Каждую пятницу ночью под кроватью раздавался странный шорох. Тимур замирал, крепко смыкая веки, но звуки продолжались, и приходилось звать отца. Мур не знал, верит он ему или нет, но папа каждый раз неизменно заглядывал под кровать, проверял. А там, к слову, хранились сокровища. Например, шкатулка с фантиками, билетами в кино, различные жетончики и колечко с хрусталём, в котором словно замер лунный свет.
Мамино колечко...
Оно и пара фотографий, это единственное, что осталось от неё Муру. Она исчезла, когда ему было три года. И постепенно продолжает исчезать, только теперь из его памяти. А каждую пятницу, в ночь, когда она ушла, у Мура пытаются забрать всё, что продолжает напоминать о ней.
Он не решался его перепрятать или носить на шее, повесив на шнурок. Или хотя бы класть под подушку, пока спит. Боялся, что тогда тот невидимый некто окажется слишком близко... Прятать же своё сокровище в другой комнате, чтобы не слышать возможного похитителя, было нельзя. Ведь тогда Мур может не успеть вовремя и потерять его.
Поэтому приходится терпеть и в этот раз... Главное удержаться и снова не позвать отца. Как-никак, Муру уже семь лет.
Он привычно зажмуривается, и... На этот раз не вздрагивает от очередного позвякивания или скрипа, а слышит тихую песню. Будто до боли знакомый женский голос звучит где-то очень далеко, так, что приходится прислушиваться, а слов всё равно не разобрать.
Мур осторожно приоткрывает один глаз. В карей тёплой радужке тут же тонет капля серебряного света и дробится на мелкие брызги слёз.
Сердце млеет от чего-то неуловимого и родного, что коснулось души и собралось уходить.
И будто бы чья-то тень мелькает у двери. Только вот Мур совсем не пугается. Просто проводит её глазами, а когда тень исчезает в горящим оранжевым светом проёме, под кроватью что-то падает.
И Мур вскакивает, прижимая к груди одеяло, будто щит, не понимая, что именно было сном, а что явью. Но решая подстраховаться, отринув ненужные и мешающие в данный момент мысли о взрослении.
— Па... — и осекается.
Нет, нужно быть смелым.
Он глубоко вдыхает и медленно, как учил отец, выдыхает прохладный воздух.
Комната кажется синей в просачивающемся сквозь занавески свете луны и белых фонарей внизу. Они тихо потрескивают, это хорошо слышно, стоит лишь приоткрыть окно. На улице тишина. Их район хороший, чистый. Оживлённые дороги через два дома от них, машин почти не расслышать.
Компьютерный столик стоит заваленный тетрадями. На полках книги и горшки с ненастоящими растениями. Мур и сам не знает, зачем они ему нужны. Но живые цветы у него всегда вянут. Разве что кактус, смешной и длинный, как палка, живёт на подоконнике вот уже лет пять.
Он в очередной раз обводит комнату внимательным, сосредоточенным взглядом. И решается опуститься на кровать, встав на колени, а там и спустить голову вниз, захватив с тумбочки телефон и включив фонарик.
Под кроватью всё спокойно. Коробочки с сокровищами стоят аккуратно друг на друге.
Мур испытывает облегчение пополам с неким даже разочарованием.
Как вдруг слышит совсем рядом тихий женский голос:
— Мур?..
И сам не успевает понять, как оказывается у двери.
— Папа! — кричит, стремглав сбегая вниз по ступенькам, а вместо шагов своих слышит биение сердца в ушах. — Папа, в комнате кто-то есть.
А что, если и правда есть? Эта мысль вызывает не страх — восторг. Но заставить себя повернуть назад всё равно не хватает сил.
Мур только надеется, что отец не разозлится на него за «эти игры». Быть может даже наоборот. Быть может и переезжать он передумает?
Ведь, если они уедут, а мама захочет вернуться, как она их найдёт?
— Папа, — открывает он дверь в его комнату и, встрёпанный, даже не пытаясь пригладить тёмные волосы, останавливается на пороге в своей полосатой серой пижаме. Рукава у неё слегка ему длинны и их приходится закатывать. На ноге один тапочек, на второй белый, почти спавший с неё носочек.
Забавный и маленький для своего возраста.
— Па, я кого-то слышал наверху. И снова кто-то ходил возле моей кровати. Посмотришь?
Стас сцепляет зубы и несколько мгновений молчит. Ему снился очередной кошмар. Из-за них всё сложнее быть терпеливым с сыном. Обстановка сводит его с ума. Как и бесконечные поиски монстров в детской комнате.
— Тимур, пожалуйста... — начинает он, но тут же себя обрывает и жестом подзывает мальчика к себе. — Сегодня... хочешь сегодня остаться со мной?
Мур расплывается в улыбке и с охотой кивает. А после и забирается на кровать к отцу.
— Хочу! А ты спал, да? — и спрашивает с таким интересом, будто он мог делать здесь сейчас что-то другое.
— Ага, у меня завтра много дел.
Он всматривается в сына и вдруг обнимает его, крепко притиснув к себе.
— Всё будет хорошо.
Мур утыкается носом в его локоть и, успокаиваясь, сонно закрывает глаза. Но внезапно резко приподнимается и хмурится.
— Надо проверить, — с решимостью заявляет он, — на месте ли шкатулка и коробки. Нет, можно не трогать коробки, их я видел. А шкатулку не помню. Идем? — и собирается вынырнуть из-под одеяла.
— Давай проверим завтра, — выдыхает Стас. — Лады?
— Утром проверим? А если не найдём, — однако Мур медлит, отца нужно слушаться.
— Обещаю, что найдём, ты веришь мне? Знаешь, нам, наверное... Наверное, нам просто стоит перестать думать об этом. И тогда оно не будет тебя беспокоить.
Мур снова устраивается рядом и вздыхает.
— Ладно... Пап, а мы точно переедем? Может всё-таки останемся? Мне нравится здесь.
— Нравится, да? Но ты ведь так беспокойно спишь... В новом доме всё будет иначе. И у тебя, быть может, появится няня...
— Я уже взрослый, — ворчит он, начиная ёрзать. — Или ты... не про няню? — и вглядывается отцу в глаза.
— Она хорошая девушка, — шепчет Стас. — А теперь давай спать.
— Она будет моей новой мамой? — спрашивает он вдруг и прикусывает губу от волнения.
Ей кажется странным, что ветер способен заставить толстые и тяжёлые цепи колыхаться и издавать тихий звон. Красиво…
Даже столь мрачные и холодные вещи могут создавать красоту.
Она смотрит вверх, на куполообразный потолок замка, расписанный причудливыми узорами приглушённых, красных, зелёных и серо-чёрных цветов.
На цепях, что спускаются с него, весят железные клетки, и в каждой то птица, которых не увидеть на земле, в мире людей, то живые цветы. Листья-щупальца которых извиваются и пытаются дотянуться до соседних растений. Не для чего-то плохого, разумеется, а чтобы сплестись в объятиях и больше никогда друг друга не отпускать. Пока не появятся у них новые ростки…
Агата и сама себя чувствует в клетке. Пусть в ней и есть широкая мягкая кровать с бардовым балдахином, шкаф с платьями, белые пушистые ковры на полах и окна от пола до потолка, выходящие на запад. Туда, где об скалы разбиваются волны изумрудного океана. Он лишь ночью кажется синим, таким же, как и в мире её любимого…
Она скучает по нему. И по его миру. И по сыну…
Иногда Агата видит его во сне. Знать бы, видит ли её птенчик те же сны и верит ли, что она действительно приходит к нему, или же всё это просто обычные видения?
Её волосы, точно пламя, горят в закатных лучах большого красного солнца, в карих глазах уже давно не блестят слёзы, ресницы белые, словно снег, подрагивают, и веки сонно закрываются…
Что было бы, не увидь её муж в истинном обличие?
Оно не очень отличается от человеческого, просто в волосах виднеются медные мягкие пёрышки, ресницы белеют, как и кожа, а ногти становятся чёрными и крепкими коготками. Слегка меняются, заостряясь, черты лица… Быть может и тоньше она становится. Сама Агата не особо и замечает разницы, воспринимая своё истинное обличие так же привычно для себя, как и людское. Но Стас сразу же разглядел всё и, кажется, испугался, признав в ней…
Как сказать по-человечески?
В общем, нелюдь.
Это определение она знает, и отчасти оно ей подходит, пусть на земле, кажется, и имеет несколько другой смысл. А нечестью Агату не назовёшь. Так ведь?
Она хмурится своим мыслям и отворачивается от закатного огня, позволяя прощальным лучам греть её тонкую спину и гладить волосы, что сползают с кровати до самого пола.
Здесь не принято их стричь.
– И всё же, – в который раз шепчет она, – если бы он не увидел меня в тот вечер…
Пришлось бы ей уйти?
Она знает, что виной всему Маир, из-за него она покинула людской мир. Стас, быть может, принял бы её такой, какая она есть. Не испугался бы. Ведь обмана в их любви не было, она не притворялась другой, вела себя искренне, любила, как умела любить. Просто не говорила, кем является по своей сути.
Но в её родных краях существует поверье, что если попадаешь в мир людей, уйти придётся тогда, когда человек увидит тебя настоящую.
«Быть беде теперь» – эти слова, произнесённые ею в тот раз, оказались последними, что слышал от неё Стас.
Как печально…
Отчего-то именно это жжёт сердце Агаты едва ли не сильнее всего. Она не успела сказать, что любит. Не успела объясниться. Рассказать, что ни за что бы не вернулась домой, где ждёт её жестокий и тёмный «человек», который поклялся взять её в жёны. И что вряд ли, если уйдёт, сможет вернуться на землю. Если только там…
Скрип двери заставляет её крепко зажмуриться и сбивает поток мыслей.
Тяжёлые шаги пока ещё не мужа приближаются, и кровать прогибается под его тяжестью.
Агата делает вид, что спит, даже ресницы прекращают дрожать, словно прихваченные морозом. По коже пробегают мурашки…
От её похитителя веет холодом. Агата соскучилась по теплу…
Смотреть на него не хочется. А не было ни дня, чтобы он не навещал её в этой башне.
Свадьбе их мешает лишь одна малость – обручальное колечко. У таких, как она, кольцо такое может быть лишь одно. И оно, к счастью, осталось в другом мире.
Маир наверное, всё ещё сердится на неё за побег. Но если он клялся взять её в жёны перед её родителями, то она клятв ему не приносила.
Сон и правда принимает её в свои объятия, окутывает, словно обнимает тёплыми крыльями.
Но даже сквозь него Агата чувствует – не муж её остаётся рядом. В этот момент, вроде бы и не жестокий вовсе. И даже не холодный. Но не родной…