любая попытка обосноваться на обитаемых мирах заканчивалась депортацией по настоянию местных властей. Лишь на Тулане, вдали от невежества обывателей и навязчивого внимания других аспекторов, они нашли убежище. Здесь они построили свой храм, который, представлял собой, скорее, образец утилитарной архитектуры, подчинённой суровой логике выживания, чем религиозным сооружением

Храм был врезан в один из немногих, но крупных скальных массивов планеты. Его внешние стены, отлитые из полимербетона с добавлением дорогого базальтового волокна, имели выраженный наклон, чтобы гигантские волны не обрушивались на них с полной силой. Никаких окон и единственный ангар, который почти не использовался по назначению. С высоты храм напоминал низкий, приземистый бункер, чьи очертания постоянно скрывались за клубами облаков и разрядами молний.

Жизнь здесь, от первого проблеска рассвета до последнего отблеска заката в свинцовых водах, была подчинена одному — пристальному созерцанию “многомерного, вечно меняющегося Лабиринта”. Под единственно верными, исполненными бездонной мудрости наставлениями Учителя, адепты погружались в непостижимые глубины Лабиринта, вглядываясь в бесконечное переплетение возможностей. Они надеялись уловить среди мириад мерцающих, вечно ускользающих нитей судьбы хоть один чёткий путь, одну незыблемую истину в бушующем океане вероятностей.

Каждое такое прозрение тут же с величайшей тщательностью заносилась в Хроники Грядущего. За долгие годы уединения в их библиотеке скопились тысячи информационных чипов и голо-падов — бесценные, хоть и понятные одним лишь им, сокровища.

В перерывах между этими изнурительными погружениями жизнь адептов была подчинена строгому порядку. Адепты высокого ранга уединялись в своих аскетичных кельях, чтобы в медитации восстановить силы и осмыслить увиденные обрывки видений. Всё хозяйство — от приготовления скудной пищи до ремонта техники — лежало на послушниках, тех, кто ещё познал погружение в Лабиринт, не совершил последний шаг и сохранял физическое зрение. Использование каких-либо конструктов здесь было категорически воспрещено. Машину можно взломать, в её коды можно внедриться, а адепты Храма Ясности к своим секретам относились с величайшим трепетом, предпочитая доверять их лишь живой, преданной и — что важнее всего — контролируемой плоти. Но самым суровым был запрет на глим-сеть. Любая попытка подключиться к ней считалась тягчайшим предательством. И единственным искуплением для нарушителя могла быть лишь смерть.

В ту ночь на храм обрушился шторм чудовищной силы. Казалось, сам бескрайний океан, покрывающий Тулан, пришёл в ярость и решил раз и навсегда смыть обитель прорицателей в бездну. Валы высотой с гору обрушивались на скалистый утёс, при ударе которых содрогалась сама скала, а ветер выл так, словно это кричала сама планета. Небо, пронзаемое молниями, на мгновения являло собой багровую вспорошуюся плоть, освещая бушующие волны, готовые поглотить всё живое.

В своей келье, освещённой трепетающим пламенем единственной свечи, адепт Дорокато медитировал. Ярость стихии за стенами была для него не более чем отзвуком иного, бренного мира, тающего у порога его сознания. Он погружался, устремляясь в глубины Лабиринта. Незримые потоки эмманы струились, подобно туману, заставляя очертания кельи расплываться и подрагивать, словно от зноя. Пламя свечи откликалось на их присутствие, рождая на стенах диковинные тени.

Но медитацию его прервали. Дверь его кельи с силой распахнулась, ударившись о каменную стену. На пороге, залитый глухим светом коридорных светильников, стоял брат Оретор. Он славился своей невозмутимостью, его сравнивали с утёсом, что веками противостоит океанскому прибою. Но сейчас… Даже не видя его лица, Дорокато ощутил исходящий от него вихрь страха и смятения. Грудь Оретора судорожно вздымалась, его лицо было мертвенно-бледным, а пот ручьями стекал со лба, пропитав чёрную повязку на глазах и заливая священные шрамы-письмена на его висках.

— Здравствуй, брат, — Дорокато чуть склонил голову, сохраняя спокойствие. — Почему ты нарушил мой покой? Случилось что-то?

— Случилось, брат! — выдохнул Оретор, и его голос сорвался на хрип. — У Учителя... видение. Мощное... Нам с трудом удаётся удерживать его! И... — он сделал резкий, прерывистый вдох, — он зовёт тебя.