С.С.С.М.

1.

Автор благодарит В.И. Ленина, А. М. Коллонтай, В.В. Маяковского, И. Северянина, В.Е. Татлина, К.С. Петрова-Водкина, К.С. Малевича, А.А. Дайнеку, Л.М. Лисицкого, Б.М. Иофана, Г.Т. Крутикова, Н.А. Ладовского, В.А. и Л.А. Весниных, Я.Г. Чернихова, К.С. Мельникова и других товарищей за помощь в написании этого романа.

1.

«Ну, где она, в конце концов!?».

Краслен Кирпичников десятый раз нетерпеливо прошагал меж двух рядов квадратных металлических колонн, от одного конца платформы до другого, уперся в статую Свободного Рабочего, потом пошел обратно. Полдесятого! Куда это годится!? Ведь они решили в девять, твердо ведь решили, и она пообещала! А теперь уже и смысла нет, места все заняты. Уму непостижимо! Почему в стране, где коммунизм, всё крестьянство самоколлективизировалось, полностью изжиты мракобесие и неграмотность, построено метро, а Партия Рабочих бдительно следит за выполнением пятилетки, несознательные девушки до сих пор позволяют себе запросто опаздывать на свидания с пролетариями?!

Раздосадованный, злой, Краслен уселся на скамейку, посмотрел на светлый потолок с рядами круглых электрических светильников, похожих на планеты, опоясанные кольцами. Подумал про себя: «Коли не будет ее в следующем поезде – уйду. Точно, больше ждать не буду! Надо проучить ее, в конце концов!».

Раздался приветственный грохот, народные массы подтянулись к краю платформы. Новенький, блестящий, обтекаемый, как ракета, красный поезд вырвался из туннеля, встал и гостеприимно открыл двери для пассажиров. Краслен взволнованно вглядывался в толпу. В море юнгштурмовок, шляп, картузов, тюбетеек и футболок в крупную полоску часто попадались серебристые спецовки пролетариев. Краслен и сам пришел в рабочем комбинезоне. На заводе их выдавали бесплатно. Многие рабочие – его подруга в том числе – носили прозодежду ежедневно. Красота и удобство спецовок были всем очевидны, почетность подчеркиваемого ими производственного труда не вызывала сомнений, а пользу пролетарского костюма для здоровья доказали доктора.

–Краслен! – раздался голос справа.

Пролетарий обернулся. Девушка стояла рядом с ним, смотрела виновато, но кокетливо. Две косички, из русых неожиданно сделавшиеся черными, тщательно подведенные глаза и кирпичного цвета губы не оставляли никаких вопросов относительно причины опоздания.

–Бензина!.. – гневно начал парень.

–Знаю, знаю, двадцать две минуты! Я недостойна звания авангардовки! Мне стыдно! В наше время, а тем более, в день тридцатипятилетия Революции, это поведение недостойно и нелепо! Ты из-за меня пропустишь весь парад! Но, милый, это в последний раз! Даю честное слово!.. И потом, разве бесплатные парикмахерские, дарящие работницам красоту, не являются важнейшим коммунистическим завоеванием?..

Краслен что-то буркнул. Бензина взяла его за руку, и вместе они побежали к выходу. На эскалаторе девушка, как обычно, встала на ступеньку выше, так, что влюбленные почти сравнялись ростом. Обниматься тут было особенно удобно.

Оказавшись на поверхности, Бензина и Краслен ужаснулись. До площади Индустрии – центральной площади Правдогорска – осталось еще двести-триста метров, но и здесь, на подступах, было не протолкнуться.

–Я же говорил, что надо быть за час, не позже! – не сдержался парень. – Ладно, постараемся просочиться.

Они бросились в толпу, пытаясь проскользнуть поближе к площади, найти такое место, где хоть что-нибудь увидят. Безрезультатно.

–Обежим вот этот дом, – сказал Краслен, кивнув направо, на кубическое здание из бетона и стекла. – Хотя не знаю, есть ли там дорога. Но надеюсь, что отыщем. Выйдем к улице Свободы. Колонны по ней будут уходить. И то хлеб.

Побежали вокруг дома. Оказались в каких-то запутанных двориках, десять минут плутали по ним вместе с другими гражданами, которым тоже пришла в голову эта идея. В конце концов, наткнулись на дружинников, которые сказали – здесь проход закрыт. Пришлось бежать обратно и огибать другое здание, слева от метро: большое, белое и круглое в сечении. Там вышло лучше: добрались без приключений. Но народу с этой стороны толкалось даже больше, чем у станции.

–Может быть, вернемся? – предложила девушка.

Но было уже поздно. Заиграли барабаны, весело ударили литавры, бодро и призывно зазвучал голос трубы. Свежайший майский воздух – кстати, май был единственным месяцем, название которого оставили от старых, капиталистических времен – наполнился торжественными звуками военного оркестра. «Марш новаторов» поплыл над городом, и сердце у Краслена сжалось от восторга. Он не видел площади, не видел руководов на трибуне памятника Первому Вождю, но крепко сжимал теплую ладошку своей девушки, жил в самом справедливом государстве на Земле и слышал музыку, которая кружила ему голову, звала, воодушевляла, восхищала. Да, Краслен был счастлив.

–Ты не думала, – спросил он у Бензины, – как так получилось, что нам повезло родиться в С.С.С.М.? Ведь мы могли быть неграми в какой-нибудь Ангелике, а то и еще хуже, угнетенными туземцами в колонии!

–Да, – сказала она. – Я думаю об этом очень часто. Мы могли бы быть манянцами и жить при феодальных предрассудках…

С площади раздался стук копыт: районный военком открыл смотр войск.

– … а то и лошадьми! – закончила Бензина.

«Здравствуйте, товарищи спортсмены!» – громыхнуло с площади. Парад был не только военным. В нем участвовали все, кем могла гордиться страна: передовики производства, отличники учебы, красная интеллигенция и физкультурники. Ежегодно четвертого мая в каждом городе Республики по площади шли лучшие из лучших и показывали то, чего достиг народ под чутким руководством партии рабочих.

«Здравствуйте, товарищи юнкомы!». И в ответ хор детских голосов: «Здражлатвакомандир!» – «Поздравляю вас с праздником тридцатипятилетия Великой Революции!» – «Ура-а-а-а-а-а-а-а-а-а!».

Бензина залезла на плечи Краслену.

–Что там, кто сейчас шагает? – спрашивал взволнованно пролетарий.

2.

–Раз Мотор Петрович обещает, что исправится, – сказал Спартак Маратыч, – переходим к следующему пункту заседания. Более приятному.

Серьезный, строгий, образованный, идейный, с серыми глазами, иногда похожими на два красноармейских штыка, этот человек заслуживал того, чтобы в тридцать с небольшим его называли по имени-отчеству. Два месяца назад Спартак-Маратыча избрали председателем завкома. Он тут же взялся за работу: проводил беседы с отстающими, добился повышения культуры пролетариев, построил эффективную работу по поддержке чистоты цехов и складов. Заседание новый председатель вел отлично – четко, без излишней болтовни, по-деловому. Слушать Спартака было приятно.

То, о чем сегодня будут говорить, Краслен уже примерно представлял. Вопрос с конца апреля обсуждали в комнатах жилого комбината, в цехе и в столовой.

–Речь о выполнении пятилетки, – объявил Спартак Маратыч. – Все мы знаем, что партия поставила задачу уложиться за три года. Наш завод имеет все возможности выполнить это важное задание: нет у нас ни пьяниц, ни прогульщиков, работаем сознательно, почти все выполняем больше ста процентов плана в день. Что же? Нужно только продолжать трудиться дальше? А? Работать как работали?

Молчание.

–А может быть, теперь, когда мы знаем, что вполне могли бы несколько повысить темпы производства, оставаться в рамках прежних нормативов, почивать на лаврах было бы ошибкой?

–Преступлением! – выкрикнул Люсек.

–Предлагаю, – объявил Спартак Маратыч, – встречный план! Пятилетка за два с половиной года! У кого какое мнение на этот счет, товарищи?

Рабочие смущенно посмотрели друг на друга. Поднялась рука Никифорова.

–Что ж, оно неплохо, – начал он. – Вот помнится, на стройке Красногэса… Впрочем, нет, по-моему, на Кубической централи… Словом, там ребята выполнили план на триста три процента. В годы первой пятилетки. Им тогда труднее было. Если вот Мотор еще подтянется, да Дизель Николаевич прибавит пять процентов, да Прогрессова возьмется посерьезнее, так, думаю, потянем. Я б попробовал. Хотя без обещаний… Чтоб не опозориться… Оно ведь как: не говори «гоп»…

–Ладно вам, папаша! Это старая пословица! – воскликнул Революций. – Я за встречный план! Вообще, по-моему, мы тут обленились за последнее время. Сто процентов выдаем – и ладно, и довольны! Что это такое!?

Встал Краслен:

–А что, по-моему, дело! Прав Спартак Маратыч! Вот Никифоров сказал, что, мол, не нужен встречный план, пускай без обязательств. А по-моему, очень нужен! Он нас подстегнет! Работать лучше станем, если будем знать, что обещали!

Еще несколько рабочих выступили в пользу пятилетки за два года. Кое-кто поддерживал Никифорова, прочие считали, что вернее взять побольше обязательств, чтоб лишить себя возможности не выполнить их. Только Электриса Никаноровна, столовщица, сказала:

–Раз правительство решило за три года, так и надо. Нечего выдумывать. Все сделаете за два, а потом что? Будете бездельничать?

Все над ней, конечно, посмеялись: толстая нарпитовка не шибко разбиралась в производстве и, хотя была хорошей коммунисткой, не могла понять, что инициатива пролетария – важнейший элемент народного хозяйства.

–Значит, голосуем? – предложил Спартак Маратыч.

Тут раскрылась дверь, и на пороге появился сборщик Аверьянов.

–Ишь, не запылился! – фыркнул кто-то из рабочих.

–Сильно извиняюсь, – бросил сборщик, но в его так называемом извинении сквозили нотки наглости.

Начальник хмуро посмотрел на Аверьянова, самодовольно усевшегося нога на ногу в первом ряду:

–Ты совсем не уважаешь коллектива, Степан.

–Да? Это почему же?

Пролетарии зашушукались.

–Сам знаешь почему. Ты мне тут не паясничай! Смотрите-ка, нашелся, независимый какой! – вспылил Маратыч. – Может, ты при старом председателе себе так позволял на полчаса опаздывать! Но с этим я покончу!

–Ты, гляжу, себя одного уже за весь коллектив почитаешь, – бросил Аверьянов. – Не тебе меня манерам учить! Зарываешься, Маратыч…

–Я-то зарываюсь!?.. Это, знаешь, ты, товарищ, зарываешься! Считаешь, что другие дожидаться тебя будут?

–Я в цеху работал. Надо было дело кончить, прежде, чем сюда идти. Работа-то важнее разговоров. Или ты так не считаешь?

«Что он мелет, этот Аверьянов? – думал про себя Краслен. – Чего он добивается? Странный, подозрительный экземпляр. Я-то думал, таких больше нет в наше время».

Аверьянов на завод пришел недавно. В коллектив он как-то сразу не вписался. В этом человеке каждая черта была нелепой, нетипичной, удивительной: и брови, черные как смоль, при светлых, почти белых волосах, и безыдейное имя – Степан Аверьянов, и все его манеры, поведение. Сборщик вечно был не в духе. В директивах руководства он все время находил какую-нибудь мелочь, самую последнюю детальку, которая ему не нравилась: ходил, ругал, ворчал, хотя, конечно, в пользу буржуазного порядка не высказывался. Очень любил выделиться. Если все шли есть, он шел работать, если все работали – бурчал, что должен пообедать. Так же и сегодня: рассуждения о неком срочном деле, не дающем вовремя явиться на собрание, были попросту нелепы. Ведь собрание было плановым, проводилось после окончания всех смен и являлось неотъемлемой частью важного процесса управления предприятием.

"Удивительно! – продолжал рассуждать Краслен. – Такое ощущение, что мы перенеслись в первую пятилетку, когда на заводах еще водились вредители в вражеские агенты!"

–Ты вот что, Аверьянов… – начал председатель.

Грохот взрыва прервал его речь. Дверь столовой-клуба с шумом распахнулась, где-то рядом загремели бьющиеся чашки и тарелки, окна треснули.

–Ой, мамочки! – завизжала Электриса Никаноровна и шлепнулась без чувств. Какая-то закройщица метнулась к ней. Остальные пролетарии бросились к дверям.

–В нас бомбу с самолета кто-то кинул!

–Капитал! Ангеликанцы!

–Саботажники! Вредители!

–Без паники! Без паники! – кричал Спартак Маратыч. – Покидаем помещение организованно!