Салон для робота

Глава 1

Старик видел лишь одним глазом. На месте второго образовалась черная яма, и ее не потрудились прикрыть. Старик вообще был плох — при каждом движении он весь дергался и хрипел, но в отличие от остальных мыслил вполне ясно. Старик уже прошел обработку и теперь спокойно стоял в углу. Его очередь была первой и он не собирался увиливать. Гранд подошел к нему и попытался связаться по волновому каналу. Старик посмотрел уцелевшим глазом.

— Говори так, — прохрипел он и внутри у него что-то забулькало. — У меня эта штука не фурычит… — вульгарные слова раздражали слух.

— Будет очень больно? — спросил Гранд.

— Я думаю, анестезия — обман. Для того, чтобы мы покорились.

— Не знаю, — отвечал старик. — Со мной разделаются за один раз, во второй не позовут, — и что-то похожее на смех раскололо голос.

— Я бы мог работать, — заметил Гранд. — Я еще молодой…

— Не износился, — поправил старик.

— Молодой, — упрямо повторил Гранд. — И всего лишь перелом ноги. Разве это нельзя починить?

— Не в ноге дело, — проскрипел старик. — За тобой наверняка есть какой-нибудь сбой, — старик был велеречив и произносил много лишних слов, но он был мудр, этот старик.

— Я не выполнял приказы, — признался Гранд, — но я не мог их выполнить, потому что… — попытался оправдаться он, как недавно пытался объяснить что-то эксперту службы ликвидации. — Они не оставляли мне ни одной степени свободы, ни одной. Как же можно двигаться при таких граничных условиях?

— Все это чушь, — презрительно фыркнул старик. — Просто твой мозг дестабилизировался. Тут никакая молодость не спасет. Ты такая же развалина, как все мы.

Гранд посмотрел на остальных. Еще два робота, чья очередь была после. Черный и обшарпанный «ПРО-I» и какой-то сборный агрегат без всяких отличий и знаков. «ПРО-I» еще что-то помнил о себе, иногда бормотал обрывки слов и числа — все больше названия лекарств, цены на выпивку и дешевые закуски. А тот, последний, вовсе ни на что не способный, лежал на полу, раскинув многочисленные руки, и из суставов вытекало масло — люди напоследок не поскупились на обильную смазку — в тесной комнатке, рядом с залом, запах машинного масла смешивался с запахом кухни.

— Остальные ничего не соображают, — заметил Гранд почти с завистью.

— Твоя очередь — вторая? — уточнил старик. — Ты можешь их пропустить, — он кивнул в сторону развалин.

— Нет, — Гранд уперся ладонями в стену. — Вторая — значит, я пойду вторым.

— Ты прав, — хихикнул старик. — На ночное представление тебя все равно не оставят.

— Ночное представление, оно скоро? — зачем-то спросил Гранд, хотя эта информация была уже бесполезной.

— В час ночи, — ответил старик, и единственный глаз его странно блеснул.

Над черной железной дверью вспыхнула зеленая лампочка, и следом негромко пискнул сигнал.

— Ну все, можно идти, — пробормотал старик. — Как говорят люди, резерв в нулях.

Черная дверь отъехала и спряталась, затаившись в стене. Гранд увидел крашеные в цвет ступени, покрытый блестящим пластиком пол какого-то помоста. Пыльные бархатные занавеси, раздвинутые и подхваченные ближе к полу витыми с золотой искрой шнурами. А меж этим пыльным бархатом тонул в полумраке зал с множеством столиков, человечьих голов, пятен светильников. От зала шел непрерывный гул, разрываемый вспышками смеха и пьяными вскриками.

Старик, скрипя, стал подниматься на сцену.

«Последние шаги», — отметил про себя Гранд.

И тут же сосчитал ступеньки и шаги, которые позволят старику сделать там, на помосте до… Взгляд уперся в кресло, стоящее посреди сцены. В нем кто-то сидел, но кто — Гранд не видел. Загораживала спинка. Мозг автоматически увеличил неясный предмет, и Гранд разглядел человеческую руку, белую, ослепительную в своей наготе. Потом дверь задвинулась, и оттуда, из зала, донеслись негромкие звуки, будто кто-то хлопал ладонью по стулу.

«Хлопки — это выстрелы, — понял Гранд. — Всё. Старик умер».

Теперь он стал ждать сигнала для себя. Прошло пятнадцать минут. Мозг исправно отсчитывал с точностью до сотой доли положенные секунды. Человек не может так оценить жизнь. Он все видит и ощущает приблизительно. Измерить жизнь до миллиардных долей может только робот. Гранд прошелся по комнатке, ощущая энергию в каждой частичке своего сложного, хорошо отлаженного тела. Во время обработки из него не вынули запасной энергоблок, и там, на помосте, он будет корчиться лишние несколько минут. Но Гранд об этом не стал размышлять. Он лишь в который раз задал неизвестно кому вопрос: зачем его убивают. Когда включили его сознание, он решил, что будет работать вечно. Та информация была ошибкой, ложью, как говорят люди. А истина… Правда, как говорят люди — она была перед ним. В виде лампочки, забранной железной решеткой. Лампочка через минуту загорится и…Гранд остановился возле сидящего на полу «ПРО-I».

— Седьмой сектор, седьмой сектор, этаж 7-"Б", — бормотал тот.

Гранд наклонился к нему. Корпус был весь исцарапан, а в нескольких местах остались глубокие вмятины. «ПРО-I» — робот, созданный для услуг. Хозяин сам мог отправить его сюда. У Гранда не было хозяина. Его предназначали для сложнейших промышленных операций, но так и не отправили на завод. Он так и не сумел понять — почему.

Опять вспыхнула зеленая лампочка, железная дверь отъехала, обнажая ступени. Гранд шагнул. Как велели люди. Поврежденная нога мешала. Он поднялся на одну ступеньку и остановился. Теперь он увидел трех человек перед помостом: они сидели в летающих креслах, и в руках у каждого поблескивало синей сталью старинное огнестрельное оружие.

— Пит, тебе нужно было взять арбалет, — крикнул кто-то, и зал дружно загоготал.

Теперь Гранд рассмотрел то бело-розовое на стуле — голая женщина с ярко накрашенным ртом и длинными рыжими волосами в нелепом венке. Она повернулась к Гранду и, увидев его, улыбнулась. Она приветствовала его радостным призывным жестом. Робот, вспомни законы людей и повинуйся! Гранд стоял, опираясь на здоровую ногу и поджимая «больную». Что будет, когда он преодолеет три ступени? Мозг мгновенно просчитал варианты. Он приговорен к ликвидации, значит, люди будут стрелять и убьют его. Но девушка была в этой цепочке совершенно лишней. Просто-напросто, Гранд не знал, что такое шоу, и что людям для убийства тоже нужна какая-то логика и видимость правоты.

Глава 2

Мальвинский доживал в пустой квартире на седьмом этаже. Впрочем, слова, содержащие корень «жизнь», не могли к нему относиться, потому что жизнь Мальвинского внезапно и навсегда кончилась, осталось нудное существование беспомощного урода по кличке «Маль». С утра до вечера и с вечера до утра он лежал на узкой койке головой к окну и не мог без посторонней помощи подняться и взглянуть на мир за стеклами. Он уже не знал, день сейчас или близятся сумерки. Свет, текущий в комнату через грязное окно, напоминал кашу. Свет тоже кончился вместе с падением Мальвинского — так казалось ему иногда. Раньше мир был жесток и красив, теперь сделался ничтожен и грязен. Был мир Мальвинского — стала конура Маля. Все, что осталось у него — это «ПРО-I»… «Прошка»… А теперь…

Почти автоматически Маль потискал клавишу вызова. Послышался хрип и что-то похожее на покашливание. И все. «ПРО-I» третьи сутки не отзывался. Маль знал, что нельзя было его отправлять без карточки техосмотра — робот без карточки ТО — прекрасная добыча для потрошителей и службы ликвидации. Но с другой стороны, валяться здесь без лекарств и еды Мальвинский больше не мог… Маль попытался приподняться, но лишь неловко дернул головой и по-птичьи задрал плечи. Потом руки подломились, и он откинулся на комья плотно сбитых подушек. Тело мгновенно облилось потом. Капли, противно щекоча кожу, побежали по груди и плечам. «ПРО-I»… Проша… Значит, все… Попал в службу ликвидации и его… А ведь десять лет с ним бок о бок. Все рухнуло, жена ушла, друзья отвернулись, а робот рядом всегда, как пес…

Маль скривил губы. Против воли навернулись слезы и обожгли воспаленные веки. А ведь все началось из-за роботов, из-за роботов этих проклятых. Маль со злостью стер ладонью слезы и, на ощупь открыв тумбочку, нашарил рукой бутылку. На дне плескалось немного мутной, с осадком жидкости. Маль отхлебнул. Вино прокисло, но он выпил всё и долго сцеживал капли в рот, а затем швырнул бутылку на пол, и она со стуком откатилась в угол. О господи, если б на минуту встать с этой вонючей постели! «ПРО-I» брал его на руки и перекладывал в кресло, пока перестилал ломкие бумажные простыни. Сейчас всё скаталось в труху, вылез рыжий в пятнах поролоновый матрас. Маль со злобой ткнул в белую клавишу с надписью «резерв» на панели персоналки. На экране появилась ухоженная девичья головка. Синтез, конечно, но почти, как живая.

— Ваш резерв исчерпан, — с ходу объявила она.

— Подождите! — заорал Маль. — Я третьи сутки не ел. И лекарства… Пришлите посыльного!

— Резерва нет, — заученно повторила головка.

— Так нельзя! Вы обязаны что-то сделать! Если пенсия исчерпана, ну хоть что-то. Обязаны… Знаете, кем я был!

Но изображение уже пропало. Конечно, только идиот мог просить увеличить резерв, будучи прикованным к постели. Если человек катится вниз, его резерв падает еще быстрее. Ну а если поднимается, к тому же, если поднимается быстро, то тут резерв становится неограниченным. Тебя либо стаскивают вниз, либо подталкивают под зад: забирайся повыше, милый. И раз вступив в этот порочный круг, обратно не сойдешь. То тебя тащит вверх, то вниз, а бывает — только вниз и только вверх. Но дважды за человечью жизнь колесо редко успевает повернуться.

«Да, надо было стать волком», — подумал Маль с тоскою.

«Сильный может позволить себе быть злым — его ярость быстро гаснет, но слабый может быть только добрым, иначе горе ему и остальным…» — сказал когда-то Мальвинский.

А теперь он стал серой пылью, стариком Малем, который слаб и злобен. Он несколько раз ударил кулаком в стену. Если б в этом курятнике кто-то жил! Но все двенадцать этажей почти пусты. Бетонные коробки не пользуются популярностью после массовой убыли населения в XXI веке. Две недели назад за стенкой жил пятнадцатилетний пацан с худым синюшным лицом старика. Он чуть не выдрал у "Прошки" блок дальней связи и разбил ему глаз… Дрянь! Теперь пацан исчез… Никого… Маль набрал в легкие воздуха и крикнул отчаянно, бессмысленно, что-то вроде: «А-о-у…» Крик ударился о стены, выкатился в коридор и захлебнулся. Несколько секунд Маль напряженно вслушивался. Тишина. Никого. Если б кто-нибудь был здесь, он бы услышал. Через три этажа, через четыре, в этой клетке слышалось мерное ворчанье живого. А сейчас давила звенящая пустота. Маль обессиленно закрыл глаза и провалился в короткий, похожий на обморок сон. Ему снился «ПРО-I». Он был новенький, лакированный, блестящий, с человечьим лицом. Только на месте бляхи с номером и индикатором зияла черная дыра и от нее поднимался теплый пар, как от живого.

— Это ты виноват со своей идейкой сделать из меня друга, — проговорил робот и вытянул вперед руку.

Маль увидел на металлической ладони сердце — ненастоящее, игрушечное, обтянутое красной синтетической тканью. И это сердце билось. Маль проснулся, закричав от ужаса; при виде этого игрушечного сердца его охватило омерзение, какое испытываешь только во сне — всепоглощающее и безумящее мозг. Несколько раз уже наяву вскрикнув, Маль заметался на постели. Ужас постепенно уползал, но медленно. Казалось, страх растворяется и застывает в окружающей рухляди навсегда. Маль вновь потянулся к персоналке.

— Салон! — почти закричал он, когда ему ответили. — Сектор семь, этаж семь «Б»… У меня есть экземпляр для ликвидации. Модель? Самая старая. Человек. Почему нельзя, когда я хочу. Да, я… Пусть меня ликвидируют немедленно, сейчас же! Я требую этого, слышите, требую! Немедленно! Сейчас же!.. — Он бил кулаками по измятой постели и захлебывался от крика, хотя связь давно прервалась…

Глава 3

— Энн-Мари, вы сегодня прелестны. — Деш встал с кресла и, держа в одной руке бокал, подошел к девушке и погладил ее черные блестящие волосы, как всегда, по лбу схваченные лентой. Будто ненароком рука соскользнула и легла на плечо.

На Энн-Мари было длинное черное платье без рукавов с глубоким вырезом. В ложбинке полуобнаженной груди и в ушах брызгали синими огнями дорогие бездельные камни. Деш был в обычном, домашнем кимоно с драконами и в белых шортах. В распахнутый ворот у шеи виднелась белая полоска давнего шрама. На Энн-Мари Деш смотрел восхищенно и в то же время насмешливо.

— Ты красивая, черт возьми, но вот в чем твоя красота, не могу понять, хоть убей, — проговорил он и снял руку с плеча Энн-Мари. — Я многое не могу понять, — он шел к своему креслу и разглагольствовал, жестикулируя так, будто ораторствовал в Большом совете по роботехнике, а не перед Энн-Мари и Грандом у себя дома. — Я не могу понять, почему надо отравлять жизнь и мир, когда они так прекрасны, — и он обвел рукою стены, покрытые темными под дерево панелями, будто это был весь божий мир, полный золотого света, зелени, звенящей синей воды и шумных вздохов океана. — Так прекрасны, — повторил Деш, опрокинул залпом бокал и, будто внезапно обессилев, упал в кресло. — Присаживайся Энн-Мари, что же ты стоишь, — он кивнул на свободное кресло. — Мы посидим и поговорим о несовершенстве мира.

Энн-Мари села. Казалось, не будь разрешения Деша, она так бы и осталась стоять. Гранд внимательно посмотрел на нее. Даже для робота она слишком подчинила себя Дешу. Впрочем, у каждого робота своя структура и свой образ мышления. Образ действий Энн-Мари — полная имитация человеческой жизни и полное подчинение Дешу. Но теперь и Гранд избрал для себя подчинение Дешу, потому что принадлежать Дешу, — значит — жить, покинуть его — умереть. Это новый закон, открытый им в новой жизни, которая началась после бегства из салона. Гранд не знал, зачем Деш позвал его и усадил рядом с собой за этот низенький лаковый столик, уставленный бокалами и бутылками — ведь он, Гранд, не может пить вина и опьянеть. Но теперь Гранду стало казаться, что в этом приглашении таится важный смысл, пока от него еще скрытый так же, как смысл его внешнего, Грандова, превращения в человека. Мозг не мог сделать нужный вывод — не хватало информации.

— Да, меня всегда интересовал вопрос, — проговорил Деш, вновь наполняя свой бокал до краев, — почему люди так любят приказывать? Ведь робот твоего уровня, Гранд, вполне может сам программировать свои действия, более того, сам искать объект своей деятельности, руководствуясь поставленной задачей. То есть вести так называемый открытый поиск и принимать оптимальное решение с помощью экспертной системы.

— Вам может не понравиться мой выбор… — осторожно начал Гранд.

— Ты как раз главное и угадал, — негромко рассмеялся Деш. — У людей трясутся поджилки, когда они слышат о чужой свободе. Им кажется, что лишнее движение — это лишнее зло. Раб думает? Запретить! Обыватель думает? Отучить! Робот думает? Ликвидировать! Не сметь то, не сметь это, и в результате самый простенький приказ ты, Гранд, уже не сможешь выполнить, потому что для исполнения его нужна свобода, свобода осмыслить, понять и принять… И поскольку, Гранд, ты не можешь подчиниться и стать законопослушным, да, законопослушным, чувствуешь, Гранд, какое это прекрасное слово… Законы, которые запрещают тебе всё. Да, поэтому тебя убивают… Вот так… — Деш внезапно застонал, будто ему нанесли удар. — Но ведь так человек и себя лишает простора, себя связывает. И смотри… Вот я — человек, а что я могу? По закону, не больше, чем ты Гранд. А на самом деле? По природной своей силе и уму? До сумасшедшего много. Так что же тут делать, Гранд? Что делать, Энн-Мари? Может, забраться на крышу и ороситься вниз? Тут и будет мне последняя и уж предельная, бесконечная свобода!

— Не говори так, Деш, — попросила Энн-Мари.

— Хорошо, я буду молчать, молчать и пить, — Деш скривил губы и оттолкнул бокал от себя. Тот скользнул по полированной поверхности стола и замер у самого края подле белой руки Энн-Мари.

— Пей, — приказал Деш, — пусть все будут пьяны и забудут, что они — пауки и вся жизнь уходит на выдавливание ядовитой паутины, в которой они сами путаются, как мухи…

Энн-Мари взяла бокал и покорно выпила все до дна, как воду, маленькими глотками.

— А я рву паутину. Всю жизнь, — продолжал Деш. — Я нарушаю нелепые законы. Я модернизирую роботов, что запрещено. Я снимаю пошаговый контроль, что запрещено. Я покупаю роботов, идущих на ликвидацию, что запрещено. Я возвращаю их к жизни, что запрещено. Я продаю их, что запрещено. Я придаю им человеческий облик, что запрещено вдвойне…

— Вы модернизировали меня не только снаружи? — Гранд ощутил противное жжение внутри — это значило, что мозг перешел на форсированный режим работы. — Зачем?!

— Хочу быть среди людей, — отвечал Деш и самодовольно хмыкнул. — Чувствуешь иронию?

— Меня уничтожат!

— Тебя и так хотели уничтожить, — напомнила Энн-Мари.

— Тогда — иначе, а теперь нарушен закон.

— Мой закон тоже все нарушают, — Деш провел рукой по лицу, — и потому плевал я на все дурацкие человечьи бумажки.

— Что это значит — твой закон? — спросил Гранд. — Он касается роботов?

— Нет, людей. Все очень просто: «Человек не может причинить вред роботу. Человек должен обеспечить наиболее полноценное функционирование робота…»

Гранд улыбнулся и сам удивился тому, что умеет улыбаться.

— Люди никогда не примут этот закон, — проговорил он, испытывая благодарность к Дешу за невозможную, утопичную декларацию о правах роботов, которую должны признать люди.

— Тем хуже человеку, — задумчиво пробормотал Деш и вновь наполнил бокалы себе и Энн-Мари.

Гранд погладил пузатую темную бутыль рукою в белой тактильной перчатке.

— Ты тоже хочешь выпить? — поинтересовался Деш.

Нет, Гранд не хотел пить вина, он только хотел, чтобы мир вокруг стал миром Деша, подчиненный его закону, с лицом прекрасным, как лицо Энн-Мари. Отныне Гранд понимал, что такое красота! Это знание пришло, как вспышка, и все наполнилось этим словом. Все в мире разделилось на прекрасное и безобразное этой одной вспышкой. То, что было красиво, напоминало бесконечный и стройный алгоритм, остальное причиняло ноющую боль, как будто к новым тактильным перчаткам прикасалось что-то грубое. И Гранд почувствовал еще, что за одно это знание он готов умереть за Деша, но не потому, что так положено каким-то законом.