Саморазрушение

Саморазрушение

Угнанный микроавтобус мы спрятали в гараже. Когда Лайка увидела его, она скривила лицо, словно надкусила лимон: «И вы на этом убожестве собрались в тур?» Тогда мы и поняли, что это оно самое. И начали подготовку.

Танграм и Буби вытащили все сиденья из автобуса, смастерили перегородку, разделявшую пространство на две комнаты. В дальнюю комнату мы с Манчу приволокли широкий мягкий матрас, сделали для него деревянное основание и назвали всё это чудо спальным местом.

Затем Буби где-то раздобыл мини-бар, Танграм притащил генератор, а я сделал внутри автобуса столешницу с откидной крышкой. Лайка повесила ярко-жёлтые занавески на окна. А перед этим Манчу приварил к окнам решётки, объяснив, что вообще-то «этот хренов дом на колёсах должен выглядеть подобающе для панк-рокеров вроде нас!»

У нас собственная группа. Да, не сильно известная, зато в своих кругах легендарная. Буби очень хотел продавать во время тура оригинальный мерч и взял с собой коробку с дюжиной белых футболок, на которых они с Кирой по трафарету выводили название нашей группы — «Счастливое Насилие».

В день перед началом тура в автобус набилось шестеро человек. Танграм — вокалист и лидер группы — белобрысый парень-перекати-поле в рубашке на голое тело и рваных кедах, из которых выглядывал большой палец. Манчу — бас-гитарист, беспредельщик, весь в татуировках и зелёной бандане, как у Джимми Хендрикса. А на барабанах — торчок Буби — худой, как жердь, весельчак в клетчатой кепке, плавках и шлёпках.

Ещё здесь затесалась Лайка — «типа менеджер» нашей группы — девушка-курилка с крутым нравом и длинными, до самой задницы дредами. И Кира — возлюбленная Танграма, девчонка из богатенькой семьи, вся такая хорошенькая, но явно не соображающая головой, раз сбежала из дома вместе с бандой панков в задрипанном автобусе.

Шестой по счёту — я. Просто чудак, утром страдающий от скуки в офисе отцовской конторы и по вечерам беспечно болтающийся в музыкальном магазине, где и познакомился с Танграмом. С детства меня пытались посадить на седативы, потому что я был «неспокойным» ребёнком. Вечно перечил взрослым, прогуливал школу, ломал всё, что не так стоит, воровал всё, что не так лежит.

А потом познакомился с музыкой. И меня прорвало.

Сидя у себя в комнате, я накидывал черновые тексты песен по методу нарезок старины педика Берроуза. А мелодии к песням придумывал благодаря эффекту гипнагогии — когда в момент погружения в сон резко очухиваешься и начинаешь бешено шевелить мозгами. Только вместо стального шарика, с которым надо засыпать, я брал виброяйцо своей старшей сестры. Оно работало ничуть не хуже.

Как-то однажды на работе, когда я пытался написать припев к очередной песне, за спиной у меня остановилась коллега. Молча смотрела, а потом сказала: «Погоди, ты что, из этих... квадратноголовых музыкантов?». Я свистнул от неожиданности и придумал название для будущего альбома — «Квадроголова».

У Лайки закорючки на лице свело от восторга, когда я представил ей парочку песен с альбома «Квадроголовы». Тогда-то и родилась идея собрать группу.

«Счастливое Насилие» начало свой тур по городам примерно в начале лета. По нашим планам к середине осени мы должны были вернуться домой. Но уже через две недели путешествия вся банда выдохлась. Мы подолгу не спали, мало ели, почти не мылись, так как редко останавливались в отелях. Постоянные споры о том, кто с кем сегодня спит — на нашем спальном месте помещалось максимум три человека — выжимали все силы, и мотивация продолжать тур быстро угасала.

Но оставался и положительный момент — Лайка организовывала для нас реально отличные места для выступлений: рок-н-ролльные бары, открытые сцены на набережных, актовые залы местечковых домов культуры. Всё по высшему разряду. В этом Лайке не было равных. Если раньше я называл её «типа менеджер», то спустя всего пару дней тура в моих глазах она выросла до «суперменеджера» нашей группы.

Только вот группа совсем сдулась.

Танграм порезал себе пальцы струнами и не мог играть, Кира с огромными мешками под глазами каждый день умоляла Танграма вернуться домой, Манчу начал пить, всё больше превращаясь в обезьяну, а вечно весёлый Буби впал в депрессию. Только мы с Лайкой ещё оставались в бодром расположении духа, держась друг за друга.

Я помню то чувство, охватившее меня. Летний день на сиденье автомобиля, и рядом её тонкие загорелые коленки. Длинные дреды, светло-зелёные солнцезащитные очки, она курила сигарету и смотрела на меня, как хозяева смотрят на своих любимых домашних питомцев. Я поцеловал её. Она залезла ко мне на колени, продолжая с нестерпимым желанием обсасывать мои губы. Одной рукой я стягивал с неё джинсовые шортики, другой искал в бардачке машины презервативы.

Через месяц после начала тура мы отыграли самый бездарный концерт в жизни. Танграм с забинтованной рукой постоянно мазал по струнам, обкуренный Буби так меланхолично стучал по барабанам, что казалось, сейчас прямо там, в своём углу, и умрёт. И только Манчу рвал и метал на сцене, танцевал под собственные дикие вопли, а в конце его стошнило на свои кроссовки.

Мы с Кирой и Лайкой с ужасом смотрели на банду из-за кулис. И тогда я понял, что «Счастливое Насилие» достигло пика саморазрушения.

Почему меня не было на сцене? Меня никогда не было на сцене. Я не умел играть ни на одном музыкальном инструменте. Вместе с тем мою голову озаряли самые прекрасные мелодии, и чтобы не потерять их, я ещё в школе выучил нотную грамоту. Знал её как свои пять пальцев и записывал с её помощью рождавшиеся «озарения».

Однако кто-то должен был петь и играть то, что приходило мне в голову. Поэтому мы с Танграмом и собрали в своё время «Счастливое Насилие».

Чего мы ждали? Уж точно не того, к чему пришли.

Следующим вечером Кира с красными от слёз глазами села в автобус и вернулась домой к родителям.

Но перед этим она застала Лайку, курящую сигарету и сидящую голой задницей на лице Танграма. Кира кричала, проклиная бывшего любовника всеми существующими ругательствами. А Танграм так и не смог объяснить, как его язык оказался между ног Лайки.