Рыжая племянница лекаря. Книга третья

-1-

…Я все так же продолжала сидеть на парапете, не зная, что сказать Хорвеку, разглядывавшему с отсутствующим видом суету около костра.

Не припомню, с какими словами он обратился ко мне. Скорее всего, просто предложил отправляться на поиски стола и крова, и я молча кивнула, поспешно поднимаясь с места. Не знаю, какое чувство громче говорило во мне - трусливое облегчение из-за того, что идущий впереди Хорвек сейчас так спокоен и равнодушен; или же разочарование – ведь он молчал, а я так хотела услышать рассказ о Белой Ведьме из его уст – правдивый рассказ!..

Вновь и вновь перед моими глазами вспыхивали языки пламени, в котором сгорали соломенные куклы. Воображаемый огонь был так же горяч, как и настоящий – от него пылали щеки и сбивалось дыхание. Вскоре мне начало казаться, что я изнемогаю из-за внезапного приступа лихорадки, и единственным лекарством от этой странной болезни были ответы на вопросы.

-Сколько тебе было лет тогда? – выпалила я, не в силах более сдерживаться.

Хорвек оглянулся, и я сжалась, ожидая увидеть, что его лицо искажено гневом или страданием. Но нет – он бегло улыбнулся, глядя на меня с насмешливым сочувствием.

-Ты неисправима, Йель, - сказал он. – Любопытство в тебе никогда не проиграет страху, и уж тем более не уступит доводам рассудка.

Я зажмурилась, не в силах выдержать его взгляда, и повторила, из-за шума в ушах едва слыша свой голос:

-Так сколько тебе было лет, когда это случилось?

-Двенадцать или тринадцать, - ответил он, и я поняла, что он все так же идет вперед, не замедляя шаг.

-Но в том представлении… - начала я нерешительно, и он рассмеялся.

-Не стоит верить всему, что показывают бродячие актеры на площадях. Успокой свое жалостливое сердце, Йель. Я вовсе не был в ту пору младенцем, люди многое позабыли… или не захотели помнить. Король находился во власти Белой Ведьмы пятнадцать лет, и в ту пору её называли настоящей правительницей Юга. При ней королевство было сильно и богато, как никогда ранее. От таких воспоминаний и в самом деле лучше избавиться, иначе может показаться, что король был не так уж мудр, а ведьма – не так уж зла.

-Так значит, ты все помнишь! – воскликнула я, и, позабыв об осторожности, схватила Хорвека за руку, принуждая замедлить шаг. – Что тогда произошло на самом деле?

-Ты же видела все сама, - он посмотрел на меня то ли с досадой, то ли с недоумением, но руку высвобождать не спешил. – Увы, вряд ли я смогу прибавить этой истории красок. Память народная, хоть и ошибается порой в главном, удивительно цепка в мелочах. Под окнами дома ведьмы и впрямь была кованая ограда, украшенная остриями. Что еще ты хочешь знать?

-Тебе… было больно? – я и сама понимала, сколь глуп этот вопрос, оттого вжала голову в плечи, ожидая гневной отповеди.

-О, да, - согласился Хорвек. – Весьма неприятный опыт. Но к чему сейчас об этом вспоминать? Разве у твоего болтливого дружка Харля не имелось в запасе десятков сказок, где колдуний казнили, а чудовищ, порожденных их колдовством, убивали? Право слово, они должны были давно тебе приесться.

Я вздрогнула, и разжала пальцы, отпуская его руку. Множество вопросов, вертевшихся на языке – что было дальше? Как он очутился при Темнейшем дворе своего отца? Что помнит о матери?.. – вдруг показались совершенно пустыми и бессмысленными, ведь Хорвек был прав: старая сказка закончилась так, как ей было положено, и добро в ней победило зло.

-Мне так жаль, - прошептала я. – О, как мне жаль!..

Ответа на мои слова не последовало, да я его и не ждала, понимая, как жалко и нелепо выглядит мое сочувствие. Да и поверил ли Хорвек в него?.. Еще недавно я сама бы плясала около костра вместе с веселой толпой, со смехом выкрикивая пожелания гореть всем колдуньям в преисподней, и он об этом знал. Чего стоили мои слова в его глазах? Мои суждения были грубы и поверхностны, мой ум – темен, а знаний хватило бы разве на то, чтобы нацарапать пару скабрезностей на стене… Ох, да я попросту оскорбила его своей жалостью – еще сильнее, чем навязчивым любопытством!..

Пока я предавалась страстному самобичеванию, приступы которого, по загадочным причинам, одолевали меня все чаще, Хорвек, ведомый безошибочным чутьем, отыскал для нас пристанище: уютную старую гостиницу, у хозяйки которой нашлось достаточно горячей воды и мыла для того, чтобы придать нам респектабельный вид. Еще спустя пару-тройку часов мы уже примеряли новую одежду, снесенную служанками со всего города – то-то нежданный праздник случился в местных лавках!.. Хорвек, разумеется, был недоволен тем, как сидит готовое платье, но у нас не имелось времени, чтобы снять мерки и заказать наряды у портного. Если бы я знала бывшего демона чуть хуже, то могла бы поверить, что единственное и сильнейшее его беспокойство – ширина манжет: он сосредоточенно рассматривал и отбрасывал одну рубаху за другой, проявляя чудеса придирчивости, пока, наконец, не совершил свой выбор.

Я же, напротив, безо всякого интереса ковыряла пальцем подолы платьев, брошенных поперек кровати. Еще недавно я бы обмерла от счастья, получив в подарок столько нарядов, уж точно не вызывавших в памяти платье служанки, но теперь меня не радовали ни перламутровые пуговицы, ни тесьма, ни узорчатые пояса. Что там! Даже увидав в зеркале, что лицо мое обрамлено отросшими рыжеватыми прядками, почти как в прежние времена, я не обрадовалась, а лишь вздохнула, приглаживая топорщащиеся кудряшки.

Однако стоило отдать должное усилиям служанок и цирюльника, спешно вызванного в гостиницу: по меньшей мере, Хорвек точно стал выглядеть другим человеком, и только синие рисунки на его руках теперь выдавали в нем искателя приключений. Безжалостно были сострижены косички с намертво вплетенными туда бусинами и цветными нитями, на лице не осталось ни единого варварского украшения – и мне подумалось, что сейчас Хорвек окончательно победил Ирну-северянина, остатки желаний которого еще теплились в оживленном черной магией теле. В том, как он теперь держал голову, как отдавал приказы, чувствовалась другая стать, доселе мне незнакомая.

-2-

С грехом пополам объяснив ему, в какой гостинице остановились, мы тронулись в путь по узким улицам городка. Хорвек лежал неподвижно, не видя и не слыша ничего вокруг себя, хотя глаза его, остекленевшие и мутные, были открыты. Я увидела, что руки его испачканы чем-то белым, и испугалась, но почти сразу сообразила, что это белила, которыми щедро измазывали Домилу для роли Белой Ведьмы – наверняка она попросту позабыла их смыть.

-Так что же с вами приключилось? – подал голос владелец тележки, окончательно проснувшись и начавший испытывать закономерное любопытство. – Никак вас ограбили? И с чего приличным господам бродить среди ночи? Такое никогда добром не оканчивается… Вашего родственничка избили или с чего ему так худо? Ему нужен лекарь? У меня имеется один знакомый костоправ, который поднимется даже заполночь, правда, возьмет за свои услуги двойную плату…

-Нет-нет, - торопливо отвечала я. – Лекарь не нужен. Это… это обычный приступ дурноты, легочная болезнь, свойственная нашей семье. Я знаю, как с ней справиться. Просто доставьте нас в гостиницу и я заплачу вам, сколько скажете…

…Всю ночь я просидела у кровати Хорвека, прикладывая к его лбу сбрызнутую уксусом тряпицу – бывшего демона одолевала горячка. Иногда ему удавалось в бреду произнести какие-то слова, и огонь свечей начинал потрескивать, меняясь в цвете.

-Проклятая бесовская душа, - ворчала я, изнемогая от беспокойства и беспомощности. – Колдует даже в беспамятстве! Прекрати! Прекрати сейчас же! Дались же тебе эти чары…Зачем согласился помогать? Ведь знал же, чем это обернется? Знал?..

-Знал, - вдруг ясно и четко ответил Хорвек, взгляд которого на мгновение прояснился. – Но еще я знаю, для чего ко мне вернулись чары, и не буду обманывать судьбу.

-И для чего же? – вскричала я, с досадой бросив очередной компресс на пол. – Чтоб исцелять первых встречных, пока из самого дух вон не выйдет?

Мне показалось, что едких слов моих он не услышал – вновь лицо его покрыла испарина, глаза закатились. Но немного погодя он, хрипло вдохнув, невнятно произнес:

-Нет… Нет… Для того, чтобы еще раз предать…

-Сдается мне, сударь, вы все-таки бредите, - с досадой сказала я, так и не дождавшись дальнейших объяснений.

Однако после этого короткого разговора дела больного внезапно пошли на лад – он начал дышать спокойно и ровно, жар спал, и ни одно колдовское слово, выкрикнутое в беспамятстве, не потревожило более покой гостиницы. Свечи принялись гореть ровно и ярко, да и треск угольков в камине поутих.

Под утро я задремала на полу, не жалея нового платья, но проснулась, к своему удивлению, под одеялом, на своей кровати.

-Завтрак мы проспали, поэтому как следует пообедаем, и отправимся в путь, - объявил Хорвек.

Никто сейчас не заметил бы в нем признаков какой-либо болезни, и о ночном приступе напоминали только покрасневшие из-за лопнувших сосудов белки глаз. Недомогание прошло почти бесследно. А вот я чувствовала себя вконец разбитой, и на ум мне все время шли слова, произнесенные демоном вчера: там, где появилась магия, непременно кто-то будет страдать. «Провались оно пропадом, это колдовство! – думала сердито я, зевая и протирая глаза до чесотки. – Сдается мне, колдовать будет Хорвек, а расплачиватьсяпридется нам вместе!..».

Но кто мог знать лучше меня самой, что нельзя терять ни минуты? В конюшне при гостинице уже дожидались две смирные, но славные лошадки в новехонькой сбруе – Хорвек понимал, что лихой скачки я все равно не выдержу, оттого выбрал животин помельче – и ровно в полдень мы покинули Борго, сопровождаемые негромкими пересудами: странная болезнь путешественника, его щедрость, отсутствие при нем слуг – все это, разумеется, стало пищей для сплетен. Но тревожило меня отнюдь не то, что оставалось за нашими спинами. Смолкнув и помрачнев, я обдумывала услышанное от Хорвека: магию нельзя было утаить. Где бы мы не появились – смутные подозрения тут же зародятся в умах, а затем кто-то тихонько постучит в двери и шепотом попросит о помощи… Помощи, за которую можно угодить на костер. То, что спасло Хорвека от безумия и смерти, оказалось таким же гибельным по своей сути.

И отчего-то он не желал на сей раз сопротивляться опасной силе.

Южный порывистый ветер бил в лицо, заставляя кровь волноваться и быстрее бежать по жилам; впереди зеленели поля, еще не тронутые осенними холодами, и лошадки, весело пофыркивая, бежали вперед, голова в голову. Хорвек называл мне города, через которые нам предстояло проехать перед тем, как добраться до побережья, но их названия путались у меня в голове. Единственное, о чем я знала точно: нам нельзя нигде задерживаться. Если раньше мы убегали от рыжей ведьмы, то теперь приходилось страшиться и самих себя.

Но Хорвек ни разу не заговорил о том, какой опасности он подвергает нас, продолжая колдовать. Каждую свободную минуту он посвящал тому, чтобы восстановить прежние умения, отдаваясь занятиям с какой-то восторженной, и в то же время мрачной страстностью.

-Видела ли ты на ярмарке канатных плясунов, Йель? – как-то спросил он в ответ на мое ворчание. – Долгие месяцы и годы они учились своим трюкам, падали и набивали шишки, а затем снова взбирались на канат. Тем, у кого были хорошие учителя, везло больше прочих – их представления были самыми сложными, ведь у любого старого мастера своего дела есть секрет, разгадать который без его согласия очень сложно. Стоило им ненадолго остановиться и забросить тренировки, как тело деревенело и забывало, чему его учили. Однако, самое опасное для плясунов – упасть особенно неудачно и переломать себе кости. Кости эти, быть может, когда-нибудь срастутся, но восстановить прежнюю ловкость будет в десятки раз труднее, чем учиться этому искусству с детства. И только старые секреты будут самую малость помогать пройти этот путь заново… или, наоборот, служить горьким напоминанием о том, чего уже не вернуть.

-Ходить по канату – малопочтенное занятие, - упрямо возразила я. – Ничем иным, кроме как сломанными костями, оно вознаградиться и не может!..

-3-

Под плащами просителей виднелась добротная одежда, которая не пришлась бы по карману обычным горожанам, но в манерах, которые демонстрировали братья, не имелось ни единого признака изящества, свойственного людям благородного сословия. На их руках я не заметила отметин, которые неизбежно оставляет тяжелый труд, однако разговаривали они громко и отрывисто, с трудом подбирая слова. Иными словами, с нами пожелали свести знакомство богатеи из простонародья, а простой люд почти никогда не обзаводился деньгами праведным путем. Я вздохнула: перед глазами возникло лицо мастера Глааса, который сгодился бы братцам в дальние дядюшки.

Хорвек же вел себя так, словно не видел ничего странного в событиях этого вечера – потягивал вино да смотрел в темный провал окна, отвернувшись ото всех. Его не заботили громкие перешептывания, неотрывные жадные взгляды и прочие знаки внимания, оказанные ему странными гостями, и я готова была поклясться, что это не притворство: мыслями демон был бесконечно далек от крошечной гостиницы на окраине городка Асмалло, иссеченного холодными дождями и продуваемого насквозь северным ветром.

-Уж не знаю, что за дьявол привел тебя сюда, - довольно произнес старший из визитеров, вдоволь насмотревшись на Хорвека. – Но ты сегодня здесь, как нам и обещали, и у нас к тебе дельце.

-Да какие у нас с вами могут быть общие дела?.. – не удержалась я от дерзости, придя к очевидному выводу: и эту свинью нам подложило треклятое колдовство.

-Цыц! – прикрикнул на меня один из братцев, и подтолкнул ко мне миску, указывая, что рот мне нужно занять едой, а не разговорами. – Не нами решено, что помощи нужно искать здесь и сейчас.

-И что за помощь вам нужна, милостивые судари? – кротко вопросил Хорвек.

-Не та, о которой просят громко, - проворчал громила, которому, однако, пришлось по душе вежливое обращение: не так уж часто подобных людей именовали сударями – скорее, проклинали сквозь зубы или грозили виселицей, если на то доставало храбрости.

Служанка, которая как раз поднесла нам кувшин с вином, поспешно повернулась, и, путаясь в юбках, припустила к кухне. Должно быть, братцев здесь хорошо знали и не желали выказать даже тень признаков любопытства к их делам.

-Я – Хобб, - назвал себя старший и кивнул на брата, сидевшего по его правую руку. – Этого кличут Тартином, а младший наш – Доннем, и все мы – Орвильны-младшие. Слыхали про Орвильнов из Асмалло?

-Не имел подобной чести, - отозвался Хорвек все с той же безукоризненной любезностью, и назвал себя, с едва заметной насмешкой прибавив, что вряд ли его имя о чем-то кому-то может сказать.

-Стало быть, ты приехал из дальних краев, - в голосе Хобба Орвильна угадывалась гордость за свое семейство, хоть слава его наверняка была дурной как сорная трава. – Здесь эти имена знает каждый!..

-Так что же вам понадобилось от меня, славные Орвильны? – демон наконец-то посмотрел прямо в глаза Хоббу. – Я никому не отказываю в той помощи, что мне по силам.

Орвильны расхохотались, и посуда на столе заплясала от этих громовых раскатов: братьям, видимо, показалась забавной мысль о том, что кто-то может подумывать об отказе в ответ на их просьбу.

-Чудной ты человек, - добродушно сказал Хобб, утирая глаза. – Ладно же, слушай. Не так давно преставился наш отец – Фаррад Орвильн, старый мошенник. Свет мало видывал таких проходимцев!.. Странный он был человек, и водилось за ним немало черных дел. Нас, сыновей, он недолюбливал и прогонял по очереди из дому, едва только ему казалось, что мы можем сами раздобыть себе пропитание. При нем оставались только девчонки, наши сестры. Вот в них он души не чаял, оберегал от чужих взглядов и не разрешал шагу за порог ступить. Между собой мы решили, что все свое богатство наш старик разделит девкам на приданое, а нам останется только зубами щелкать. Оттого-то мы с малых лет жили своим умом и своими силами – и пусть только кто-то посмеет сказать, что братья Орвильны не поймали удачу за хвост!.. А у старого хрыча ничего не вышло из этой затеи – сестры наши, одна за другой, умерли молодыми. Ни одной не успело сравняться восемнадцать лет – всех прикончила болезнь…

Тут мне показалось, что младшего брата, Доннема, эти слова заставили помрачнеть. «Хоть кто-то из вас, Орвильнов-младших, любил своих сестер», - подумала я, с неприязнью покосившись на Хобба-рассказчика.

-…Когда до нас дошла весть, что и Шилья отправилась на тот свет, - продолжал он, - мы решили навестить старого Фаррада, чтобы спросить, не желает ли он вспомнить, что у него имеются еще и сыновья. Но он на порог нас не пустил, на склоне лет вконец ума лишившись. Только и кричал в окно, что детей у него нет, и нас он знать не знает. Я тогда, помнится, крикнул в ответ, что еще похороню его, чтоб не тратиться на гроб, в одном из тех сундуков, которые стоят в подполе, набитые серебром и золотом. И как в воду глядел – через пару дней скряга сломал себе шею, свалившись с лестницы. Да вот только незадача – деньжат мы так и не нашли.

-Так может их и не было? – равнодушно предположил Хорвек.

-Ха! – вскричал Хобб. – Не знал ты нашего папашу! Четверть века тому назад в этих краях не было ростовщика, богаче его. У порога Орвильнов били поклоны знатные господа со всех концов южных земель. А затем его одолела душевная хворь и дело окончилось тем, что он прикупил дом на окраине города, а затем еще и старую водяную мельницу. Никто не видел, чтобы он туда ходил, но ночами многие видели огонь в окнах. Сестры молчали, точно в рот воды набрав, но мы-то знали, что старик промышляет нечистым делом. И богатство его от того только возрастало.

-Однако, оставить вам наследство он не пожелал, - заметил Хорвек, слушавший эту историю чуть внимательнее, чем обычно. – Почтенные братья Орвильны, вот что я вам скажу: продайте дом и мельницу, ежели на них найдутся покупатели, разделите выручку между собой и живите, как прежде. Волю мертвых нарушать не стоит.

-Воля! – еще громче вскричал Хобб и врезал кулаком по столу. – Знаем мы эту волю! Тартин, а ну-ка дай сюда эту бумаженцию!

-4-

Хорвек подвесил фонарь к крюку, вбитому в низкий потолок, и наскоро соорудил из нескольких досок подобие скамьи.

-Придется ждать полуночи, - сказал он буднично, точно злые силы, обитающие здесь, были кем-то вроде бумагомарак-чиновников, принимающих посетителей по записи строго в отведенный час.

-Отчего ты согласился помогать и на этот раз? - спросила я, усевшись рядом и привычно прижавшись к его плечу. – Затея братьев дурна, и если они подавятся насмерть своим наследством – туда им и дорога. Но нам не стоило становиться их подельниками! Что случилось бы, откажи ты им?

-Да, их дело чернее, чем эта ночь, да и о главном они умолчали, - согласился демон. – Но я дал согласие не Орвильнам, а колдовству, которое вело их ко мне. Колдовству, которое держало нас в Асмалло, пока братья искали нас, в меру своего ума истолковывая указания глупых старух. У магии, Йель, много свойств, и одно из них, едва ли не самое главное – это ревность. Тому, кто хочет пользоваться ее дарами, нельзя пренебрегать указаниями, которые она дает. Магия не терпит пренебрежения, не прощает невнимания, презирает трусость. Каждому, кто откажется разгадывать ее загадки, поддавшись малодушию или же руководствуясь соображениями личной выгоды, она жестоко отомстит. А вот тех, кто ради нее готов пойти на риск, превозмочь свой страх, поставить голову на кон – она любит и одаривает щедрее прочих. Оттого самыми сильными становятся чародеи, которые ради магии преступили и человеческие, и божьи законы. Не потому что магии есть дело до этих глупых правил, покрытых пылью веков, но лишь из-за того, что она увидела, как сильна любовь к ней, как отказывается человек ради нее от всего, что важно и непреложно для прочих его сородичей.

-Сдается мне, твоя магия – та еще бессердечная вертихвостка, - пробормотала я, внезапно ощутив к колдовству ненависть куда более сильную, чем прежние мои переживания. – Что за радость служить такой дрянной самовлюбленной силе?

-Она многого просит, но и платит тем, что дороже золота, - коротко ответил Хорвек.

-А как же рыжая ведьма? – вопрос пришел на ум неожиданно, словно кто-то шепнул мне его на ухо. – Ты говорил, она очень сильна. Значит ли это, что она сумела особенно угодить колдовским силам? Чем она пожертвовала?

-Зачем тебе это знать?

-Потому что это знаешь ты, а я ничем тебя не хуже, путь даже ты с этим и не согласен, - дерзко ответила я, неизвестно отчего распалившись. – Ведьма не только твой враг, но и мой. Расскажи мне о ней! Что она за человек? Где родилась и как стала колдуньей?

-Ты зря думаешь, Йель, что я знаю так много о госпоже чародейке, - ответил демон после долгого, усталого молчания. – Есть истории, которые не стоит рассказывать другим, а у магов почти вся жизнь – одна такая история. Единственное, что о них нужно знать – так это то, на что они способны здесь и сейчас. А прошлое… что ж, я слышал как-то старую сказку о маленькой рыжей девочке, запертой в холодной и высокой башне на самом краю мрачного, темного леса, почти всегда покрытого снегом и инеем. Так принято было в тех краях – наследников древней крови прятали от глаз людских, чтобы избежать порчи. Во многих детях из этой семьи отзывалось колдовство, а способность к чарам считалась в том королевстве страшнейшим из проклятий. Сила пришла к рыжей девочке очень рано, и она не желала от нее отказываться. Ее бросали в ледяную воду, проводили босой по углям, клали в гроб и хоронили заживо, как того требовали старые ритуалы, но девочка каждый раз говорила, что желает остаться прежней. Тот, кто чувствовал зов магии, знает, как тяжело ответить молчанием на него. Прогнать от себя колдовскую силу, отрекшись от ее даров в ясном уме и твердой памяти – опасно ровно так же, как и больно. Ты словно предаешь лучшую, особенную часть себя… вряд ли тебе под силу это понять, Йель.

-И как же она спаслась из башни? – я пропустила мимо ушей последние слова.

-Когда она поняла, что ее не отпустят, и нет способа сбежать оттуда, то впала в ярость, которую сложно вообразить обычному человеку, - Хорвек говорил отчужденно, чуть напевно, неуловимо напоминая Харля. – Она грызла себе руки, бросалась на стены, рвала свои яркие рыжие волосы… А затем согласилась отречься, произнеся нужные слова, и колдовство покинуло ее, оставив по себе тяжелую болезнь, изводящую девочку страшными болями, которые никто не мог облегчить. Но она терпела все без единой жалобы и ждала нужного часа. Однажды ночью, поднявшись из своей постели, рыжая девочка взяла в руки нож, который прятала у изголовья, а затем убила отца, мать и всех своих братьев – кажется, их было семеро. Колдовство сочло, что это достойная искупительная жертва, и вернулось к ней – вдесятеро сильнее, чем прежде. Нож бил точно и сильно, никто ничего не услышал. Рыжая девочка тихо растворилась в лесу, а снег быстро скрыл кровавые отпечатки ее босых ног. Говорили, что она долго еще жила среди сугробов, и детей пугали ее огненными волосами – их иногда видели издали, как огненные сполохи или лисий хвост. А затем она ушла в другие края, учиться чему-то новому. Тебе понравилась эта старая северная сказка, Йель?

-Признаться честно, нисколечки, - прямо ответила я.

Хорвек рассмеялся и сказал, чтобы я постаралась немного поспать.

-Я разбужу тебя, когда придет время, - мягко сказал он, проводя рукой перед моими глазами, и я тут же почувствовала, как они начинают слипаться. Конечно же, это было колдовство, но оно несло с собой покой и отдых, и я подчинилась сонной магии, тихо опустив голову на колени демону.

Странный сон привиделся мне в ту ночь. Я была не из тех людей, к которым часто приходят видения. Должно быть, для этого мне недоставало живости воображения, или же спала я из-за вечной бродяжьей усталости слишком крепко для того, чтобы запомнить что-то из картин, созданных моим освобожденным от пут разума сознанием. Но в этот раз моим телом и умом владели чары Хорвека, и оттого я видела перед собой искрящиеся снежные просторы далекой страны так явно, что вся остальная моя жизнь могла показаться в сравнении с ними бледной выдумкой. Снег был повсюду – он мерцал на солнце разноцветными искрами, вился в воздухе волшебной светящейся пылью, осыпался с ветвей огромных хвойных деревьев, терпко и пряно пахнущих смолой.

-5-

Хорвек улыбнулся, чуть заметно кивнул, а затем положил рядом со мной половинку яблока, и произнес вслух, повернувшись к беснующемуся темному существу:

-Послушай меня, ночной господин и не торопись отказываться от игры. Ведь я кое-что припрятал, и ты никогда не найдешь это без моей помощи. О, это сладчайший из подарков - куда лучше золота! - но я отдам его только если ты сыграешь со мной еще раз.

Создание ночи замерло, а затем шумно вдохнуло воздух, принюхиваясь. Сейчас, когда оно опиралось когтистыми руками об стол, пригнувшись, словно перед прыжком, мне показалось, что оно больше походит на зверя, чем на человекоподобное существо. Его золотые глаза смотрели прямо на меня, точь-в-точь, как это было с рыжей ведьмой в моем недавнем сне – смотрели и не видели.

-Ты не лжешь, здесь есть кто-то еще, - тихо промолвило оно, тут же прекратив угрожать и проклинать. – Человек, откуда ты знаешь такие заклинания? Кто научил тебя этим хитростям?

-Какая разница? – Хорвек держался теперь по-другому, более не изображая смиренную покорность пред лицом неминуемой смерти. – Продолжаешь ли ты игру?

И снова черный господин в бешенстве взметнулся вверх, превратившись в огромную тень. Она шныряла повсюду, словно вихрь, и огонь свечей трепетал от ее стремительного полета. Иногда тень проносилась настолько близко от меня, что щеки мои холодели словно от зимней стужи – вот только у стужи этой запах был кладбищенским, мертвым.

-Где? Где?!! – шипело существо, обшаривая каждый уголок. – Ты не можешь прятать так искусно! Я найду! Я разгадаю твое колдовство!

-Не найдешь, - спокойно и уверенно отвечал Хорвек, небрежно перемешивая карты.

-Тогда я буду рвать тебя на мелкие кусочки, пока ты сам не отдашь мне то, что спрятал! – взревело чудовище, и в следующий миг его черные когти впились в шею Хорвека, заставив того откинуть голову назад. Карты рассыпались по столу. Я вскочила с места, и чуть было не закричала: «Я здесь!», но вовремя заметила предостерегающий взгляд. «Молчи! Во что бы то ни стало – молчи!» - говорил он.

-Нет, не отдам, - с трудом, однако без страха, вымолвил Хорвек. - Сыграй со мной. Иначе ты никогда не доберешься до моей тайны, а она того стоит, слово чести.

Создание ночи издало яростный крик, от которого затрещали старые балки, а я согнулась, зажмурившись и зажимая уши. Когда я решилась поднять голову, оно уже сидело на своем прежнем месте, окруженное золотым заревом, на фоне которого вся его фигура казалась угольно-черным изваянием.

-Играем, - прошипело оно. – И я обещаю, что ты проклянешь тот миг, когда вознамерился хитрить со мной.

Хорвек, ничего на это не ответив, пододвинул к темному господину собранную воедино красно-золотую колоду, и я прикусила язык, чтобы не вскричать: «Да этот черный мошенник обманет тебя, сдав самые паршивые карты!». Но бывший демон как будто не задумывался, что его противник может жульничать, и не взглянул на то, как быстро летали карты в когтистых лапах, опустив глаза долу.

Эта партия выдалась сложной – оба игрока подолгу рассматривали свои карты, осторожно ими обменивались, и молчали, словно воды в рот набрав. Я же не могла отвести взгляд от половинки яблока, лежавшего рядом со мной. Мне предстояло откусить от него кусочек, если Хорвек проиграет, и стать видимой для ночного господина. Верил ли мой друг, что этого удастся избежать? Или же решил, что без его помощи я все равно пропаду, так что жизнь моя сама по себе никакой ценности не имеет?..

Между тем, глаза ночного господин горели все ярче, и я видела в этом недобрый знак. Казалось, темное существо предвкушает скорую победу; уверено в ней, как в том, что на смену ночи каждый раз приходит рассвет – и до того, как первые лучи упадут на землю, кто-то оплатит своей кровью долг старого Орвильна.

«Ох, проклятый мерзкий старик! – думала я, косясь на яблоко, становившееся, казалось, все алее и сочнее. – Погубил своих дочерей, да еще и мстить сыновьям после смерти задумал! Бывают же на свете такие зловредные семейства… До сей поры я считала, что мои родители не слишком-то хорошо позаботились обо мне, отдав дядюшке Абсалому, однако же скормить дочку демону они все же не додумались, хоть в деньгах нуждались поболее этого покойного господина. Да и дочерями боги наше семейство наградили куда щедрее…»

-Что тянуть? – первым не выдержал ночной господин, не скрывавший своей радости. – Я готов показать свои карты!Или ты, человек, надеешься, что к тебе придет масть получше?

-Мне и эта кажется неплохой, - отвечал Хорвек. – Но если ты желаешь закончить игру сейчас – я согласен.

Темное создание пронзительно расхохоталось и швырнуло свои карты на стол. Я увидела, что на них сплошь короны и поняла, что оно собрало богатый расклад.

-Все твои хитрости обратились в прах, в ничто! – вскричало чудовище, скаля клыки. – Неужто ты думал обыграть меня в мою ночь, у моего стола? Никому из смертных не по силам держаться наравне с высшим существом – даже в карточной забаве!

-Отчего же? – мягко возразил Хорвек, медленно переворачивая свои карты. – Не настолько уж мои карты хуже твоих.

И я увидела, что в его руках карты сплошь черны – одной масти, от малого достоинства к большему. Короли ночного господина были побиты этой чернотой.

-Что? – поперхнулся тот, подавшись вперед. – Но этого не может быть! Ты не мог собрать всю масть!

-Как видишь, мог, - коротко отвечал Хорвек, глядя на противника пристально и спокойно. – Ты колдовал по своему, а я – по своему, и обмана у нас вышло поровну. Помериться силами в заклятиях – развлечение такое же славное, как и карточная игра, и я ничего не нарушил, убирая метки, которые ты расставлял.

-Ты не мог отменить мои чары, человек! – взревело создание ночи, разъярившись сильнее прежнего. – Лжешь! Я знаю, в чем дело. Ты мухлевал по-своему, по-человечьи, низко и подло! Прятал карты в рукаве!!! Покажи свои руки!

-Ты прав, - легко согласился Хорвек, но я почувствовала, как звенит от напряжения его тихий голос. – Я припрятал карты в рукаве. Но всего лишь три. И я покажу тебе их, раз ты этого пожелал.

-6-

Слухи опережали нас, словно их переносили на своих крыльях стремительные ночные птицы. Не раз мне приходилось выслушивать в гостиницах и тавернах историю о невезучих Орвильнах, старательно скрывая то, что о событиях на старой мельнице я знаю куда больше прочих. Молва теперь приписывала Хорвеку столь поразительную и необычную внешность, что в изящном, хорошо одетом господине того самого колдуна признавали далеко не сразу, как ни старались тщеславные колдовские силы указать на своего носителя.

Ну а если уж кто упоминал мимоходом, что у мага имелась спутница – так ее неизменно на словах наделяли дивной красотой и прочими достоинствами. Оттого моя веснушчатая физиономия простолюдинки заставляла людей сомневаться вдвойне: может ли быть такое, что самый настоящий чародей таскает за собой девицу подобного сорта?..

Слова о магии множились, вера в возвращение колдовства крепла, и еще много лет спустя, когда люди вспоминали тот год, то осень неизменно называли «пора, когда по королевству бродил колдун». Хорвек же, казалось, не придавал никакого значения опасным разговорам, что велись за его спиной, и становился все молчаливее, заменяя по возможности речь щедрой платой.

Глядя на то, как бездумно, на первый взгляд, он тратит деньги, я впервые думала, что туда золоту и дорога. «Скорее бы избавиться от проклятого богатства, - я с неприязнью смотрела на блеск монет которые все не переводились в кошельке. – Но если Хорвек сказал правду, и мы в самом деле несем на себе худшее из проклятий – значит, все, что у нас при себе – проклято, а пуще всего – наши души».

Мысль эта неприятно холодила голову, и, одновременно с тем, жгла мне язык.

-Кто нас проклял? – в один из вечеров выпалила я, отбросив всякие попытки справиться с собой. Мы остановились в лучшей здешней гостинице – других мой спутник не признавал, раз от разу требуя все большей роскоши, а вот меня богатство обстановки порядочно смущало, и я ходила взад-вперед по комнате, не решаясь присесть на стулья с бархатной обивкой.

-Должно быть, судьба, - отвечал Хорвек почти весело, но меня его улыбка обмануть не могла.

-Прекрати! Что значат твои слова? О чем ты говорил ночью с тем мерзким демоном?

-То, о чем говорят между собой мерзкие демоны, людям знать не стоит, - получила я еще более легкомысленный ответ.

-Послушай меня, Хорвек! – я рассердилась, и не на шутку. – Хочешь ты того или нет, я буду с тобой, куда бы ты не отправился. Но это не значит, что я не стану задавать вопросы, так и знай. Отчего ты так переменился за последнее время?

-Я не смогу остаться прежним, Йель, - ответил он, посмотрев в мою сторону, и мне показалось, что глаза его грустны, как никогда. – Прежний Хорвек был обречен на смерть, и не смог бы помочь тебе.

-Благодарю тебя, однако…- начала было я, отчего-то донельзя тронутая последними словами, но он тут же меня перебил, нахмурившись:

-Не благодари. Моя помощь тебе не понравится. Задавай еще один вопрос, раз уж тебе неймется, и хватит.

Мне пришлось лихорадочно соображать, что же спросить, и как – Хорвек был мастером уверток, и я видела, что настроение его из-за моих расспросов стремительно ухудшалось.

-Что ты узнал тогда ночью от своего сородича? – наконец решилась я. – О чем он говорил с тобой, когда признал королевскую кровь?

-Отчего тебе хочется это услышать? – Хорвексмотрел устало и печально. – Я могу поклясться, что к тебе это не имеет отношения.

-Я знаю цену твоим клятвам! Говори! Тебя желают казнить? Твое дьявольское семейство узнало, что ты сбежал от ведьмы?.. – только произнеся это вслух, я поняла, как боюсь этих мыслей.

-О, я и сам думал так, не ожидая никаких милостей от своего прошлого. Но… не так уж сильно отличаются нелюди от людей… - он говорил медленно, подбирая слова. – Кто-то считает, что я опозорил королевскую кровь, приняв поражение от людей. Кто-то винит весь королевский дом в легкомыслии и излишнем честолюбии, которыми воспользовалась ведьма. А кое-кто, напротив, говорит, что война за человеческий мир – славное дело, под стать прежним временам, когда мы были свободнее в своих пожеланиях. Видишь ли, и среди нас... среди высших существ, случаются разногласия. Есть старики, пытающиеся оградить более молодых от ошибок прошлого. Есть молодые, считающие, что старики слишком опасливы. А легенды о том времени, когда мир людей был частью наших владений, будоражат умы, ведь…

-Ведь в них говорится о человеческой крови, - я договорила за него, устав от отстраненного молчания, которым то и дело прерывалась речь Хорвека.

-Да, ваша кровь манит, - согласился он. – И чем больше старейшины запрещают думать о ней, тем слаще она кажется.

-А ты…

-А я стал камнем преткновения, - невесело и едко рассмеялся он. – Мое поражение сыграло на руку старейшинам: они с радостью согласились с тем, что мне выпало стать исключительно ценным заложником, и на королевскую семью падет несмываемый позор, если я умру от руки человека. Отец… он бы скорее отрекся от сына-полукровки, чем позволил чародейке торжествовать, но его намеренно связали по рукам и ногам напоминаниями о чести. О, должно быть, он ненавидит меня и проклинает тот миг, когда откликнулся на мой призыв. Подчиниться воле человека, стать пешкой в игре чародейки людского племени – страшнейшее оскорбление, которого он ни за что не забудет.

-Он непременно убьет тебя, если узнает, что ты остался жить в человеческом облике, хотя мог умереть, - пробормотала я.

-Именно этого я и заслуживаю, - согласился Хорвек. – Но существует, пожалуй, то, что владыка Темнейшего двора ненавидит больше меня.

-Ох, да не тяни же! – вскричала я. – Неужто среди вашего племени нашелся кто-то, попавшийся еще глупее?

-Ты не щадишь моего самолюбия, Йель, - сказал он с насмешкой, по которой я, честно признаться, соскучилась. – Я говорил о принуждении. И раньше королевскому дому претило главенство голоса старейшин, а сейчас, после того, как совет помешал королю свершить месть… Честь и месть – нет ничего важнее для темных высших существ. И сейчас, когда в правоте старейшин сомневаются громче и громче, сторонников у правителя становится больше. Объединяет их, в первую очередь, мнение, будто война с людьми была истинно правым делом, а меня называют тем, кто не побоялся пойти на нее первым...

-7-

Я припомнила, как мастер Глаас хвастался, что дед его когда-то служил Белой Ведьме Юга – должно быть, немало колдовских секретов пересказывалось шепотом в этом семействе, и кое-какие из них стали славным подспорьем в нелегком злодейском промысле. Недаром старый разбойник сразу же понял, что собой представляет Хорвек.

-Так значит, мальчика-раба при нем не было… - вздохнула я, силясь представить, где же искать теперь Харля, и отгоняя мысли о том, как велико могло оказаться невезение мальчишки.

-Мальчика-раба – нет, но… - с ухмылкой протянул Ниспен и уставился на нас хмельными жадными глазами.

-Смотри, не подавись, - хмыкнул Хорвек, щелчком отправляя серебряную монетку в сторону воришки. Тот ловко поймал вертящуюся полукрону, и объявил:

-Рабов Лаврус-Скупердяй на торг не привозил, но в этот раз с ним был мальчишка, которого он называл сыном.

Хорвек с усмешкой посмотрел на меня, словно спрашивая: «Ну, что я говорил?», но не успела я обрадоваться, как Ниспен прибавил:

-Мальчишка тоже кашлял, и, сдается мне, хворь его была серьезнее, чем у папаши.

Ох, как же заныло у меня сердце от дурного предчувствия! Я втравила Харля в неприятности, от которых иной бы проклял мой род до седьмого колена: мальчишка расстался с родным домом, с любящей матерью, а затем, вдобавок, угодил в плен к разбойникам, при которых бродяжничал впроголодь столько дней… И каков итог? От колдовства, которое я сотворила, бедняге, похоже, выжгло нутро. Воистину, мастер Глаас обошелся с Харлем милостивее, чем кто бы то ни было, подобрав и усыновив маленького болтуна.

Сколько не силился Ниспен-Уховерт придумать, что бы еще предложить нам, раз уж за сведения Хорвек щедро платил без торга и раздумий – больше в его памяти ничего ценного не всплыло. Куда подался Глаас после того, как распродал свою добычу, воришка не знал, однако отчего-то был уверен, что домой, в Янскерк, разбойник возвращаться не собирался.

-Домой такие люди непременно везут подарки, чтобы в их семьях всю зиму царил мир, - со знанием дела объяснял захмелевший Ниспен. – Какая же жена будет ждать мужа три четверти года, если тот прибудет на зимовку без добрых гостинцев? А Лаврус не истратил ни медяка из того, что выручил. Наверняка приберегал деньги для чего-то другого. А вот для чего – кто знает…

На том мы с ним и распрощались. Хорвек коротко сказал, что в Астолано мы направимся завтра же поутру, не задерживаясь более в Ликандрике. Я, хоть и понимала, что он, как всегда, прав, горестно воскликнула, не сдержавшись:

-Мы так и не разузнали, куда подевался мастер Глаас!.. Ох, конечно же, тебе нет дела до судьбы Харля, но мне-то каково? Еще одно гадкое дело на моей совести, еще одна загубленная жизнь!

Хорвек, перед тем, как ответить, подбросил в воздух потертую серебряную монетку, с которой теперь не расставался: в ней, если верить словам демона с мельницы, можно было увидеть подтверждение истинной высокородности того, кому она принадлежит. Ловко поймав ее и рассмотрев, какой стороной монета легла в ладонь, он уверенно произнес:

-Ты вскоре повстречаешься со своим маленьким приятелем, не бойся. Наши пути обязательно пересекутся.

-Точно ли? – я с подозрением смотрела на монету. – С чего ты это взял? Я не слишком-то верю предсказаниям дребедени, найденной в потрохах ведьмовского петуха. Если и есть в мире монета, которой положено быть лживой, как языку судьи – так это она самая!

-Знаешь ли ты, о чем больше всего сейчас волнуется старый разбойник? – ответил он вопросом на вопрос.

-Да откуда же мне это знать? – воскликнула я, донельзя огорченная тем, что судьба Харля становилась час от часу таинственнее и мрачнее.

Хорвек вздохнул, поняв, что я слишком расстроена для того, чтобы понимать иносказания и намеки.

-Единственное, что его сейчас заботит всерьез, Йель, - мягко произнес он, - так это то, как спасти своего маленького найденыша. Ты и сама знаешь, что род Глааса служил когда-то Белой Ведьме. А верным слугам чародеи помогают иногда даже после своей смерти. Старый разбойник и мальчишка отправились в Астолано – туда, где камни, политые чародейской кровью, помнят о прежних временах и о старых долгах. И монета из потрохов ведьминского петуха думает так же.

Объяснение это не успокоило меня, однако дало надежду, смешанную со страхом: я не могла разглядеть того, что в прошлом, будущем и настоящем видели золотые глаза демона, но столица Юга все чаще представлялась мне средоточием некой жадной силы, состоящей из крови, обид и мести. Все это, словно водоворот, затягивало нас глубже и глубже, меняя сущность Хорвека, который в свою очередь с готовностью откликался на призыв смертельно оскорбленной некогда в этих краях магии.

Следующие дни, солнечные и теплые, благоприятствовали нашему путешествию, казавшемуся мне иногда бесконечным. На этот раз нам выпала славная широкая дорога, петляющая меж прекраснейших горных лугов, которые были так зелены и свежи, словно лето никогда не уходило из этих краев. Время от времени мы спускались в прохладные долины, сплошь поросшие вязами и грабом, где родников было так много, что воздух звенел от их веселого журчания, смешивающегося с пением птиц. А затем дорога вновь устремлялась вверх, к солнцу и теплу, минуя маленькие деревушки и старые храмы.

-Скоро ты увидишь самый прекрасный город подлунного мира, - сказал Хорвек, и я едва ли не впервые услышала в его голосе волнение, невольно передавшееся мне.

До самой смерти я не забуду, как впервые увидела Астолано – город, значивший так много для Хорвека. Да и не только для него.

Мы оставили за спиной один из перевалов, и искали место для привала – дорога здесь походила на тропу, ведущую вниз вдоль живописного обрыва. Впереди, позади, по сторонам – кругом наступали лесистые горы, разделенные цепочками озер, поверхность которых сверкала серебром на солнце и переливалась шелковой темной зеленью в тени.

-Смотри, - сказал вдруг Хорвек, остановив коня. – Там!

-8-

-И ты хочешь показать им колдовство? – в ужасе воскликнула я.

-Нет, что ты, - он сделал жест, призывающий меня успокоиться. – Люди часто переоценивают свои возможности. Знакомство с настоящей магией – непосильная ноша для большинства из них, как бы они не льстили себе. Тебе ли не знать этого, Йель? Я просто пообещаю им, что покажу колдовство… или им покажется, что я это пообещал – этого будет достаточно, поверь.

-Но зачем? Что ты задумал? Чего мы ждем здесь, разрядившись в пух и прах?! Разве ты позабыл, что у нас мало времени… что мой дядюшка… Ах, тебе совсем нет теперь дела до того, что важно для меня! На уме только то, как пустить пыль в глаза этому дурацкому городу!.. – досада, накопившаяся за несколько дней бездействия, наконец-то нашла выход: слова Хорвека показались мне очередной бессмысленной тарабарщиной, которой он отделывался от моих расспросов.

Он мог бы рассердиться на мои слова, ведь упрекать демона, мол, он не обеспокоен судьбой дяди Абсалома, было верхом несправедливости. Хорвеку полагалось ненавидеть всех людей – кого больше, кого меньше, - и то, как он возился со мной все эти дни, оберегая от опасности, любому показалось бы весьма странной причудой. Но вместо того, чтобы сказать мне об этом, он пожал плечами и ответил:

-В этом городе сотни художников, старых и молодых, известных и забытых. Не думаешь ли ты, что расспросы быстро приведут нас к тому, которого ты ищешь?

-И что же ты сделаешь? – я смотрела на него искоса, показывая, что не доверяю его рассуждениям, как бы правдоподобно они не звучали.

-Я сделаю так, что этот город будет исполнять мои желания, прежде чем я успею сказать о них, - усмехнулся он.

Слова эти я восприняла с недоверием, посчитав слишком тщеславными даже для демона, однако вскоре оказалось, что Хорвек говорил чистую правду: вскоре Астолано сошел с ума от любви к таинственному иностранцу.

Однако, обо всем по порядку.

На пятый или шестой день пребывания в столице мне, наконец, удалось стряхнуть сонное оцепенение, охватившее меня после утомительного и опасного путешествия. Я стала с любопытством посматривать в окна, за которыми виднелась утопающая в зелени улица.

Порядки в столице Юга отличались от тех, что я привыкла видеть в родных краях: женщин здесь оберегали от чужого внимания так ревниво, что ни разу я не увидала даму, гулявшую без сопровождения. Осеннее солнце здесь оказалось едва ли не жарче того летнего, к которому я привыкла, и красавиц защищали от его лучей огромными кружевными зонтами – их несли, сменяя друг друга, несколько слуг или рабов, которых в Астолано водилось превеликое множество.

Моя горничная, пожилая сплетница Бриулья, неохотно призналась мне, что свободной прислуге в столице приходится несладко – зажиточные семейства владели столькими рабами, что не считали нужным тратиться на наем сторонней челяди. Сама она была из вольноотпущенников, и до сих пор досадовала на наследников своего покойного господина, давших вольную всем рабам поместья. Многие из них теперь вынуждены были искать самую дрянную работу: например, нанимались к подозрительным инородцам и присматривали за невоспитанными рыжими девчонками.

Вскоре я научилась отличать свободных людей от тех, что находились в чьей-то собственности: рабы часто носили широкие медные браслеты на руках и ногах, да и в выражении их лиц мне виделась какая-то особенная покорность. От мысли, что разбойник Глаас мог продать меня в один из богатых домов столицы, я приходила в ярость, и часто думала, что теперь не гожусь в служанки. За последнее время мой нрав сильно изменился: казалось, в нем отразилась горделивость Хорвека, и этого бледного отражения хватало для того, чтобы я смотрела на всех прямо и дерзко.

Первый визит нам выпало нанести семейству Аркюло, проживавшему в доме, всеми окнами глядящему на море: то были богатые люди, однако с несколько скандальной репутацией. Именно эти темные пятна на добром имени позволили им отправить приглашение Хорвеку быстрее прочих.

Из обмолвок, которые мне удалось подслушать, шныряя за слугами, я узнала, что старая госпожа Аркюло, разменявшая девятый десяток, известна в столице тем, что интересуется гаданием и оккультными науками – так здесь называли попытки говорить с духами и мертвыми.

«Ох и глупая старуха! – сердито подумала я, вконец растревожившись. – Что может быть опаснее разговоров с духами? Мало кто из высших существ относится к людям без презрения, а большая их часть жадна до человеческой крови… Поднять покойника из могилы – затея еще бездумнее. А ну как окажется, что в него вселился бес, да еще не такой совестливый, как Хорвек?!..»

Как же отличались нынешние мои рассуждения от тех, что были присущи мне еще совсем недавно!.. Я еще не научилась подмечать изменения, произошедшие в моем уме, и испытывала, по большей части, досаду и страх. Мне казалось тогда, что я узнала о колдовстве слишком много, хотя на самом деле не понимала и сотой доли премудростей, которые следовало бы понимать человеку, ввязавшемуся в игры чародеев и демонов. А в том, что Хорвек затеял странную игру с рыжей ведьмой - сомневаться не приходилось.

Я ожидала, что бывший демон накануне нашего визита к господам Аркюло прочтет мне проповедь о том, как положено вести себя в приличном обществе. Однако, к моему удивлению, он попросил меня лишь помалкивать в меру сил своих.

-Но ведь я не умею обращаться с такими людьми, да и за стол меня господа отродясь не пускали! – промолвила я, потерев нос в немалой растерянности.

-Не волнуйся, - рассмеялся Хорвек. – Если нам будет сопутствовать удача, вскоре весь город будет подражать твоим манерам, сочтя их очаровательными и непосредственными. Я буду звать тебя своей воспитанницей, и чем больше будут сплетничать об этом – тем лучше.

И мы, наняв роскошные носилки, прибыли в дом Аркюло, опоздав самую малость – ровно настолько, чтобы все подумали, будто Хорвек еще более важная персона, чем им показалось вначале.

-9-

Крик, с которым я проснулась, разбудил весь дом: первой в мою спальню вбежала горничная Бриулья, затем остальные слуги, последним появился Хорвек, одежда которого указывала, что спать он еще не ложился. Комнату ярко осветили лампы и свечи.

-Что это, господин? – испуганно спросил старик-слуга, в растерянности замерший, как и остальные, около моей кровати. – Откуда здесь это?

Я, все еще тяжело дыша и содрогаясь от холода, запоздало рассмотрела то, что так встревожило слуг: пол около моей кровати был покрыт снегом: белые полосы мерцали на свету, поскрипывали под башмаками слуг.

Теплый ветер с моря едва заметно шевелил края полупрозрачных занавесей, скрывавших приоткрытое окно. От его теплого дыхания иней, которым был покрыт нарядный полог моей кровати, исчезал на глазах, да и снег уже таял, растекаясь по полу неопрятными лужицами.

-Это снег? – спрашивала тихонько Бриулья у старичка, который недоверчиво растирал в пальцах кусочек льда. – Всамделишный снег? Я его с самого детства в глаза не видала!

-Колдовство, провалиться мне на этом самом месте, - отвечал тот, в восторге позабыв, что их господин находится тут же. – Никак магия ослабела, душа у девчонки наружу вон просится. Вскорости превратится она в ледышку, каковой и была изначально. А затем растает и поминай как звали…

Хорвек, словно не слыша этой глупейшей беседы у себя под боком, быстро подошел ко мне и осмотрел мои окоченевшие руки. Я, почти ничего не соображая от холода, тряслась и слова не могла вымолвить. Мне казалось, что я до сих пор лежу под толщей снега в далеком северном лесу, и кровь моя превратилась в лед – вся, до последней капли.

До самого утра меня согревали горячим питьем, грелками и теплыми одеялами, и только с рассветом я смогла задремать. Хорвек сидел рядом – мою постель перенесли в его покои. Я пыталась расспросить его о произошедшем, время от времени пробуждаясь от тяжелого, горячечного сна, но он заставлял меня отпить немного жгучего настоя, и я снова засыпала, больше всего страшась того, что вновь попаду в северный лес, скованный вечной стужей.

Солнце уже начинало клониться к закату, когда я почувствовала себя лучше. Хорвек в тот день отменил все встречи и не отходил от меня ни на шаг. Все сплетники Астолано, захлебываясь от восторга, пересказывали друг другу новость: век колдовского существа оказался недолог, и жизнь начала уходить из тела, сотворенного то ли из глины, то ли изо льда.

Я же могла говорить только об одном, и повторяла, вцепившись в руку демона:

-Это был тот самый лес! Снег, снег, и ничего, кроме снега. Я видела ведьму – она прячется там за каждым деревом, хочет изловить меня. О, как она зла! Мне нельзя больше видеть этот сон, Хорвек! Почему меня тянет туда? Ты можешь сделать так, чтобы мне никогда больше не приснилось это страшное место?

-Но ведь ты знаешь, что должна найти в том лесу, - ответил он, глядя куда-то в сторону.

-Мике?.. – я содрогнулась, вспомнив, каким он был в другом моем видении. – Он все еще там?

-Да, и он навечно останется там, если ты не будешь с ним говорить, звать, напоминать о том, что он не принадлежит этому месту, - Хорвек говорил это словно через силу, хоть лицо его оставалось спокойным. – То, что получено по старому закону, не должно быть брошено.

-Но как ему поможет то, что я вижу во сне? – воскликнула я, всплеснув руками, все еще помнящими холод льда, безжалостно впивающегося в кожу. – Разве Мике слышит меня на самом-то деле? Разве ведьма не захочет убить его, когда поймет, зачем я появилась в ее владениях?

-Даже ей не по силам спорить со старыми законами, - я услышала в голосе Хорвека что-то неумолимое, жестокое. – И не тебе. Ты будешь каждую ночь приходить в этот лес и искать мальчика, который отдан тебе древней волей.

-И что же я сделаю, когда найду его? – едва не закричала я. – Во всем этом нет ровным счетом никакого смысла, ведь я здесь, а Мике там, в Таммельне, рядом с ведьмой!.. Это все сон, морок…

-Так будет не всегда, Йель, - демон смотрел холодно, и от тоски по его прежнему сочувствию мне стало едва ли не страшнее, чем в проклятом лесу. – Придет время и ты сама скажешь ведьме, что мальчик ей больше не принадлежит. Но до того ты должна бороться за него изо всех сил, иначе слово твое потеряет вес.

От слов этих что-то внутри надорвалось – словно Хорвек только что бросил меня, оставил одну в том лесу. Я не могла понять, отчего сегодня он так безжалостен со мной, и впервые осознала, что до сих пор не чувствовала себя одинокой в своем удивительном и страшном путешествии, какие бы бедствия и опасности не встречались на моем пути.

С того дня я спала в покоях Хорвека. Слуги немедленно разнесли по столице весть, что заезжий чародей по ночам следит за тем, чтобы из его противоестественного творения не сбежала душа – не иначе, как украденная у самоубийцы или другого нечестивца.

Сны мои становились все мучительнее: от холода, приходящего вместе с ними, не спасали ни одеяла, ни грелки, ни огонь, пылавший в каминах день и ночь. Каждое утро стены оказывались покрыты изморозью, а слуги ворчали, торопясь убрать тающий на полу снег. Едва только солнце начинало клониться к закату, мне хотелось плакать от страха: близилось время очередного путешествия по ледяной душе ведьмы. Иногда мне казалось, что теперь и моя душа похожа на этот безмолвный заснеженный лес. Я разучилась улыбаться и не помнила, когда в последний раз смеялась.

Иногда мне удавалось увидеть Мике, но ни разу он не ответил, не подал знак, что слышит меня. Меня пугали его глаза, ставшие бледно-голубыми, почти прозрачными.

-Что с ним, Хорвек? – спросила я как-то, не в силах забыть этот бездумный взгляд.

-Рыжая чародейка играет с ним, - сказал он равнодушно. – Ей кажется, что мальчик в полной ее власти, а маги никогда не могут устоять перед соблазном поразвлечься с теми, кто отдан в их руки. Им нравится изменять людскую природу, и видеть в рабах не просто обреченных людей, но свои собственные творения. Возможно, она ради забавы напоила его кровью оборотней или каким-то иным ядом.

-10-

Иная правда потрясает так сильно, что человек не в силах понять, добро она или зло. Мастер Глаас некогда думал, что знает главную тайну своего пленника, но, потянув за ниточку, извлек на свет божий нечто чудовищное, способное испугать даже того, кто не так давно собирался нажиться на ожившем мертвеце. Что за рассказы хранились в памяти старого разбойника, я знать не могла, однако угадывала, что клятвы, передаваемые шепотом от отца к сыну в этой семье, значили для него куда больше, чем воля богов или королей. Служба колдуну не заканчивалась со смертью чародея-господина, и уж тем более от нее не мог освободиться сошедший в могилу слуга, равно как и его потомки.

-Так вот зачем ты пришел в эти земли, дважды покойник, - произнес разбойник, дыша так тяжело, словно на плечи его упала глыба, грозящая вот-вот размозжить кости.

-Не думаю, что ты, разбойник с пустошей, понимаешь, почему я вернулся, - тихо и вкрадчиво ответил Хорвек. – Но уж тебе я в том отчитываться не собираюсь.

Мастер Глаас, грубое лицо которого исказилось от внутренней борьбы, вздрагивал от каждого слова, и мне показалось, что звучание голоса Хорвека откликается в нем, пробуждая воспоминания, существовавшие дольше, нежели прожил на свете сам разбойник. И тяжеловесная, черная память эта заставила склониться непокорную голову, не боявшуюся ни виселицы, ни плахи.

-Я… я подтверждаю клятву верности своего рода, данную твоему роду, - глухо промолвил Глаас, неловко встав на колени. – Мой дед служил твоей матери, и был при ней до последнего ее вздоха.

-Однако сам остался жив, - заметил Хорвек.

-На то была ее воля, - быстро ответил Глаас. – Она отпустила его, не видя смысла губить его жизнь лишь оттого, что он был ее верным слугой.

-Ничего иного он не мог бы сказать после того, как сбежал.

-Это не ложь! – разбойник рывком поднялся с колен, и глаза его блеснули так свирепо, как это было во времена нашего путешествия по Сольгеровому Полю, но тут же голова вновь покорно склонилась. – Тебе ли не знать, покойник, что сердце Белой Ведьмы не ведало жалости, но бессмысленную жестокость она считала постыдной слабостью.

-Ты говоришь о моей матери, разбойник, - Хорвек промолвил это тихо, но что-то в его голосе выдавало, как ревниво он относился к памяти Белой Ведьмы, и я с жадным удивлением наблюдала, как это чувство окрасило его бледные скулы лихорадочным румянцем. - Не смей впредь объяснять мне, что за существом она была. Об том судить не смею даже я.

-Позволь мне тогда ручаться за своего родича, - глухо отвечал разбойник, приняв эту отповедь со смирением человека, скованного по рукам и ногам невидимыми цепями. - Элиас из Янскерка похоронен за церковной оградой, как безбожник, и мало на Юге найдется людей, которым сопутствовала столь дурная слава. Я не обеляю своего деда, как видишь. Однако, при всем том, клятва верности, данная твоей матери, была его святыней, и прикажи она тогда умереть — он бы принял смерть без раздумий. Иной раз казалось, что самым горьким сожалением всей его жизни стало то, что он не смог разделить судьбу своей госпожи...

Мне было сложно судить, что на уме у Хорвека, однако мне показалось, что слова Глааса оказались верны: теперь демон смотрел на него без прежнего холодного презрения. Однако какое-то беспокойство все еще снедало моего спутника— и я легко разгадала, отчего мрачен его взгляд и кривятся губы. Что-то, витающее среди черных кипарисов, прячущееся в провалах окон, вопрошало у Хорвека, по какому праву смеет незваный гость именовать себя сыном Белой Ведьмы?.. Какая дерзость позволяет ему принимать наследство колдуньи, будь то давнее горе, живущее среди руин, или же старый родовой слуга?.. Место это не узнавало Рекхе, сына ведьмы, в новом обличье, как он и говорил ранее — и гневалось, желая прогнать самозванца.

Сумрак среди старых кипарисов сгустился, крошечные капли воды собрались на хвое — с моря пришел холодный туман. Мы стояли у поросших мхом камней: Хорвек, надменный, горделивый, но с трудом выносящий тайную боль, которую причиняли ему развалины дома; я, встревоженная, неловкая, привычно прячущаяся за спиной демона; и Глаас, старый лис, угодивший в капкан, из которого не выбраться. Ему предстояло сознаться в чем-то, что долгие годы хранилось в тайне, и разбойник отчаянно желал этого избежать — но при этом обреченно знал, что пришло время правды.

-Говори, слуга моего рода, - произнес Хорвек, устало вздохнув. - Что привело тебя сюда?

-Одно лишь желание спасти мальчишку, которого считаю сыном, - тут же ответил Глаас. - Клянусь, что никогда у меня в мыслях не было оскорбить память Белой Ведьмы, госпожи моего рода, однако...

-Однако теперь, глядя мне в глаза, ты понимаешь, что все-таки самую малость оскорбил, - хмыкнул Хорвек. - И полагаешь, что я могу разгневаться. Не бойся, разбойник. Ты не настоящий слуга Белой Ведьмы, и не был им, несмотря на старые клятвы и обеты, а я — не такой уж достойный наследник, и камни эти, скорее, осквернены моим появлением, нежели твоим. Так что же ты искал?

-Я расскажу все без утайки, - с заметным усилием сказал Глаас. - Но перед тем я спрошу у тебя, господин мой покойник — что помнишь ты о ночи, когда король пришел в этот дом с огнем и мечом?

-Многое, - Хорвеку также понадобилось усилие над собой, чтобы произнести это короткое слово. - Страдания, боль, кровь... О чем именно ты бы хотел услышать, разбойник? Не все из этого годится для ушей маленькой Йель — она и так слишком плохо спит и слишком часто плачет.

-Видел ли ты, как рубили руки твоей матери на этом камне? - прямо спросил Глаас.

-Нет, - коротко ответил Хорвек, и я невольно испугалась за мастера Глааса: вопрос заставил глаза демона полыхнуть огнем. Заговаривать с ним о прошлом могло оказаться делом опасным — слишкомненавистны были эти воспоминания. Сына Белой Ведьмы не было в ту ночь рядом с камнем — возможно, в тот миг, когда брызнула кровь колдуньи, его, избитого и едва живого, волокли к распахнутому окну, проклиная и обещая скорую смерть. Или острия ограды уже пробили тело мальчика, заставляя того корчиться от боли... Нет, нет, я не хотела думать об этом, но страшные видения возникали словно сами по себе — сами руины желали рассказать непрошеной гостье, что происходило здесь много лет тому назад.

-10.1-

И старый разбойник вызвался рассказать нам еще одну историю, поновее предыдущей. Слова он подбирал долго, припоминая все в мелочах. Хорвек, заметив, как я утомилась, указал на развалины беседки, где сохранились тяжелые каменные скамьи. Должно быть, отсюда раньше открывался вид на море, но сейчас одичавшие кипарисы и можжевельники скрыли его, плотно смыкаясь над нашими головами вместо разрушенного некогда изящного купола. Мое нарядное платье промокло и испачкалось, плащ потяжелел от капель, непрерывно падающих с ветвей, и я невольно жалась к Хорвеку, спасаясь от промозглой сырости. Мастер Глаас, напротив, раскраснелся от волнения и, казалось, не замечал холодного ветра и осенней унылой капели — воспоминания о собственном проступке заставляли его кровь волноваться и бежать по жилам быстрее, ведь старая ошибка губила сейчас жизнь того, кто стал ему дорог, как сын.

Я хорошо помню каждое слово этого рассказа, как будто все это случилось со мной.

...Как-то раз, заполучив по осени хороший барыш в Ликандрике, разбойник с пустошей решил наведаться в Астолано. Дед, единожды показав ему место, где похоронил кости Белой Ведьмы, наказал более никогда не возвращаться в столицу, но королевский город неудержимо манил Глааса. Иной раз разбойник думал, что вовсе не собственное желание заставляет его поворачивать голову в сторону юга, а медальон с косточкой Белой Ведьмы, обладающий собственной волей. Косточке этой полагалось лежать в земле у старого камня. Все же Элиасу не следовало хитрить с мертвой чародейкой и оставить ее прах в покое.

Осень в том году выдалась теплой и тихой, и Глаас не смог устоять перед искушением: единожды виденный Астолано в ту пору мерещился ему во сне и наяву. Тайная сила влекла его в королевский город — или он внушил себе это, ища оправдания для собственной глупости. Вместо того, чтобы отправляться на зимовье в тихий Янскерк, где его ждала жена, разбойник который вечер попивал вино в одной из столичных харчевен, сам не зная толком, чем ему заняться. Как он сам говорил, невольно усмехаясь, рука в ту пору у него была столь же тяжела, как и сейчас, а нрав — куда более вспыльчив. Уже тогда за его голову восточные купцы, не желавшие отказываться от торгового пути через Сольгерово Поле, сулили щедрое вознаграждение. Но вряд ли кто-то мог предположить, будто тот самый Глаас с пустошей окажется настолько дерзким, чтобы пропивать награбленное в столичных кабаках.

И надо же такому было случиться, что в ту же харчевню ближе к полуночи зашел человек, по бледному и исхудавшему лицу которого любой бы угадал, что жить бедняге осталось недолго. А Глаас, к тому же, видевший чуть больше, чем прочие, заметил, что вместе с поздним гостем в харчевню вошло проклятие, насланное могущественным колдуном. Чары эти были губительны, обещали скорую и мучительную смерть, и оставалось только догадываться, чем невысокий молодой человек так насолил неизвестному чародею. Колдовство высасывало жизнь безжалостнее любой болезни, и юноша знал о своей судьбе — это угадывалось по его обреченному взгляду.

Во все времена искать исцеления от проклятия чародея следовало у другого колдуна. И сейчас, и десять лет тому назад о таком не заговаривали с первым встречным, но проклятые знают свой срок и оттого куда храбрее прочих.

«Я чувствую, у вас есть то, что может меня спасти» - сказал юноша, усевшись напротив мастера Глааса — словно тот его приглашал или договаривался о встрече. Голос молодого человека срывался, глаза помутнели, но взгляд их все равно оставался цепким и разумным. «Оно у вас, я знаю. Это какое-то волшебство и только оно может помочь!» - продолжал он с такой уверенностью, что одна рука мастера Глааса невольно потянулась к медальону, скрытому под одеждой, а другая — к ножу, перерезавшему не одну глотку.

-Проваливай! - огрызнулся он. - Знать не знаю, о чем ты болтаешь! Да и сам ты, похоже, не понимаешь, о чем говоришь, иначе не кричал бы о том на весь город.

-Я-то отлично знаю, о чем говорю, - голос у юноши был слабым, но говорил он без тени сомнений или колебаний. - Кому, как не мне нынешнему, смыслить в колдовстве. И у меня нет времени на осторожность. Я проклят колдуньей, спасти меня могут только чары. А они при тебе имеются. Если бы тебя похоронили заживо, если бы воздуха в твоем гробу оставалось на три вздоха — разве не почуял бы ты свежий воздух, откуда-то проникший в твою могилу? Оно здесь, здесь...

И худая рука, с намертво въевшимися в кожу пятнами, потянулась к шее Глааса, безошибочно указывая: там, под грубой курткой, под рубахой спрятана крошечная зеленоватая косточка, бережно оправленная в серебро.

-Оно-то может и здесь, - проворчал Глаас, в ту пору отличавшийся приветливостью в той же мере, что и ныне, - но если не приберешь свои руки от меня, то подохнешь не от проклятия, а от кое-чего иного, и гораздо быстрее, чем думаешь.

Его собеседник, конечно же, обезумел от страха, но не настолько, чтобы не понимать, с кем связывается. Мастер Глаас в ту пору уже обжился на Сольгеровом Поле, повидал немало темных чудес, и на его лице еще свежи были отметины после недавних приключений. Разбойное дурное нутро угадывалось в нем с первого взгляда. Иное дело проклятый - по его внешнему виду любой бы понял, что прежде этому хрупкому юному господину не доводилось рисковать своей жизнью в кабацких драках или кровопролитных боях. Всерьез угрожать разбойнику у него бы не вышло — даже стоя на краю собственной могилы.

-Я заплачу, - торопливо сказал юноша. - Я скопил немало денег. Отдам все, только продай мне колдовство, которое меня спасет.

Глаас с недоверием осмотрел юношу: внешне тот ничуть не походил на купца, да и к благородному сословию отнести нового знакомца не получилось бы. Пятна на руках выдавали неприглядную истину: много лет молодой человек возился с богомерзкими колбами и ретортами, а дворянину подобное не пристало. В существенную прибыль от алхимических затей Глаас не верил: ему доводилось пару раз грабить странствующих алхимиков. Все имущество этих малопочтенных господ в ветхих мантиях состояло из сундуков, наполненных зловонными порошками и экстрактами. В южных землях алхимию считали чем-то сродни колдовству, оттого попасть нынче на службу к щедрому знатному покровителю, как это случалось в прошлом, служитель колб никак не мог, а уж выпарить полновесное золото из навоза, видимо, доводилось только единицам из них.