Sell me your soul

Sell me your soull

  Есть моменты, когда ты умираешь. Не те, которые Аннабель видела в кабинете отца, не те моменты, когда душа расстается с телом, когда проливается кровь на те сухие опилки под их ногами, когда останавливается сердце или перестает вздыматься грудная клетка, испуская последний вздох.

 Это моменты, когда ты уже не чувствуешь себя живым.

Спроси себя: а ты живешь?

Да? А почему? Потому что ты дышишь ешь и спишь?

Тогда я задам иной вопрос. У тебя есть, для кого спать? Есть ли кто – то, для кого ты просыпаешься, есть ли в твоем бренном существовании смысл, есть ли желание идти дальше путем этой никчемной жизни и вдыхать этот кислород или ты просто существуешь?

Если ты промолчал – ты уже мертв.

 Город был завернут в туман, словно в белоснежный саван. Здесь часы мертвецам отбивал Биг – Бен. Город надежд и мечтаний, падений и восхождений. В этом городе надевали золотые короны и сносили ненужные головы, здесь ставили на колени и становились сами, здесь можно было найти королеву и куртизанку, рыцаря и подонка, а, чаще всего, все они сидели за одним столом.

 Аннабель ступала по грязным улочкам родного города, наблюдая как сереет небо. Лондон всегда был сер и мрачен, словно соткан из костной пыли и несбывшихся надежд, но сейчас он казался совершенно бесцветным, утратившим контраст, утратившим ту вековую мудрость, собственную историю, легенду и загадку. Сейчас он казался обычным блеклым пятном на ее долгом пути.

 Она свернула за угол старенького обшарпанного дома, прошла ровно три метра и вышла на тропу, которая вела вглубь леса.

 Она сделала вдох и плавный выдох, позволяя сердцебиению замедлиться. 

 Легкая дрожь в руках. Вдох. Глоток виски из новенькой фляги. Выдох. Смазанная слеза и прокусанная до крови губа.

 Шаг и затмение.

Могу поспорить, что шум в ушах не позволял нашей героине слышать, как каркают над ее головой вороны. Пернатые создания кружились в смертельном танце, сгущаясь чернильным пятном над поляной, ударяясь друг об друга и падая на землю, раскинув крылья.

 Она не запомнила, как ее нежные руки прочертили белоснежный круг на изумрудной траве, повторяя картинки из старого блокнота матери, как длинные пальцы взяли в руки спички и подожгли свечи, а ноги понесли в центр круга.

 Единственное, что она запомнила – жгучая боль. Аннабель запомнила это на всю свою жизнь, а воспоминание осталось шрамом на ее ладони, напоминая о себе, шепча на ухо о сделке, приходя в кошмарах и преследуя наяву.

Острый кинжал рассек кожу и мясо, глубоко пронзая ее плоть насквозь. Она хотела добраться до венозной крови и поняла, что это получилось, кода струя темной, почти черной, жидкости полилась на землю, измазывая некогда изумрудную траву и черные юбки ее бархатного платья.

    Молитва Люциферу, Вельзевулу, Астароту.

    Адово пламя.

Оно обжигало не ее тело, нет, тело было под защитой круга, оно обжигало душу. Аннабель буквально чувствовала, как ее душа проходит через все круги ада разом за все ее грехи, за гордыню, алчность, чревоугодие и похоть. Как она становиться этим огнем и сгорает изнутри, как кости выламываются, а ребра выворачивает наружу.

Она чувствовала свою кончину.

Перед глазами плыло, а легкие не могли раскрыться, чтобы совершить хотя бы еще один вздох. Сердце колотилось, руки дрожали, глаза начали слезиться. Слезы были такими же холодными, как и ее пот.

 Она не помнит его внешности, не помнит стати и даже прикосновений, помнит только одно жгучее и разрывающее, которым он поставил на ней метку, помнит кровавые глаза, которые освещали ей путь и бархатный, манящий голос, сказавший лишь одну фразу:

- Три года.

 Теперь она точно мертва.

 Стук сердца замедлился. Дыхание замедлилось. Казалось, сам мир устал от суеты и по – умерил ритм жизни, вращаясь вокруг ее лежащего на поляне тела. Она была испачкана венозной кровью, на плече была дьявольская метка, которая украсила ее молочную кожу яркой кофейной кляксой.

 По дороге домой ее стошнило еще пару раз, а платье испоганилось так, что точно полетит в мусор.

 Ладонь болела, ноги еле передвигались, а голова раскалывалась так, словно в уши влили свинец.

 Страх, боль, все пережитые алые вспышки, но это не зря.

- Я хочу знать, кто убил мою мать. Хочу найти виновника…

Отчаянная, разбитая и сломленная Аннабель вошла в дом, аккуратно передвигаясь и опираясь на холодные стены.

Мисс Бонум давным-давно спала, выпив тоник, а отец заснул еще до ее ухода, думая, что примерная дочь читает в своей постели, изучая правила этикета и надеясь найти кавалера на предстоящем балу.

В эту ночь ей не снилось снов. Лишь пустота и тьма, а в той непроглядной ночной тьме она слышала бархатный голос, звавший ее в преисподнюю.

            На утро ее руки все еще дрожали.

 Она пыталась совладать с собой, пыталась держаться, но те острые осколки, которые она пыталась собрать, вновь и вновь выпадали, разрезая ее белые руки. Этими осколками были осколки ее жизни, ее прошлого. Того времени, когда все шло своим чередом, когда можно было прикидываться обычной маленькой девочкой, которая наслаждается жизнью.

- Как там платье Аннабель? – задал вопрос отец, отпивая утренний чай из форфоровой чашки и ставя ее обратно на блюдце.

 Звон посуды вывел Аннабель из транса, а голос отца заставил сглотнуть желчь, подступившую к горлу.

- Портниха сказала, что через пару дней дошьет его, - мисс Бонум осмотрелась, будто бы опасалась своих слов, а, может быть, пытаясь подобрать те, которых бы опасаться не стоило, - цвет платья весьма, - она задумалась, - весьма специфичен.

- Мы уже это обсуждали. – резко сказала Аннабель, не поднимая головы, - я не желаю надевать яркие одевания. Теперь,- она сделала глоток, не отрывая взгляда от экономки, - я ношу лишь темные оттенки.

- Траур можно уже давно снять. Твоя мать умерла год назад…