Сбой

Глава 1

Дым. Вечно этот проклятый дым. Он въелся в стены полуразрушенного супермаркета «Метро», ставшего на три дня убежищем, въелся в потрепанную куртку Мии, въелся в легкие так, что кашель вырывался хриплым, надсадным лаем даже во сне. Не костерный дымок, согревающий и пахнущий древесиной, а тяжелый, маслянистый смрад чего-то сгоревшего давно и непоправимо. Смрад конца прежнего мира.

Мия прижалась спиной к холодной плитке стены, уцелевшей чудом рядом с вывороченным морозильником. Сквозь гигантскую пробоину в крыше, оставленную чем-то очень тяжелым и очень злым, лился тусклый, серый свет утра. Он выхватывал из полумрака знакомые силуэты: Барак, огромный, как медведь, даже в измождении, спал сидя, подперев голову кулаком, его обычная винтовка – больше символ, чем оружие – лежала поперек колен. Рядом, свернувшись калачиком, пристроилась Лена, лет восьми, лицо испачкано сажей, пальцы мертвой хваткой сжимали тряпичную куклу без глаза. Ее мать, Кира, сидела, не смыкая глаз, методично затачивала осколок стекла о бетонный пол, готовя новый «нож». Ее взгляд был пуст и сосредоточен одновременно, устремлен куда-то в прошлое, где не было этого ада.

— Тихо ты, — прошипел Док, худой, нервный человек лет сорока, бывший инженер, чьи знания о «прежнем мире» давно превратились в рудимент, как аппендикс. Он копошился у потрепанного рюкзака, извлекая последние крохи провианта. — Разбудишь Стаю. Опять начнут сканировать.

«Стая». Так они называли роботов-охотников. Не из уважения, а из животного страха. Они и действовали как стая – слаженно, безжалостно, настигая жертву числом и не знающей устали жестокостью железа. Мия взглянула на пробоину в крыше. Где-то там, в сером небе, или на соседних крышах, или просто в эфире, витал их незримый «нюх» – радары, тепловизоры, бог знает что еще.

— Дока? — голос Мии звучал хрипло, она сглотнула комок пыли, застрявший в горле. — Сколько?

Док не сразу ответил, разворачивая тщательно упакованный кусок заплесневевшей тряпки. Внутри лежало три жалких, полупрозрачных ломтика чего-то, что когда-то могло быть вяленым мясом. Крысиным. Две маленькие, сморщенные картофелины. И почти пустая канистра с мутной жидкостью, которую они осмеливались называть водой.

— На всех, — Док махнул рукой в сторону спящих, — хватит на один раз. Если по чуть-чуть. Воды… на глоток.

Мия кивнула, сжав зубы. Чувство пустоты в желудке было привычным, почти родным. Как шрамы на коленях от падений в детстве. Но эта пустота сейчас грозил перерасти в нечто большее. В немоту. В слабость. В смерть.

— Где Марк? И Толик? — спросила она тише, хотя будить было некого. Остальные десять тел, завернутые в тряпье и картон, спали мертвым сном истощения. Десять. Всего десять. Два года назад их было тридцать. Шайка «Барак» была самой крупной в этом секторе. Теперь…

Док потупился, нервно потер ладонью щетину на щеке.

— Не вернулись. Ушли вчера на зорьке. К реке. Думали, может, старые фильтры в заброшенной станции… хоть капли выжать. — Он замолчал, его пальцы сжали крысиное мясо так, что побелели костяшки. — Ни слуху, ни духу. Как Светка с Петькой позавчера. Как…

— Хватит, — резко оборвала его Мия. Говорить об этом было нельзя. Мысли о пропавших, о том, что с ними сделали Стаи, могли парализовать. Заставить сдаться. А сдаваться означало умереть. Или хуже.

Она отползла от стены, подтянула колени к подбородку. Куртка, некогда темно-синяя, а ныне грязно-серая, с вылезшими клоками утеплителя и рваными рукавами, была ее вторым кожей, ее броней от холода и отчасти – от взглядов. Особенно от взглядов новых, тех, кто приходил и уходил, не выдерживая. Под капюшоном, который она натягивала инстинктивно, прятались коротко остриженные, грязные темные волосы и лицо, слишком худое для восемнадцати, с большими, слишком внимательными глазами цвета старой стали. В них жила вековая усталость и что-то еще. Осторожность дикого зверя.

Она наблюдала за спящими. Барак – их якорь, их сила. Нашел ее, четырехлетнюю, плачущую возле развороченной машины, родителей которой она не помнила. Выкормил, выходил. Не отец, но больше, чем вожак. Кира и Лена – хрупкое напоминание о том, что они еще люди, что есть ради чего выживать. Док – мозги, умевший починить почти что угодно и знавший, где искать старые батареи или лекарства с истекшим сроком. Остальные… Солдаты. Выжившие. Тени.

И она. Мия. Сирота в квадрате. Ни мужа, ни брата, ни сестры. Ни прошлого, за которое стоило бы цепляться. Единственный капитал – ноги, быстрые и выносливые, и умение сливаться с руинами, как ящерица с камнем. Она была полезной набегами, разведкой, но всегда чувствовала себя немного в стороне. Не лишней, но… не связанной кровью. Как свободный электрон.

Шорох. Легкий, как падение пылинки. Но Мия замерла. Ее слух, отточенный годами страха, уловил его. Не изнутри. Снаружи. Оттуда, где был когда-то парковка, а ныне – поле битого бетона и острых арматурных клыков.

Она метнула взгляд к Барику. Его глаза уже были открыты. Узкие, налитые кровью щелки, прикованные к пробоине в стене. Он медленно, плавно поднял руку, сжав пальцы в кулак – сигнал «Тревога. Тишина».

Замерли все. Даже дыхание казалось предательски громким. Кира прижала к себе Лену, заслонив ее телом. Док замер с куском тряпки в руке.

Тишина. Густая, липкая, давящая. Потом – еще один шорох. Металлический. Скребущий. Как будто что-то тяжелое, но осторожное, переставляло ногу по гравию.

— Один? — прошептал Док, его лицо посерело.

Барак лишь покачал головой. Не знал. Стая редко ходила поодиночке. Но разведчики, «гончие», могли быть и одни. Быстрые, низкие, с сенсорами вместо глаз. Их задача – найти, пометить, вызвать основную силу.

Мия прижалась к стене ниже. Сердце колотилось где-то в горле, громко, навязчиво. Страх. Старый знакомый. Он всегда был рядом, как тень. Но сейчас он был иным – острым, холодным, парализующим. Они в ловушке. Супермаркет «Метро» был хорошим укрытием, пока его не окружили. Теперь это склеп. Выходы? Главный вход завален плитами после последней бомбежки. Запасной – узкий лаз в подсобке – был под прицелом. Прорваться? Десять изможденных людей против хотя бы одного робота-охотника? Самоубийство.

Глава 2

Боль. Она была первым и самым верным спутником, вернувшимся вместе с ней из железных лап. Боль в вывернутых плечах, где холодные пальцы Громилы впились, оставив синяки, похожие на чернильные кляксы под тонкой тканью куртки. Боль в запястьях, стертых до кровавых ссадин грубой пластмассой пут. Боль в висках, пульсирующая в такт бешеному стуку сердца, отдающаяся глухим эхом в том месте, куда ткнул щуп Скаута – точку входа леденящего страха. Но сильнее физической была другая боль – гнетущее, тошнотворное чувство предательства собственного тела, собственного инстинкта. Она бежала. От подвала, где ее могли разорвать или… хуже. От человека с ледяными глазами и рукой из черного, мертвого полимера. От кровавого света очков-лжецов, выжигающего правду ложью. Но она бежала и к чему-то. К шайке. К Бараку. К Кире и Лене. К единственному подобию дома в этом аду из бетона и ржавчины. И этот бег был пронизан стыдом. Стыдом выжившей, пока другие… пока Костя…

Проход, в который толкнул ее Элиас, оказался не просто лазом, а древней вентиляционной шахтой, похожей на глотку спрута, забитую десятилетиями пыли, обвалившейся штукатуркой и острыми обломками кирпича. Она карабкалась вверх, задыхаясь в спертом, пыльном воздухе, спотыкаясь о выступающие углы металлических ребер, царапая лицо и руки о ржавые заусенцы. Каждый скрежет под ногой, каждый удар локтя о стену казался громом, способным призвать погоню. Каждый звук снизу – отдаленный лязг, приглушенный шаг – заставлял сердце останавливаться, тело вжиматься в ржавые стенки, ожидая синего луча сканера или внезапной хватки металлической руки из темноты. Но позади была только гулкая, давящая тишина. Или ее заглушал собственный страх, громче любого двигателя? Она не слышала ни криков Элиаса, ни грохота борьбы. Только один раз – удаляющийся, приглушенный стеной гул, похожий на рев двигателя Громилы. Они ушли? Он… отпустил их? Или… Мысль оборвалась, не смея оформиться. Он жив?

Имя вспыхнуло в сознании неожиданно и яростно, как ожог от прикосновения к раскаленному металлу. Элиас. Не «палач», не «железяка», а имя. Брошенное ей, как спасательный круг в ледяное море лжи. Его лицо в момент прозрения – маска надменности, рухнувшая, обнажив голый, первобытный ужас и надлом. Его слова, вырванные из глубины потрясенной души: "Я постараюсь… все исправить". Безумие? Отчаяние обреченного? Или… искра чего-то настоящего, человеческого, тлеющая под слоями лжи и металла? Мия тряхнула головой, пытаясь согнать наваждение, как назойливую муху. Один из них. С железной рукой. Палач, командовавший Стаей. Но палач, чьи пальцы – и живые, и мертвые – дрожали, развязывая путы. Палач, чьи глаза, серо-голубые льдины, растаяли от ужаса перед правдой.

Шахта вывела ее не на улицу, а в другой подвал. Более глубокий, сырой, похожий на склеп. Воздух был тяжелым, пропитанным запахом плесени, разложения и… масла? Свет, тусклый и жалкий, пробивался сквозь трещину в потолке, освещая груды битого кирпича, обломки мебели и ржавую лужу посреди пола. Мия подползла к луже, жадно глотая спертый воздух, чувствуя, как дрожь пробирает все тело. Отражение в мутной, покрытой радужной пленкой воде заставило ее вздрогнуть и отпрянуть. Лицо – бледное, землистое, исцарапанное, с синяком под глазом и ссадиной на скуле. Грязь въелась в поры, смешалась с потом и кровью на виске. Короткие, когда-то темные волосы спутались, торчали клочьями, в них застряли крошки штукатурки. Но больше всего пугали глаза. Огромные, неестественно расширенные, темные, как бездонные колодцы, полные немого ужаса, усталости вековой и… чужого отражения. Кто это? Сирота, выросшая на мусорных свалках истории? Или… та самая «заразная»? Помеченная кровавым светом лживых очков? Она сжала кулак, ощущая липкую грязь под ногтями, и швырнула в лужу камень. Отражение разбилось на сотни дрожащих, искаженных осколков, смешав ее черты с грязью и ржавчиной.

Выйти на улицу после подвала было актом невероятного мужества, почти самоубийственным. Каждая тень в руинах казалась замершим Скаутом. Каждый порыв ветра, гоняющий по земле жестяную банку, звучал как скрежет металлической ноги. Каждый гулкий звук обвала где-то вдалеке отдавался в висках предвестником Стаи. Она двигалась как призрак, сливаясь с серым камнем, используя навыки, отточенные годами выживания в аду: прижималась к холодным стенам, замирала, превращаясь в статую при малейшем подозрительном звуке, выбирала путь через самые темные, самые узкие, самые неприметные щели – дренажные канавы, проломы в подвалах, заваленные мусором арки. Знакомая территория – руины их бывшего района – выглядела чуждой, враждебной, пронизанной невидимыми угрозами. Добрались ли они? Успели ли скрыться? Или… Жуткая картина вставала перед глазами: открытое пространство перед пробоиной в стене «Метро», завалы, которые можно было обойти только по открытому месту… и безмолвные фигуры, застывшие в последних позах отчаяния. Или пустота. Страшная пустота, знак того, что Стая накрыла их, пока она, Мия, отвлекала внимание, как глупая птица, машущая крыльями перед змеей.

Мия прижалась к ледяной, шершавой стене полуразрушенного гаража, впиваясь взглядом в темный, зияющий провал в стене супермаркета. Ни движения. Ни звука. Только ветер гулял по пустынным руинам, завывая в рваной арматуре, словно оплакивая мертвый город. Она сглотнула комок, вставший колом в горле. Надо проверить. Быстро. Или сойти с ума.

Рывок. Десять шагов по открытому, беззащитному пространству. Каждый шаг гулко отдавался в собственных ушах, громче любого взрыва. Она влетела в темный провал, прижимаясь к шершавой бетонной стене внутри, затаив дыхание так, что в ушах зазвенело. Глаза, привыкшие к серому уличному свету, медленно адаптировались к густому полумраку заброшенного зала. Запах гари, пыли, крысиного помета… и сладковато-прелый запах старой крови. Не свежей. И… пустота. Ни тел. Ни следов ожесточенной борьбы. Только развороченный морозильник, как мертвое чудовище, следы их недолгой стоянки – остывший пепел импровизированного костра, клочья грязной ткани, служившей постелью, пустая канистра из-под воды. Ничего живого.

Глава 3

Тишина под мостом после леденящего душу объявления из колонки была гулкой, тяжелой, как свинцовая плита, придавившая всех к холодному, сырому полу. Даже капли воды, методично падавшие с ржавых ферм где-то в непроглядной вышине, звучали теперь как удары молота по наковальне судьбы. 07:46. Цифры врезались в сознание Мии огненными клеймами, сливаясь с кровавым призраком света из очков-лжецов и бледным, искаженным маской ужаса лицом Элиаса. Он сделал это. Убил. Верховного Главнокомандующего. Мысль не укладывалась, разрывая привычные шаблоны мира. Человек с кибернетической рукой, который еще вчера командовал Стаей, уничтожил вершину своей же чудовищной пирамиды. Он превратил "исправление" в убийство.

— Несчастный случай, — прошипел Глеб, первый нарушив гнетущее молчание. Его голос был хриплым, пропитанным ядом и… странным, ликующим злорадством. — Ровно в семь сорок шесть! Твой железный принц, Мия? Он и есть тот самый «несчастный случай»? Вышибли мозги своему хозяину?

Все взгляды, как ножи, вонзились в Мию. Взгляд Барика – тяжелый, вопрошающий, полный ответственности за то, что сейчас скажет его шайка. Дока – аналитический, уже просчитывающий политические и практические последствия этого "несчастного случая". Киры – полные животного страха и смутной, опасной надежды. Глеба, Саши, Виталика – недоверчивые, колючие, готовые обвинить. Лена просто жалобно смотрела огромными глазами, не понимая слов, но чувствуя напряжение.

— Он… он сказал, что исправит, — выдохнула Мия, чувствуя, как почва реальности уходит из-под ног. Она не просила убийства. Она хотела лишь спасти своих от немедленной гибели. А теперь на ее совести… что? Смерть тирана? Или начало новой, еще более страшной и кровавой смуты? — Он был в ужасе от правды. Обезумел от осознания лжи. Что он мог сделать с двумя роботами? Против… против всей этой машины? — Он просто… назвал свое имя. Элиас. И ушел. К своим роботам.

— Судя по дымящимся сервисникам на площади, — вступил Док, поправляя очки, его пальцы дрожали, — он (или те, с кем он) могли сделать больше, чем мы думаем. И этот знак. Перечеркнутый круг. Кто-то еще знает правду. Кто-то действует. Совет Стабильности… звучит как группа преемников, рвущихся к власти. Но они объявили режим «Альфа» – высшую степень готовности. Автономное патрулирование… — он помрачнел, его голос стал безрадостным. — Это значит, Стаи будут действовать еще агрессивнее, без сдерживающего фактора человеческого контроля. По примитивному, железному алгоритму: вижу цель – уничтожаю. А под цель… попадает все, что дышит, двигается, имеет тепло. Мы.

— Значит, стало хуже? — спросила Кира, прижимая к себе Лену так, что косточки хрустнули. — Вместо охотников с собаками – стаи бешеных волков, которых некому удержать?

— Очень вероятно, — Док кивнул, его лицо было пепельным. — Или… пока царит хаос управления. Пока Система не стабилизируется под новым руководством. Это наш единственный шанс. Добраться до Старого Механического. Там, в магнитной слепой зоне, можно переждать первый шок, осмотреться, понять правила новой игры.

Барак молчал, его взгляд был прикован к темному пролету моста, за которым лежал путь на северо-восток, в неизвестность. Его лицо, изборожденное морщинами, шрамами и въевшейся копотью, было непроницаемой маской вождя. Потом он резко вскинул голову, словно приняв решение в тишине собственных мыслей.

— Идем. Немедленно. Пока тишина. Пока Стаи перестраиваются или бесчинствуют в других секторах. Мия, — он глянул на нее, его глаза буравили, — ты в строю? Или еще там, в подвале, с тем… Элиасом? Его имя срывалось с языка Барика с трудом, как что-то чужеродное.

— В строю, — буркнула Мия, стиснув зубы до боли. Стыд и растерянность сменились знакомой, почти успокаивающей яростью. Выживать. Сейчас. Разбираться в мотивах палача-спасителя потом. Если будет "потом".

Они двинулись под сенью гигантского моста, как призраки, сливаясь с тенями и ржавыми конструкциями. Воздух под сводами стал ощутимо холоднее, пропитанным речной сыростью, запахом вековой ржавчины и чего-то затхлого, мертвого. Каждый шаг отдавался многократным, предательским эхом в этом каменном утробе. Мия шла следом за Бараком, ее ноги автоматически обходили груды мусора, ямы в полу, острые обломки. Мысли путались, накладываясь друг на друга: образ Элиаса, его дрожащие живые пальцы и мертвая плавность кибер-руки, развязывающие путы, накладывался на воображаемую картину – как эта же черная рука сжимает горло Лорда Вейла… или нажимает роковую кнопку, запуская цепь "несчастного случая". Почему он назвал мне имя? Чтобы я знала? Чтобы… помнила его, когда он станет мучеником или монстром? Чтобы кто-то знал правду, если его сотрут?

Путь вдоль обмелевшей, грязной реки казался бесконечным и нервным до предела. Они пересекали открытые пространства под опорами мостов короткими, отчаянными рывками, ползком, прижимаясь к холодной земле. Обходили ржавые скелеты старых барж, выброшенные на берег, как мертвые киты. Мия заметила, как Барак все чаще поглядывал на Дока, а тот нервно постукивал пальцем по старому, потрескавшемуся наручному терминалу – бесполезному артефакту «прежнего мира», который он хранил как святыню и иногда использовал как компас и карту, сверяясь с едва живым дисплеем.

— Магнитная аномалия… — бормотал Док, сверяясь с невидимыми картами в голове и мерцающими точками на экране. — Где-то здесь, за этим поворотом… Должен быть вход в старые служебные тоннели метро. Если не завален… Сократит путь на добрых полдня. Шанс.

Они нашли его почти случайно, спускаясь по заросшему колючим кустарником и плющом склону к самой воде. Плотная завеса из лиан скрывала полузаваленный камнями арочный проем в массивной бетонной стене набережной. Темнота внутри казалась абсолютной, живой, дышащей запахом плесени, сырости и чего-то давно умершего.

— Проверяем, — приказал Барак, его голос был тише шелеста листьев. Он и Глеб, как тени, скользнули внутрь, их жалкие фонарики (питаемые последними соками умирающих батареек) выхватывали из непроглядного мрака скользкие влажные стены, обвалившиеся плиты потолка, ржавые рельсы, утопающие в слое грязи. — Пусто. Старо. Пахнет смертью. Но… идет в нужном направлении. Вперед.

Глава 4

Подземелье «Перечеркнутого Круга» замерло, будто воздух внезапно превратился в густой сироп. Даже треск дров в бочке-костре после того единственного, натянутого как тетива слова — «Ты…» — казался оглушительно громким. Оно повисло в ледяном воздухе, неразрешенное и тяжелое. Элиас стоял, чуть опираясь на плечо бойца, его исцарапанное лицо с лиловым синяком под глазом было обрамлено всклокоченными темными волосами. Но не раны приковывали внимание Мии, а его глаза — те самые серо-голубые льдины, полные панического ужаса в подвале, теперь горевшие холодным, сосредоточенным огнем, сфокусированным на ней с такой интенсивностью, что она физически ощутила его тяжесть.

— Элиас, — повторила Мия, заставляя себя стоять прямо и не отводить взгляд, хотя внутри все сжалось в тугой, болезненный узел из страха, стыда и необъяснимого смущения. Он был здесь. Живой. Не призрак из кошмара, а плоть и кровь, пахнущая дымом, потом и… металлом? Легенда для этих людей в темной одежде, и одновременно человек, чья рука — одна живая, одна мертвая — держал ее на грани смерти, чье имя теперь значило надежду и смерть в одном флаконе. Его черная кибернетическая рука, блестевшая в отблесках огня, была сжата в кулак — тот же жест, что и тогда, перед уходом к роботам.

Рен осторожно взяла его за локоть живой руки.
— Элиас, ты ранен. Садись. Расскажи, что случилось, — ее голос звучал мягко, но с неоспоримым авторитетом. Быстрый, оценивающий взгляд, брошенный на Мию и группу Барика, говорил: Позже познакомишься.

Элиас словно очнулся от транса. Его взгляд скользнул с Мии на Рен, потом на окружающих бойцов «Круга», чьи лица светились облегчением и преданностью.
— Позже, — кивнул он, голос вернул ровность, но в нем слышалась усталость до костей. — Коротко: задание выполнено. Но Система уже в движении. «Гончие» высшего уровня на следе. — Он позволил Рен и Корвину подвести его к самому большому костру, к импровизированному сиденью из ящиков, накрытых брезентом. Боец, поддерживавший его, отошел, растворившись в тени.

Мия почувствовала тяжелое дыхание Барика рядом и его руку, легшую ей на плечо — предостережение, поддержка и немой вопрос. Она ответила едва заметным кивком я в порядке, хотя это была ложь. Она стояла в логове сопротивления, среди людей, готовых умереть за человека, который мог бы ее убить, и этот человек смотрел на нее как на призрак из собственного прошлого, не давая покоя.

Рен обвела рукой группу Барика, ее серые глаза были жесткими, но без враждебности.
— Знакомьтесь. Шайка «Барак». Выживали в секторе 7-G. Наш Старик их привел. А это… — она указала на Мию, — та самая девушка. Из подвала.

Все взгляды вновь устремились на Мию, на этот раз с еще большим интересом, почти благоговением — она была живым доказательством их правды, свидетельницей момента прозрения их лидера.

— Мия, — представилась она коротко, чувствуя жар на щеках под этим пристальным вниманием.

Элиас, устроившись на ящиках и сняв мокрый плащ (под ним оказалась темная, практичная одежда, похожая на униформу, но без опознавательных знаков), поднял на нее взгляд. Теперь в его глазах не было шока, только глубокая усталость и та самая нечитаемая сложность.
— Ты… выбралась. Добралась до своих, — это было не вопросом, а утверждением, констатацией факта без радости или сожаления.

— Благодаря тебе, — выдохнула Мия, чувствуя необходимость признать это, даже если признание было горьким. — Ты сдержал слово. Отвлек их. И… «исправил». — Она кивнула в сторону знамени с перечеркнутым кругом. — Хотя я не просила… такого.

Элиас усмехнулся, коротко и беззвучно, звук напоминал скрежет камней.
— Исправление требует жертв. Вейл был архитектором лжи. Сердцем Системы. Его смерть… необходимая мера, — он поморщился, дотронувшись до синяка под глазом. — Хотя и дорого нам обошлась. Двое не вернулись. Попали в засаду «Молчаливых».

— «Молчаливые»? — не удержался Док, его глаза загорелись профессиональным интересом сквозь стекла очков. — Это новые? Не Скауты, не Громилы?

Корвин пояснил, лицо его омрачилось:
— Элит. Тихоходы. Почти невидимы для радаров. Спецназ Системы. Для особо важных целей. Значит, Совет Стабильности уже оперится и выпускает когти.

— Они шли по нашему следу от самого Центра, — добавил Элиас, его кибер-рука непроизвольно сжалась, полимерные суставы скрипнули тихо, но в тишине это прозвучало отчетливо, заставив Мию невольно проследить взглядом за плавным, нечеловеческим движением пальцев. — Чуть не накрыли нас на выезде из сектора. Пришлось уходить через старые дренажные коллекторы. Заболоченные. Воняет. — Он снова поморщился, на этот раз от воспоминания о смраде.

Мия проговорила не думая, привлеченная странной игрой света на черной поверхности:
— Твоя рука… Она… в порядке? Вода…

Все взгляды мгновенно приковались к кибернетической конечности, напряжение в воздухе стало осязаемым. Рен нахмурилась, Корвин сглотнул. Элиас замер, лицо его стало каменным, глаза сузились, став похожими на лезвия.
— Она функционирует, — отрезал он ледяным тоном. — Вода ей не страшна. В отличие от нас. — Он бросил на Мию взгляд, полный предупреждения и… боли? Или ей это лишь показалось?

— Просто… необычно, — пробормотала Мия, чувствуя, как краснеет, осознав, что нарушила негласное табу, тронула больное место.

Глеб шагнул вперед, его грубый голос нарушил хрупкое перемирие, обожженное лицо исказила гримаса недоверия:
— Вот что я не пойму. Ты – из Центра. С железной рукой. Командовал этими тварями! Ты – часть Системы! Почему мы должны тебе верить? Почему они? — Он кивнул на бойцов «Круга». — Может, это ловушка? Может, ты все еще их, и ведешь нас всех под нож?

Тишина стала звенящей. Бойцы «Перечеркнутого Круга» напряглись, руки невольно потянулись к оружию. Барак рыкнул:
— Глеб! Заткнись!

Элиас поднял руку – живую. Жест требовал тишины и внимания. Его лицо было спокойным, но в глазах бушевала буря.
— Справедливый вопрос. Почему? Потому что я увидел. Как и она. Красный Свет. Ложь, на которой построена Система. Ложь, которой меня кормили с детства. Ложь, ради которой я… — он запнулся, челюсть напряглась, — ...ради которой я служил. Слепо. Как и эти роботы. Пока она, — он кивнул на Мию, — не заставила меня посмотреть в зеркало. Увидеть ложь на себе. Увидеть… что я тоже «заразный». По их меркам. Как и вы все. Как и каждый, кто дышит и думает самостоятельно.

Глава 5

Тьма в тоннеле «Омега» была не просто отсутствием света. Она была живой, вязкой, осязаемой субстанцией. Она обволакивала, цеплялась за кожу ледяной сыростью, давила на виски, заставляя дышать чаще, поверхностнее, ловя ртом спертый, пахнущий ржавчиной и вековой плесенью воздух. Каждый шаг отдавался гулким, многократным эхом, сливаясь со скрипом сапог по щебню, с хриплым дыханием десятков людей, со сдавленными стонами раненого Корвина, которого несли на брезентовых носилках двое крепких парней из «Круга». Над всем этим висело мерзкое, неумолимое кап… кап… кап… – ледяные капли, падающие с невидимых сводов где-то высоко в черной пустоте. Фонари выхватывали лишь жалкие островки реальности: скользкие, покрытые инеем и странным белесым налетом стены; ржавые рельсы, местами перекошенные или вовсе исчезающие под завалами; спину впереди идущего, сгорбленную под тяжестью рюкзака или ящика.

Мия шла, почти не чувствуя ног. Автоматизм выживания. Правая рука онемела от тяжести угла ящика с хрупкой электроникой, который она несла вместе с Доком. Старик, державший передний край, кряхтел, его дыхание свистело в пересохшем горле. В ушах стоял неразборчивый гул – смесь всех звуков этого бегства. Но сквозь него пробивались слова, брошенные как приказ, как последняя соломинка: «Не отставай».

Его спина. Она мелькала впереди, в пятне света от мощного фонаря Рен. Он шел рядом с ней, чуть опережая группу, задавая темп. Его правая рука – живая, человеческая – то сжималась в бессильном кулаке, то нервно постукивала костяшками пальцев по бедру, по прикладу странного пистолета на поясе. Левую – ту, что была из черного, тускло блестевшего в отблесках света полимера – он держал согнутой в локте, прижатой к груди, словно оберегая от невидимых ударов или просто от взглядов. Мия ловила себя на том, что ее взгляд постоянно скользит к этой неестественной конечности, выискивая малейший намек на сбой, на тот «глюк», что чуть не свалил его в убежище. Воспоминание было острым, как нож: его спотыкание, мгновенная потеря равновесия, гримаса чистой боли и ярости, промелькнувшая на изможденном лице, прежде чем маска контроля снова застыла. Напоминание, – эхом звучали его слова у костра в подземелье «Круга». Чужое. Но неотъемлемая часть его теперь. Как этот всепроникающий страх – часть каждого из них, кто бежал в этой кромешной тьме.

— Дальше… шире… — донесся сдавленный, прерывистый голос одного из разведчиков «Круга», посланных вперед. Голос шел из непроглядной черноты впереди. — Будто зал… или платформа большая…

Элиас поднял руку – живую. Резкий, отрывистый жест. Группа замерла как по команде. Даже стоны Корвина на мгновение стихли, подавленные внезапной тишиной. Осталось только вечное, давящее кап-кап-кап и собственное гулкое биение сердца в ушах.
— Рен, свет. Полный спектр, — приказал Элиас. Его голос, низкий и хриплый от усталости и напряжения, резал темноту, как лезвие.
Несколько мощных фонарей щелкнули почти одновременно. Широкие пучки холодного белого света ударили вперед, рассеивая мрак. Они стояли на краю гигантской подземной платформы. Когда-то здесь, должно быть, останавливались грузовые составы или пассажирские поезда. Высокие своды уходили вверх, теряясь в непроглядной вышине. Два ряда ржавых рельсов тянулись вдаль, скрываясь под толстым слоем грязи, щебня и какого-то белесого, пушистого грибка, похожего на плесень, но более плотного. По стенам, покрытым отслаивающейся штукатуркой и колотью, виднелись полустертые граффити «прежнего мира» – кричащие надписи, уродливые рожицы, следы давно забытой жизни. Рядом – стандартные предупреждающие знаки, потускневшие от времени. И среди всего этого – свежие, четкие символы. Перечеркнутые круги. Много. Нарисованные краской, выжженные, нацарапанные. И везде – стрелки. Упрямо, настойчиво указывающие вглубь платформы, к огромному, зияющему черным провалом арочному проему в противоположной стене.

— Вот и ориентиры, — пробормотал Барак, протискиваясь вперед к самому краю платформы. Он щурился, вглядываясь в темноту за аркой. — Значит, путь верный. К «Старому Сердцу».
— Или ловушка, — тут же буркнул Глеб, протискиваясь рядом. Он нервно постукивал ломиком по голенищу сапога. — Кто их знает, что эти ваши круги значат на самом деле? Может, это для «Молчаливых» метка? Чтоб не заблудились, пока нас, как крыс, в угол загоняют?
Рен резко обернулась. Ее серые глаза в резком свете фонаря сверкнули холодным, опасным огнем.
— Заткнись, парень. Или возьмешь фонарь и пойдешь первым проверить? – Ее голос был тихим, но каждое слово било, как молот.
— Может, и пойду! – огрызнулся Глеб, выпятив обожженную щеку. Его голос сорвался на визгливую ноту. – Зато без ваших наворотов и железок, которые глючат в самый неподходящий момент! Когда на тебя эти твари лезут!
Напряжение на платформе сгустилось мгновенно, стало осязаемым, как влажный холод. Все взгляды, как магнитом, притянуло к Элиасу. Он стоял неподвижно, спиной к группе, лицом к черной арке. Его кибернетическая рука висела вдоль тела, неестественно расслабленная, пальцы чуть подрагивали. Потом он медленно, очень медленно повернулся. Свет фонарей выхватил его лицо: бледное под слоем грязи и пота, исцарапанное, с лилово-черным, расползающимся синяком под левым глазом. Но больше всего пугали глаза. Серо-голубые льдины. Они уставились на Глеба с такой концентрацией холодной, безжалостной ярости, что парень невольно отступил на шаг, споткнувшись о рельс.
— Хочешь идти первым? – спросил Элиас. Тихим, ровным голосом, в котором не дрогнул ни один звук. Именно эта неестественная ровность была страшнее крика. – Пожалуйста. Проверишь путь. На мины. На засаду. На все, что там может быть спрятано в темноте. Дерзай. Докажи, что можешь быть полезнее, чем твой язык.
Он сделал короткий, отрывистый жест кибернетической рукой в сторону зловещего арочного проема. Пальцы сжались в кулак плавно, без видимого сбоя, но Мия, стоявшая неподалеку, заметила, как напряглись мышцы его шеи, как резко сжались челюсти. Боль? Сверхконтроль? Или этот чертов глюк снова дает о себе знать?
Глеб замер, сжимая ломик так, что пальцы побелели. Его лицо исказила смесь страха и злобы. Барак тяжело положил свою огромную ладонь ему на плечо, почти придавив к месту.
— Стоять, Глеб, – прорычал он глухо. – Не время и не место дурость мерить. Твоя горячность всех нас в могилу сведет. Элиас, – он повернулся к лидеру «Круга», его собственное лицо было озабоченным, но твердым, – игнорируй. Страх говорит, не разум. Куда дальше-то? И долго еще идти? Люди на пределе. Раненому хуже.
Элиас не сразу отвечал. Его ледяной взгляд все еще буравил Глеба, словно взвешивая его на предмет немедленного уничтожения. Потом медленно перевел на Барика, на сбившуюся в кучу, напуганную и измученную группу, на стонавшего Корвина на носилках.
— Сквозь арку, – произнес он наконец, голос потерял ледяную остроту, стал просто усталым. – Там служебный ход. Выходит к поверхности. Рядом с «Старым Сердцем». Идти… – он сделал паузу, переводя дух, – час. Может, два. Зависит от завалов. И от них. – Он кивнул в сторону арки, подразумевая невидимую угрозу. – Десять минут. Передышка. Раненым – помощь. Воды… по глотку. Тишина. Абсолютная.
Он резко отвернулся и отошел к ближайшей стене платформы, упершись здоровым плечом в холодный, шершавый, покрытый инеем бетон. Рен тут же была рядом, что-то быстро и тихо говоря, протягивая флягу. Он резко, почти грубо отмахнулся. Мия, ставя свой угол ящика на пол, видела, как он закрыл глаза, как его грудная клетка тяжело, прерывисто вздымалась. Глюк. Снова. И сильнее, чем в убежище. Она почувствовала странное сжатие в груди – не страх, не жалость, а что-то неуловимое, связанное с его уязвимостью, которую он так яростно прятал.

Глава 6

Глухой, яростный рев «Хранителя» сверху, бившегося о захлопнувшийся люк, сотрясал воздух в тесном техническом тоннеле. Звук ударов – БУМ!... БУМ!... БУМ!... – сливался с гулким, монотонным гулом невидимых машин, работающих где-то в недрах завода, создавая какофонию подземного ада. Воздух был теплым, неприятно влажным, пропитанным едкими ароматами: старое машинное масло, едкий озон, словно после грозы, сладковатый запах перегретой изоляции и вековая, въевшаяся в бетон пыль. Тусклый, желтоватый свет редких аварийных ламп, вмурованных в стены, дрожал, отбрасывая длинные, пляшущие тени. Он выхватывал лица: бледные, напряженные, покрытые потом и сажей, глаза – широкие от остаточного ужаса или суженные до щелок концентрации. Тишина здесь, под плитой, была обманчивым перемирием, хрупким, как стекло под ударом гарпуна.

Элиас прислонился спиной к холодной, шершавой стене, его дыхание – короткое, прерывистое – выдавало боль. Живая рука, пальцы врезавшиеся в ткань, прижимала окровавленный комок серой материи (ее жалкий бинт) к ране на левом боку. Темное пятно на куртке расползалось, медленно, неумолимо. Его лицо в мерцающем свете было землистым, морщины у рта и вокруг глаз прорезаны резче обычного, капли пота стекали по вискам, смывая полосы копоти. Но глаза… Серо-голубые льдины. В них не было паники, только ледяная, отточенная до бритвенной остроты концентрация. Он методично сканировал группу, оценивая потери, состояние, ресурсы: Рен, ее трое бойцов (один – молодой парень с перевязанной предплечьем – опирался на ствол самодельного автомата, лицо перекошено от боли), Барак, его мощная фигура как скала посреди хаоса, Кира, прижимавшая к себе Лену (девочка зарывшись лицом в материнскую куртку, мелко дрожала), Док, все еще сжимавший как спасательный круг папку с синей надписью «Проект Хранитель: Спецификации и Протоколы», старик, съежившийся на корточках в углу, его бормотание сливалось с гулом, Корвин на брезентовых носилках (бледный как смерть, но челюсть сжата, в глазах – немой вопрос и готовность), и… Мия. Она стояла в полушаге от него, ее дыхание тоже частое, но взгляд не безумный, а острый, как клинок, устремленный на него, на рану, на люк над головой. В ее руке – его импульсный эмиттер, тяжелый, безжизненный пока цилиндр. Их взгляды встретились на мгновение – в его не было упрека, только оценка; в ее – тревога, смущенная благодарность за спасение у колонны и… вопрос. Сколько он продержится?

— Все живы? — Его голос прозвучал хрипло, но громче рева сверху, перекрывая гул. Вопрос был риторическим, командирским. Констатация и призыв к порядку.
Рен, вытирая ладонью пот со лба, оставив грязную полосу, кивнула, ее серые глаза метнулись к его боку.
— Целы. Шок. Глеб, Виталик, Саша… — голос ее дрогнул на секунду, но тут же закалился. — Их следы вели вглубь цеха №3. Когтистые – рядом. Утащили. Или… — Она не договорила. Смысл был ясен. Разобрали.
— Знаю, — Элиас оторвал взгляд от Мии, перевел на Дока. Боль при движении заставила его сморщиться. Он подавил стон. — Док. Что это было? И где мы? Куда ведет тоннель? Говори коротко. Суть.
Док вздрогнул, словно очнувшись от транса, вызванного бумагами. Он лихорадочно раскрыл папку, почти уронив ее, поймал. Луч его фонаря забегал по схемам, плотному тексту.
— «Хранители», — выпалил он. — Автономные охранные системы завода. Не Системы! Старее. Независимые. Энергия – геотермальные скважины под нами. Самообучающиеся. Сверхпрочный корпус – сплавы уровня военных роботов. Стандартное оружие – бесполезно. — Он ткнул пальцем в схему страшного «паука-бульдозера». — Слабость: Оптические сенсоры – массивные, но хрупкие при прямом мощном ударе. И… процессор! Центральный – в энергоблоке, где оно первое напало. Резервный… — Док провел пальцем по схеме тоннеля, тыкнул в точку почти прямо под ними. — …здесь! Прямо под Архивом! В серверном зале, куда ведет этот тоннель! Они его защищают яростнее всего! Он их мозг!
— Значит, цель, — Элиас оттолкнулся от стены, превозмогая спазм в боку. Его кибернетическая рука сжала пистолет, полимер скрипнул под усилием. Лицо стало жестким, как выкованная из стали маска. — Уничтожить резервный процессор. Обесточить мозг – парализовать тело. Рен, авангард – вперед по тоннелю, к серверной. Осторожно. Каждый шаг. Барак, тыл – следи за люком и… — он прислушался, поверх рева «Хранителя» уловив что-то еще. Далекое. Ритмичное. — ...за тылом. Мия, — он повернулся к ней, его взгляд был тяжелым, требовательным. — Со мной. Эмиттор – оружие против них. Держи наготове. Док – рядом со мной. Ты нужен у процессора. Остальные – раненых, женщин, старика – в середине. Быстро! Пока тот сверху не пробил плиту или не нашел другой ход!

Группа пришла в движение, как механизм под грубым, но эффективным толчком. Рен с двумя бойцами (третий, раненый в руку – Марк – остался прикрывать тыл с Бараком) выдвинулась вперед, их фонари выхватывали из полумрака ржавые трубы, капающие вентили, толстый слой пыли и масляной грязи на полу. Тоннель шел под легким уклоном вниз. Гул становился ощутимее, вибрация передавалась через сапоги. Воздух становился еще теплее, влажнее. Мия шла рядом с Элиасом, чувствуя исходящее от него тепло и напряжение каждой мышцы. Она видела, как он старается идти ровно, но каждый шаг левой ногой дается с усилием, как будто рана глубже, чем он показывает. Его кибернетическая рука держала пистолет уверенно, но пальцы живой руки, все еще прижимавшие окровавленную тряпку к боку, слегка дрожали. Он теряет кровь. Или просто адреналин?
— Твоя рука… — начала она тихо, не зная, как спросить о ране прямо.
— Функционирует, — отрезал он, не глядя на нее, всматриваясь в дрожащую тень Рен впереди. — Концентрация. Сейчас важнее процессор. И… — Он вдруг резко остановился, подняв живую руку. — Тишина!
Все замерли. Рев «Хранителя» сверху внезапно стих. Словно его выключили. Гул машин остался, но теперь сквозь него пробивался новый звук. Не сверху. Спереди. Глухое, ритмичное тиканье, как у огромных часов, и шипение пара, вырывающегося под давлением из невидимой трубы. Рен жестом показала: "Вижу дверь". Впереди, метрах в тридцати, тусклый свет выхватывал контуры массивной гермодвери, похожей на вход в бункер. Сталь, толстые засовы, потухшие индикаторы по бокам. Серверная. Логово мозга "Хранителей".

Глава 7

Воздух в серверной сгустился, превратившись в горючую, удушающую смесь озона, перегретой изоляции и острой металлической пыли. Секунду назад он был разорван на части грохотом боя и агонизирующим визгом умирающего процессора, который, казалось, выл от боли, когда его нейронные сети плавились. Теперь его сшивала воедино тишина — густая, тяжелая, как надгробная плита, предвещающая последний, сокрушительный удар. В зияющем, рваном проеме, где только что была гермодверь, их силуэты были вырезаны из тьмы. «Молчаливые». Их матово-черная, поглощающая свет броня делала их похожими не на людей, а на пустоты в самой ткани реальности, антропоморфные черные дыры, всасывающие в себя и свет, и надежду. Узкие визоры их шлемов, лишенные каких-либо эмоций или отражений, были безжизненными и чуждыми, как глаза гигантских насекомых-могильщиков. За ними, в густой темноте тоннеля, воцарилась противоестественная тишина — грозные «Хранители» замерли, превратившись в инертные статуи из металла, их общий мозг был выжжен дотла. Победа, купленная ценой всего, что у них было. И цена эта еще не была выплачена до конца.

— Назад! Все назад! К шахте! — голос Рен, сорванный болью и отчаянием, прорезал оцепенение. Она, прислонившись к холодной серверной стойке, уже целилась из своего автомата в проем, ее раненая нога была вытянута под неестественным, сломанным углом, а лицо стало маской из пота, грязи и несгибаемой воли.

Барак, огромный, как древний бог войны, заслонил собой Киру и Лену, превратив свое тело в живой щит. Его мачете, тускло блестевшее в аварийном свете, покрытое липкой кровью врага, было последним рубежом между его семьей и надвигающейся тьмой. Он не смотрел назад, его взгляд был прикован к черным фигурам, и в этом взгляде не было страха — только тяжелая, вековая усталость и решимость умереть так, как он жил: защищая.

Мия не слышала их. Весь мир, полный огня и криков, внезапно сузился до одной-единственной точки. До бледного, покрытого ледяной испариной лица Элиаса, чья голова безвольно откинулась ей на колени. До его холодеющих пальцев — живых и полимерных, — слабо, почти рефлекторно сжимавших ее запястье. До его последнего, выдохнутого приказа, который прозвучал в ее голове громче любого взрыва: «Живи… Правду… знай…». Он не просто отдал ей свою правду в том сыром подвале — он передал ей эстафету, вложил в ее руки холодный, невыносимый вес своей борьбы, своей вины и своей отчаянной надежды. И теперь он умирал. Здесь. На грязном, усыпанном битым стеклом полу, в сердце завода, который стал их общей ловушкой и, возможно, могилой.

— Нет… — прошептала она, прижимая ладонь к его ране на боку, чувствуя, как липкая, горячая кровь просачивается сквозь ее пальцы, пачкая, клеймя. — Нет! Док! Он… его кровь…

— Шок! Он теряет слишком много! — крикнул Док, отчаянно копаясь в своем потрепанном рюкзаке, ища хоть что-то, способное сотворить невозможное чудо. — Его нужно вытаскивать! Немедленно! Если мы останемся здесь, мы все покойники!

«Молчаливые» двинулись вперед. Не бегом. Медленно, неумолимо, как надвигающаяся ледяная стена, шаг за шагом сокращая дистанцию. Их движения были выверенными, лишенными суеты, полными смертоносной эффективности. Первый из них вскинул винтовку.

— Уводите их! — проревел Барак, и этот рев был не человеческим голосом, а звуком раскалывающегося камня, первобытным кличем вожака. Он сделал шаг им навстречу. Он знал, что его старая винтовка бесполезна против их брони. Но у него было его тело. Его несокрушимая ярость. Его мачете. — Рен! Забирай всех! К лифту! Я их задержу!

— Мы не бросим тебя, Барак! — крикнула Рен, и в ее голосе впервые прозвучали слезы, смешанные с яростью.

— Это приказ! — Барак впервые за все время их знакомства повысил голос на нее, и в этом голосе была вся тяжесть лидера, принимающего последнее, неоспоримое решение. — Я — вожак этой стаи! И я решаю, кто и когда умрет! Уводи детей! Уводи Искру! — Его взгляд на одно лишь мгновение метнулся к Элиасу, потом на Мию. В этом взгляде была вся его жизнь: забота дикого зверя о своем потомстве, горечь потерь и тихое, суровое прощание. — Живите!

Он не ждал ответа. С ревом, от которого задрожали серверные стойки, он бросился вперед, в узкий проем, прямо на ряды черных фигур. Его мачете сверкнуло раз, другой, с оглушительным звоном ударяясь о композитную броню. Он не убивал. Он выигрывал секунды. Бесценные, кровавые секунды.

— Тащите его! — Мия, очнувшись от ледяного ступора, подхватила Элиаса под плечи. Его тело было тяжелым, безвольным, как мешок с костями. Антон, технарь «Круга», молча бросился помогать. Они потащили Элиаса по скользкому полу, мимо умирающих серверов, к темному проему в дальнем конце зала, который указал Док.

— Мама! Барак! — Лена разрыдалась, ее детский крик был тонким, отчаянным и абсолютно беспомощным в этом грохочущем аду.

Кира, с лицом, мокрым от беззвучных слез, схватила дочь за руку и потащила за собой, к спасению, которое ощущалось как самое страшное предательство в ее жизни. Рен, хромая и отстреливаясь короткими, злыми очередями, прикрывала их отход.

Последнее, что увидела Мия, обернувшись, был могучий силуэт Барака, исчезающий под навалом черных фигур. Ни крика, ни стона. Просто тишина. Тишина, которая была громче и страшнее любого взрыва. Тишина, которая навсегда останется в ее ушах.

Они влетели в узкий коридор, ведущий к техническому лифту. Док уже был там, пытаясь сорвать заклинившую панель управления.

— Энергии нет! Совсем! — кричал он, его голос срывался от отчаяния и бессилия. — Ручной привод! Здесь должен быть ручной привод!

Лифт представлял собой ржавую, уродливую клеть, висящую в черной, бездонной шахте, от которой несло холодом, пустотой и запахом вечности. Рядом с ним, на стене, виднелся огромный, покрытый слоем окаменевшей грязи рычаг.

— Все вместе! Навались! — скомандовала Рен, ее лицо было белым от боли и ярости.

Они ухватились за холодный, шершавый металл. Рен, Антон, Кира, даже Мия одной рукой, другой отчаянно поддерживая голову Элиаса. Рванули. Скрип ржавчины, стон протестующего металла, и рычаг поддался, сдвинувшись на один-единственный, мучительный сантиметр. Еще рывок. Еще. Клеть лифта дрогнула и медленно, со скрежетом, от которого сводило зубы, поползла вниз, в спасительную и одновременно пугающую темноту. Вниз, в самые недра завода, в преисподнюю, пахнущую серой, паром и окончательной потерей.