Седьмая Вода (часть 2)

Глава 23

ЧАСТЬ 2

Глава 23

Василиса

Вместо того чтобы просто взять сумку и начать собираться, я забралась на кровать и уселась, поджав ноги и прислонившись спиной к стене. Той самой, за которой спит Арсений. Обвела взглядом комнату, стараясь сосредоточиться и понять, что нужно обязательно взять с собой, а что вряд ли понадобится. Но вместо этого мысли снова и снова сворачивали к тому моменту, когда мы оказались с Арсением один на один на кухне. Мои пальцы, которыми я к нему прикасалась, словно имели отличную от всего тела температуру, будто грелись изнутри так сильно, что, коснувшись своей щеки, я невольно вздрогнула.

– Поздравляю, Василиса! Абсолютно очевидно, что ты чертовски возбуждена! – тихо сказала сама себе и уставилась на руку, которой лепила пластырь к коже Арсения. Гладкой, загорелой коже, среагировавшей на мое прикосновение. Или правильней будет сказать, что реагировал, конечно, сам Арсений. Но погодите-ка! Разве мне не должно быть это безразлично? Нет! Вот уж безразличной к этому демону в человеческом обличии быть никогда не удавалось. В его присутствии я ощущала себя не просто всегда живой и не отстраненно взирающей на плохое и хорошее, как это было обычно. Нет, когда он рядом, или даже происходит нечто, во что он так или иначе вовлечен, я – просто чокнутый гейзер эмоций и ощущений!

Но что тогда? Мне поступить так, как сказал Кирилл? Позволить себе пройти по этому пути до конца? То есть, если мне хочется этого мерзавца Арсения, мне нужно пойти и взять, что хочется и больше не страдать ерундой, пытаясь найти логику там, где ее в принципе быть не может. Ведь если следовать этой самой логике, меня не должно тянуть к нему, потому что я ненавижу бабников, нахалов и тиранов. Но, однако же, бессмысленно обманывать саму себя и начинать руки заламывать, вопрошая – как же я так могу? Да еще в такой-то момент! Что я за дочь, если, вместо того чтобы думать о завтрашнем дне и том что предстоит, я сижу и пытаюсь анализировать свои непотребные желания относительно Арсения? Того самого, кто отравлял мою жизнь.

Но вот она я, а вот они мои мысли. И они о нем, а не о том, как все будет обстоять завтра. Есть этому объяснение? Есть, наверное. Пока я очень смутно представляю, что и как будет обстоять технически с маминой перевозкой. И никак повлиять на обстоятельства не могу, даже если буду сидеть тут и рефлексировать хоть до самого утра.

Но если исходить из этой схемы, то на наши обстоятельства с Арсением я повлиять могу? Да, очень смешно! Как? Пойти сейчас в комнату по соседству и предложить себя в качестве игрушки на ночь, как в прошлый раз? Ну, нет! И в первый-то раз мой глупый и импульсивный поступок запутал все так, что до сих пор не разберусь. С чего мне хотеть еще раз прыгнуть на те же грабли? В надежде на что? Да ни на что! Арсений Кринников и женские надежды на что бы то ни было – вещи взаимоисключающие. Я же помню вереницу всех этих дурочек, что, оказываясь рядом с ним на короткое время, ходили, глядя на окружающих так, словно они королевы мира, единственные и неповторимые. А я жалела их и немного злилась. Потому что знала – Арсений не может останавливаться! Как та глупая девочка из мультика. Одну ягодку беру, на другую смотрю, третья мерещится, и так далее и до бесконечности! И почему ни одна из них в упор не видела ближайшего будущего и не делала выводов из того, что происходило у нее прямо перед глазами, понятия не имею. Хотя… Я ведь тоже в упор не видела до последнего, что происходило между Ольгой и Марком. Или, может, у Арсения сверхспособность – заставлять девушку рядом с собой ощущать себя суперстар, путь даже и на неделю, день, час? Ведь не все его пассии были недалекими и ограниченными, значит, понимали, что он не из тех, кто когда-то останавливается. А-а-а, да бог с ним, с прошлым. Вывод один – Арсений кобель. Я кобелей не люблю. Не люблю, но, видимо, желаю. Просто прекрасно! Я бы хотела, если уж сближаться, то с человеком, который хочет быть со мной пусть даже не навсегда, но надолго. А не рассматривает в качестве военного трофея, желая получить от меня не любовь и привязанность, а просто капитуляцию. А та наша ночь была признаком слабости с моей стороны и показала ему мою уязвимость. Арсений по натуре победитель. Не важно в чем. То, что между нами, из-за моего бегства осталось незаконченным. А противостояние длилось слишком долго, чтобы так вот взять и забыть его. Вот поэтому он и наворачивает вокруг меня круги, как акула, цапнувшая раз и просто ожидающая, когда жертва дойдет до кондиции. А потом он слопает меня с потрохами, поковыряет моей прежней гордостью в зубах и пойдет дальше, не оглянувшись. Ладно, я, в очередной раз поразмыслив, убедила себя, что мой сводный брат – мерзавец, игрок и сжирающий мои нервы монстр. Но со мной-то что, черт возьми, не так?

Столько лет я провела в окружении привлекательных мужчин, некоторые даже пытались флиртовать со мной, но ни единого раза нигде даже не шелохнулось. Я ощущала себя польщенной их вниманием, но дальше этого не шло. Ни разу не возникло в голове «А может быть?». Я абсолютно беспристрастно взирала на них, отмечая достоинства и недостатки, находя кого-то худшим или лучшим человеком, но это не имело и оттенка романтичного интереса. Да вообще никакого интереса, кроме иногда профессионального. Так почему же мужчина, в ком я вижу один лишь бесконечный список косяков, прямо-таки высочайшей пробы концентрат всего отрицательного влечет меня, волнует, вынуждает вот сейчас сидеть и ломать голову над природой собственных чувств к нему?

Безусловно, мою реакцию на Арсения тоже и близко романтикой не назовешь. Я что, желала видеть его на одном колене с шикарным букетом, мямлящим что-то про высокие чувства? Он мог такое сделать, только чтобы жестоко поглумиться позже, и никак не иначе! Да и не нужно мне от него такое. Ни цветы, ни слова, ни обязательства. Все гораздо прозаичнее и физиологичнее. Надо сказать себе это. Я его хочу. Хочу его руки на мне, хочу этот взгляд неумолимо голодный. Желаю полной потери контроля над собой, когда не отдаешь себе отчет, что именно происходит с твоим телом. Мечтаю снова испытать безоговорочное вторжение, захватывающее не только тело, но и отпускающее поразительным образом сознание. Погрузиться еще в некое безвременье, где нет ни сомнений, ни угрызений совести, ни сожалений. И все это по какой-то необъяснимой причине мне необходимо только от него и не требуется с другими. Выходит, не только он один завяз в этом нашем противостоянии, но и у меня возникла какая-то проклятая патология, дурацкая зависимость. Мне нужно снова увидеть именно его сильное обнаженное тело, хищно нависшее надо мной. Ощутить его тяжесть на себе, твердость в себе, мощь вокруг себя. Поймать и впитать момент той сокрушительной открытости и уязвимости, что я уловила в его исказившемся за мгновение до оргазма лице. Испытать то секундное торжество от краткого ощущения, что в этот миг сосредоточено все для него во мне. Что в моих силах дать или отнять, оттолкнуть или одарить… Глупая иллюзия, самообман. Но, однако, выгнать, стереть из памяти этого не удалось. Может, не было ничего подобного, и все мне почудилось, дуре одурманенной? Может, память, щадя, позже все щедро приукрасила и дорисовала. И в этом причина всех моих терзаний и дискомфорта рядом с ним. Я хочу не только снова испытать все, но и увидеть: было или не было. А не только в том примитивном вожделении, что он вызывал во мне каждой агрессивной линией большого тела, своим запахом.

Глава 24

Арсений

Васька вылетела из дома, одетая в легкий экстравагантный комбинезон, практически цвета хаки, но почему-то с золотистым отливом, и я тут почувствовал, что начинаю злиться. Нет, я все понимаю: днем уже жара, но в такую рань для нее еще очень прохладно, а она вырядилась… бестолочь! Красиво, не спорю, цвет высвечивал ее успевшую чуть загореть кожу, буквально магнитом притягивая к ней глаза. А сама ткань, будто издеваясь надо мной, чувственно льнула к ее изгибам, заставляя ощущать голод по таким желанным прикосновениям еще острее. Вот я и дожил до того, что завидую тряпке, потому что она может нахально обвивать и липнуть к Васькиному телу, а я нет. И это возвращало к насущному вопросу – для кого так выпендриваться? Очень хочется ей, чтобы какие-нибудь озабоченные врачи и медбратья глазами облизывали? Хотя… ее во что ни одень, хоть в мешок с дырками, а результат не сильно будет отличаться. В зеркало заднего вида я на секунду позволил себе полюбоваться, как шелк мягко, почти любовно облегает ее грудь. Вот за что мне это? Ладно, знаю, что есть за что.

Я одернул себя, переключаясь на дорожное движение, на мысли о том, что нужно дозвониться чуть позже до Марка, так как он сейчас наверняка еще беспробудно дрыхнет после очередной пьянки, и уточнить его планы. На самом деле противно смотреть, во что он превращается. И почему-то стыдно. Так, словно в том, что он старательно и кропотливо изгаживает свою жизнь, есть моя вина. Да, когда-то мы отрывались вместе, чудили так, что сейчас и вспоминать страшно, но я ведь остановился, а он нет. Ну и при чем тут я? Он что, ребенок, за которого я должен нести ответственность, или зверек прирученный? Взрослый мужик уже, жить своим умом надо, а не ждать кого-то, кто примет за тебя решения.

Да и отца его я не понимаю. Зачем было потакать, выкупать из всех неприятностей, полностью лишая сына возможности ощутить на себе хоть какую-то ответственность за свои действия? Да, мой отец тоже вытаскивал меня, но не ранее, чем я осознавал всю полноту и глубину устроенной мною задницы, и всегда его помощь имела довольно длительные дисциплинарные последствия. Так, чтобы запомнил и второй раз уже не повторял. Так что приходилось проявлять креативность и каждый раз изобретать новый способ влипнуть в неприятности. Хотя давненько я этого не делал. Но учитывая реальное положение вещей с Василисой, вероятность косяка вселенского масштаба на этот раз очень и очень велика.

Всю дорогу до больницы Кирилл и Василиса тихо говорили о какой-то коллекции костюмов, выборе цветов и форм, эскизах и сроках. Очевидно, это было связано с ее работой, о которой я практически не имел никакого понятия. Причем, я видел, что отвечает она неохотно, явно не желая сейчас думать на отвлеченные темы, но Кирилл мягко, но настойчиво втягивал ее в этот разговор, сто процентов, нарочно снижая, таким образом, уровень ее тревожности.

С одной стороны, уважуха ему за такую заботу, а с другой, бесит, что он настолько глубоко и подробно посвящен во все аспекты Васькиной нынешней жизни, а я вот нет. Я даже половину терминов, что они употребляли, не понимаю. Это мое упущение, конечно, и реальный минус в ее глазах, скорее всего, и настроения нисколько не поднимало.

В какой-то момент у меня было намерение еще раз подробно поговорить с Кириллом о сути отношений, связывающих его и Ваську, но потом остановил себя. Не хочу я знать. Не имеет это для меня значения и моих намерений не поменяет, как бы все ни обстояло на самом деле. Проведу для себя черту, за которой останется Васькина столичная жизнь и наличие или отсутствие у нее близости с кем-то. Я ведь жил эти годы своей жизнью? Жил. Задавался вопросом – с кем она? А то как же! Даже иногда позволял себе представить. Но старался быстренько выгнать эти мысли, потому что бесили неимоверно. Так что будем считать, что у нас, типа, равный счет, она там жила, как хотела, я тут вроде как себе ни в чем не отказывал. Но отныне этот парад свободы объявляю закрытым. Все это теперь имеет статус «было» и «где-то там». И Кирилла я тоже мысленно сунул в папку «было» и закрыл. Еще бы удалить за ненадобностью, но всему свое время. А сейчас есть она и я, начинающие все заново. Ну да, фундамент паршивенький, а что поделать?

Я дал Кириллу час выписаться и собрать манатки, а сам поехал в офис быстренько разобраться в ситуации, глянуть суточные отчеты, журнал дежурных и оставить ЦУ, так как сегодня там уже вряд ли появлюсь. Безуспешно несколько раз набрал номер Марка. Все-таки спит, придурок пьяный. Он вообще собирается выполнять свое обещание увозить свою стерву-жену или вообще забыл о нем, в очередной раз глаза залив? Звонок отца застал меня за делами. «Скорую» для перевозки Марины нашли на удивление быстро, все же связи отца сработали. Быстро все подбив, я рванул и подобрал вполне себе довольного Кирилла, стоящего с сумкой в окружении что-то тараторящих и снимающих его на телефоны женщин разных возрастов, причем не только наших местных, но явно и приезжих.

– Что, огласки избежать не удалось? – хмыкнул я, когда он, грациозно раскланявшись, уселся рядом в салон, провожаемый разочарованными вздохами дам.

– Да бог с ним! – беспечно отмахнулся он.

– Кайфуешь, когда вокруг тебя восторженные поклонницы хороводы водят? – не удержался я.

– Завидуешь?

– А как же! Тоже так хочу. Научишь?

– Вряд ли, – усмехнулся Кирилл. – Ты, на мой взгляд, тут уже совершенно безнадежен, Кринников. Прошло твое время хороводов из поклонниц.

– Умник! – отмахнулся я, признавая при этом его правоту.

– Да и мое, похоже, подходит к концу, – гораздо тише пробормотал Кирилл, и я, глянув, заметил, как он резко посерьезнел и даже, можно сказать, ушел в себя.

Спрашивать, что столичный гость имеет в виду, не стал, появилось ощущение, что это нечто сугубо личное и даже интимное. А меня это не касается и не должно интересовать.

Глава 25

Василиса

След в след. След в след! Черт бы все это… Я руки своей не вижу, а должна идти след в след. Да я всю жизнь с опаской относилась к вылазкам на природу! То комарье, то дым вечно в мою сторону, то еще какая напасть. И ладно еще пикник – приехал на машине и уехал на ней же. Но когда я видела дядю Максима и Арсения с огромными – выше их голов – рюкзаками, я постоянно вслед крутила пальцем у виска. Вот что, скажите мне, может быть такого нереально интересного в  сорокакилометровом марш-броске по горам? Особенно если почти половину этого маршрута можно проехать на внедорожнике! Так нет же! Эти упертые дуреломы ходили только пешком. Причем летом уходили иногда на неделю. Возвращались заросшие, грязнючие, пардон, вонючие, но неизменно счастливые. Взахлеб рассказывали то о ночевке рядом с дольменами, то о праздновании Ивана Купалы с прыжками через костер и кулачными боями, то о скальных маршрутах, которые им подсказали местные альпинисты, где можно зайти без страховки, то о метеоритных дождях, которые в августе хорошо видны на горе Казак. Мама улыбалась и поддакивала, а я просто поджимала губы и уходила к себе в комнату – мне милее были мои книги и альбомы с рисунками, чем такое пацанское времяпрепровождение. А они, знай себе, продолжали веселиться на кухне, рассказывая маме, как издевались над енотами, оставляя им рядом с палатками хлеб без корки, который чистоплотные, но жутко шкодливые и вороватые зверьки тащили к воде, чтобы помыть, а мякиш, соответственно, в воде расползался, оставляя бедолаг голодными. Хвастались, что научились делать походную баньку, для которой нужен был только достаточно большой кусок полиэтилена; в лицах показывали, как на них выскочила косуля, которую эти дуралеи пытались поймать; заставляли меня потом пить воду из якобы лечебного родника – а она, вода эта, жутко воняла каким-то ржавым железом. В общем, эдакие дикие забавы альфа-самцов…

Но сейчас я как никогда четко осознала, что, будь у меня сейчас выбор – с кем пережить ситуацию, в которую мы попали, я однозначно скажу – только с Сеней. Я могла сколь угодно много и долго сердиться на него за какие-то детские свои обиды или подставы, но в эту секунду понимала: если Сеня скажет «прыгать», я спрошу «насколько высоко». И это не дурацкий прием из тим-билдинга, а то реальное доверие, которое слабый испытывает по отношению к сильному, способному спасти и защитить.

Мне и в голову в тот момент не пришло пререкаться и оспаривать его решение, единственное, на чем настояла, – это немедленно, хотя бы поверхностно обработать его «царапину». Он нехотя смирился, и я решительно взялась за дело, так старательно убеждая себя не пугаться того, что увижу, что не заметила, что хмурюсь аж до онемения лицевых мышц. Но когда передо мной реально предстала картина сквозной раны, прошивающей мощную мышцу его бицепса, мне не просто заплохело, а прямо-таки все внутри оледенело и вскипело от созвучной боли. И дело не во всей этой крови и ужасном виде самого ранения, хотя, видит Бог, и этого мне было уже через край. Просто меня пугало до истерики и бесило до трясучки, что кто-то посмел причинить такую боль… ему. В душе пробуждалось что-то странное, незнакомо жестокое, непримиримо беспощадное. Хотелось броситься на виновных и рвать их зубами и ногтями, наплевав, что срываешь их до мяса… Никогда такого за всю жизнь не испытывала и просто зависла от силы этих эмоций и непонимания их источника. Откуда такое во мне? В человеке, для которого любой конфликт и факт агрессии мучителен и глубоко неприемлем.

– Васька, шевелись давай! Некогда тут задумчивого Будду изображать, – одернул меня Арсений, возвращая в мир неприятностей вокруг.

Я обработала и перевязала его рану уж как смогла. Мои познания в медицине не шли дальше эпизодов в кино с подобными ситуациями. Так что вышло, как вышло, все лучше, чем было. Критики со стороны Арсения не последовало, он только все время, пока я возилась, вертел головой, кажется, на все 360 градусов, настороженно всматриваясь в окружающее нас пространство.

Нам нельзя было больше медлить и оставаться у опасного места – ведь могли подъехать машины подельников наших преследователей. Поэтому единственное, на чем Арсений настоял перед тем, как выдвинуться, это чтобы я обула его неопреновые ботинки для каталки вместо своих модных босоножек на шпильке. Он хотел засунуть меня полностью в свой гидрик, но, заслышав звук двигателя на трассе, дал команду срочно следовать за ним. След, черт возьми, в след!

Арсений повесил мне на плечи свою здоровую прорезиненную котомку, в которую успел засунуть аптечку из машины и небольшой пледик, который валялся всегда на заднем сидении. Сам он надел рюкзак с кайтом, а на безмолвный вопрос в моих глазах лишь коротко усмехнулся и ответил:

– Берегу матчасть до последнего, по заветам Шона.

Я не знаю, сколько мы шли, куда мы шли, почему мы шли именно туда, зачем это было делать ночью. Вокруг пахло прелой листвой, свежей, даже не совсем по-южному, зеленью, я изредка ойкала и спотыкалась, наступая на попавшие под ноги, мало защищенные тонкими прорезиненными ботинками, камушки и коряги. Арсений не останавливался, лишь крепче стискивал мою ладонь и на несколько минут замедлял ход, чтобы я могла перевести сбившееся дыхание. Зря он переживал, что я замерзну в шелковом коротком комбинезончике – через несколько часов ходьбы по бездорожью, исцарапанная дикой ажиной, исхлестанная мелкими веточками, которые не успевал придержать идущий впереди меня Сеня, я была мокрой, как мышь, едкий пот затекал в глаза… Бо-о-оже милосердный, я же накрашена! Была! Я чуть не умерла со стыда, представив, на кого же стала похожа, столько раз вытерев лицо то тыльной стороной ладони, то краешком Сениной футболки во время пятиминутных привалов, которые он устраивал, заслышав, что я уже даже не дышу, а хриплю загнанной лошадью.