Сборник рассказов "Лоскутные небеса"

СЕРАФИМА

«…сердце сынов человеческих исполнено зла, и безумие в сердце их, в жизни их…»
Екклесиаст 9:3 

В ту ночь мне снились птицы в огромной ржавой клетке: голуби самых разных цветов и пород; они кричали, бились о железные прутья, размахивали крыльями, но никак не могли вырваться наружу, как вдруг хрупкие женские руки открыли дверцу и все они враз обрели свободу. Не знаю почему, но во сне я вдруг решил, что эта женщина, которую я не вижу, но каким-то волшебным образом чувствую, выпускает их, чтобы самой стать свободной. Я проснулся со странным ощущением грусти и тревоги, и никак не мог разгадать значения этого сна. Хотя во сны я не верил, но это был будто не сон – видение, послание из неизвестного мне мира.

Когда я впервые увидел Серафиму, мне казалось, что в тот миг я смотрел на всех самых красивых в мире манекенщиц, которые когда-то были молоды и чья красота стала эталоном для целого поколения. В этой пожилой женщине собрались все черты, которые способны были восхитить любого. Она была уникальна до россыпи веснушек, густо усыпавших её бледное лицо, до красивых вздёрнутых уголков губ, до длинных седых волос заплетённых в косу перевязанную каким-то грязным обрывком ткани. Я как фотограф не увидел в ней старости, той подожжённой спички, медленно разъедавшей своим пламенем её белоснежный манускрипт, не испытал отвращения от приближающейся смерти, а просто молчал и любовался её инаковостью. Смотря на неё, я вспомнил свой недавний сон: она мне виделась одной из тех птиц, сидящей на краю жёрдочки, испуганной, потерянной, но готовой в любой момент упорхнуть из этого мира навсегда. Я медленно поднёс к её лицу фотокамеру и сделал тот единственный снимок, который впоследствии принесёт Серафиме освобождение, а мне – любовь. 

Я заурядный фотограф в глянцевом журнале. Мои снимки никогда не украшали Вог или Эль, но в любом случае, всё не так уж и печально: интернет полон моих пусть и не очень выразительных фотосессий, хотя каждым снимком я горжусь, и помню до малейших деталей, как он создавался. Звезд с неба я не хватал. Мне всегда было наплевать, принесёт моя работа больших денег или нет: ощущать себя свободным человеком – не так уж и много для этого надо, а счастье, как известно, за деньги не купишь. Одним словом – на жизнь мне хватало. Причиною тому, почему я брался за любую подвернувшуюся мне работу, было скорее мое любопытство: меня всегда привлекали интересные личности и мне хотелось запечатлеть их эмоции, стать своего рода летописцем человеческих жизней, хоть до сих пор мне и не везло с этим.  

В той психушке я оказался не случайно: по настоянию главного редактора журнала, где я числился как внештатный фотограф. Им нужны были снимки психически больных людей, мол, тренд такой: в кино, книгах и даже в журналах мод должны быть нестандартные особенные люди – и я проникся этой идеей. Моя камера взахлёб принялась ловить каждого, кто попадался ей в объектив; даже некоторых сотрудников, которых с лёгкостью можно было принять за пациентов, я наснимал с полплёнки. Когда же я уже было собирался покинуть это всеми забытое место, переполненное удушающей тишиной, периодически разрываемой сигналом тревоги, включающимся, когда кто-то из пациентов нападал на медицинский персонал, как моё внимание привлекла одинокая женщина. Она сидела в столовой возле окна и смотрела вдаль пустым затуманенным лекарствами взглядом: в нём не было никаких воспоминаний, ни боли, ни радости, ни осознания того, кто она и где находится; её окутывала какая-то всепоглощающая пустота, где редкие звуки собственной жизни были столь блеклы и затёрты, что она была не в состоянии их ни ощутить, ни услышать. Обрывисто дрожало от сквозняка старое окно, словно пытаясь пробудить к жизни живущих за ним обитателей, а снаружи него ютились на дереве, нахохлившись от холода и прижимаясь друг к дружке, пытаясь согреться, голуби. 

Я был поражён внешностью этой женщины: точеный профиль, ровный, будто вылепленный из гипса, нос, усыпанная веснушками бледная кожа, и длинная, до самого пояса, тонкая седая коса. Я подошёл к ней ближе (к счастью, в столовой никого не было, чтобы нарушить эту чарующую атмосферу одиночества и созерцания), достал из сумки камеру, и поднёс объектив как можно ближе к её лицу. Не дождавшись от неё ответного взгляда (она, как и многие пациенты этого отделения никак не отреагировала на меня), принялся наводить резкость. Вдруг я представил: если бы все эти птицы в едином порыве рванули в окно, разбили его своими телами и воссоединились со смотрящей на них женщиной, несомненно бы этот эпизод стал венцом карьеры для такого никчемного фотографа, как я. Улыбнувшись, я произвел серию снимков. 

Вернувшись домой, я сразу же принялся проявлять плёнку. На меня глядели безумные лица, искажённые страхами и болезнью. Мне было жалко их, где-то даже противно… и страшно, от того, что когда-то в одно мгновение они утратили возможность жить нормальной жизнью, перестали мечтать, лишились будущего, превратившись в пленников своего безумного мира. От их неухоженного вида веяло безысходностью, серостью и смертью; при одном только взгляде на них в нос мне ударял затхлый запах больничных палат и немытых тел. Но тот единственный снимок, который я больше всего хотел увидеть, был совершенно иным: он не вызывал во мне бурю противоречивых чувств, но приковывал мой взгляд, заставляя бесконечно разгадывать, искать ответы, окунаться в прошлое и… вдохновляться. Эта женщина была до необычности ухоженной и красивой для своего возраста и того места, где она проживала. Сколько ей? Семьдесят? Восемьдесят? Она с лёгкостью смогла бы стать звездой среди возрастных моделей, покорила бы Париж, Милан, Токио… Решив перевести снимок в цифровой формат, я дорисовал в фотошопе несущихся на неё голубей, снова его распечатал и развесил сушиться вместе с остальными снимками; после чего завалился спать. 

Во сне я снова увидел эту женщину. Она молча подошла и нежно коснулась моего лица. Я ощутил ее тёплое прикосновение, оно было такое реальное, но на границе моего пробуждения она вдруг исчезла: стая голубей пронеслась между нами. Проснулся я от того, что во всю звенел мобильный телефон. Я не стал отвечать, так как знал, что это из журнала. Рискуя не получить обещанной оплаты за срыв выпуска, я быстро умылся, выпил уже остывший кофе, сгреб снимки со стола и выбежал из дому.