В Заречье нынче нелегко жить тем, кто хоть чуть-чуть разбирается в травах. Народ любит лечиться — да боится признать, что за помощью ходит к ведьме. Поэтому я всем и каждому повторяю: я не ведьма, а травница, знахарка, просто в отварах толк знаю. Так спокойнее. Для них. И для меня тоже.
И осень приходит не золотом — а гнилью и дымом. Листья не шуршат, а хлюпают под сапогами. Воду из колодцев уже утром черпают с ледяной коркой, а воздух густой спертый, вязкий.
В такую погоду ведьмам лучше сидеть тихо. Да что там — даже тем, кто "травницу из себя корчит", как любят говорить за моей спиной.
Я стараюсь не светиться. На рынке — капюшон пониже. В очереди за зерном — помалкивать. Когда кто-то заболевает — стучат ночью, как вору, приносят серебро в узелке и не глядят в глаза. Зато потом в таверне шепчут: "знахарка помогла... трава у неё особая". А после этого в ту же таверну заходит вонючий дружинник и интересуется, а кто тут у нас особенно в травах понимает.
И круг замыкается. Знахарка, а не ведьма, говорю я. Да кто меня слушает?
Но толку мало: косые взгляды в спину липнут, как репей. Шёпот за углом слышу почти каждый день: «Знахарка эта... да не простая». Что ж, может, и не простая. Только какой мне прок от их страхов? Работы — завались, благодарности — грош.
***
Таверна «Три Пня» в Заречье — это место, где жир капает с потолка, а слухи разлетаются быстрее пива. Внутри всегда дымно: от камина, трубок, подгоревшей еды, да и от людей, что месяцами не мылись.
Я зашла туда под вечер. У входа — толпа мальчишек с ободранными руками, спорят, кто ловчее соскочит с телеги на ходу. У окна спит старый горбун с псом на груди, рядом — бабка продаёт варёные яйца в тряпочке.
Мне нужен был хмель покрепче, не тот, что на рынке. Настойку обновить — у меня корни подоконные уже выдохлись. Протиснулась к стойке, ткнула Осмую под рёбра:
— У тебя тут что, клопов опять разводят? — и кивнула на шевелящийся клочок шерсти у ног красномордого пекаря.
— А, — фыркнул Осмуй, не оборачиваясь. — Это зверь приблудный. Четвёртый день тут валяется. Хромает, урчит, кости ему кидают. Жалко ж. И не жрет ничего!
— Жалко будет, когда вшей заведёт, — буркнула я.
Я уже хотела отвернуться, но тут это чудо повернулось ко мне.
Он был огромный. Рыжий, как корень аира, с глазами — янтарными пуговицами, в которых ты отражаешься. Лапу тянул, будто подстрелен. Мордочка прищурена, усы вразлёт, хвост — как веник.
Он смотрел не просто умно. Он смотрел так, будто понимал. И ждал.
— Только не смей, — сказала я себе. Он тихо мяукнул. С короткой интонацией, словно говоря «ну давай уже».
Я выругалась и всё равно нагнулась. Он не сопротивлялся. Наоборот — уткнулся мне в шею и замурлыкал так, что в соседнем углу чашки задребезжали.
— Вот и всё. Теперь ты мой. Проклятый ты или не очень — узнаем дома.
У себя я устроила его у печки, прямо на старой подстилке с запахом зверобоя и золы. Он улёгся в позу короля на троне и, кажется, стал ещё больше, чем был.
Пока ставила воду, краем глаза заметила: он нюхает мои пучки трав, обходит банки, открывает лапой крышку с сушёной валерьяной, потом шмыгает носом и чихает — громко, с обидой.
— Не твоё, значит, — усмехнулась я. — Ясно. Эстет.
Осмотр лапы показал: ни перелома, ни опухоли. Поверхностный ушиб, может. Ну или просто натянутый спектакль.
Я наложила компресс из полыни, укутала бинтом, прошептала:
«Боль — не боль, трава — не яд, путь — не камень, плоть — не враг».
Кот смотрел на меня, как смотрит старик на юнца, который лезет его учить жить.
А потом, пока я вытирала руки, он подошёл к моему рабочему столу… и когтем, чётко, без запинки, начертил на поверхности знак.
"Клык Леса". Обережный символ. Сложный. Его маги учат не раньше третьего года.
Я застыла. Холодок прошел по спине. Он сел, сложил лапы, медленно лизнул бок и даже, мне кажется, слегка кивнул.
***
Поздней ночью я проснулась от сквозняка. Подоконник пуст. Кота нет. Дверь приоткрыта. Ну очень странный кот! Точно ведьминский! Может хозяйка потеряла?
Но утром он вернулся. Сидел у печки, как ни в чём не бывало, смотрел на меня своими наглыми янтарными глазами и хромал. Только теперь на другую лапу.
Медленно поставила кружку на стол и с подозрением прищурилась.
— Ага… Всё с тобой ясно, — протянула я. — Артист!
Добавляйте в библиотеку, пожалуйста, чтобы поддержать книгу в начале, это очень важно для меня + вы будете в курсе обновлений :) Не знаю, нужен ли график выкладки, напишите в отзывах :)
Утро обычно начинается с крика: либо петуха, либо бабы, которой снова продали тухлое мясо. В моём случае — с наглого кота, который вытянулся на подоконнике и требовательно мяукал, пока я не встала.
На завтрак у него — куриная шкурка. У меня — обида на саму себя. Потому что я ведь обещала себе не подбирать больше никого, кто мяукает, хромает и смотрит так, будто знает твои слабые места. Только есть кот ничего не стал, брезгливо лапой оттолкнул глиняную чашу и стал её закапывать.
— Наглая ты скотина, рыжий! Пойдем со мной, дело есть.
Через час я уже стояла у дверей «Трёх Пней», втянув капюшон пониже. Осень хлюпала под ногами, дым из труб стелился низко, как будто боялся, что его прогонят обратно в печь.
Таверна была почти полна, хотя день только разгонялся. На пороге — мордастые пацаны с верёвками через плечо — ловят крыс за монету. У стойки — вечно красный пекарь Фрил, пыхтит и жалуется на «жену-сволочь», у окна — седая Милесандра, которая вечно торгует солеными огурцами и проклятиями в придачу.
Воздух внутри — густой. Смесь варёного лука, мокрых штанов и дешёвого эля. Где-то капает, кто-то хрюкает. На стене — засохшая рыбья голова, уставившаяся на меня с упрёком.
Осмуй стоял за стойкой, как обычно, натирая кружки грязной тряпкой.
— Здрав будь, — кивнула я. — У тебя хмель вчерашний ещё остался?
— Да, ты ж давеча забыла взять, — отозвался он, не оборачиваясь. — Зато кота прихватила.
— Рыжего я оставлю у тебя, — буркнула я. — Больше не хромает, артист.
— А мне что с ним делать? — уточнил Осмуй и подозвал меня к себе, косясь на столик в углу зала.
Я подошла ближе. Трое подозрительных мужчин действительно что-то обсуждали полушёпотом. И явно — не про хмель.
— Говорю тебе, спрашивали. Вчера пришли, эти что в плащах. Они не наши.
— В чёрных?
— С белыми полосами. У них всегда так. Говорят, из чистого ордена. Плащи-то вроде простые… а вот их взгляды.
Я застыла. Ухом чуть подалась вперёд. Осмуй не смотрел на меня, но его рука перестала двигаться по кружке.
— И что хотели?
— Списки. Кто в Заречье лечит. Кто чем торгует. Про травы, про настои. Ну ты поняла?
— Про ведьм?
— Они этого слова не говорят. Но… ты сама додумай.
Осмуй резко повернулся ко мне.
— Ты чего уставилась на них, как на плаху?
— Думаю, — спокойно ответила я. — Не слишком ли жирный комар залетел в Заречье, если за него сразу три паука взялись.
Он скривился и тихо проговорил:
— Как бы не за тобой пришли.
Медленно сглотнула ком в горле и молча забрала свою бутылочку хмеля, оставила кота рядом с пьяным пекарем и шагнула прочь, чувствуя, как взгляды цепляются к спине. Кто-то шепчет, кто-то отводит глаза.
На выходе меня догнали двое. Один в поношенной куртке, другой в соломенной шляпе. Говорят быстро, будто боятся, что их перебьют.
— Вересса?
— Кто спрашивает?
— Мы... слышали, ты помогла Фирине. С той лихорадкой.
— Это когда было? Месяц назад?
— Ага. Только вот… ей хуже стало. А в городе, говорят, теперь проверяют, кто кому помогает.
— Да? — я прищурилась. — А вы-то чего боитесь?
— Просто... будь осторожна. Те, что приходили — они не с нашего берега. У них документы с печатями, приказ прямой, вопросы задают. Говорят, по указу короля.
Я молча кивнула. И пошла прочь.
На улице сгустился туман. Воздух стал серым, как промокшая бумага, и точно так же рвался на клочки. Где-то вдали каркала ворона — трижды. Народ спешил по делам, глаза прятали. Даже собаки стали тише.
А в голове бился один-единственный вопрос:
"Что им нужно в Заречье? Что — от меня? Мне необходимо быть осторожной"
И как раз в этот момент я почувствовала на ботинке чью-то тяжёлую лапу.
Опустила взгляд.
Кот.
Сидел. Смотрел вверх. Лапа — та, что «была больной» — опиралась уверенно. А вот другая теперь вдруг «поджата».
— Ты издеваешься?
Он тихо фыркнул и пошёл вперёд, оглядываясь каждые два шага.
— Вот ещё, — пробурчала я. — Куда ты меня ведёшь? Снова к грязному трактиру?
Кот сел, задрал морду, и требовательно посмотрел на меня.
И я пошла за ним. Скорее из любопытства. Я ожидала, что он приведет меня домой к своей хозяйке.
Шла я за рыжим проказником очень долго, пыталась запомнить дорогу, чтобы сразу вернуться. Но, на очередном крутом повороте в лесу - сбилась с мыслей и потеряла ориентир.
Кот, как ни странно, ни разу не остановился и гнал вперед как животина с бешенством. Как только мы вышли из леса, до меня дошло... мы подошли к столице. Изадлека уже виднелся белый дворец.
А перед глазами развернулась главная площадь "Сольвей".
В это утро Сольвей ещё не проснулся, но уже поднимался на локтях: окна дышали паром, бочки скрипели, булочницы шептались, а у входа на королевскую площадь слышался топот и хлопки ткани. И — вишенка на торте — штандарты. Синие с золотой шишкой. Площадь украшали, как девку к балу, и, похоже, всё это было совсем не про меня.
Главная знаменитость королевства Пелайя Гримсель стояла на деревянном подиуме, как наместница самого бога этикета. В руках — свиток, на носу — пенсне, на лице — презрение, сваренное на медленном огне. Она окинула меня холодным взглядом.
Я, в своём рабочем платье с пятном от свеклы и волосами, закрученными под платок на скорую ведьминскую руку, резко выбивалась из идеальной картины. На фоне дам в кружевах и девиц, которые только и ждали, чтобы примерить свой свадебный шлейф, я выглядела как дохлый кот среди павлинов. И, судя по глазам Пелайи, она об этом собиралась заявить официально.
— С такой в погреб, а не в бальную, — процедила она, даже не обращаясь ко мне напрямую. Просто в пространство. Чтобы услышали все.
— Отлично, — усмехнулась я. — В погребе и прохладней.
Я сделала шаг в сторону, чтобы слиться с толпой и не вызывать больше внимания. Мне сюда не за этим. И пусть рыжий шёл впереди, виляя хвостом, будто ведёт экскурсию, я собиралась досмотреть парад тщеславия — и домой.
***
Один из гвардейцев — молодой, с лицом, каким бывают только у тех, кто ещё не знает, что гвардия это не про красивые мундиры — качнулся и завалился на колени прямо рядом со мной. Щёки — серые, губы — потрескавшиеся, руки дрожат, будто его только что отцедили сквозь сито.
Без раздумий я опустилась рядом.
— Воды, — бросила в сторону. — Быстро.
Кто-то сунул флягу. Я проверила пульс. Быстрый, неровный. Тело горячее от жара. Лихорадка. Вчерашний сквозняк, ночной пост, тонкая рубашка под бронёй — вот и результат. Идеальный набор.
Достала из сумки маленький мешочек с солью — крупные белые кристаллы, прокалённые с травой.
— Открой рот. Ну же. — Я надавила двумя пальцами под подбородком, пока челюсть не сдвинулась. Положила кристалл прямо на язык. — Сосать. Не глотать. Дышать.
Он дернулся, закашлялся — значит, работает.
Я сунула ему под шею свёрнутый платок, смочила тряпицу и приложила ко лбу. Толпа гудела, кто-то фыркал, кто-то шептался. Вроде бы: «Что девка делает?», «Нарушает порядок!».
Плевать.
Я приблизила губы к уху юноши и начала нашёптывать: — Дыхание — через нос… Вдох — будто нюхаешь хлеб… Выдох — будто дуешь на чай… Отдай жар, вернись в тело, не умирай, бал ещё не начался…
Ритм. Речь. Тепло ладони. Сработало.
Молодой гвардеец дрогнул, захрипел — и замер. Цвет кожи чуть посветлел. Дрожь сбавилась. Шея — влажная, но уже не горит. Глаза открылись. Он смотрел на меня с благодарностью и недоумением.
— Потерпишь, малыш. Сейчас оклемаешься.
И вот тут наступила пауза, та самая — плотная, будто кто-то резко снял звук.
Я подняла голову — и поняла, что на меня смотрят.
Пелайя, как будто не верит, что я ослушалась её приказа и не убралась с площади. Толпа — с новым интересом. И один человек, стоящий чуть в стороне. Высокий. В чёрном мундире, простом, без лишних украшений, но безупречно сидящем. Всё ясно, передо мной сам Командор.
Смотрел не сверху — прямо. И взгляд у него был, как у меча в ножнах: спокойный, но острый. Рядом — фигура в плаще. Лицо скрыто, но внимание явно на нас. Аж мурашки по спине.
Командор сделал шаг ко мне.
— Дворцу нужна знахарка, — сказал он. — Пойдёшь?
Я моргнула. Кот потёрся о мою ногу и тихо муркнул. Выдохнула и ответила:
— А если я скажу «нет»?
Он усмехнулся.
— Тогда спрошу ещё раз. На всякий случай.