Сделка с реальностью

Картина первая. Дно мира

Желая что-то, обретайте. Обретая, желайте большего. Ибо в этом есть двигатель мира. Ибо в этом есть единственный двигатель человеческого мира.

Ибо в этом есть единственный способ для вас выжить.

Послание Демиурга людям

Так что же такое жизнь? Бег от желания к желанию, ни больше, ни меньше. Первое желание, полученное и отработанное, упавшее у ног, остается ступенькой для второго. Потом и эта вторая покрывается плесенью и мхом, пока глаза вожделенно съедают третью. Так учится человек с детства, ходить, хотеть и получать. С поправкой лишь на опыт и обретенные в процессе жизни для этого технизмы. В этом и состоит единственно верный способ продвижения в стихии жизни – стремление наверх. Для того и нужны ступени. Ведь определенно хочется, и непременно кому-то нужно подняться на вершину. Какую-то там вершину.

Для того, кому не хочется, кто задал вдруг другой, помечу, в контексте известной нам машины жизни, неправильный вопрос, не открыто ничего, в прекрасном человечьем мире. Такому суждено катиться вниз, отбивая задом дробь по ступенькам успешных и досужих, что выбирались в счастливый верх минутой ли, секундой ли, пораньше. Но те, что выбрались, оставят о себе что-то в зале славы. И популярную инструкцию, как прошли свой путь.

Все стремятся вверх, не стремится никто на дно. Дно случается само. Все стремятся вверх, даже, если и не были там ни разу, и не ведают, где это. Стремятся вверх и страшатся низа. Но знают ли на самом деле, что это такое? Где есть низ? Где есть дно?

Человек лежал, лежал на спине, закинув голову, скрестив руки на груди и вытянув ноги. Внезапно, для себя, при всей мерзости ситуации, происходившей с ним, он испытал подъем. Какой-то аристотелевский, сократовский подъем – так он представил для себя. И воодушевился. Он видел вожделенную вершину. Видел где-то там, в заоблачном верху. Вершину, вожделенную и им когда-то. Он даже вспомнил, как был на ней. На краткий миг когда-то зацепился. И цеплялся, и бился и взбивал это пресловутое масло, которое по ведомым законам, но не ясно для чего установленным законам, все равно потом растает, растечется в несъедобную жижу. Но надо же ему было испытать к этому процессу настоящее безразличие.

И сейчас он был на дне. Действительно на дне. Два метра в глубине и прямоугольник просвета из куска неба перед глазами. Края прямоугольника обсыпались, роняли то маленькие, то большие камешки. Куски уже просохшей глины, обсыпались, словно обещая, что в любой момент, как только захотят, могут засыпать яму вовсе. Для них это означало, лишь вернуться на круги своя. Выполнить какой-то свой, часто людям неведомый закон – вернуть на место, испортить то, что было теми сделано. Что для глины мог значить человек? Кто-то сказал, что из нее его слепили? И кто-то считает себя лучше ее? Считает себя хозяином над ней? Пускай считает и дальше, она все равно ждет его, чтобы забрать свое. И это у нее получается.

Не это ли было то самое дно этого мира? Безразличное и холодное дно мира, ниже которого точно уже не опуститься. Все люди, все существа, как бы ни пытаясь вырваться из липких лап силы тяготения, рано или поздно, оказываются здесь.

И в этот момент и появился он. Какой-то странный, немного страшный, он. Пришелец, то ли, или хозяин. Хозяин и повелитель дна?

Человек, лежавший на дне, не удивился даже. Будто появление его было предопределенным. Испугался, безусловно, но не удивился. И, как и подобает ситуации, вскочил. Лежать, как прежде расхотелось. Да, и, как вести себя иначе, при всем опыте, обретенном в жизни, не представлялось. Да и не могло представиться. Все мысли, способные на это вдруг исчезли. Испарились прочь из головы. Ведь и происходило подобное с ним впервые. Он лишь вскочил. Вскочившим так стоять и оставался, на этого пришельца во все глаза таращась.

Фигура в нормальный человеческий рост, черная с кудрями шевелюра, борода, крепкие руки от плеч, да ноги. Ах, да, ноги. Отдельный разговор. Вот тут-то не все так просто было. Они были, безусловно, были, если посмотреть от бедер. Но вот все, что опускалось ниже, от колен, было видимо, как туман, ноги нитевидные и какие-то истощавшие.

«Теперь понятно, отчего их рисовали, как копыта»,- вдруг сама по себе представилась мысль. Представилась, напугала человека, и также улетела другим мыслям вслед, прочь из головы.

Но напротив объемных бедер эти злосчастные ноги, действительно, казались окончанием козьих ножек. Неуверенно державших довольно крепкий верх.

- Так и будешь пялиться на них?

Прозвучавший голос был низким и сильным. В любой другой ситуации мог быть определенным, как приятный. Но теперь? В особенности, когда взгляд коснулся глаз. А с ними тоже не все слава Богу было. Они смотрели, как-то странно. Выглядели так, что ни один из них не попадал в цель точно. Но лицо выражало при этом свою безмерную правоту. Глядя в это лицо, у человека возникло понимание, что не глаза косят у этого пришельца, а неправильно стоит именно он сам. Не там где нужно. И захотелось сдвинуться и отойти, самому поймать на себе фокус хотя бы одного глаза, нацеленного не туда, не на него.

- Вы кто?- не имея уже сил бороться с собственными догадками, да и, преисполнившись желанием сделать хоть что-то, чтоб в обморок не упасть, спросил человек. И хотя вопрос выглядел формальным, как начать иначе он все равно не ведал.

- Прекрасно, говоришь. А я-то забеспокоился уже. Ладно, давай к сути перейдем. Я пришел о сделке тебе напомнить. Возможно, наконец, наш с тобой вопрос закрыть.

- О сделке? Какой сделке? С кем? С вами?

- Нет. Что ты?! Я как ты, такой же, художник бедный. Не со мной. С реальной силой.

- Не понимаю.

- Не прибедняйся. Тем более, что сделку, одну такую, ты совершал однажды. Тебе, похоже, аукнулась она.

- Я? Совершал? Аукнулась? Когда?

Картина вторая. Дыра в реальности и эскапизм

Сбежать или спрятаться от проблемы – это было вполне приемлемым и, как для ребенка, привычным занятием. Но вот такое явление, что для этого сама реальность предоставит условия, даже для маленького Димки это было необычным. Но так, как он и был маленьким, всех законов мира еще не ведал, он этому не противился, а спокойно принял. И потому, по сути, можно сказать, даже не заметил.

Ему только-только пошел пятый год. Число, которое странным образом, довольно часто появлялось в его жизни. Потому и неудивительно, что именно в это время и произошло то, что произошло. Жил он на пятом этаже, в квартире под номером сорок пять, в доме, большой многоэтажки, под числом пятнадцать. И подъездов в нем было пять. В доме этом такой он был не один, маленький и, по определению дворовой элиты, пока еще сопливый. Но его проблема в том и заключалась, что водиться ему хотелось именно с элитой. А так, как умом он не был обделен, ему это довольно часто удавалось. Путем некоторых уловок – когда монтировочные ключи у отца возьмет, чтоб со старшими велосипеды подкрутить, когда свежих булочек, что мама испекла, с кухни стащит, чтоб разговор взрослый поддержать. Его уловки всегда были безобидными, и какими-то мягкими, всем приятными и эстетичными. И старшие Димку не гоняли. Поддерживали рядом, возможно, из-за его надобности по оказии, а может и благодаря этой его врожденной утонченности.

И как все и происходит до одного случая, так и с Димкой все это, и происходило до одного случая.

Он еще не успел окончательно расстаться с праздничным тортом со дня рождения. Тот еще искал свои пути из его организма. И также не успел утратить эйфорию от обретения долгожданных подарков. Так получилось, что именно в этот раз он уже помнил весь спектр проходивших по его душе эмоций. От зарождения желания обладать игрушкой, внедрения ее в умы родителей, и до ее получения утром, в свой день, сразу после того, как исполнил весь ритуал по уходу за собой. В предыдущие дни рождения, тем своим вечером раздумывалось ему, он такого не помнил.

И вот он вышел во двор, вытаскивая на шее новый автомат, который, по авторитетным оценкам, как надо тарахтел и мигал лампочкой на конце ствола, откуда вылетали воображаемые пули, и увидел оживленную копашню своих взрослых друзей. Он подошел ближе и сначала услышал, а потом и увидел машину на радиоуправлении. Достойный предмет для вожделения. Ею обладал Ленька, пацан с коричневыми передними зубами. Таковыми они были от того, что он ел ржавые гвозди – так Димке было родителями истолковано. Может не очень правдиво, но зато эффективно. Как только у Димки появлялось желание цапнуть что-нибудь зубами, у него перед глазами появлялся Ленькин рот, и желание тут же пропадало.

Но у Леньки была эта машина. Она выполняла все его команды, которые тот ей посылал при помощи пульта, и торчавшей из него антенны. И его, Бог знает, отчего сгнившие зубы, уходили на задний план.

На счастье дворового коллектива, Ленька был не жадным пацаном. Он легко передавал возможность управления этим чудо-автомобилем друзьям. Но это было на счастье остальных друзей. Точно не на Димкино.

Потому, как Леонида, а именно так из окна третьего этажа при помощи низкого мужского голоса и было постановлено, позвали домой на обеденный перерыв. Он, недолго думая, отвечая просьбам, оставил свою машину во дворе, на попечение друзей. Но вслед за ним, голоса из окон стали выдергивать и их. Из попечителей машины остался только Серега, самый старший из всех. Но и ему тут же захотелось идти гулять по еще более взрослым делам в соседний двор. И потому Ленькину машину он вручил Димке. И проговорил своим пацанским уже слегка басившим голосом.

- Смотри, не поломай, блин, колымагу эту, и не просри ее где-нибудь. А Ленька через полчаса пришкандыбает. Лады?

Факт передачи ему машины, да еще сдобренный фразой, как Димка для себя оценил, на взрослом диалекте, потому, как ему лично мама так выражаться пока не разрешала, позволил подняться Димкиной самооценке до критичной отметки. Он взял в руки машину и, кивнув, выдал:

- Будь спок.

Серега широко улыбнулся и потрепал малого корифея по голове. Но как только он скрылся из виду, Димку позвали домой и самого. И вот здесь-то, с этого самого момента, и начался отсчет его несчастий. Ничего лучшего он не придумал, как взять машину с собой домой. Это потом, глубоким вечером, он думал, что занести ее домой Леньке, был бы вариант намного лучшим. Но он ему в голову отчего-то не пришел.

А дома его оставили намного дольше, чем мог вынести скудный, но, как выяснилось, воспаленный Ленькин разум. Он не одно яйцо снес, пока не выяснил, что последние руки, в которые его машина попала, были Димкины. А затем снес еще десяток, придумывая несуществующие, но коварные Димкины планы по угону его авто. А что дальше он смог вообразить, было только одному ему известно. Потому с воплями и соплями, да еще с поддержкой бородатого родителя в квартиру под номером сорок пять, позвонил, и явил свои гнилые зубы.

Но хозяин квартиры и отец Дмитрия весь бред не слушал. Примерно на половине довольно жестко оборвал, схватил машину, и отдал ее Ленькиному отцу. Но, как Димке показалось, способом немного странным, не в руки, а словно шапку, отдал, прямо голове.

После этого маленький Димка почувствовал, что на улице для него не все ладно складываться дальше будет. Но не выйти, казалось, тоже было невмоготу. И он, тем же вечером, вышел.

И тем же вечером он узнал, что свист, разрезающий воздух, который он не один раз слыхивал в виданных им фильмах – это не только сильно и круто, это еще и страшно. В особенности, когда он свистит по твою душу. Вот так и произошло. Громкий свист разрезал вечерний воздух. Потом зазвучали вопли и улюканье, совмещавшиеся топаньем и галденьем. Димка даже объяснить не успел, что хотел-то как лучше. Он вовсе не хотел эту чертову машину себе присваивать и дома у себя прятать.

- Чертову?- орал Ленька,- а чего тогда ее в руки брал, если чертова она?

Картина третья. Непрошеные гости

Незваный гость, раз, два, три,

Незваный гость, ты без спроса ко мне зайди,

Незваный гость, для себя беду найди,

Незваный гость, будь готов, как скажу, уйди …

Старинная детская считалка

Дмитрия разбудил громкий стук в дверь. Сначала, сквозь сон он слышал какое-то царапание – очевидно пальцами скребли по кнопке дверного звонка. Но тот пребывал в состоянии предусмотрительного отключения. Этому звуку Дмитрий всегда улыбался даже сквозь сон. Всякие ненужные визитеры уже порядком поднадоели хозяину апартаментов. Хозяину? Да он и сам уже подумывал, надолго ли?

Грохот в дверь продолжался. Дмитрий, не открывая глаз, раздумывал и вспоминал, ожидал ли он хоть кого-нибудь нормального в этот очередной бестолковый день. Определился с тем, что никого не собирался видеть, решил не открывать, ни глаз, ни дверей. Он перевернулся на другой бок и тут же выяснил, что чертовски болела спина, да и руки от нее отставать не хотели, и болью ныли, в особенности правая. Копка накануне особенного здоровья и счастья к жизни не добавила.

И Дмитрий резким движением, уже, невзирая на боль, вскочил. Хотя до этого внезапного броска из постели, он, все также, преисполняясь неги, лениво продолжал копаться в недрах своей памяти. Но внезапно для себя, осознал, что ничего последующего той безумной копке он не помнил. Как и процесс, и способ, при помощи которого в свою студию попал.

И тут же он услышал тишину, стук в дверь прекратился. Но вместо него, на лестничной площадке зазвучали чьи-то голоса. Вслед им раздался звук открываемой двери. И эти голоса плавно перекочевывали в его апартаменты.

- А это что еще за хрень?!

Перескакивая с ноги на ногу, впопыхах набросил на себя штаны. Успел, как раз, чтоб встретить непрошеных гостей на босу ногу, и в наспех натянутых джинсах. Но к подобным уловкам подобных визитеров, возможно, он даже и был готов. Чего еще ожидать от этих нахальных ублюдков.

Тем более, что недавно, как все большей уверенности преисполнялся он, они же, в эту студию и вламывались. Пока он на очередной своей работе пребывал. Но вот только никак не ожидал он встретить в их компании своего последнего собеседника из ямы. Да и ходил тот преспокойно, казалось, на обычных человеческих ногах.

- Да, а вот, собственно, и сам Дмитрий Александрович,- провозгласил тот, встретившись с ним взглядом. Да, взгляд, кстати, в отличие от ног, за это время не поменялся уж никак.

Но собеседник продолжал:

- Он вас, как я и предупреждал, не ожидал. Для Дмитрия Александровича вы непрошеные гости. Извините за правду. Но надо оповещать заранее.

- Мы оповещали и не раз …,- ответил самый толстый и, очевидно, самый главный из них,- да, и мы хотели бы как-то выразить, так сказать, участие и внимание. Студию Дмитрия Александровича кто-то ограбил недавно. Вынесли какие-то картины. Ценностей-то у него и не было никаких. Так нам сказали в полиции. Сложные времена. Мошенники на каждом углу. А вот съехал бы он в другое место, глядишь такого бы и не произошло. Но этот так, к слову.

 Он медленно проходил в студию, то и дело, бросая короткие, но, можно сказать, излишне внимательные взгляды по сторонам. Пока не обогнул очередную стену. Отделявшую от прихожей студию стену, и его взгляд не лег на ее поверхность. Белую, как и все остальные. Но имевшую на себе черные отпечатки рук.

Незваный гость остановился. Замерли за ним и остальные двое.

- Что …, чего это такое?

Но собеседник их, будто и не слышал. Снисходительно он осмотрел их, и, казалось, излишне назидательным, но, в то же самое время, не терпевшим каких бы то ни было препирательств тоном, прохаживаясь по студии, продолжал:

- Вы представляете, в какой вообще крайней точке своего существования находится сейчас человек? А с какой именно точки он ознаменовал этот свой путь? А куда он должен был прийти в конце этого пути? Можно ответить на эти вопросы, достаточно взглянув, чем занят этот человек. Вот вы, к примеру, любезные господа, в данный момент пребываете в попытке отобрать у Дмитрия Александровича его собственность. А почему вам это нужно?

Толстый оторвал взгляд от стены, и сделал, было, попытку что-то сказать, но собеседник ему не позволил. Поднял указательный палец правой руки. Подошел, и внимательно рассмотрел нахального визитера, сначала левым глазом, затем и правым.

- Вот, правильно, потому, как вы пребываете на пути удаления от вашего райского сада.

- Да, что вы ….

- Да, что это я, действительно, вы-то тут причем, надо во всем винить Адама. С того самого момента, как он вдруг узрел, что наг. Вот с этого самого момента, ему вдруг захотелось обрастать одеждой, собственностью какой-то всякой. Ведь с дерева листа ему было мало?! А вы-то что?- снисходительно морщась, усмехнулся собеседник,- вы просто, продолжаете грешить вдруг напавшим на него желанием? Его первородным грехом! Ни больше, и  ни меньше. Вы вполне обычный дублер.

Непрошеные гости замолчали. Переглядывались, но видно было, что пребывали они в каком-то ступоре. В замешательстве. А собеседник, пользуясь этим, продолжал.

- Да, собственно, я хотел до вас донести, что у нас очень плотный график, любезные вы господа. Хотели видеть Дмитрия Александровича, так вот он. Но теперь, прошу, извинить. Вы вольны идти по своим делам грешным.

- Нам он постольку-поскольку, ваш этот Дмитрий Александрович, нам оценить состояние помещения надо,- вдруг вспомнил цель визита один из гостей.

- А вот помещение в отдельности, без Дмитрия Александровича не существует,- проговорил этот странный собеседник, подошел к мольберту и холсту, еще когда-то давно хозяином студии подготовленному, и принялся, выглядывая в окно, делать наброски картины.

- Что значит, не существует без …. На хрен … он нам тут нужен,- завопил вдруг следующий непрошенный гость.

Картина четвертая. Обрамление для картины

Гости вышли, вылетели подобно газетным обрывкам во власти сквозняка. Вылетели озадаченные. А Дмитрий остался со своим собеседником один на один. И тоже, сказать, озадаченный. Но он даже и определиться-то для себя не мог, что именно было для него страшней – те гости или этот, возможный компаньон. Он всю встречу, целиком и полностью, так с отвисшей челюстью и прокрутился на пятках. То, раскручиваясь в одну сторону, чтоб глянуть на гостей, то в другую, чтоб возможную от них защиту узреть, или, чтобы устрашиться. Да и устал, немало потрудился,  чтоб понять смысл сказанного этим, вдруг появившимся странным приятелем. И да, приятель этот его пугал.

- Ты что-то вымотано выглядишь,- заявил тот сразу, как только остались они одни,- не спал всю ночь?

Но Дмитрий лишь плечами пожал.

- Я честно сказать, думал тебя уж не увидеть. Или нет, думал, что это был сон. Нет, надеялся.

- Что есть сон? Что есть жизнь? Что есть смерть? Сказал бы мне кто-то, в чем здесь разница.

Проговорил тот, почесал бороду, и лишь улыбнулся своей странной разноглазой улыбкой, да и отвернулся, выглянул в окно, смотреть, очевидно, на то, как выходили гости. А Дмитрий принялся в карманах джинсов рыться, будто желая там что-то ценное найти. Странная привычка, и бесполезная вовсе – признак сиюминутной нервозности его.

Но собеседник, довольно быстро удовлетворившись увиденным, вернул свой чрезмерно необычный лик в студию обратно. Чем именно он там любовался, было неясно, да, хозяину этой самой студии и не интересно. Он прекратил изучать наполнение штанов, и еле слышно, чем удивив даже себя, произнес:

- Устал я что-то.

Самое страшное в этом было то, что это было правдой. И высказывание это касалось не только сиюминутного его нервного состояния. Дмитрий боролся за выживание свое, выживание себя в этой студии, и самой этой студии вообще. Отчего именно ее хотели у него купить, потом забрать, до конца было ему не ясно. Хотели даже тогда, когда и дела у него шли нормально. Чего уж говорить, когда полетело все к чертям. Ну, хотели, и хотели. А он боролся, и боролся.

Боролся, сражался с этой, только что ушедшей сворой оголодавших ублюдков. И сам себе никогда не хотел признаваться, что устал. Нет, точнее сказать, запрещал. Лишь время от времени находил у себя, где-то в глубине, где-то в теле, спрятанное чувство, что опоздал. Опоздал со всем. Со своим состоянием, со своим становлением, как художник. Со своим становлением, как полноценный житель этого мира. Где-то в глубине души уже ненавистного для него именно этого, как принято считать, цивилизованного мира. Он все чаще отсылался в свою, вдруг становившуюся все более далекой, историю, представляя, как что-то там все же, возможно, надо было поменять. Даже, пребывая в этой маревной мечтательной дымке менял там что-то. И даже пробовал представить, к каким бы изменениям это привело. В той истории, которая до недавнего времени казалась ему, пускай не идеальной, но все равно хорошей. Но последние события, и не малую роль в них сыграли недавние гости, выявили в ней изъян. И эти мысли терзали его. И он, действительно, уже даже от этого тоже уставал.

А незнакомец, тот еще тип, смотрел на него, и будто бы, видел его насквозь.

- А где спутница твоя?

- Кто?

- Подружка, спутница, жена? Неужто, живешь один в хоромах этих?

- Ушла.

- Отчего?

- Так, а что там за выставка такая?- вдруг как-то оживился, и снова занервничал Дмитрий,- или это отмазка была, чтоб выпроводить их?

- Все реально,- возмутился тот, все так же, не сводя своих безумных глаз,- я не практикую подобную чушь, как, извини, черта горбатого лепить. Но ты должен ответить на мой вопрос максимально правдиво. О чем раздумывал сейчас?

Дмитрий потупил взгляд, достаточно отчетливо понимая, что этому собеседнику не соврешь.

- Я уже не знаю, хочу ли чего-то подобного. Или пускай уже летит все куда-то. Сейчас бы я вообще не связывался со всем этим бизнесом, да и с искусством. Таскал бы уголь или копал могилы.

- Да, от такого, впрямь, можно и устать. Мне все стало ясно. Теперь пойми и ты что-то для себя. Ты уже здесь. Вот в этом самом месте. А что-то там пытаться поменять, в той истории, что год назад ты натворил. Пять лет назад. Пятнадцать. Это все равно, что дерево пытаться выдернуть. Дерево, которому год, пять или лет пятнадцать. И заниматься этим каждый день. Каждый час. Так можно обессилить!

Он заржал. По-другому и не скажешь. Не смеялся. Громко ржал. Аж борода его черная тряслась. А потом, вдоволь насмеявшись, продолжил:

- Да, ты, действительно, интересный тип. Но ты, как необрамленная картина. Необрамленная, понимаешь?- он заходил по студии, и принялся размахивать руками, словно режиссер какой-то, втолковывающий роль нерадивому актеру,- ты художник, и должен сходу метафору словить. Ты много знаешь, многое умеешь. На многое способен. Но в тебе, как бы выразиться, встраиваемого в общество технизма нет. Такого, что локти растопыривает, когда надо. В чем же проблема есть твоя, скажи?

Он подошел к стене, что заинтересовала одного из только что вышедших гостей, и посмотрел на черные отпечатки рук.

- Вот, к примеру, возьмем вот это. Что оно такое?

Дмитрий посмотрел на черную мазню собственных рук, и как-то немало удивился, откуда этой стене такое внимание оказано. А потом, также немало и обеспокоился. И даже не смотря на теплый воздух, вздрогнул.

- Что такое, вид у тебя такой, словно взгляд твой в нечто непристойное ткнули. Да это непристойное еще и твоим вдруг оказалось.

Но, стараясь выглядеть, как можно более непринужденно, Дмитрий ответил:

- Как-то приперся ночью, после того, как разгружал вагон угля. Был вне себя от того, что пришлось подобным заниматься. Что вообще пришло это в голову. От того, что до такого докатился. Но студия моя не приносила дохода.

- Да, но как мы выяснили вчера, тот момент был еще не предел,- проговорил собеседник, и, словно поддакивая, покивал головой.