Сага о принце на белом коне

Глава 1. О так себе девицах

Девица была так себе. Завалящая, прямо скажем, девица. Низкорослая, удручающе плоская и темноволосая. Но Торвальд улыбнулся ей, как первой красавице Грейфьяля, и склонился в любезном поклоне.

— Приветствую тебя, благородная дева. Я Торвальд, сын ярла Эйнара, внук ярла Кнуда.

— Ивангелина Неванленнале, артефактор первой категории, — представил так-себе-девицу Барти. Посмотрел в лицо Торвальду, сочувственно вздохнул и уточнил: — Можно просто Ива. Колдунья Ива.

— Прекрасная Ива, — Торвальд улыбнулся не то чтобы с намеком, но чуть теплее, чем требовали обычаи гостеприимства. Когда пытаешься произвести впечатление на девицу, ни в коем случае нельзя обозначивать свои намерения сразу — сочтут гулякой и бабником. Нет. Действовать нужно осторожно и вкрадчиво, как рысь на охоте, подбираясь к добыче на мягких лапах. Поэтому Торвальд ограничился улыбкой и легким поклоном. — Счастлив приветствовать вас в Грейфьяле. Хорошо ли доехали? Был ли благополучен ваш путь?

— Д-да,— девица Ива оторопело моргнула, с трудом оторвала взгляд от Торвальда, и медленно, с выражением глубочайшего охренения на лице, оглядела стены Хмельной залы.

Ну еще бы она не охренела! Торвальд бывал пару раз в поселении у пришлых. Хлипкие дощатые домики, разделенные на маленькие, скудно обставленные комнатки. А над Хмельной залой прислуга трудилась всю ночь! Теряющиеся в полумраке стропила увили свежесрубленными еловыми ветками, пол посыпали чистым песком, а длинные столы выскоблили и натерли маслом так тщательно, что в них отражались золотые отблески светильников. На стены Торвальд приказал повесить самые богатые шкуры, а сзади, за тронными креслами, даже парочку турландских ковров. Мать не одобряла подобного расточительства, но отец был совершенно однозначен: пришлую девицу требуется впечатлить.

А что может впечатлить лучше, чем турландские ковры? Тонкие, мягкие, как шкурка бельчонка, они сияли дивной радугой красок даже в сумраке залы. Удивительные звери бродили среди неведомых цветов, пестрые птицы пели в ветвях чужедальних деревьев. А вокруг этой роскоши, сплетаясь в ажурную вязь, тянулся странный, путаный узор, похожий то ли на загадочные письмена, то ли на прихотливые узоры, которые рисует на ледяном металле мороз.

О себе Торвальд тоже не забыл. Те, кто утверждает, что женщина любит ушами — полные идиоты. Ну или уродливые скальды — стихотворцам за красивые слова действительно многое прощают. Но если боги не дали тебе испить бьера поэзии — придется усерднейше потрудиться. Приготовляясь к встрече, Торвальд заплел в волосах две косички, перевязав их нарядными ярко-синими лентами, а бородку и усы тщательно постриг и подровнял. Вместо обычной холщовой рубашки он надел тонкую, крашенную бузинными ягодами — от них ткань приобретала роскошный темно-лиловый цвет. Грубый каждодневный пояс Торвальд заменил на праздничный — широкий, блестящий, украшенный серебряными заклепками.

Но не красотою единой! Об угощении для гостей Торвальд тоже подумал.

На очаге уже истекал соком поросенок, маринованный в меду и можжевеловых ягодах, в котле кипела, побулькивая, пшеничная каша. Торвальд кивнул служанке, и та сорвалась с места, расставляя по столу роскошную серебряную посуду. Любимое мамино блюдо — серебряное, с богатой чеканкой, она торжественно водрузила в центре, выложив на него гору золотистых, масляно поблескивающих лепешек.

— Не откажетесь преломить со мною хлеб?

— Не откажемся! — не дожидаясь ответа спутницы, возликовал Барти. И двинулся к столу, азартно потирая руки. — Так, что тут у нас? Соленая рыба! Ив, ты обязана попробовать местную рыбу. Особенно форель — вкус изумительный! И грибочки жареные, и бекон… На ольхе закопченный между прочим, с душистыми травками. Ив, ты такого еще не пробовала!

С чувством глубокого удовлетворения Торвальд наблюдал за его восторженным токованием у стола. Судя по реакции Барти, пиршество удалось на славу. И это было личной заслугой Торвальда! Именно он составил список блюд, которые особенно нравились пришлым, выбрал из этого списка самые дорогие и праздничные, а потом запугал до полусмерти старую кухарку. Несчастная женщина всю ночь простояла у очага, зато теперь мясо было нежнейшим, лепешки — пышными, как пуховая перина, а от горшочков с тушеными потрохами шел такой дух, что рот наполнялся слюной.

— Садитесь же, прошу вас, — широким взмахом Торвальд указал на скамейку, заботливо накрытую мягкой медвежьей шкурой. — Отведайте бьера. Специально для прекрасной девы — с медом и тимьяном.

Наполнив свой кубок из цветного, рельефно отлитого стекла, Торвальд щедро плеснул на пол, жертвуя долю богам. Барти, конечно, выливать бьер не стал — это не делал никто из пришлых. Поначалу Торвальд удивлялся: почему боги не наказывают чужаков за такое неуважение? Но Ингвар, жрец Отана, только плечами пожал в ответ на его сомнения.

— А ты стал бы карать жителей Харбовью за то, что они не платят десятину ярлу Эйнару?

— Нет, конечно, — удивился Торвальд. — В заливе Харбовью правит ярл Эрнольв.

— Вот именно. Он собирает с людей дань, он и карает за неуплату. У пришлых есть собственные боги, не забывай об этом.

Обдумав слова Ингвара, Торвальд пришел к выводу, что старый жрец прав. Но на месте пришлых он все-таки жертвовал бы местным богам. Чужие-то далеко, а эти — рядом!

С другой стороны — может, у пришлых были очень ревнивые боги?

Девица Ива, с удивлением посмотрев на темную, пахнущую медом и травами лужицу, быстро впитывающуюся в золотой песок, тоже накренила свой бокал и уронила вниз несколько капель.

— А ты, я смотрю, внимательно прочитала руководство по интеграции, — малопонятно заржал Барти. — Если вы уже закончили культовые действия — может, наконец-то пожрем?

— Почему бы и нет? — Торвальд как хозяин первый взял с блюда лепешку. За ним к еде потянулся Барти, азартно сгребая к себе на тарелку толстые розовые ломти бекона. Торвальд, подвинув блюдо с поросенком, вырезал самую сочную часть вдоль хребта и положил мясо девице.

Глава 2. О воинской славе, невестах и овцах

Комната у Ингибьерна была на удивление уютная — стол, два стула и кровать, застеленная пестрым лоскутным покрывалом. Это покрывало Лекню, вторая жена ярла Эйнара, шила сама — и выбрала для любимого сына самые лучшие, самые яркие обрезки. Голубой прихотливо сочетался с зеленым, фиолетовый — с коричневым. Кое-где встречались даже красные лоскуты, и Торвальд знал, откуда они взялись — это остатки ткани, из которой скроили праздничную рубаху отца.

Ее тоже шила Лекню.

Конечно, на самом деле она не была женой. Просто наложница, дочь нищего крестьянина, двадцать лет назад очень удачно попавшаяся на глаза ярлу. Проезжая мимо убогой фермы, он обратил внимание на высокую миловидную девицу с густой копной медных волос. Торвальд не мог не признать, что Лекню действительно очень красива. И даже, наверное, мог бы понять отца — если бы речь не шла о чести матери.

Одно дело закрутить с симпатичной девицей, отдарившись потом богатой тканью, золотом или скотом. И совсем другое — тащить эту девицу в свои владения и строить для нее отдельный дом.

Как будто Лекню действительно была женой Эйнара.

Как будто она имела на это право.

В детстве Торвальд ненавидел Лекню. Его восхищала и возмущала ее яркая красота, раздражал звонкий певучий голос и громкий смех. Финна, мать Торвальда, была совсем не такой. Светлая до белизны, сдержанная до холодности, она походила на ледяную статую, которую боги чудесным промыслом оживили, отпустив в теплый, грязный, суетный мир людей. Эйнар любил свою законную жену и любил старшего сына. Но Лекню он любил тоже. Поэтому, когда на свет появился Ингибьерн, Эйнар вручил Торвальду пищащий, извивающийся комок тряпок и сказал, что это его младший брат. Да, он рожден не в браке и от наложницы. Но кровь у мальчиков общая — а значит, они должны заботиться друг о друге.

Когда отец завершил свою короткую речь, Ингибьерн напрягся, закряхтел и напрудил в пеленки. Ощущая ладонями стремительно расползающееся мокрое пятно, Торвальд подумал, что семейные отношения не задались с самого начала.

И оказался прав.

Что бы там ни говорил Эйнар, Лекню не питала симпатии ни к законной жене конунга, ни к законному отпрыску — и будущему наследнику престола. А Финна терпеть не могла «эту рыжую девку и ее отродье». Несчастный Торвальд ужом вертелся между двумя бешеными бабами, обозленным Ингибьерном и отцом — который требовал, чтобы наследник равно уважал всех членов семьи.

Когда малыш Инги достаточно подрос, окреп и полез наконец-то в драку, Торвальд с нечеловеческим облегчением навалял ему, в кровь размолотив нос и выбив два зуба.

К счастью, молочных.

Лекню орала, Финна надменно улыбалась, Ингибьерн рыдал. А Эйнар, задумчиво обозрев эту картину, изрек: «Это к лучшему. Теперь мальчики подружатся». И оказался прав. Получив взбучку, Инги перестал задираться, а Торвальд, изумленный внезапной покладистостью младшего брата, начал учить его правильному кулачному бою. А не этому бабскому размахиванию руками — авось куда-нибудь да попадешь.

Сейчас, сидя на стуле в чистой, аккуратно убранной комнате, Торвальд подумал: а ведь ничего из этой учебы не вышло. Худой, узкоплечий Инги так и не понял восторга битвы. Сражался он, если другого выбора не было, и мечом махал, как крестьянин цепом — тяжело, упорно и обреченно. Огонь честолюбия и азарта вспыхивал в младшем брате только тогда, когда он усаживался за рукописи. Вон сколько их разложено на полках! Три толстенных книги из Ангмарка, десяток недорогих местных списков и труды самого Инги — тяжелая стопка грубой желтой бумаги. Это, конечно, старое. А новое — ослепительно-белые, волшебно гладкие прямоугольники, которыми щедро делились с ярлом Эйнаром пришлые. Один лист такой удивительнейшей бумаги можно было обменять на ягненка.

Сейчас на полке у Ингибьерна, сложенные в ровную стопку, лежали самое меньшее три отары.

— Выпьешь? — не дожидаясь ответа, Инги подтолкнул к Торвальду кубок.

— Выпью, — откинувшись на спинку стула и прикрыв глаза, Торвальд медленными глотками цедил горько-сладкий бьер. В комнате было тепло и тихо, только жужжала под потолком невесть как залетевшая в дальнюю часть дома муха. Ингибьерн молча ждал, баюкая свой кубок в узких бледных ладонях.

— Слушай, ну вот какого хрена это должен делать именно я?! — созрел наконец для разговора Торвальд.

Инги не стал спрашивать, что именно должен делать Торвальд. Это и так было понятно. Не стал ссылаться на волю правителя и на сыновний долг. Просто пожал худыми плечами:

— Ну а кто еще, если не ты? Я, что ли?

Торвальд, приоткрыв один глаз, задумчиво поглядел на Ингибьерна. Достаточно высокий, худощавый, с мягкими, но правильными чертами лица. И волосы от матери — густые, блестящие, завиваются тяжелыми медными кольцами.

— А почему нет? Ты тоже сын Эйнара. И ты лучше разбираешься в колдовских премудростях.

Инги, подняв свой кубок, сделал медленный долгий глоток.

— Да, я сын Эйнара. И да, я разбираюсь в колдовских премудростях. Но ты же сам знаешь, что это не имеет никакого значения. Будь я хоть лучшим колдуном Грейфьяля — я даже на палец не приближусь к тому уровню, который доступен пришлым. И буду взирать на их чудеса, как ребенок на древнюю книгу. Картинки, конечно, красивые, но что написано — непонятно.

Снова прикрыв глаз, Торвальд кивнул. Да, дело было вовсе не в колдовских премудростях. И не в умении плести красивые речи. В этом искусстве Инги тоже сделал бы его, как сидячего.

Просто Торвальд был красивее. И сильнее. И веселее. А еще Торвальд сошелся накоротке с Барти Хаане-как-его-там. Причем сошелся не для взаимной выгоды, а сугубо по велению души. Наверное, он мог бы назвать Барти другом — настолько, насколько вообще можно назвать другом пришлого.

Вот эти вот ценные качества и собирался использовать ярл Эйнар. Пригожесть, красивое тело, обаяние и случайно взращенное доверие.

Потому что именно эти качества важны, когда требуется очаровать девицу. А вовсе не начитанность и не умение слагать висы.

Глава 3. О достойных подарках

— И все равно я не понимаю. Ну ладно, ты с этим Торвальдом дружишь. А я при чем? — вытащив из комода футболку, Ива встряхнула ее и придирчиво понюхала. Дешевая мебель безбожно воняла клеем, и этот гадостный химический запах пропитывал все — одежду, постельное белье, волосы.

— При том, что Торвальд лично тебя пригласил! Так и сказал: «Жду тебя, Барти, с любезнейшей девицей Ивой, на конную прогулку по славному городу Грейфьялю» — отозвался из соседней комнаты Барти. Судя по невнятной дикции и характерным паузам, он что-то энергично жевал. Но дверца холодильника при этом не хлопала.

— Ты жрешь мои яблоки! — оскорбленно возопила Ива. — Положи немедленно! У тебя свои есть!

— Мои уже закончились, — бесхитростно объяснил Барти. — А следующие только в пятницу подвезут. Вдруг я до пятницы от цинги загнусь? Моя смерть будет на твоей совести!

— Вали к своему Торвальду и жри там квашеную капусту! — отрезала Ива. — Я у тебя спрашивала, что привезти! Почему не сказал, что тут с фруктами напряженка?

— Потому что не было никакой напряженки! Просто Торвальд отдал мне свой наруч с серебряными заклепками, нужно было чем-то отдариваться — ну, я и вручил ему целую корзину яблок.

Изумленная до крайности, Ива высунулась за дверь.

— И нахрена принцу яблоки?

— Не принцу, а сыну ярла. Начальная стадия огосударствления, переход от родо-племенного строя к феодализму, закрепление социального неравенства, — скучным тоном усталого лектора протянул Барти.

— Формирование национального самосознания и общего культурного поля, — кивнула Ива. — С государственностью все понятно. А яблоки ты нахрена отдал?

— Потому что на подарок любезный гость отвечает подарком!

— Два килограмма яблок за серебро? — Ива поглядела на Барти новым, полным уважения взглядом. — А ты знаешь толк в натуральном обмене!

— Это ты просто местные яблоки не видела! — широко ухмыльнулся Барти. — Вот такие вот, размером с воробьиную жопу. И кислые, аж зубы плавятся. Это тебе, кстати, информация на будущее. Если нужно расплатиться с местными за услугу — угощай фруктами. Исключительно выгодная для обеих сторон сделка.

— Черт! Точно! Встречный подарок! — звонко хлопнув себя ладонью по лбу, Ива забегала по дому, распахивая дверцы шкафов и выдергивая забитые вещами ящики. — Встречный, сука, подарок!

Барти наблюдал за ее метаниями с меланхоличным спокойствием человека, повидавшего в жизни всякое — и вполне к этому всякому привычного.

— Ты сейчас о чем?

— Плащ! Торвальд подарил мне плащ! — Ива, вытащив из коробки шерстяной клетчатый плед, задумчиво взвесила его в руках. — Как думаешь, вот это пойдет?

— Ты сейчас по квадратуре сравниваешь? — вскинул угловатые темные брови Барти. — Положи свое одеяло на место — шерсти у местных своей достаточно. И подумай немножечко головой. Я мужчина, и я хочу сохранять с Торвальдом равные отношения. Поэтому да — я обязан отвечать на подарок подарком, причем сопоставимым по стоимости. Но ты вообще-то девица! Женщина, в смысле! Если Торвальд решил перед тобой понтами пошвыряться — не нужно обламывать парня. Пускай демонстрирует собственную крутость. Что тебе, жалко, что ли?

— Не то чтобы жалко… Просто не хочу чувствовать себя обязанной.

— Ты девица. Если мужчины осыпают тебя дарами — ты им ничем не обязана. А если споют серенаду под окнами — не нужно идти к ним под окна и петь в ответ!

— Да у них и окон-то нет!

— Ну вот! Тем более! — возликовал Барти. — Все, хватит болтать. Одевайся. Торвальд, наверное, яйца себе на ветру отморозил, нас дожидаючись.

— Сейчас. Подожди, — Ива обвела тоскливым взглядом дом, сунулась в холодильник, вытащила гроздь бананов и потыкала пальцем в уже проступающие мягкие черные пятна.

Подпорченные бананы были очевидно несоразмерны плащу. Что бы там Барти ни рассказывал.

Да и теория с демонстрацией крутости вызывала у Ивы некоторые сомнения. Понтами мужчины швыряются перед красивыми женщинами. А красивыми местные полагали высоких, крепких блондинок с большой грудью и широкими бедрами.

Либо поразительно щедрый сын ярла отличается экстравагантными предпочтениями — либо преследует совершенно другие интересы.

К примеру, дипломатические.

И Барти сам же об этом вчера говорил!

Наследник престола укрепляет дружеские связи с представителями компании.

— Извини, но я не хочу вешать на себя лишние обязательства, — упрямо тряхнула головой Ива. — Даже если это обязательства перед высоким и сексуальным блондином.

— Ладно. Как скажешь, — отодвинув ее в сторону, Барти решительным шагом пересек комнату и вытащил из комода шелковый шейный платок. — Вот это не жалко? Отлично. Вручишь Торвальду — но скажешь, что это для его матери.

— Охренеть ты дипломатичный, — совершенно искренне восхитилась Ива. — Мне бы и в голову не пришло!

Идея действительно была гениальная. С одной стороны, Ива все-таки дарила вещь, хоть как-то сопоставимую по стоимости. А с другой — не дарила ее! Точнее, дарила, но совершенно другому человеку. А значит, мужскому гонору Торвальда ущерба не наносила.

— Поживешь тут с мое — и не такому научишься, — довольно порозовел ушами Барти. — Ты все еще раздета? Ива!

— Сейчас-сейчас! — торопливо натянув на майку вязаный свитер, Ива сдернула с крючка куртку. — Я готова!

— Да твою ж мать… — с выражением бесконечного, но весьма утомленного терпения на лице Барти вытащил из ее рук куртку — легкую, теплую и удобную, с прошитыми по вороту терморунами. И протянул вместо нее плащ.

— Ты шутишь? — вытаращилась Ива. — Он же огромный! И псиной пахнет!

— Это. Подарок. Сына. Ярла, — Барти встряхнул плащ, распространив вокруг явственный аромат собачьей будки, набросил тяжеленную шкуру Иве на плечи и застегнул фибулу. — Вот так.

— Ну офигеть, — Ива уныло пнула ботинком плотные складки. Чересчур длинный, плащ стоял вокруг нее, словно подбитая мехом плащ-палатка. — И как я в этом ходить должна?

Глава 4. О доблестях правителя

Торвальд назначил встречу у Восточных ворот — и теперь поражался собственной мудрости и предусмотрительности. Конечно же, чужаки опоздали — их сытые, до блеска начищенные и чудовищно ленивые лошади показались на горизонте, когда солнце не просто поднялось над Серой скалой, а перевалило за нее, исчеркав длинными острыми тенями склоны. Торвальд за это время успел и проголодаться, и замерзнуть — дуло в предгорьях нещадно, но тут хотя бы за частоколом можно было спрятаться. Какая-никакая, а защита.

Вот девица Ива точно не мерзла. Волчий плащ окутывал ее с головы до ног, а капюшон свешивался на нос, полностью скрывая лицо. Лучшего спасения от ветра и не придумаешь. Тем более для чужаков — они даже летом, бывало, на холод жаловались.

Удивительно изнеженные создания.

— Привет, — радостно замахал рукой Барти. — Извини, пришлось задержаться.

Он выразительно стрельнул глазами в Иву, и Торвальд обреченно вздохнул. Ну да, конечно. Не родилась еще на свет женщина, способная вовремя собраться.

Такова их женская природа.

— Добрый день, — вежливо улыбнулась Ива. — Как дела?

Торвальд растерянно моргнул. О каких именно делах она хочет узнать? Зачем вообще знать о чужих делах? Тем более о делах совершенно посторонних мужчин?

— Благодарю, — Торвальд подбирал слова так осторожно, как мог. — Мои дела весьма успешны.

Ну не рассказывать же посторонней девице, что, обозлившись, пнул стену — и пребольно ушиб большой палец.

Вот о победе в бою можно было бы рассказать… Но где ж этот бой взять!

— Рада слышать, — улыбка у девицы сделалась несколько напряженной. — Торвальд, я хотела вручить вашей матушке небольшой подарок. В знак своего глубочайшего уважения, — сунув руку под полу плаща, она извлекла что-то маленькое, блестящее и поразительно яркое. — Вот, примите мой скромный дар.

Торвальд протянул руку. Ива опустила в нее невероятно легкую, невероятно тонкую ткань, пылающую всеми цветами заката. От угла к углу вытянулась в полете красная птица. Багряный хохолок на голове, серебристо-алая шея, нежнейшие переливы цветов на маховых перьях — от жемчужно-розового к багряному… Нет, человеческие руки не могут создать такую красоту. Эту ткань сделали при помощи магии.

И Торвальд даже представить не мог, сколько она стоит.

Боги, ну почему отец не выбрал Инги? Этот засранец сходу бы хвалебную вису сочинил. А Торвальду красивые речи давались плохо.

— Благородная дева, благодарю за этот чудесный дар, — он говорил медленно, вдумчиво подбирая слова. — Ткань такой редкой красоты достойна храниться в сокровищнице великих правителей. Моя мать, высокородная Финна, будет счастлива столь удивительному подарку.

— Да не за что. Пожалуйста, — напряженно улыбнулась Ива. Видимо, с выражениями признательности Торвальд все-таки перестарался.

Или недостарался.

Хелль ее, эту благодарность, разберет.

Закатная ткань костром полыхала в руке. Торальд бережно сложил сукно пополам, потом снова пополам, и еще раз, и еще. В конце концов получился крохотный невесомый квадратик, скользкий и блестящий, как лед. Кожа ладони рядом с ним казалась темной и грубой, словно корабельное дерево. Убрав этот квадратик в кошель, Торвальд плотно затянул шнурок. Не хватало еще, чтобы такое богатство выпало.

А маленькую чужачку он, получается, недооценил. И здорово недооценил. Отдариться ярлу как равному — не каждый бонд на такое способен.

Прямо сейчас Торвальд очень жалел, что выбрал для встречи именно Восточные ворота. Сработанные из грубых бревен, они были надежными, крепкими — но вопиюще непредставительными. То ли дело Северные! Со стороны гавани путников встречала гладко обструганная и богато изукрашенная резьбой арка. Сами ворота были сработаны из толстенных просмоленных досок, скрепленных фигурными металлическими петлями. Эти петли привез в Грейфьяль еще прадед Торвальда, ярл Кваран. Отправившись в страндхег, воины наткнулись на богатый южный город, полный серебра, золота и дорогих тканей. Именно там и началась великая слава рода Торвальда. Кваран, несмотря на молодость, проявил удивительное здравомыслие и дальновидность. Он приказал воинам грузить на корабли не только богатства, но и книги, а также всяческие удивительные вещи, в будущем способствовавшие процветанию Грейфьяля.

Зачем прадед снял с городских ворот роскошные железные петли, Торвальд понятия не имел. Вполне вероятно, что просто из жадности. Но даже жадность Кварана обернулась триумфом — а новые резные ворота, поставленные взамен старых, стали символом возвышения города. И символом прозорливой мудрости Кварана, нового правителя Грейфьяля.

— Вон там, чуть левее — покои ярла и Хмельная зала. Вон там — море и гавань, там — рыбацкая слобода, — между тем вещал Барти. Не переставая взмахивать руками, как журавль — крыльями, он ловко направил лошадь между двумя телегами, перегородившими улицу. Ива замешкалась, ее кобылка, мотнув головой, потянула в сторону — и Торвальд перехватил ее повод.

— Позвольте, я помогу.

Выслав коня вперед, Торвальд первым проехал между телегами, протащив за собой тупоголовую лошадь Ивы.

— Спасибо, — девица смущенно улыбнулась, взмахнув черными, как сажа, ресницами. — Я плохо езжу верхом.

— Умение — дело наживное, — тактично ободрил ее Торвальд. — Выезжайте на прогулки почаще, тогда быстрее научитесь.

— А я тебя предупреждал! — обвиняюще ткнул пальцем Барти. — Я говорил: тренируйся!

— Но я тренировалась!

— Недостаточно тренировалась! Ты же на этой кляче сидишь, как курица на насесте. Выпрямись, ноги к коню прижми, пятку вниз!

Ива, шмыгнув остреньким носом, тут же расправила плечи и попыталась обхватить ногами круглые бока лошади. Получилось, честно говоря, так себе.

Не умела девица Ива обхватывать ногами широкое и круглое. Сказывался недостаток опыта.

— Вы хорошо держитесь в седле, — склонившись к ней, заговорщицки прошептал Торвальд. — Для новичка — просто отлично. И не нужно так напрягаться. Лошадь почувствует вашу неуверенность и станет дурить.

Глава 5. О супружеском долге. В плохом смысле этого слова

Барти, потянув за повод, развернул своего жеребчика — и Ива окончательно перестала понимать происходящее.

— Эй, ты куда собрался?

— В смысле — куда? Отсюда подальше. Ты знаешь, как Альдис орет? Галки с деревьев падают.

— Барталомео Хаанесаалале! — Ива уперлась кулаками в бока. — Подними свою тощую жопу, слезь с коня и замкни это гребаное пространство! Ты тополог или хвост собачий?!

— Ну тополог, тополог, — Барти тоскливо оглянулся на Торвальда в поисках поддержки, не нашел ее и слез с коня. Покрутив кисти, он размял пальцы и внимательно оглядел улицу, прикидывая векторы закольцовки. — Господи, Ив, ну почему ты вечно создаешь людям проблемы? При чем тут ты? При чем тут я? Восставшие зомби — это проблемы отдела безопасности и контроля! Каким боком тут штатный тополог и артефактор?

Не переставая бубнить, Барти начал плести замыкание. Воздух вокруг пятачка, окруженного стенами домов, задрожал и поплыл, искажая контуры зданий.

— Что он сейчас делает? — наклонившись к Иве, прошептал Торвальд.

— Выполняет трансформацию гомеоморфного пространства. Параллельно фалломорфируя. Барти у нас удивительно многогранная личность и высококвалифицированный специалист.

— А, — озадаченно моргнул Торвальд. — Ага.

Склонившись, он оказался так близко, что Ива отчетливо видела россыпь бледных веснушек на светлой коже.

— Барти сворачивает пространство, — усовестилась Ива. — Когда он закончит, никто не сможет подойти в этому месту — и никто не сможет из него выйти. Представьте себе круглый дом без дверей. Мы внутри, все остальные снаружи. Вот, смотрите!

Бредущая по улочке курица, достигнув границы замыкания, вдруг заколыхалась, поплыла, вытягиваясь, как растаявшая жвачка. Изогнувшись бесконечной вибрирующей дугой, она скользнула за несуществующий угол, возникла снова с другой стороны улицы и продолжила неторопливую прогулку, склевывая с земли какой-то мусор.

Торвальд проводил ее задумчивым взглядом, какое-то время помолчал и очень серьезно кивнул.

— Я понял. Это полезное колдовство.

— Весьма. Но не самое уместное в данном случае. Барти прав — сейчас тут должны работать не мы, а безопасники. Вы что, не сообщали нашим о проблеме?

— Почему? — удивился Торвальд. — Сообщали. Сначала отец попытался сам с Альдис договориться, а когда не получилось — попросил у ваших колдунов помощи.

— И что?

— И ничего. Сказали, что наша колдунья — наши проблемы.

— Ну да, — закончив плетение, Барти несколько раз встряхнул кистями и болезненно сморщился. — Вот черт. Помедленнее надо было. А ты, Ив, как из сказки вышла. Подумай сама: Лейви не буянит, людей не жрет. Даже под ворота «Норд Кристал» не гадит. Ну на что тут безопасники реагировать-то должны?

Ива, закатив глаза, сделала широкий жест, очерчивая несчастного Лейви с головы до пят, словно манекен в витрине. Бедняга смущенно потупился и пригладил вышитую рубаху. Лучше не стало. Лейви был бесповоротно и категорически мертв. Там, где меч Торвальда раз за разом проламывал череп, под коротким ежиком волос проступали глубокие неровные вмятины, так и не затянутые до конца соединительной тканью.
Барти, оглядев его, равнодушно пожал плечами:

— И что? Я тоже не Аполлон. Это же не повод привлекать безопасников.

— Но ты хотя бы живой! — не собиралась сдаваться Ива.

— Сейчас живой, завтра не живой, — блеснул философической максимой Торвальд. — Вы что делать-то собирались?

— Для начала хотелось бы разобраться, — Ива оглянулась, не обнаружила ничего, пригодного для сидения, и прислонилась плечом к стене. Тяжелые темные бревна были холодными и сырыми даже на вид, но волчий плащ оказался на удивление эффективен. — Рассказывайте. Все и по порядку.

Торвальд, вопросительно покосившись на Лейви, откашлялся, пригладил ладонью короткую аккуратную бородку. И начал рассказывать.

Умер Лейви в конце лета. Пошел в гости к двоюродному брату крышу на новом сарае ладить, навернулся с балки да и сломал себе шею.

— Ну да, — виновато развел мосластыми руками Лейви. — Такое с каждым может случиться.

— Вот именно, — поддержал своего знакомца Торвальд. — Такое может случиться с каждым! Но Альдис втемяшила себе в голову, что Лейви упился бьером.

— Да-да! Втемяшила! — поддакнул Лейви. — А сколько я того бьера выпил? Ну кружечку, ну две. Да и не удался в тот раз у Свена бьер. Слабенький получился, желтенький — как будто корова нассала. Разве нормальный мужик с двух кружек водички упьется? Вот скажите мне, благородная дева!

— Всякое бывает, — дипломатично уклонилась Ива. С одной стороны, бьер, по вкусу напоминающий сильно разведенное водой пиво, действительно содержал минимум алкоголя. А с другой… Ну не производил Лейви впечатления трезвенника. Даже в таком вот потустороннем виде.

— Вот и я говорю — всякое бывает! — увлекшись рассказом, Торвальд подался вперед, закрыв головой солнце, — здоровенный, тяжелый, горячий. Чтобы не таращиться ему в грудь, Ива задрала голову и уперлась взглядом в глаза — светло-серые, прозрачные, как холодная зимняя вода. Серебряная у центра, по краю радужка наливалась тревожной грозовой синевой. Завороженная контрастом, Ива ненадолго потеряла связь с реальностью, а когда очнулась, Торвальд уже выкладывал подробности конфликта. — …с ней и так, и эдак, но Альдис уперлась: пьяный был. И ни с места, хоть мехом внутрь вывернись Когда мы Лейви хоронили, она даже вису над его могилой сказала. О недостойных мужах, которым бьер важнее, чем битвы, подвиги и семья.

— Да, Альдис у меня талантливая, — нежно улыбнулся перекошенным синим ртом Лейви.

— Ага. Талантливая. Просто слов нет, какая талантливая. Альдис-то и раньше приколдовывала: зубную боль заговаривала, понос у овец, бледную немочь у детей. Ничего, в общем, особенного. Но когда Лейви умер — наварила каких-то зелий, два часа пела на могиле, руны рисовала — и подняла его!

— Да! Подняла! — наябедничал Лейви. — Вырвала из чертогов сумрачного Хелля! Где я беседовал с героями и богами…

Глава 6. О высоком искусстве охоты

— Какая именно кровь нужна? И сколько?

Торвальд очень надеялся, что пришлая удовлетворится бараном и до человеческих жертвоприношений дело не дойдет. Не то чтобы Торвальд был таким уж чувствительным, но одно дело — убить врага, и совсем другое — связанного раба. Во-первых, раб полезный. А во-вторых, беспомощный. Как-то это не по-мужски.

С другой стороны, если придется выбирать между вечным покоем бывшего дружинника и жизнью раба — ответ, увы, очевиден. Но Дарри Торвальд ни за что не отдаст. Даже ради посмертного счастья Лейви. Может, кого-нибудь из дворовых работников, или…

— Любая годится, — ответила наконец Ива, и Торвальд тихонько выдохнул. — Немного, мне только печати нарисовать.

— Петух подойдет?

— Вполне.

— Отлично! Ждите меня здесь, — Торвальд прыжком взлетел в седло и вопросительно оглянулся на Барти. Тот небрежно махнул рукой: проезжай, все нормально.

И Торвальд поехал.

Сжав челюсти, он направил коня прямо на невидимую стену. Жемчужный уверенно двинулся вперед, потом запрял ушами, раздраженно дернул головой и засбоил, затанцевал на месте в тщетной попытке свернуть. Торвальд, и сам не испытывающий желания штурмовать невидимые преграды, вполне его понимал, однако отступить от своего слова не мог. Покрепче перехватив поводья, он решительно высылал Жемчужного вперед. Медленно, нехотя конь двинулся к границе неведомого, перешагнул ее, и… ничего не произошло. Торвальд просто поехал дальше по улице, изо всех сил удерживая на лице выражение равнодушной небрежности.

Как будто он каждый день колдовские границы пересекает.

Коротко свистнув, Торвальд толкнул Жемчужного пятками под живот, и конь, прижав уши, сорвался в галоп. Сзади возмущенно вскрикнула женщина, из-под копыт с истеричным кудахтаньем порскнули куры, но Торвальду было плевать. Во-первых, он очень спешил. А во-вторых, прямо сейчас ему нужно было сделать что-нибудь эдакое. Закричать, подпрыгнуть, пнуть стену… Или промчаться бешеным галопом до дома, распугивая встречных.

Влетев на подворье, он на ходу спрыгнул с седла, швырнув поводья подбежавшему Дарри.

— Где наш черный петух? Тот, что с большим красным гребнем?

— Там где-то, — неопределенно махнул рукой Дарри, оглаживая Жемчужного по темной от пота шее. — А что случилось?

— Ничего. Просто мне нужен петух. Да оставь ты коня, никуда он не денется. Пошли!

— Куда?

— Петуха ловить!

Лицо у Дарри вытянулось, рот приоткрылся — но задавать вопросы раб не решился. Не говоря ни слова, он накинул поводья на коновязь и направился за длинный низкий сарай, в котором хранились упряжь и садовые инструменты. Остановившись на углу, он махнул рукой Торвальду.

— Вот. В очистках роется.

Торвальд осторожно выглянул из-за сарая. Роскошный черный петух вспарывал оранжевыми лапами капустные листья, расшвыривая бурые клочья гнили. Солнце играло в длинных хвостовых перьях, рассыпаясь синие-зелеными бликами.

Торвальд прикинул диспозицию.

— Стой здесь, а я с той стороны зайду. Сейчас мы его в угол загоним.

— Думаете? У петуха крылья не подрезаны. Полетит же, зараза!

— Ну так сбивай, чтобы не полетел! — не слушая возражений, Торвальд крадущимся шагом двинулся к петуху, отрезая его от выхода.

— Цып-цып-цып, — затянул он, и Дарри тут же подхватил: «Цыпа-цыпа-цыпа!». Торвальд старался звать мягко и нежно, но хеллев петух все-таки почувствовал фальшь. Задрав голову, он вперился в Торвальда одним глазом — круглым, золотым и безумным, как луна в полнолуние.

— Цыпа-цыпа-цыпочка! — умильно пропел Торвальд, на всякий случай расставляя руки. — Иди сюда, цыпа!

Тревожно вытянув шею, петух несколько раз рванул когтистой лапой землю. И начал медленно отступать.

— Цыпочка! Хорошая цыпочка! Иди сюда, мальчик, — так же льстиво и лживо пел Дарри, приближаясь к петуху с другой стороны. Он шел на полусогнутых, растопырив руки, и если хеллева птица имела какие-то сомнения относительно их намерений — она определенно их утратила.

— Цыпочка! Хорошая цыпа! — Торвальд уже осознал всю бессмысленность обманной операции, но остановиться просто не мог. — Иди сюда, цыпа.

Ага, как же! Хеллев петух, вдруг прекратив неспешное отступление, крутнулся — и рванул к проходу между стенами. Торвальд прыгнул вбок, петух заложил крюк, метнулся в одну сторону, потом в другую.

— Ату! Гони его! Гони! — заорал Торвальд, длинным прыжком бросаясь вперед. Пальцы коснулись гладкого, как лед, оперения, скользнули, и Торвальд с размаху ткнулся ладонью в грязь. — Твою мать!

Встряхнув рукой, он сразу же вскочил, но петух, воспользовавшись шансом, пошел на прорыв. Дарри, с боевым криком прыгнув вбок, развернул гребаную птицу, но тоже поскользнулся на гнилой капусте.

— Сука! — выкрикнул он в низкое серое небо за мгновение до того, как опрокинулся на спину. Торжествующе заорав, петух подскочил, тяжело захлопал крыльями и перелетел через распростертого на земле Дарри.

— А ну стоять! — Торвальд длинным броском снова отрезал птицу от прохода, зачерпнул грязи и швырнул вправо. Отвлекающий маневр сработал, петух изменил траекторию и бросился влево. Поднявшийся на четвереньки Дарри издал вопль, достойный берсерка, и метнулся навстречу. Ошалев от ужаса, петух заметался, снова попробовал взлететь, рухнул в грязь — и, пригнувшись, рванул туда, где надеялся найти убежище.

В курятник.

Дарри бросился за ним, но Торвальд не собирался уступать победу. Наддав, он вышел вперед, влетел в распахнутые двери вслед за петухом и остановился, ослепленный густым сумраком. В курятнике душно и едко пахло дерьмом, влажными перьями и гнилой соломой. Несколько раз до боли зажмурившись, Торвальд наконец-то начал различать смутные очертания реальности. Вон те полосы — это насесты, вертикальная штука в углу — лесенка. А пятно мрака в углу — это затаившийся петух.

— Ну что, сволочь, добегался? — спросил у него Торвальд и медленно, осторожно двинулся вперед. Под ногами что-то нежно хрустнуло раз, другой, но Торвальд не опустил взгляда. Когда до цели пара шагов — плевать на помехи.

Глава 7. О мудрых людях и дураках безмозглых

Торвальд точно знал, где находится этот сраный пустырь между сараями. Знал так хорошо, что мог бы найти его в безлунную ночь, в грозу и в буран. Но пустыря не было! Торвальд проезжал дом старой Сигны, поворачивал, проезжал коровник Стури, потом конюшню… и оказывался около кузницы Рыжего Бьерна! Три раза он разворачивал коня в тщетной попытке доехать куда надо, три раза направлял его прямо за угол конюшни — и три гребаных раза Жемчужный упирался мордой в стену кузницы. Не было никакого таинственного колыхания воздуха, не было вспышек, молний или вроде того. Просто сначала ты здесь — а потом ты там. Как будто кусок улицы просто вырезали, аккуратненько укоротив реальность.

— Очень смешно, — сказал в пустоту Торвальд. — Ну просто очень. Барти, кончай херней маяться!

— Сейчас-сейчас! — голос Барти звучал приглушенно и напряженно. Торвальд хотел верить, что причина — в могучей и загадочной магии, но сердце подсказывало: хрен там плавал. Этот засранец просто пытался не ржать! — Что-то у меня не получается, вернись и попробуй еще раз!

Ну не сукин ли сын?

— Лейви, мать твою! — воззвал к здравому смыслу Торвальд. — Ты хочешь обратно в могилу или нет? Я же могу этого петуха прямо тут выпустить! — и угрожающе потряс корзиной.

Невидимые голоса захихикали, потом невнятно забормотали — но бормотание оборвал окрик Ивы.

— Барти! Вот как работать, так хрен заставишь!

— Да ладно, чего ты… — мгновенно поскучнел незримый Барти. Реальность вздрогнула, мигнула — и Торвальд узрел наконец-то закуток между сараями. Барти, краснея ушами, смущенно и весело улыбался, Лейви, прислонившись плечом к стене, ржал, одной рукой зажимая рот, а другой утирая с рожи слезы. И только Ива, одинокий голос разума в этом стаде баранов, смотрела сердито и строго.

— Барти, тебе делать нечего? Мы же вроде спешим, — Торвальд, протянув Иве корзину, спрыгнул с коня.

— Не ругай его, — все еще икая от смеха, вмешался Лейви. — Это вообще-то моя идея была.

— Твоя? Лейви, мать твою! Мы тут пытаемся тебя упокоить — а ты шутки шутить вздумал?!

— Ну так самое время шутить! Если не сейчас — то когда? — вытерев лицо рукавом, Лейви икнул, хихикнул и снова икнул. — Видел бы ты свою рожу! Как будто сунулся бабе под юбку, а там вместо…

Торвальд оборвал шутника ударом в плечо и выразительно указал взглядом на Иву.

— Ох. Простите, высокородная дева, — неубедительно смутился Лейви. — Не для ваших ушей такие шуточки.

— Ну что вы. Ничего страшного, — улыбкой Ивы можно было отравить колодец. — Продолжайте. Ведь мы же никуда не торопимся.

— Да-да, продолжай, Лейви, — поддержал Иву Торвальд. — Очень смешно получается. Кстати, я пока сюда ехал, Альдис видел…

— Где? — мгновенно перестав хихикать, Лейви выпрямился и тревожно завертел головой. — Где эта ведьма?!

— Где-то там, — сделал широкий жест Торвальд. — Город прочесывает, тебя ищет.

Тягучим крадущимся шагом Лейви двинулся вдоль стены, высунулся из-за угла и тут же снова нырнул обратно.

— Пока не видно. Ладно, и в самом деле — хватит шутить. Пошли на кладбище, землица меня заждалась.

— Герои, Торор, уютные туманы Хелля, — передразнил его Торвальд. — Вот, держи корзину. Твой обряд — тебе и петуха нести.

— Вы долго еще болтать будете? Ехать пора. Я закольцовку снял, сюда кто угодно прийти может! — Барти, сидя в седле, оглянулся на Иву. — Ты что, серьезно? Нет, в самом деле?

Торвальд тоже оглянулся. И застыл, вытаращив глаза.

Пришлая ведьма не могла влезть на лошадь. Она топталась около своей кобылы, тщетно пытаясь попасть ногой в стремя. Но ушлая лошаденка, сообразив, с кем имеет дело, в последний момент отступала, чуть разворачиваясь — и несчастная ведьма только бессмысленно подпрыгивала, цепляясь за луку седла.

— Боже, Ива… — обреченно застонал Барти. — Ну хоть к бревну ее подведи, что ли. С бревна попробуй!

— Не надо с бревна, — остановил Иву Торвальд. — Оно же круглое, лошадь дернет — оступишься и упадешь. Ну-ка, дай повод. Тпр-р-ру, стоять, дура! — рыкнул он, и кобылка испуганно вытаращила глаза. Восстановив порядок, Торвальд обошел послушно замершую лошадь и сложил руки в замок. — Становись сюда. Я подтолкну, и ты запрыгнешь.

— Спасибо, не стоит, — на узком смуглом личике пришлой проступила то ли вина, то ли смущение. А может, и то, и другое разом. — Я же тяжелая…

Торвальд удивленно вскинул брови. На вид Ива весила не больше овцы, отощавшей в зимнюю бескормицу. Но не говорить же такое девице!

А что говорить?

— Не бойся, я удержу, — брякнул он и тут же понял, что получилась полная ерунда. Во-первых, он вроде как обвинил Иву в трусости. Она, конечно, женщина, а не воин — но все же такими словами бросаться не следует. А во-вторых, подчеркнул, что Ива сомневается в его силе. А указывать на бестактность собеседника — последнее дело, если ты, конечно, не хочешь с этим собеседником разругаться.

— Точно? — Ива еще немного постояла, вцепившись в седло. — У меня кроссовки грязные…

— Вытру руки тряпкой.

— Ну ладно.

Напряженно поджав губы, Ива подняла ногу, уперлась подошвой в сцепленные кисти и оттолкнулась. В то же мгновение Торвальд напряг мышцы, подбрасывая ее вверх — и колдунья, взвизгнув, птичкой взлетела в седло.

— Вот так вот, — удовлетворенно кивнул Торвальд. — Не переживай. Научишься!

На кладбище было тихо и пусто. Ветер гонял по низким холмикам бурые истлевшие листья, и темные глыбы камней равнодушно наблюдали за этим бессмысленным кружением. Лейви, разом посерьезнев, бесшумно ступал по сухой ломкой траве, прижимая к груди корзину с петухом. Торвальд ехал прямо за ним, аккуратно огибая могилы, и вспоминал имена. Старый Рольф, малышка Сигги, красотка Катла — умерла родами, а с ней и ребенок. Вон та могила — Эсхейд, порвал пилой руку, и рана загноилась. А эта — Бергтора, не дожила до весны. Зима в тот год выдалась холодной и долгой.

Все-таки прав отец. Тысячу раз прав. Колдуны Грейфьяля должны научиться магии пришлых. Скольких смертей можно было бы избежать, скольких людей накормить досыта…

Глава 8. О великой и невиданной магии

Пришлая, подобрав камешек, опустилась на колени и начала с усилием выцарапывать на земле знаки. На руны они не походили, на письмена англов — тоже. Скорее, что-то вроде узоров на турландском ковре — мелкая прихотливая вязь, округлая, словно низка бусин. Торвальд, забыв о Лейви, навис над девушкой, наблюдая из-за плеча, как появляются все новые и новые символы. Ива рисовала, постепенно закругляя свою надпись, концы уже ощутимо загибались кверху, когда камень наткнулся на участок, утоптанный заботливой Альдис до гранитной прочности. Ругнувшись под нос, Ива усилила давление — и Торвальд мысленно треснул себя по лбу. Боги! Ну конечно же!

— Вот, держи, — он сунул Иве свой кинжал. — Выброси к Хеллю этот камень.

— Спасибо, — девушка, не оглядываясь, протянула руку, и Торвальд вложил в узкую ладонь рукоять. Клинок, конечно, затупится, но что ж поделать. Ради такого не жалко.

Доцарапав лезвием колдовскую надпись, Ива замкнула круг, широкими росчерками нарисовала в центре то ли многолучевую звезду, то ли солнце, и начертала в каждом ее луче еще по символу.

— Так. Это готово, — удовлетворенно кивнула она. — Теперь нужно могильный камень поднять. Он, правда, тяжелый…

— Да какой там тяжелый! Лейви, поди сюда, — обогнув Иву, Торвальд на пробу качнул надгробие. — Высоко поднимать?

— Прости, не поднимать. Опрокинуть, наверное, — поморщилась собственной ошибке Ива. — Мне днище нужно — или как там эта штука у могильных камней называется.

— Опрокинуть так опрокинуть, — пожал плечами Торвальд. С этой задачкой он и без Лейви справится.

Напрягшись, Торвальд уперся ладонями в надгробие, надавил — и камень, тяжело качнувшись, завалился набок.

— Готово! — радостно объявил он, зачем-то заглядывая в оставшуюся вмятину. Во влажной липкой земле тянулись белесые нити то ли плесени, то ли паутины. И завелась же эдакая дрянь в таком вот холоде!

— Замечательно. Давай кровь, — Ива снова протянула руку, и Торвальд уже знакомым движением сунул в ладонь плошку.

— Держи.

И занял законное место за спиной. Помощник колдуна имеет право досмотреть ритуал до конца! Не то чтобы Торвальд слышал когда-нибудь о таком уложении… Но оно обязательно должно быть!

Макнув пальцы в стремительно остывающую кровь, Ива нарисовала на подошве камня какие-то знаки, плеснула немного в темный след, забрызгав красным паутину.

— Все. Ставь на место.

Вот тут надо было запрячь в дело Лейви — но Торвальд, мужественно расправив плечи, ухватился за булдыган сам. Сжав от натуги зубы, он медленно, со свистом выдохнул и водрузил надгробие на место.

— Что дальше?

— Почти все.

Ива тонкой струйкой влила немного крови в центр выцарапанного знака, что-то прошептала и сделала странный жест, от которого воздух наполнился голубоватым светом. Прозрачные искры, как светляки, утекли в землю, растворившись в холодной вязкой черноте.

— Давай тряпку. Расстели на земле и придержи концы.

Прикусив от усердия губу, Торвальд выполнил требуемое. Ива опустилась на колени напротив, отчего их головы оказались так близко, что можно было стукнуться лбами. Ну или поцеловаться — если бы Торвальду взбрело в голову целоваться на кладбище.

— Что ты делаешь? — внимательно наблюдая за ее действиями, решился на вопрос Торвальд.

— Сейчас увидишь, — быстрым движением пальца Ива набросала на ткани цепочку знаков. — Лейви, поди сюда. Стань на краю могилы.

Лейви, кажется, уже утративший боевой задор, замешкался — но под тяжелым взглядом Торвальда послушно занял указанное место. Ива, присев на корточки, стреножила его окровавленной тряпкой и зачерпнула с могилы щепотку земли.

— Вот. Возьми в рот, но не глотай.

Барти хихикнул, и Торвальд с трудом удержался от того, чтобы не отвесить ему подзатыльник. Нашел время, придурок! К счастью, Лейви не уловил второго смысла и послушно насыпал землю в рот.

— М-м-м угум-м-м!

— Просто стой смирно. Мы заканчиваем. Не глотай землю! — еще раз напомнила Ива, выпрямилась и раскинула руки. Она начала что-то говорить на чужом языке, медленном и тягучем, как старый мед, и воздух вокруг нее задрожал, замерцал, наполняясь льдистой сияющей пылью. Этот свет, расползаясь все шире, коснулся Лейви, окутал его, и потек дальше, к могиле. Вспыхнули надписи на тряпке, стылым серебром загорелась многолучевая звезда. Даже изо рта Лейви начало пробиваться бледное холодное сияние — наверное, светилась земля.

Торвальд, завороженно наблюдая за происходящим, вздрогнул, чуть не подпрыгнув на месте. Гребаный Барти хлопнул его по плечу:

— Эй, отойди в сторону, не стой в периметре!

Растерянно опустив взгляд, Торвальд увидел, что голубые искры подбираются к его сапогам, и сделал широченный шаг назад.

— А то что?

— А то в могилу уйдешь вместе с Лейви, — зловеще протянул Барти — и тут же заржал. — Да шучу я, шучу! Просто помехи создаешь, работать сложнее.

— Шутник, мать твою, — скривился Торвальд, но тут же забыл о Барти. Потому что могильный холм пошел мелкой рябью, как озеро от сильного ветра, и начал оседать, словно всасываясь сам в себя. Мелькнули белые комья корней, за ними — черная масляная земля, за ней — рыжая глина, смешанная с мелкими острыми камешками. Словно из-под воды проступили походная котомка Лейви, копье и острога. Все, что Альдис выдала мужу в последний путь.

Ингвар, проводивший ритуал погребения, пытался вразумить бешеную бабу. Ну где это видано — достойного воина, словно крестьянина, в Туманный Хелль снаряжать. Но Альдис осталась непреклонной.

— А что я должна туда положить? — поджала она полные яркие губы. — Золото? Серебро? Десяток рабов? Все, что Лейви принес в мой дом — свой хрен, копье и эту хеллеву острогу. Вот пусть их и забирает. Раз уж он такой великий воин, может добыть богатства в бою. Не получилось на этом свете — может, на том выйдет!

Вздернув острый подбородок, она отошла от могилы. Ингвар, осуждающе покачав седой головой, не стал настаивать — и Лейви похоронили так, как пожелала вдова. Торвальд хотел было бросить в могилу серебряный перстень, но отец остановил его.

Глава 9. О подвигах и драконах

Становиться грязным кроссовком на чистую руку было не то чтобы страшно — неприятно. Виделось в этом что-то глубоко пренебрежительное и, может быть, оскорбительное. Но Торвальда это, кажется, совершенно не задевало. Затянувшуюся паузу он понял по-своему и успокоил:

— Давай, не бойся. Я удержу.

В это обещание Ива поверила сразу. Судя по тому, с какой легкостью Торвальд забросил ее в седло в первый раз, руки у него были железные.

— Нисколько не сомневаюсь, — она выдавила неловкую улыбку и постучала кроссовком о кроссовок в тщетной попытке хотя бы немного очистить подошву. Барти закатил глаза. Торвальд, вытянув сцепленные руки, терпеливо ждал. Ива, решившись, наконец-то уперлась носком в ладони. Все повторилось так же, как в первый раз — короткий толчок, мгновенное, пугающее ощущение собственной невесомости, как будто она вдруг оказалась в зоне пониженной гравитации, — и вот уже Ива сидит в седле.

— Стопу в стремя, упор на пятку, — Торвальд быстрым движением поправил левую ногу Ивы, обошел кобылку и поправил правую. — Молодец. Так и держи.

Ива послушно кивнула, выбирая болтающиеся поводья. Лошадь под ней пришла в движение, закачалась, переступая на месте. Внутренней поверхностью бедер Ива чувствовала, как перекатываются под шкурой твердые тяжелые мышцы — очень, очень странное ощущение, к которому она никак не могла привыкнуть.

— Не бойся, — Торвальд, замешкавшись, поддернул какой-то ремень в сложном лошадином обмундировании и поднял на Иву прозрачные, как зимнее небо, глаза. Солнце, на мгновение выглянув из облаков, вспыхнуло в светлых волосах теплым золотым. Большую, правильно вылепленную ладонь Торвальда опустил совсем рядом с коленом Ивы, и это случайное соседство вдруг показалось совсем не случайным. Но Торвальд сделал шаг в сторону, и магия момента растяла. — Кобылка у тебя глупая, но смирная. Не сбросит, — как ни в чем не бывало продолжил он мысль.

— Я не боюсь, — вздернула подбородок Ива. — Просто… Странно как-то. Использовать живое существо в качестве транспорта.

— Тебе что, мертвое привычнее? — широко распахнул глаза Торвальд.

— Нет, конечно! Мне привычнее… скажем так, повозка, — подобрала более-менее подходящее сравнение Ива.

— Как скажешь. Завтра пришлю тебе возок, — Торвальд, запрыгнув на своего коренастого белого конька, широко улыбнулся. — Маленький возок, весь резной и синей краской покрашенный. Его для Инги сладили лет семь назад, чтобы катался. Но сейчас братец здоровый лось, детский возок ему без надобности, а тебе в самый раз будет.

— О. Я… То есть… Я не… — Ива поняла, что угодила в ловушку, из которой теперь не выбраться. Объяснять, что она имела в виду совсем не такую повозку, было бессмысленно — да и, строго говоря, незаконно. А принимать этот гребаный возок… Еще один подарок, от которого проблем больше, чем пользы.

— Нет, Торвальд, не надо, — пришел на помощь не чуждый гуманизма Барти. — Упряжкой Ива управляет еще хуже, чем ездит верхом.

— Да куда уж… — Торвальд захлопнул рот, смущенно зыркнул на Иву и поморщился. — Я хотел сказать, что… ну…

— Ты хотел сказать, что ее навыки верховой езды ужасают. Понимаю, поддерживаю. Мне тоже больно на это смотреть. Но верхом Ива хоть и паршиво, но ездит. А повозкой не умеет управлять совершенно.

— Но…

— У нас другие повозки. Волшебные, — легко и уверенно соврал Барти. — И сразу предупреждаю — твою переделать не получится.

— Да? — Торвальд вопросительно оглянулся на Иву, и та изо всех сил закивала: «Не получится. Совершенно точно не получится». — Ладно. Как скажете. Но если вы нарисуете свою повозку, наши мастера могли бы…

— Не получится, — категорически отрезал Барти, и Торвальд разочарованно вздохнул. Ива тоже. Очень уж соблазнительной была идея: собрать мехинизированную коляску, поставить на нее движитель — и избавиться наконец-то от этих кошмарных лошадей.

Вполне выполнимая задача, если вдуматься.

Но если безопасники узнают, что Ива разъезжает по Грейфьялю на деревянном мобилере — у них разрыв жопы случится.

А если уж выбирать между безопасниками и лошадью — пускай будет лошадь. Ни один конь так не нагадит, как оскорбленная в лучших чувствах служба безопасности.

Торвальд, судя по всему, заметил ее сомнения, — поэтому придержал коня, склонился к самому уху и прошептал:

— Точно не получится?

— Точно, — вынуждена была подтвердить Ива. И тряхнула головой в тщетной попытке остановить уже заработавшую фантазию. Если взять обычную схему преобразования статической маны в динамическую, добавить к ней ограничитель мощности, контроллер линейности потока и модуль гашения колебаний… Реверс нафиг не нужен, вариатор тоже — все равно местные кузнецы только простейшую передачу собрать смогут, и то не факт. А значит, и динамичность у повозки будет, как у детского трехколесника…

— Эй! О чем задумалась? — Барти смотрел с подозрением, и Ива тут же изобразила лицом клиническую жизнерадостность, категорически несовместимую с интеллектуальной деятельностью.

— Да так, ерунда, — Ива выдернула из потока мыслей первый попавшийся вопрос. — Торвальд, а эти вот прически с выбритыми висками — они что-то значат или просто так, для красоты?

Торвальд окаменел лицом, прикипев взглядом к горизонту, Барти в который раз закатил глаза — и Ива поняла, что выдергивать нужно было другой вопрос.

«Что?» — беззвучно, одними губами спросила она.

«То!» — так же безмолвно ответил он и постучал себя пальцем по лбу.

— Эй, я все вижу, — обернулся к нему Торвальд. Тяжело вздохнул, тряхнул гривой светлых волос — в которых, видимо, заключался какой-то тайный порок, и снова вздохнул. — Ладно, чего там. Зрелый муж, совершивший достойный воина подвиг, получает право носить мужскую косу.

— О, — поморщилась, осознав глубину собственной бестактности Ива. — Я поняла. Извини.

— Нет! Не поняла! — Торвальд, внезапно утратив свое благодушное спокойствие, вдруг развернулся с такой стремительностью, что Ива шарахнулась, едва не вывалившись из седла. Левая нога тут же потеряла стремя, и Ива слепо зашарила в воздухе, тщено пытаясь снова его нащупать. А Торвальд продолжал бушевать. — Я совершал подвиги! Я был в трех страндхегах, я прикончил много врагов и привез в дом много добычи! Когда на нас напал ярл Юхан, я руководил хирдом — и я отбил атаку, удерживая войско Юхана за воротами до тех пор, пока не подошло подкрепление! Я даже на медведя в одиночку ходил — и завалил его, Хелль раздери! Но отец считает, что этого недостаточно!

Глава 10. О материнской заботе

Все-таки великое достоинство человеческого характера — рачительная предусмотрительность. Отец всегда это говорил — но только сегодня Торвальд понял, насколько глубока и мудра эта мысль.

Барти прихватил вино. Узкий высокий сосуд из темно-зеленого, сказочно гладкого стекла, заткнутый странным губчатым деревом, а внутри — вино. Густое, как кровь, и сладкое, как мечта. Такого вина даже на пирах у ярла Кетильфаста на стол не ставили — а уж ярл Кетильфаст знал толк в роскошной выпивке! Торвальд пару раз сопровождал отца в Агербрейк и надолго запомнил богатые, обильно уставленные яствами столы. Чего там только не было! И лебеди в меду, и медвежьи языки, и куропатки, копченные на ольхе и можжевеловых ветках. А самых знатных гостей слуги обносили чашей с вином. Тогда Торвальд впервые попробовал его и поразился утонченному вкусу — терпкому, вяжущему, с легкой приятной сладостью.

Сладость! Ха-ха! Да Кетильфаст понятия не имел, что такое по-настоящему сладкое вино! Тот напиток, который разлил по кубкам Барти, медом растекался по языку, мягко падал в желудок — и вспыхивал там тихим, теплым огнем. От него голова становилась легкой, а ноги, наоборот, тяжелыми.

Торвальд, чтобы не ударить в грязь лицом, приказал принести самого лучшего бьера, а на закуску — все, что найдется пристойного.

— Не вздумай притащить кашу! — яростно зашипел он на ухо рабыне, придерживая ее за плечо. — Мясо неси!

— Так нету мяса, — испуганно захлопала глазами глупая баба. — Кухарка сегодня мясного не готовила. Капуста тушеная есть, пшенка с салом, кровяночка… Свежая, с чесночком!

— В Хелль кровянку! И капусту туда же! Ты что, перед гостями меня опозорить хочешь? Мы в прошлом месяце свинину коптили — неси, что осталось! Рыбу давай, пришлые рыбу любят. Семгу из последнего улова.

— Нельзя семгу! Не готово еще! Не просолилось… Хозяйка ругаться будет!

— Скажи, что я приказал. Для гостей. Пришлые как раз малосольную-то и любят.

— Правда, что ли? Она же почти сырая, — рабыня неодобрительно покачала головой, насупилась, но все-таки кивнула. — Ладно, сейчас распечатаю бочку. Но если хозяйка ругаться начнет…

— Отправляй ко мне. Я все объясню.

Раздав указания, Торвальд вернулся за стол и поднял свой кубок.

— Сегодня мы совершили великое дело. Лейви был достойным мужчиной и храбрым воином. Может, он не заслужил место в Авалле, за столом Отана, но уважение и покой заслужил точно, — Торвальд отсалютовал кубком сначала Иве, потом Барти и сделал большой глоток.

Появилась рабыня, быстрыми движениями разметала по столу тарелки с копчеными ребрышками, ветчиной и беконом. Барти, не чинясь, начал нагребать себе в миску все, до чего мог дотянуться, а Ива, чуть улыбаясь, маленькими глотками цедила вино. В уютном золотом полумраке узкое сухое лицо Ивы смягчилось, обрело задумчивую мягкость — а может, это сказывалось выпитое.

С чего он вообще решил, что Ива не привлекательна? Конечно, она отличается от местных красоток. Что есть, то есть. Но черты лица правильные, глаза большие, яркие, с поволокой, как у коровы. И губы, в общем, ничего так. Если не придираться…

Тряхнув головой, Торвальд подцепил ножом несколько ломтиков прозрачного розового сала, подложил Иве на тарелку и подал лепешку.

— Поешь. Ты много сделала сегодня, нужно восстановить силы.

— Ага. От поселка до кладбища верхом проехала. Вот уж перетрудилась, — пробубнил с набитым ртом Барти, с усилием сделал глоток и заговорил уже внятно. — Я вообще-то тоже сегодня работал! Почему мне никто не предлагает восстановить силы? Что за несправедливость?

— Хорошо, — терпеливо вздохнув, Торвальд спихнул на тарелку Барти остатки сала. — И ты восстанови силы. Все, доволен?

— Нет. Иву ты угощал с улыбкой!

Торвальд, уперев в Барти неподвижный взгляд, растянул в зубастом оскале рот.

— Нет! Не надо, — замахал на него полуобглоданным ребром Барти. — Улыбайся Иве, хрен с тобой. А мне налей бьера. Пусть алкоголь примирит меня с этим гендерно неравноправным миром!

— Бла-бла-бла, — передразнил Торвальд, заглянул в кубок и скорбно поджал губы. — Да, вино кончилось.

— Может, мое допьешь? — подняла свой кубок Ива.

Торвальд протянул руку, но… Это же было удивительное, сладкое — и безумно дорогое вино. Пристало ли принимать от девицы такое угощение, лишая ее возможности допить? Или следовало любезно отказаться?

Наверное, все-таки отказаться. Или ее обидит отказ? Но угощать должен хозяин, а не гость…

Ива вложила ему в пальцы граненую ножку кубка, и только тогда Торвальд сообразил, что застыл каменным изваянием, вытянув руку через стол.

Отлично. Просто замечательно. Молодец, Торвальд.

— Бери. Я все равно столько не выпью, — улыбнулась она, и Торвальд кривовато улыбнулся в ответ.

Ну, в общем, да. Для девицы вино крепковато. Для порядочной и благовоспитанной девицы, во всяком случае. К каковым, несомненно, относилась и пришлая колдунья Ива.

— Благодарю. Пью в честь твоего великого свершения! — Торвальд вскинул руку с кубком — и осушил напиток длинным глотком. Лучше бы, конечно, посмаковать, но завершить нелепую ситуацию хотелось красиво.

Ива хихикнула. Торвальд, охваченный мгновенной тревогой, мысленно пробежавшись по своему короткому тосту, не нашел в нем изъянов и вопросительно поднял бровь.

— Что?

Ива кивком указала на Барти. Величественный и неприступный, он гордо выпрямился, скорбной подковой скривив губы.

— Да что опять?! — грохнул ложку о стол измученный душными оковами вежества Торвальд. — Сейчас что не так?

— Я с нулевой технической поддержкой, на одном пространственном мышлении замкнул улицу. Я давал вам разумные советы и посильно удерживал от глупостей. И я догадался прихватить вино! Кто-нибудь это заметил? Нет. Кто-нибудь оценил? Конечно, нет. Все тосты за Иву, все комплименты Иве. Как ты объяснишь такую несправедливость, друг мой?

«Легко. У тебя сисек нет», — хотел было ответствовать Торвальд, но вовремя сообразил и захлопнул рот. К счастью, появилась рабыня, удерживая на широко разведенных руках два блюда. Судя по их размеру, к распоряжению накормить гостей рыбой прислуга отнеслась со всем тщанием. Ива, тревожно покосившись на рабыню, принялась торопливо раздвигать посуду, освобождая место. Пока Торвальд размышлял, должен ли он помочь гостье, или не стоит опускаться до бабских дел, блюда уже стояли на столе. На одном розовело влажной мякотью мясо, заботливо очищенное от шкуры и костей, на другой были аккуратно разложены молоки, икра и печень.

Глава 11. О несбывшихся надеждах

Туман наконец-то рассеялся, облака расползлись, и солнце, яркое, как золотая подвеска, распахнуло свой огненный глаз. Капли росы на траве вспыхнули радугой, в кроне березы радостно задребезжали птицы, загоготали на птичьем дворе гуси. Погода налаживалось, и это приятное обстоятельство наполняло душу Торвальда предвкушением.

Покрутив в руках ярко-голубую рубаху, Торвальд отбросил ее в сторону и взял другую — коричневую, с мелкой вышивкой по вороту. Может быть. лучше эта? Не такая красивая, зато пятна крови не видны, да и грязь легко отстирается. В пару к коричневой рубашке — штаны, старые, зато плотные и удобные, а к ним — кожаную куртку. Сейчас-то солнышко, но вдруг пойдет дождь? Не хотелось бы вернуться домой мокрым до нитки, а потом месяц сопли утирать. Отодвинув в сторону новенькие, с иголочки сапоги, Торвальд извлек из-под кровати старые, разношенные и обильно пропитанные маслом. Надел, пошевелил стопой, прислушиваясь к ощущениям. Свободноваты, но вроде не слишком. Ранней весной Торвальд ходил в этих сапогах по мокрому тающему снегу, от толстых шерстяных обмоток кожа растянулась и обвисла. Ну ничего, набухнет от влаги и опять подтянется. Наверное. А не подтянется — невелика беда, куропаткам все равно, нарядный их подстрелил охотник или так себе. Хотя перед парнями, конечно, лучше бы в новеньких сапогах показаться, с блестящими оловянными бляшками… Но ведь промокнут, заразы! Точно промокнут. А эти, старые, и не такую слякоть видывали — и выдерживали.

— Торвальд! Торвальд! — Дарри возник в двери так внезапно, что Торвальд выронил из рук сапог.

— Какого Хелля орешь? Что случилось?

— Вас мать зовет, — Дарри, громко шмыгнув носом, отер его рукавом, и Торвальд окончательно убедился: брать нужно старые сапоги. А то будешь потом, как Дарри.

— Зачем? Финна хочет осчастливить меня очередным советом? — Торвальд, достав из кожаного мешочка три тетивы, задумчиво осмотрел их на свет. Эта вроде плотнее, хотя вот эта, кажется, более упругая…

— Не уверен насчет совета, — Дарри, подступив поближе, тревожно оглянулся — словно их могли подслушать враги. — Торвальд, там к госпоже Финне госпожа Катла приехала.

— Катла? — Торвальду никогда не нравилась эта болтливая дура. Но мать почему-то питала к ней искреннее расположение и всячески привечала. С другой стороны… Катла была слишком самодовольна, чтобы завидовать, и слишком глупа, чтобы интриговать. Да и красотой не отличалась. Такую подругу можно хоть каждый день в гости звать без опасения, что муж на нее заглядываться начнет. Может, в этом все дело? — Ну, если Катла, то там разговоров до вечера будет, — Торвальд подергал одну тетиву, послушал, как она звенит, и взял другую. — Скажи матери, что я после охоты зайду к ней.

— Э-э-э… — на лице у Дарри проступило настолько очевидное сочувствие, что Торвальд нахмурился.

— Что? Что случилось?!

— Боюсь, после охоты не получится. Госпожа Финна ждет вас прямо сейчас.

— Сейчас? Я не могу сейчас! Выезжать нужно, меня парни ждут. Я и так уже задержался!

— Госпожа Финна выразилась совершенно понятно. Прямо сейчас, дело не терпит отлагательств. Не знаю, что произошло, но госпожа Катла выглядела заплаканной и удрученной.

— А я тут при чем? Я что, слезы ей вытирать должен?!

Несколько мгновений Торвальд таращился на тетиву в руке, коротко выругался и бросил ее на стол.

— Троллева задница! Ладно. Сейчас иду. Ну, что ты замер? Давай мне сапоги! Да не эти, вон те, старые!

Быстро обмотав ноги суконными портянками, Торвальд обулся и затянул ремешки. Если поторопиться, может, и есть шанс успеть. В крайнем случае догонит парней по дороге. Все равно поедут они не торопясь, а Жемчужный быстрее любой лошади в городе. Да, можно догнать, если постараться. Главное — не тратить время на долгие разговоры.

Ну Хелль тебя раздери! Что матери в голову втемяшилось? Ведь знала же, что он сегодня насчет охоты уговорился, еще вчера знала! Но нет, вынь да положь. Явись, Торвальд, пред светлы очи. И придется явиться! Уж если Финна на чем упрется, то не уступит ни пяди. Хоть злись на нее, хоть обижайся, хоть плачь.

Иногда Торвальд думал, что отец именно поэтому и приблизил мягкую улыбчивую Лекню. Все-таки мужчине нужна женщина, а не серебряная статуя на вершине снежной горы. Будь Финна хоть немного поласковее, поуступчивее, тупоголовая грудастая Лекню так и осталась бы случайным увлечением.

Но нет. Мать из тех, кто сломается, но не согнется. И вот результат. Лекню живет в собственных покоях, а бастард ничем не отличается от законного наследника. Кроме, собственно, права наследования. Эх, мама-мама…

Из комнаты доносились голоса — низкий, певучий Финны, и высокий, с надрывными всхлипываниями, — Катлы.

Остановившись за углом, Торвальд глубоко вдохнул, на мгновение закрыл глаза, смиряя дух, и переступил порог.

Хозяйка и гостья сидели за столом, почти соприкасаясь плечами. Полное, тяжелое лицо Катлы опухло от плача, и красный кончик носа блестел, как сигнальный огонь в ночи. Финна, приобняв подругу одной рукой, второй подкладывала ей в тарелку овечий сыр. Катла, не глядя вниз, на ощупь брала белые рыхлые куски, совала их в рот и мерно, бездумно жевала. По щекам, таким же белым и рыхлым, как сыр, текли медленные слезы. Финна молча кивнула Торвальду на лавку в углу, подняла кувшин и вылила в кубок гостьи остатки бьера.

— Не плачь, милая, мы что-нибудь придумаем. Туви, ты ведь дружишь с этими колдунами? — развернулась она к Торвальду.

— Ну… мы приятельствуем, — осторожно сформулировал наученный горьким опытом Торвальд. — А что?

— То есть как это — приятельствуете? — проигнорировала вопрос Финна. — Ты постоянно этого странного Барти за собой таскаешь! Угощаешь его, развлекаешь, подарки даришь. А девушка — я видела, как она на тебя смотрит. Ты ей нравишься!

— Мы с Барти просто болтаем о том, о сем. Иногда охотимся вместе. Это нельзя назвать дружбой, — Торвальд, убедившись в наихудших подозрениях, уперся, как баран перед чужой овчарней. — А Иву я второй раз в жизни видел.

Глава 12. О неприятных людях и несчастном Торвальде

Гребаное солнце сияло, как раскаленный очаг. От земли валил душный пар, и спина под кожаной курткой немилосердно потела, рубаха липла к мокрому жаркому телу. И дернул же тролль надеть эту долбаную куртку!

А парни сейчас в полях уже… По парочке куропаток, небось, подстрелили… Скоро передохнуть остановятся, закуски из сумок достанут. Кнут, наверное, лепешки медовые возьмет — его мать делает самые вкусные в городе лепешки. У Ранде будет рыба копченая. А Гисли бьер принесет. Его бабка секрет знает, о котором никому не рассказывает — но бьер у нее всегда удивительно крепкий и ароматный. Сядут парни, на полотне еду разложат… Над ухом зазвенел невесть откуда взявшийся накануне зимы гнус, и Торвальд яростно отмахнулся.

— Да провались ты! Хеллево солнце — пригрело, и всякая дрянь повылазила.

Жемчужный, чувствуя настроение всадника, шагал быстро и ровно, изредка нервно подергивая ушами. Торвальд, качнув поводом, выслал коня в рысь, почти сразу же досадливо поморщился и снова перешел на шаг. Не хватало еще задницу о седло бить ради бабских капризов. Гребаный Дагстюр три дня назад спятил — и ничего! Тупоголовая Катла пальцем о палец не ударила, только таращилась на муженька и слезы по круглой роже размазывала. А тут, в день охоты — срывайся, беги, веди колдунов! Ох, ах, Дагстюр рассудок потерял!

Чтобы рассудок потерять, его сначала найти нужно! Сроду у Дагстюра такой роскоши не водилось. А если бы вдруг ложка мозгов и затесалась между ушами — хрен бы он на Катле женился.

Три дня на обезумевшего мужа смотреть и нихера не делать — это ж насколько тупой нужно быть?! Еловый пень и то, небось, умнее.

Подъехав к сторожке, в которой сидел, листая какую-то книгу, чужак, Торвальд придержал Жемчужного, дожидаясь, когда стражник поднимет глаза.

Не дождался.

Вот зараза! Ну слышит ведь, что человек подъехал — и хоть бы разок поглядел!

— День добрый! — самым любезным голосом окликнул стражника Торвальд. Очень хотелось спешиться, пинком распахнуть двери и затолкать мудаку эту долбаную книжку в задницу. Вполне вероятно, Торвальд так и сделает… но не сразу.

Снова выслушивать от отца упреки в необдуманности и поспешности — спасибо, не надо.

Сидя в седле, Торвальд терпеливо ждал — и ждал не зря. Стражник, заложив щепкой страницу, опустил книгу и поглядел в окошко.

— Чего тебе?

— Позови Барти. Или пропусти меня, я сам его найду.

— Еще чего, — фыркнув, стражник мотнул головой совершенно лошадиным движением. — Ваших без специального распоряжения не пускаем. А позвать… позвать можно. Тебе которого Барти?

— Э-э-э-э… — Торвальд моргнул. Мысль о том, что среди пришлых есть несколько Барти, не приходила ему в голову. — Ну, Барти, — растерянно повторил он. — Черненький такой, невысокий. Колдун.

— Тут все черненькие, — стражник смотрел с усталой равнодушной насмешкой. — И большая часть — колдуны. Полное имя знаешь? Кем работает?

— Барти… Бартольв? — предположил Торвальд, уже сам понимая, что, конечно, никакой не Бартольв. — Колдун. Он… Он… — Торвальд напрягся в попытке вспомнить. Что-то такое Ива же говорила, как-то это все называла! — Барти, он… Он… улицу может спрятать, — так и не вспомнив, попытался он объяснить. — Вот так вот поводил руками, и улица вроде бы есть, а найти ее не получается. Как будто пропала совсем. Но не пропала.

— Тополог, что ли? Носатый такой, лицо узкое? Так это Хаанесаалале, наверное. Вечно он в вашу деревню таскается. Сейчас позову, — стражник поднял к лицу тонкую металлическую пластинку, исчерченную странными знаками, потыкал в нее пальцем и заговорил, словно к кому-то обращаясь. — Добрый день. Коммутатор? Позовите младшего тополога, это срочно. Да, я подожду, не проблема. Господин Хаанесаалале? Вас с проходной беспокоят.

Стражник говорил так, словно Барти был прямо тут, и Торвальд даже оглянулся на всякий случай — но нет, дорога оставалась безлюдной. На мгновение мелькнула мысль, что Барти стал невидимкой — колдуны ведь такое умеют. Наверное. Но Жемчужный стоял спокойно, головой не дергал, ушами не шевелил. А стражник продолжал болтать, уставившись в залитую солнцем пустоту:

— Тут какой-то парень из местных приехал, вас хочет видеть. Какой? Ну, такой. Местный. Здоровый, белобрысый, не понимает нихрена. Торвальд? Не знаю. Эй, ты Торвальд? — спросил стражник, дождался подтверждающего кивка и доложил, — Да, он Торвальд. Что? Да. Понял. Понял. Все понял. Сейчас передам.

Опустив волшебную — ну очевидно же волшебную! — пластинку, стражник недовольно поглядел на Торвальда.

— Господин Хаанесаалале сейчас занят. И будет занят часов до семи… ай, да кому я это говорю. До темноты занят будет. Если хочешь что-нибудь попросить, скажи мне, я передам.

Попросить? Попросить, мать твою?! Торвальд Эйнарсон, хирдмен, наследник трона, должен что-то просить у стражника! Скрипнув зубами, Торвальд двинул коня вперед, но опомнился, шумно выдохнул и натянул повод.

— Я. Ничего. Не. Прошу. Я. Хочу. Видеть. Моего. Друга. Барти, — медленно, тяжело проговорил он. Стражник, сообразив, что сболтнул лишку, торопливо попятился от окошка.

— Да чего ты, чего ты! Занят твой Барти, говорю же! Вечером освободится — приедет.

Барти занят. Он не может подъехать, потому что занят. Стражник, конечно, тупица и хам, но в этом он не виноват. Торвальд, скрипнув зубами, усилием воли заставил себя разжать кулаки.

Барти занят. А колдун нужен прямо сейчас. То есть не прямо сейчас, конечно, никуда спятивший Дагстюр не денется… Но мать же мозги ложкой вычерпает. Так. Ладно. Барти занят. Но Барти, мать твою, не единственный колдун на этой шахте!

— А Ива? Ива может подъехать? — спросил Торвальд, сообразил, в чем промашка, и тут же уточнил. — Ива сюда недавно прибыла. Молоденькая, волосы вот так вот острижены, — он помахал рукой у плеча.

— Ива, Ива… — забормотал задумчиво стражник. — Ива, недавно приехала… А! Это же Неванленнале наверное! Ивангелина! Артефактор новый. Сейчас спрошу. Коммутатор? — повторил он заклинание, пробуждающее металлическую табличку. — Элли, прости, но это опять я. Неванленнале сейчас на работе? Да, новенькая, артефактор. Что? Нет? А сделать вызов на домашний можешь? Тут ее местный красавчик требует, — стражник хихикнул, и Торвальд снова представил, как слезает с коня, вышибает двери убогой дощатой будочки и хватает недомерка за глотку. — Да, набери, набери, я подожду, — стражник продолжал болтать, не подозревая, как близок час внезапного расставания с зубами. — Радуйся, парень. Дома твоя Неванленнале, сейчас все узнаем, — он, ухмыльнувшись, подмигнул, и Торвальд не выдержал.

Глава 13. О мужской привлекательности и академическом любопытстве

Было у Торвальда удивительное свойство. Рядом с ним даже верховая езда казалась не такой уж кошмарной. И не потому, что двухметровый атлетичный блондин затмевал проблемы своим исключительным экстерьером. Просто умел Торвальд создавать ощущение непоколебимой безопасной надежности. Вроде бы и не сделал ничего особенного — ну, подсказал, ну, помог. А поди ж ты. Сразу и спина у лошади не такая круглая, и седло не такое скользкое.

Хотя экстерьер, конечно, тоже имеет значение.

Ива скосила глаза, оценивая открывающиеся горизонты. Сегодня Торвальд выглядел не таким празднично-парадным, как в прошлую встречу, и это, как ни странно, усугубляло проблему. В потрепанной кожанке и видавших виды штанах он больше не казался персонажем захватывающего исторического боевичка. Нормальный парень с нормальными, совершенно человеческими эмоциями — раздраженный, озадаченный, заинтригованный. Живой.

— Думаешь, она мужа сдуру заколдовала? — Торвальд, повернувшись, поглядел на Иву с высоты своего — и конского роста.

— Как вариант, — Ива задумалась, перебирая в памяти симптомы одержимости. Конечно, это не ее специализация, но менталистов здесь все равно нет. И не будет. Никто не станет привлекать платного консультанта из-за какого-то спятившего туземца. Даже если он не спятил, а на самом деле одержим. Да безопасников бродящий по городу зомби ничем не смутил! А тут всего лишь голый мужик. В короне.

Кстати.

— Я думала, что ваших правителей называют ярлами.

— Да, ярлами, — удивленно вскинул светлые брови Торвальд. — А что?

— Ярлами. Не королями. И что-то я не припоминаю, чтобы тебя называли принцем.

— Потому что я не принц. Принцы — это туда, на запад, — широко махнул рукой Торвальд.

— Вот и я о том же. У вас ярлы, наследники ярлов, бонды. Так почему же этот парень назвал себя принцем?

— А мне-то откуда знать? — фыркнул Торвальд. — Безумцы всегда говорят ерунду. В этом же смысл безумия!

— Возможно. Но все равно странно… — Ива снова прогнала на мысленных счетах костяшки симптомов. Внезапная сексуальность. Внезапное обжорство. Внезапно прорезавшиеся непомерные амбиции. И ничего сверхъестественного. Ничего, что выходило бы за рамки обычного шизофренического эпизода. Если бы мужик не называл себя принцем.

Почему принц? Почему не ярл? Или, если уж его переклинило на западной традиции титулования, — почему не король?

Нет. Именно принц. Принц Синри. Ива покатала это слово на языке. Что-то было… Что-то такое ведь было… Ассоциация ускользала, неуловимая, как мыло в горячей воде, оставляя после себя смутное тревожное ощущение, что Ива упускает что-то важное. Очень, очень важное.

— Далеко еще ехать? — она задала вопрос легко и небрежно, так, словно интересовалась из чистого любопытства.

— Ну-у-у… — лицо у Торвальда сделалось виноватым и сочувствующим. — Вон туда. Дагстюр же корабел, он около моря живет.

— О, — только и смогла сказать Ива. Серая лента дороги, сбегая с горы, пересекала рощицу, петляла через весь город и только потом упиралась в серое, медленно дышащее море. — Понятно.

— Зато потренируешься! — изобразил неубедительный оптимизм Торвальд. — На город посмотришь. Я тебя по самым красивым улицам проведу. Вон там, на востоке, есть один дом — так он весь узорами расписан. Хельга, хозяйка, каждое лето что-нибудь новое пририсовывает, а старое, полинявшее, подновляет.

— И что же она рисует? — без особого интереса спросила Ива. Просто чтобы не молчать.

— Разное. Цветы, птиц, зверей. На двери у нее корабль под парусами и море. Доски сверху донизу синими волнами изрисованы. Вон туда, левее улица поворачивает — там кузница старого Ньяля. У него железный ворон на коньке крыши стоит. Ньяль его каждую полную луну жиром смазывает, чтобы не ржавел. Ну и у Дагстюра дом приметный. Столбы на крыльце как будто витые, вокруг двери резные наличники, да и сама дверь вся изукрашена. Дагстюр хороший плотник. Был…

Болтая о всякой ерунде, они спустились с горы и въехали в город. Торвальд рассказывал о домах и их обитателях, о ежедневных хлопотах и великих событиях. Причем военный поход с целью разграбить чужой ни в чем не повинный город представлялся Торвальду делом, конечно, полезным, но вполне обыденным. А вот рождение теленка с двумя головами вызывало глубокое и шокированное изумление.

Интересно, существует ли в психологии термин «инверсия восприятия? Ива немного обдумала этот вопрос и пришла к выводу: «Если не существует, его определенно следует ввести».

Когда в конце улицы мелькнул резной конек на доме Дагстюра, Ива с удивлением поняла, что длиннющая дорога от горы до моря закончилась. А Ива даже не успела толком понервничать. Поглощенная разговором, она не обращала внимания на скользкое седло и верткие стремена, не пыталась постигнуть коварные намерения вздорной кобылки. Ива просто сидела и слушала — а кобылка просто шла.

Уж не в этом ли заключалась педагогическая хитрость Торвальда? Заболтать пугливую недотыкомку, как забалтывают капризного ребенка, чтобы скормить ему порцию ненавистной каши.

А может, и не было никакой хитрости. Может, Торвальд просто любитель поболтать.

— Вот сюда поворачивай, — он указал на аккуратную невысокую коновязь. — Не слезай, я сейчас помогу.

Спрыгнув со своего мохнатого конька, Торвальд подошел к Иве и положил руку на шею кобыле.

— Упрись ладонями вот сюда, перенеси вес вперед и перебрасывай ногу. Просто оттолкнись, не бойся. Я тут.

И Ива оттолкнулась. Спокойно и просто. Вперед, нога, центр тяжести, вниз. Не было колебаний, не было острого, как удар, ощущения неизбежного болезненного падения. Даже гребаная вертлявая лошадь стояла, как вкопанная, лениво помахивая хвостом. Кажется, аура спокойной благожелательной силы, окружающая Торвальда, действовала не только на перспективных артефакторов, но и на обычных кобыл.

— Молодец, — одобрил успехи Ивы Торвальд. — Уже намного лучше справляешься. Пошли в дом.

Глава 14. О преимуществах молодости над опытом

Дверь в кладовку была не просто заперта на замок. Кто-то очень усердный и не очень-то умный подпер ее снаружи поленом. Катла, аккуратно отодвинув его, сняла с пояса связку ключей и не глядя подобрала нужный.

— Торвальд, давай-ка вперед. Вдруг Дасти выскочить попробует — перехватишь его на пороге. И смотри мне, без глупостей! Аккуратно держи, не порань!

Боги, да эта женщина еще безумнее, чем ее муж.

— Как получится, так и будет, — холодно бросил Торвальд, выходя вперед. — Если Дагстюр с оружием бросится — я отвечу так, как сочту правильным.

Оглянувшись на Иву, Торвальд убедился, что она стоит именно там, где сказано — сзади и немного сбоку. В том месте, куда Дагстюру даже при самой большой удаче не дотянуться.

— Да откуда у него оружие? Это ж кладовка! Там даже ножа нет! — Катла застыла, не решаясь повернуть ключ. Ее бледное круглое лицо белой луной парило в полумраке комнаты.

— Если нет, значит, и бояться нечего, — пожал плечами Торвальд. — Чего стоишь? Открывай.

Катла, шумно вздохнув, хлюпнула носом, сглотнула — и медленно, нехотя повернула ключ.

Как будто не она бегала плакаться Финне. Как будто не по ее желанию Торвальд топчется сейчас перед дурацкой дверью вместо того, чтобы с парнями куропаток бить.

Дверь тяжело, со скрипом отворилась. Из медленно расширяющейся щели пробились тусклые золотые отстветы, и Торвальд удивленно покосился на Катлу.

— У него что, светильник там есть?

— Конечно. Не могу же я своего мужа в темноте на три дня оставить!

— Светильник. В деревянном доме. У безумца.

— Это мой дом, Торвальд Эйнарсон! — неожиданно оскорбилась Катла. — И мой муж!

— Да уж не мой, — фыркнул Торвальд.

Если сейчас этот псих плеснет в щель маслом, а потом сунет огонек — очень досадно получиться может.

— У твоего мужа только светильник? Больше ты ему ничего не оставляла? — на всякий случай уточнил Торвальд.

— Что еще я могла ему передать?

— Нож. Чтобы мясо удобнее резать было. Топор, чтобы окорока рубить. Копье, чтобы пауков по углам гонять. Откуда я знаю, какие еще замечательные идеи пришли в твою голову.

— Ты меня что, за дуру держишь?!

Торвальд молча закатил глаза. Стоящая за спиной Ива отчетливо хихикнула.

Катла глубоко вдохнула, набирая воздуха в грудь для достойной отповеди, но опомнилась и все-таки отошла в сторону.

Торвальд медленно, осторожно ступил внутрь, напряженный, как натянутая тетива. Он ожидал чего угодно — удара доской, броска кувшином в голову. Обычной слепой атаки, когда всей массой врезаешься в противника, сшибая его с ног, а потом молотишь по голове, как кузнец по наковальне.

Торвальд был готов ко всему. Но ничего не произошло.

Дагстюр, голый и лысый, как самый уродливый в мире младенец, сидел на тяжелой дубовой бочке, удобно опершись на стену. Мерцающий золотой свет растекался по его дряблому телу, поросшему жесткими седыми волосами. Единственной одеждой служила грязная тряпка, завязанная на шее и откинутая назад на манер плаща. Круглую плешивую головенку венчал согнутый металлический обруч, сорванный с одной из бочек.

— О, Торвальд, — Дагстюр оскалил в усмешке неровный частокол гнилых зубов. — Как же я рад тебя видеть! Заходи, мой мальчик! Заходи!

В полумраке кладовки зрачки у Дагстюра расширились, затопив радужку, и глаза казались почти черными.

— Мне здесь так скучно ! Бабы годятся только для одного, и это точно не разговоры, — Дагстюр хихикнул, темнота в его глазах качнулась, словно вино в кубке. — Но мы-то с тобой другое дело. Мы с тобой побеседуем, все обсудим, — Дагстюр снова хихикнул колким незнакомым смешком, облизал пересохшие, потрескавшиеся губы и поправил на голове корону. — Кого это ты прячешь за спиной? Свою подружку? Давай, покажи ее. Позволь дядюшке Дасти посмотреть.

Инстинктивным движением Торвальд отставил руку в сторону, прикрывая Иву от недоброго темного взгляда.

— Да погоди ты! — зашипела она в спину. — Подвинься! Я же не вижу!

Поколебавшись, Торвальд признал обоснованность требования. Они здесь по делу, и сделать это дело, удерживая Иву за спиной, не получится. Медленно, нехотя Торвальд отступил, позволяя девушке выглянуть.

— Ого! — непонятно чему обрадовался Дагстюр. — Да ты, оказывается, ценитель! Чужачка, ну надо же! А я-то думал, папочка такие шалости запрещает. Ну Торвальд, ну шалун! — Дагстюр снова захихикал — словно ножом по тарелке проскребли. — Может, познакомишь меня со своей подружкой?

— Ивангелина Неванленнале, — не дожидаясь реакции Торвальда, представилась Ива. — Могу я узнать ваше имя, уважаемый?

— Конечно! Конечно, милая! Для такой красотки все, что угодно! Я принц Ситри, сын Белета. Я леопард, и я же грифон, я пламя и я любовь. Сердца и мысли людей ведомы мне, я разжигаю страсть в душе и жар в чреслах. Поклонитесь мне, и я дарую вам любовь, раскрою тайные знания и приведу к успеху!

— Ну надо же! Не врет. Погляди на тень, — Ива указала пальцем, и Торвальд перевел взгляд на стену. Там, где должна была чернеть согбенная тень старика, дрожало, мерно покачиваясь, бесформенное темное пятно. В нем, как в клубах дыма, проглядывали то очертания тяжелой, лобастой кошачьей башки, то плотоядный птичий профиль. Мгновение — и птица сменялась человеком, но не пожилым, а молодым, тонким и гибким, но стоило моргнуть, и контуры тени расплывались, стекали талым воском, превращаясь в согбенного старика, а потом снова — в кошку.

— Что это? — внезапно осипшим голосом прошептал Торвальд, нашаривая рукоять кинжала. — Кто это?

Меч! Нужно было брать меч! Думал же, хотел ведь! Но нет — лень возвращаться, и так сойдет, ну что может случиться… А вот что!

Некстати вспомнилась стойка у входа, в которой торчало вполне приличное копьецо. Ведь мог прихватить с собой! Всего-то и нужно было, что руку протянуть. Но нет. Это же просто старый Дагстюр! Смешной бестолковый псих.

Мысли метались в голове Торвальда испуганными птицами, а тело привычно делало свою работу. Клинок из ножен, шаг в сторону, швырнуть Иву за спину, перенести вес на левую ногу — хоть для атаки, хоть для обороны.