Семеро по лавкам, или "попаданка" во вдову трактирщика

Пролог

— Олеся, вставай! — кто то настойчиво тряс меня за плечо. — Егорка с соседскими мальцами опять со двора сбежал на перекаты… А Анушку вчера в потёмках я у конюшни поймала, глазки купцам строила!

Я застонала. Что за странный сон? Кто все эти люди? Попыталась отвернуться и доспать. По моим ощущениям, до будильника ещё не меньше пары часов. Но странная тётка, словно рождённая моим воображением, не унималась.

— Олеся! — она снова тряхнула меня за плечо. — А ещё молочник из деревни пришёл… И мясник… Денег требуют! Говорят, заплатить надобно, иначе больше ни молока, ни мяса возить не станут…

— Так заплати! — вырвалось у меня в сердцах, и я удивлённо замерла.

Голос был не мой: писклявый, тоненький, пронзительный, будто кто то провёл пальцем по мокрому стеклу.

— Кто это сказал?! — невольно вырвалось у меня. И снова чьи то чужие губы произнесли мои слова. — Что происходит?!

Я открыла глаза и села на постели, мечтая то ли проснуться, то ли разобраться с шутниками, которые проникли в мою квартиру и устроили этот нелепый цирк. И замерла, с ужасом оглядывая окружающее пространство.

Грязные бревенчатые стены, покрытые копотью; над головой такой же закопчённый потолок, или, вернее, просто доски, небрежно уложенные на толстые деревянные балки, сквозь которые проглядывала крыша из грязной соломы… А запах: смесь сырости, плесени, грибов, прогорклого жира и кислого «аромата» заброшенного жилища…

— Где я?! — ахнула я, ущипнув себя за руку. Всё ещё надеялась, что вот вот проснусь.

— Дак где где? — с удивлением спросила старуха: седая, в сером застиранном платке и неопределённого цвета то ли платье, то ли халат. Впрочем, на мне было надето точно такое же тряпьё. — Дома…

— Дома?! — голос предательски дрогнул.

Я точно не спала. Вслед за запахом пришло осознание собственного тела, и боли. Зря я щипала себя за руку: болело всё — спина, ноги и почему то одна щека. Что то сильно загораживало обзор. Я подняла руку, дотронулась до лица и вскрикнула.

— Вот говорила я вчера, надобно холодного приложить, — проворчала старуха. — У Прошки то рука тяжёлая, как и братца евоного… Теперича сколько дней кривая ходить будешь…

Она тяжело вздохнула.

— Прошка? — переспросила я шёпотом. Чужой голос уже не пугал, став почти привычным. — Кто этот Прошка?!

Старуха бросила на меня быстрый взгляд и всплеснула руками:

— Неужто запамятовала?! Деверь твой… Как муж твой помер, так ты ему весточку и отправила. Вот он и примчался, жениться. Два дня куролесил, вроде угомонился. Завтра пойдёте в храм. Я уже батюшке подношение отнесла, как ты велела; сказал — оженит вас, не будет ждать годину то. Чай, знает, что вдовой бабе с семью детишками жизни не будет.

Я кивнула, хотя по прежнему ничего не понимала. Голова шла кругом, подташнивало. Хотелось прилечь и разобраться, что к чему…

Ещё вчера вечером я жила совсем в другом месте. У меня была работа, своя квартира и счёт в банке. Я мечтала купить машину и дачу на берегу южного моря…

Но сейчас всё это казалось сном, реальность вокруг разительно отличалась от моих воспоминаний.

И тут до меня дошло:

— Оженит?! Нас?! То есть меня?!

— Ну дак не меня же, — рассмеялась старуха. — Не у меня ж семеро по лавкам то. Чего это с тобой такое, а? Вроде ж не пила вчера…

Старуха взглянула на меня с подозрением и махнула рукой:

— Ладно, лежи… Сама за дитями присмотрю сегодня. И скажу молочнику то с мясником, чтоб после свадьбы приходили. Пусть Прошка разбирается, кто и сколько кому должен.

Она вышла из грязной избы через распахнутую настежь дверь, бормоча себе под нос так громко, чтобы я точно услышала:

— Тоже мне придумали… К бабе явились. Вот неймётся им. Знают, поди, что Прошка теперича за хозяина будет. У него то не забалуешь. Гроша лишнего не получишь. А будешь шибко напирать, так он и кулаки почесать не дурак.

Старуха вышла, а я осталась одна.

На миг закрыла глаза… Почудилось, что если открою их, весь этот кошмар закончится, и я снова окажусь там, где ещё вчера был мой дом.

Но нет: сколько я ни моргала, реальность оставалась всё такой же нерадостной: грязный сарай, избитое тело и фингал под глазом от деверя Прошки, моего будущего мужа.

Я опустилась на низенький топчан, накрытый грязной рогожкой, жёсткий, без матраса и перины.

А ещё есть дети… Старуха сказала: «Семеро по лавкам…»

В груди что то шевельнулось при мысли о детях, что то тёплое, мягкое и нежное, отчего на губах сама собой появилась глупая улыбка. Это были не мои чувства, а той, что говорила тонким, пронзительным голоском… Той, что жила здесь, в грязном сарае… Той, которая послала весточку Прошке, чтобы выйти замуж за человека, распускающего руки. Потому что у неё семеро по лавкам…

В той жизни, где были квартира, работа и мечты о машине и даче, детей у меня не было. Да и семьи то не было, если не считать семьёй старого кота, ушедшего на радугу пару лет назад.

Сначала не хотела — не до замужества было: училась. Потом строила карьеру. Потом, когда доходы позволили не пахать по двадцать часов в сутки, решила немного пожить для себя. А когда опомнилась, уже исполнилось тридцать пять: ни кола ни двора, только работа и умерший от старости кот.

Тогда, оплакав любимца, я решила изменить свою жизнь: подкопить денег на декрет и родить для себя. В тридцать пять совсем не поздно стать мамой.

Замуж, конечно, тоже хотела, но не за кого попало. Зачем мне муж просто так, для галочки? Нет, я мечтала о человеке, с которым будет лучше, чем одной. Но такие мужчины словно испарились: хороших разобрали ещё в молодости, в сорок они уже были прочно женаты. И хотя «второй сорт — не брак», но просто положить «штаны» на диван, чтобы были, я не собиралась. Лучше быть матерью одиночкой, чем терпеть рядом посредственного мужчину.

Но та, что была раньше мной здесь, в этой жизни, думала иначе. Ради детей она готова была терпеть что угодно: побои, издевательства, изнуряющую работу с утра до ночи в трактире мужа, который был ничем не лучше своего братца.

Глава 1

Раз уж я оказалась здесь, стоило всерьёз задуматься о будущем. Менять свои взгляды на мужчин и замужество я не собиралась. Замуж за Прошку точно не пойду. Трактир, конечно, не отделение банка, которым я руководила в прошлой жизни, но справиться смогу. В моём подчинении была почти сотня человек, неужели не управлюсь с одной кухаркой, семерыми детьми и парой контрагентов вроде молочника с мясником? Конечно, справлюсь.

Прошку нужно отправить восвояси, он здесь лишний. И бить себя я ему не позволю. Стоит только попробовать поднять руку на меня или детей, найду способ дать отпор. Не обязательно ядом в борщ (хотя идея занятная), но объясню на его языке: я не та тихая Олеся, к которой он привык. Я — другая.

Первым делом — дети. Их нужно пристроить к делу.

Что там говорила Авдотья?

Анушка, старшая, тринадцать лет, «глазки купцам строит»? Отлично, справится с работой официантки. Пусть бегает между столами с подносом. Предупрежу Мишаню, чтобы присматривал: если кто из гостей позволит лишнее, сама разберусь. Без сожалений. За дочь и морду расцарапаю, и достоинство дверью прищемлю.

Мишаня — наш вышибала. По воспоминаниям Олеси, местный «дурачок», которого боги наделили недюжинной силой и огромным ростом. При этом невероятно добрый, просто вид у парня свирепый.

Егорка, второй ребёнок (на два года младше Анушки), тот самый, что сбежал на перекаты. Определим его в курьеры: любит бегать, а он старший сын, будущий наследник трактира. Пусть начинает с низов. Работы немного, но достаточно, чтобы устать и не лезть в опасные места. На перекатах сильное течение, оступишься, и всё. Даже взрослые мужики там осторожничают.

Машенька и Сонюшка (десять и десять лет) — на кухню, в помощницы к Авдотье. В этом мире дети взрослеют рано: с шести лет уже включаются в работу по хозяйству.

Младшие пока вне дела: Ванюшке — пять, Дашутке — три, Сашеньке — чуть больше года. От них хлопот меньше, а Ванюшка, несмотря на возраст, самый смышлёный, присмотрит за малышами.

Теперь трактир. Наследство от погибшего супруга.

Заведение небольшое, непопулярное: стоит у крепостной стены городка, гостей мало, только те, кто не успел попасть в город до заката. Возможно, поэтому, а может, из за никчёмного руководства мужа, мы едва сводили концы с концами. Долги по всем фронтам: молочник, мясник, мельник, пивовар… Суммы неизвестны, муж ничего не говорил Олесе, но кредиторы наведываются регулярно. Узнают, что я выгнала Прошку и взяла управление в свои руки, ждать не станут.

Значит перво-наперво нужно договориться об отсрочке платежей или найти деньги на погашение долгов. И проверить, не осталось ли у мужа заначки (уж он то пил не наше пиво, а что то подороже).

Но самое главное, убраться в доме. Жить в такой грязи совершенно невозможно. Надо отмыть грязь и копоть, разделить комнату на зоны, повесить занавески, у каждого ребёнка должен быть свой уголок.

Решительно поднялась с лавки. Валяться некогда — работы непочатый край.

Первым делом вытащила на улицу все постели: проветрить, выбить пыль, высушить на солнце.

Муж спал на большой кровати с периной. Я — на лавке. Дети — на полатях, под потолком, на старых овчинных полушубках с вылезшим мехом.

Оказалось, что «дерюжка», на которой я спала, тюфяк. Сено внутри слежалось в труху. Развязала завязки, вытряхнула мусор, простирала в щёлоке и повесила сушиться на перила крыльца. Потом схожу на конюшню, набью свежим сеном.

Перина мужа — старая, но добротная. С трудом вытащила её на крыльцо, бросила на траву. Пусть сохнет. Потом выколочу палкой (выбивалки нет) и занесу обратно. Решение принято: кровать отдам старшим девочкам. Анушке уже тринадцать, не дело спать с братьями.

Моя активность не прошла мимо Авдотьи. Она примчалась, как только я появилась с периной на крыльце, и бросилась помогать, причитая:

— Ну, слава богам, поднялась. А то я уж думала, совсем ты плоха стала. По Трохиму убиваешься… А уборка — она полезна. Всю дурь из головы мигом выбьет. Сейчас порядок наведешь, принарядишься, и как Прошка проснётся да в себя придет, так и в храм можно. Батюшка то вас быстро оженит…

— Нет, — оборвала я её, едва речь зашла о свадьбе. — Не пойду я за Прошку.

Авдотья уставилась на меня, будто у меня выросли ослиные уши.

— Да как же…

— А вот так, — перебила я. Раньше Олеся молча кивала, соглашаясь со всем. — Трактир после смерти Трохима мой. Сама справлюсь. Никаких пьянчуг с тяжёлыми кулаками мне не нужно.

— Да как же ты одна?! — всплеснула руками Авдотья. — Ох, видать, сильно Прошка ударил, не в себе ты, милая. Надобно к знахарке сбегать, отвара какого нибудь испросить… Успокоительного… О себе не думаешь, так хоть о детях подумай! Потеряешь трактир, будут скитаться по подворотням. Плохо кончат! Ничего… Прошка, как проснётся, чай, сумеет втолковать тебе что к чему.

— Как раз о детях я и думаю, — отрезала я, стараясь, чтобы тоненький голосок звучал твёрдо. — Не пойду за Прошку. Хватит с меня мужиков. От них одни проблемы: пьют, бьют, гуляют. Зачем мне такой муж? С трактиром справлюсь и без них. Не бином Ньютона.

Старуха нахмурилась:

— Не по нашенски говоришь… «Бином»… Чегой то такое?

— Просто вспомнила, купцы говорили… — пожала плечами я, мысленно чертыхаясь. Прокололась. О том, что я не та Олеся, рассказывать нельзя.

— Ты бы, Олеся, поменьше купцов слушала. А меня побольше. Они то что? Приехали и уехали. А ты мне, поди, не чужая… Внучатая племянница моего Петра… Сродственница… Забыла, что ли? Это же я тебя к Трохиму привела, когда дома совсем невмоготу стало.

Я едва сдержала смешок: «А вот и Фея крёстная…»

— Да как такое забудешь, — улыбнулась я, копируя её говор. — Век помнить буду… И благодарить…

Еле удержалась, чтобы не добавить: «Зуб даю!»

— Ох, и странная ж ты, — покачала головой Авдотья. — Видать, не зря годину ждать надобно после смерти то… Ладно, скажу Прошке, что батюшка не согласился оженить вас так быстро. Пусть поживёт пока в городе, подождёт, когда ты в ум придёшь.

Глава 2

Весь день я мыла, чистила и скребла. Дети крутились рядом. Утром, после непривычно сытной пищи, они заснули прямо на траве, вповалку, и до самого вечера ходили осоловевшие от сытости. Я смотрела, как Анушка, Машенька и Сонюшка обнимают во сне младших, и с трудом сдерживала слёзы.

Несчастные дети… Их мать даже ради них не смогла перестать быть слабой. Она ведь их любила. А я, глядя на сладко спящих ребятишек, чувствовала тепло в груди. Так хотелось обнять их. Всех шестерых…

Старшего сына — Егорку — я пока не видела: он всё ещё не вернулся с перекатов. Я уже готова была встретить вместо крепкого и румяного подростка худенького, недоразвитого от недоедания мальчишку. Но реальность преподнесла очередной сюрприз.

Я как раз белила печь, когда в горницу ввалился Егорка.

— Ты чего тут устроила, дура безмозглая?! — с порога рявкнул он и, замерев у входа, обвёл хмурым взглядом избу. — Тебе кто позволил тут хозяйничать? Думаешь, батьки нет, так всё можно? Тётка Авдотья сказала, что ты замуж за дядьку идти отказываешься. Совсем с ума сошла?!

Сказать, что я опешила, ничего не сказать. От неожиданности я застыла с тряпкой в руках, глядя на старшего сына. Ему всего двенадцать! Как он смеет так говорить с матерью?!

Мальчишка неправильно истолковал моё ошеломлённое молчание. Важно кивнув ввалившимся вслед за ним сёстрам, он заявил:

— Я мужик, и вы, бабы, должны меня слушать! Как я сказал, так и будет. А ежели кто ослушается… — он поднял вверх сжатый кулак, — так я живо разъясню, что к чему.

Я отмерла. Подошла к нему и нависла над ним.

Мой старший сын сильно отличался от остальных детей. В реальности он выглядел крепким и плотненьким, таким, каким его помнила Олеся. Эдакий маленький мужичок. Ему явно никогда не приходилось голодать, в отличие от Анушки, Машеньки и Сонюшки. И он явно копировал поведение отца.

Действовала я скорее на инстинктах, чем руководствуясь разумом. В голове по прежнему было пусто, словно наглость Егорки разогнала все связные мысли.

— А справишься? — вкрадчиво произнесла я. Как бы там ни было, я взрослая, а значит, сильнее двенадцатилетнего пацана. — Я ведь терпеть не стану. Ударишь меня или кого нибудь из сестёр или братьев, получишь втрое больше.

Егорка вытаращился на меня. Кажется, мне удалось удивить его так же, как ему меня. Или даже больше. Потому что раньше Олеся не просто молчала в ответ на подобные выпады сына, но и тихо радовалась: мол, настоящий мужик растёт. Даже когда этот наглый малец бил её, она не пыталась его останавливать или что то делать.

Но в этот раз Егорка не поверил мне. Размахнулся, чтобы ударить. Я перехватила его руку и вывернула за спину, заставив согнуться и захныкать от боли.

— Я тебя предупреждала, сын, — спокойно произнесла я. — Никогда не смей замахиваться на меня. Я твоя мать, и ты должен уважать меня и слушаться. Ты всё понял?!

— Ты всего лишь баба, — проплакал он, пытаясь напомнить мне, где моё место.

— А ты всего лишь ребёнок, — слегка усилила я нажим, заставляя мальчишку взвыть от боли в вывернутой руке. Впрочем, я была осторожна: не собиралась его калечить. Хотела лишь преподать урок: если полагаться на силу, всегда есть риск нарваться на того, кто сильнее. — Я не позволю тебе колотить себя и сестёр. И грубить тоже не позволю. Ты всё понял?

В этот раз Егорка спорить не стал. Разрыдался и отчаянно закачал головой:

— Да… Да! Понял!

Я выпустила его руку. Прежде чем он успел сбежать из избы, ласково пригладила ладонью вихры на его макушке. Само так вышло, будто без моего участия.

Анушка и остальные дети вжались в косяки по обе стороны входной двери, чтобы пропустить его…

— Он сейчас дядьке жаловаться побежит, — вздохнула Анушка и опустила голову.

Сонюшка с Машенькой синхронно кивнули. А маленький Ванюшка выбрался из за спин сестёр и доковылял до меня. Взял за руку и пролепетал:

— Я защищу маму… Я тоже мужик…

Если при упоминании о Прошке у меня заныла ушибленная щека, то решимость младшего сына встать на мою защиту заставила улыбнуться. Угроза появления Прошки перестала казаться страшной.

Я присела на корточки и обняла малыша.

— Спасибо, сынок, — прошептала я ему на ушко. — С тобой я ничего не боюсь… А сейчас выполни мою просьбу: сбегай в трактир и позови Мишаню. Хорошо?

Сынишка кивнул и помчался к двери. Не зря в памяти Олеси он самый смышлёный.

Что ж, если Прошка решит заявить свои права силой, мне придётся ответить.

Я обвела взглядом детей. Теперь надо сделать так, чтобы они не испугались.

— Девочки, — обратилась к старшим, — запомните: что бы я ни говорила и ни делала, не бойтесь. Всё, что я буду говорить про вашего папу, неправда. А всё, что буду делать, не так страшно, как выглядит. Поняли?

Они вразнобой кивнули и уставились на меня с потусторонним ужасом. Не глупые дети — прекрасно понимали, что ждёт меня, если сюда явится Прошка, чтобы показать, кто в доме хозяин.

Анушка была права: обиженный Егорка помчался к дядьке.

Не прошло и пары минут, как Прошка ввалился в избу, спросонок тряся кудлатой головой. В его волосах застряла солома, лицо выглядело помятым и очень недовольным, а глаза смотрели на нас так, будто мы все ему что то задолжали.

Он по хозяйски оглядел горницу, чуть задержав взгляд на испуганно вжавшихся в стену детях, а потом уставился на меня.

Внешне Прошка не был уродом. Напротив, если бы я увидела фото этого момента, то сочла бы снимок постановочным, а самого Прошку образчиком настоящей мужской красоты: широкие плечи, узкие бёдра, мощные руки и ноги, роскошные кудри цвета спелой пшеницы, короткая бородка, синие, словно бесконечное небо, глаза под длинными пушистыми ресницами и идеальными бровями. Всё портило только отражение его души в «зеркале»: Прошка был совершенно и откровенно туп.

— Ты че… — начал он и замолчал, не в силах передать то, что думает. Поднял кулак и, потрясая им, кивнул на Егорку, который, радостно скалясь, прятался за его спиной: — Ты эта… Мужик главный. Я главный.

Глава 3

Егорка принёс из чулана постельное бельё. Не совсем новое, конечно, скорее очень старое. Оно много лет пролежало в сундуке, заботливо переложенное полынью от моли, в ожидании своего часа.

Трохим купил трактир почти тридцать лет назад у старухи солдатки. Детей у неё не было, а сама она уже не справлялась.

И вот что интересно: Олеся, да и все остальные, всегда считали, что Трохим практически спас это заведение от разорения. Но стопка простыней из самотканого льна переворачивала всё с ног на голову. Очень странно, что в якобы процветающем трактире гости спали на голых тюфяках, а в разоренном — на простынях, пусть и довольно грубых.

Я сделала мысленную зарубку: спросить у Авдотьи о прошлом. Она ещё должна помнить.

А пока постелила новые простыни, пахнувшие полынной старостью, уложила детей и легла сама. За окном уже стемнело. Я страшно устала, мышцы ныли от напряжения. Зато в избе теперь царила чистота и порядок: все дети были выкупаны, а грязная одежда выстирана и развешана на верёвке во дворе.

Девочки никак не могли угомониться: шушукались и вздыхали. Для них спать на отцовской кровати, на старой перине, казалось почти райским удовольствием.

Егорка, правда, пытался занять место отца, но одного моего взгляда хватило, чтобы он отступил и полез на полати, надувшись, как мышь на крупу.

Заснула я быстро, едва успев мысленно пробежаться по пунктам плана на завтра: хорошенько осмотреть трактир; сделать ревизию запасов; пошариться в чулане…

Егорка сказал, что у отца были деньги, но где именно они хранились, сын не знал. Значит, я во что бы то ни стало должна найти заначку Трохима. Без денег мне придётся тяжко. Если уж в доме было так грязно, значит, и в трактире не лучше.

— Олеся! — меня опять разбудил громкий шёпот Авдотьи.

На миг даже показалось, что весь прошлый день мне приснился и я снова открыла глаза во вчерашнем утре. Но нет, вокруг царила ночь.

— Что случилось? — вскочила я. — Что то с детьми?!

— Нет, — Авдотья мотнула головой, — обоз приехал…

— Какой ещё обоз? — не сразу поняла я.

— Ну дак… купеческий… Ось у них сломалась по дороге, вот и тащились весь день. Только только до нас добрались. Разместить надобно. И накормить.

Я мысленно застонала. По ощущениям, я только только заснула. Мышцы ещё даже не расслабились, и каждое движение давалось с болью. Но и упускать клиентов было бы глупо: целые обозы у нас останавливаются очень редко.

— Хорошо, — прошептала я, — иду…

Авдотья кивнула и стремительно выскочила из избы. Я кое как натянула платье и добрела до стола с закрытыми глазами. Там лежали ключи от чулана, которые я забрала у Егорки. В окно, сквозь толстое полупрозрачное стекло, светила луна. Я зевнула, прикрывая рот ладонью, и огляделась. Дети спали.

На цыпочках, чтобы никого не разбудить, вышла на крыльцо. Тёмное небо, обильно усыпанное светлячками звёзд, казалось глубокой, опрокинутой над миром чашей. Лёгкий свежий ветерок залез под подол, вызывая мурашки от ночной прохлады. Я поёжилась и глубоко вдохнула, наполняя лёгкие воздухом. Одуряюще пахло ночной фиалкой. Её сладкий аромат обволакивал и шептал на ухо: «Спи… Спи…»

И я бы заснула, если бы не увидела, как во двор неторопливо въезжает вереница больших гружёных телег. Возчики негромко переговаривались, выстраивая телеги во дворе аккуратными рядами.

— Госпожа! — громкий резкий голос, раздавшийся снизу, заставил меня вздрогнуть.

Перед крыльцом, освещённый мертвенно бледным светом луны, стоял молодой купец.

— Мои люди проголодались и очень устали. Я прошу вас поторопиться.

— Да да, — кивнула я ему и сбежала со ступенек. — Конечно. Сейчас всё устроим в лучшем виде. Авдотья разогреет похлёбку, а я приготовлю комнаты. Сколько у вас людей?

Купец фыркнул:

— Четырнадцать… Но мои люди будут спать в обозе. Комната нужна только мне и моему отцу. Можно одну, главное, чтобы кроватей было две.

Не так я представляла себе первый рабочий день в трактире и первых гостей. Я то думала, у меня будет время осмотреться, изучить всё как следует. Но вышло иначе. Пришлось довериться памяти Олеси и подняться на второй этаж.

Третья дверь от лестницы — комната с двумя спальными местами. Я заглянула внутрь: вместо кроватей были нары, сколоченные из грубых досок по обе стороны двери, на которых лежали старые шкуры с круглыми пятнами залысин. Даже при тусклом свете луны, пробивающемся через давно немытое окно, было видно, как здесь неуютно. А ещё запах… Знакомый до боли запах грязного жилища.

— М да, ну и дыра, — купец, следовавший за мной по пятам, заглянул через плечо. — Что же вы, хозяюшка, трактир до такого свинства довели? Знал бы, какие тут у вас «хоромы», лучше бы в лесу заночевали.

Хорошо, что было темно. После его слов щёки вспыхнули огнём, в мочках ушей застучало сердце, а мне захотелось провалиться сквозь землю. Давно я не испытывала такого стыда. Пожалуй, даже никогда. Всё же я была весьма циничной дамой. В банке меня за глаза называли безжалостной стервой.

Но сейчас я чувствовала себя как школьница, которую поймали в туалете с сигаретой. В голове шумело, а все мысли мгновенно выветрились. И вместо того, чтобы отбрить наглого купца, я начала оправдываться:

— Это трактир моего мужа. Его убили третьего дня. Я ещё не успела навести здесь порядок…

Купец насмешливо фыркнул, вызывая во мне новую волну смущения. Вошёл в комнату, подвинув меня плечом, огляделся и сказал:

— Ну, раз ничего лучше нет, то поспим здесь. — Поднял на меня взгляд, полный пренебрежения, и спросил: — А накормить то ты меня и моих людей сможешь?! Или тоже не успела?

Ещё никогда в жизни я не хотела иметь способность растворяться в воздухе без следа. Но, увы, пришлось пробормотать что то вроде «не переживайте, всё в порядке» и помчаться на кухню, надеясь, что похлёбки, которую Авдотья готовила утром, хватит на всех.

А там всполошённая Авдотья носилась между столами и печкой, освещёнными парой толстых восковых свечей, как курица с отрубленной головой, и гремела пустыми сковородками.

Глава 4

— Я пойду в город, — закончив первичный осмотр новой собственности, заглянула на кухню к Авдотье. — Продукты надо купить. Присмотришь за детьми?

Старуха оторвалась от чистки большого котла, в котором мы вчера готовили картаровские щи, и взглянула на меня с удивлением:

— Ох, и чудная ты, Олеся… Да кто же на ярмарку к обеду идёт то? Надобно было с утра пораньше бежать. Сейчас то, поди, всё хорошее разобрали, осталось только то, что никому не пригодилось.

Я мысленно закатила глаза. Ну правда же! В той, другой моей жизни супермаркеты ломились от продуктов и были открыты с утра до вечера. А здесь ярмарка начинается с рассветом и заканчивается к полудню. Опоздаешь, и даже за хлебом придётся идти не к пекарю (он то уже всё распродал и новый хлеб будет печь только утром), а в какую нибудь таверну, к конкуренту.

Но признаваться в промахе я не хотела:

— Зато что не распродали, подешевке отдадут, — улыбнулась, стараясь придать лицу выражение бывалой торгашки. — А нам сейчас деньги экономить надо.

Авдотья кивнула:

— Ну, спробуй. Вдруг опять повезёт… Кому рассказать, что ты бурачник картаровский заместо щей сготовила, так ведь не поверят, — рассмеялась она. — А за детками присмотрю. Чего не присмотреть то… А ты Анушку али Егорку с собой возьми, вдруг чего нести придётся. Лошадь то у нас ещё зимой издохла.

С собой я взяла обоих старших детей. Авдотья права: если не получится договориться о доставке, то придётся нести продукты на себе. А Егорка у нас крепкий да сильный, поможет. А Анушка подскажет, если что…

Я вдруг поняла, что ярмарка, это не супермаркет не только по времени работы. Здесь никто мне продукты в коробки и пакеты не упакует, ни состав, ни сроки годности не напишет. А я без такой информации ничего и никогда не покупала, вдруг впросак попаду? Анушка же в свои тринадцать в качестве местных продуктов точно лучше меня разбирается. Сделаю вид, что хочу проверить её знания… Да, обман. А что делать то? Нет у меня ни времени, ни денег на эксперименты.

Дети очень обрадовались. Дочка сразу вспомнила про приданое, а сынок, что он мужик. Я им только поддакивала: мол, и про приданое, и про то, что Егорушка у нас старший мужчина в семье, не забыла. Напомнила только, что главная всё таки я. Не хотелось бы ещё одного скандала, подобного тому, что случился вчера.

До городских ворот мы добрались минут за пятнадцать неспешного хода. Слишком близко, чтобы путники останавливались у нас на ночлег просто потому, что не хотят ночевать в лесу. Но с другой стороны, это значило, что и городских жителей можно считать потенциальными клиентами. Если моя фишечка сработает, то можно будет приглашать горожан отведать блюда всех народов мира.

Больше всего город поразил меня несоответствием между тем, что помнила о нём Олеся, и тем, что видела я. Она помнила его большим, красивым, с высоченными каменными стенами и тяжёлыми воротами, обитыми железными пластинами. Улицы Ламана, так назывался этот город, второй после столицы, в памяти Олеси были широкими, дома огромными, а каменная мостовая очень удобной.

Но мне городок показался очень маленьким и каким то неказистым. Вроде бы и ров имелся, и каменные стены, и подъёмный мост, и решётка перед воротами, которую поднимали утром и опускали вечером. Но мне почему то всё это не казалось надёжным укреплением, способным выдержать многодневную осаду. Стены какие то тонкие, решётка чугунная, ударь как следует, и сломается. Чугун же хрупкий металл. И мост очень хлипкий: между досок щели, сквозь которые видна грязная вода защитного рва, заросшего тиной. Про улицы я и вовсе молчу… Узкие, грязные и вонючие. Хорошо, что мой трактир за городом, а то я скончалась бы в муках от одних запахов.

— Мам, — Анушка потянула меня в сторону, — ты чего? Ярмарка же там!

Кивнула она вправо. А вот меня почему то страшно тянуло налево. Что то шевельнулось в прошлом… Как будто бы Олеся ходила совсем другой дорогой. Но зачем и куда, я так и не смогла вспомнить.

— Да, конечно, — отозвалась я, не отрывая взгляда от притягивающей меня улицы. — Ты права, ярмарка совсем в другой стороне. Я просто задумалась и забылась…

Анушка улыбнулась, Егорка фыркнул, по всей видимости, едва сдержав реплику, что все бабы дуры. Ему ещё долго придётся привыкать к новым правилам.

— Идёмте, — кивнула я.

Невысказанная насмешка сына почему то оказалась болезненней, чем насмешка вчерашнего купца. Я решительно схватила детей за руки и чуть ли не бегом помчалась к центру, туда, где уже заканчивалась ярмарка. До полудня оставалось чуть больше часа. Сначала дела, а потом я как нибудь приду в город одна и узнаю, что прячется в памяти Олеси на той улице.

Ярмарка разочаровала. Я ожидала чего то грандиозного: множества прилавков; изобилия товара из разных стран мира; зазывно кричащих торгашей; суетливых покупателей, громко и ожесточённо торгующихся за каждую копейку; мальчишек карманников, снующих стайками туда сюда; звонкоголосых цыган, танцующих и распевающих свои песни…

Я представляла себе разложенные на прилавке горы колбас, от которых умопомрачительно, так что слюни текут рекой, пахнет мясом, чесноком и специями. Я думала, что увижу россыпи ярких тканей, отмотанных от больших рулонов, лежащих на широких столах, которые, смешиваясь друг с другом, превращаются в какофонию цвета и фактуры.

Я хотела встретить самых настоящих киношных купчих, крупных дородных женщин с добрыми глазами и широкими улыбками, которые громко кричат, расхваливая каждая свой товар: самые большие головки сыра и вместительные корзины с самыми крупными яйцами. И всё такое свежее и экологически чистое! Никаких нитратов и микропластика! Ешь — и здоровеешь на глазах.

А ещё где то на самом краю ярмарки обязательно должна была быть тихая, неприметная женщина в платочке с кротким и мягким взглядом, которая торгует сушёными травами. Тут же, недалеко от неё, за невысоким прилавком скромно сидит торговец книгами, спокойный мужчина с задумчивым взором, который смотрит на тебя, а видит весь мир.

Глава 5

Тимоха получил деньги и уехал, оставив меня приглядывать за бочками. Пока я караулила чужое имущество, Анушка с Егоркой закупили все остальные продукты. Когда они подбегали ко мне, чтобы оставить очередную покупку, я не могла сдержать улыбки. То, что казалось мне родительским провалом, неожиданно обернулось удачей.

Во первых, Анушка показала себя умелой хозяюшкой, а Егорка рачительным хозяином. Они купили и тех самых синих кур, и шмат солёного сала, и картошку, и капусту, и тыкву, и немного других овощей, и хлеб, и муку, и даже три небольших мешочка крупы: гороховой, пшённой и гречневой. И каждый раз торговались так, что по деньгам у них ушло почти вдвое меньше, чем обычно тратил Трохим. Егорка пыжился от гордости, а у Анушки так сияли глаза, что у меня сердце защемило.

Во вторых, они перестали постоянно ссориться и даже немного сдружились. Более того, Анушка нахваливала братца, который взял на себя торговлю и лихо сбивал цену, а Егорка хвалил сестру: она легко находила недостатки в самом лучшем товаре, давая ему неоспоримые аргументы для того, чтобы продавить торгашей на большую скидку.

Когда Тимоха вернулся за бочками и увидел, сколько продуктов мы купили, удивлённо покачал головой и похвалил моих детей за разумность. Так и сказал: мол, никогда не видел таких разумных детей.

Я чуть не лопнула от гордости. В груди стало горячо, а на глазах выступили слёзы. Да и Анушка с Егоркой покраснели от такой похвалы.

— Об одном вы только не подумали, — усмехнулся Тимоха, — как всё это добро домой тащить будете. Без извозчика вам не обойтись…

А мы и правда не подумали… Да, тут одной крупы столько, что нам хватит нагрузиться под завязку. Мы ведь все эти продукты до завтрашнего вечера на себе носить будем! И кому то придётся ещё сидеть здесь и караулить.

— Папка завсегда извозчика брал, — кивнул Егорка и опустил голову. Потому что прекрасно знал: ни одной монеты у нас не осталось. Мы потратили всё до копейки. — Я совсем забыл… Не подумал…

— Ты не виноват, сынок, — коснулась я его плеча ладонью, чтобы приободрить. — Я ведь тоже об этом не подумала. А я взрослая…

— Ты же баба, — со вздохом произнёс сын и шмыгнул носом. — Ты и не должна думать. А я мужик…

Тимоха фыркнул:

— Ты, парень, ещё малой, потому глупый. Не понимаешь ещё, что хорошая баба завсегда вперёд мужика в домашних делах разумеет. Природа у ней такая. А у нас, у мужиков, природа другая. Нам мелкие дела то не интересны, мы под ногами и не видим ничего, зато вдаль смотрим и семью от внешних напастей защищаем. И хороший мужик со своей бабой не спорит, хороший мужик к своей бабе прислушивается. Иначе не видать в доме богатства. И ты матерь слушай. Она у тебя баба хорошая, дурного не посоветует. А что ошиблись — так не беда. С каждым бывает. В следующий раз прежде думать будете.

Я вздохнула. Вот вроде Тимоха тоже назвал меня этим ужасным словом — «баба», и речи его не особенно приятны для моего уха, потому как противоречат привычному порядку вещей, который был в другой жизни. Однако спорить с ним почему то не захотелось. После того отношения к женщинам, что Трохим вложил в голову сына, Тимохины наставления звучали весьма прогрессивно.

Меж тем наш новый знакомец продолжал:

— А сейчас я, так уж и быть, довезу вас до трактира то. И монеты не возьму. А вы меня накормите. А то с раннего утра маковой росинки во рту не было. Идёт?

— Идёт, — кивнула я.

— Идёт, — подтвердил Егорка и протянул руку Тимохе. Тот не стал фыркать и рядиться, а крепко, но очень осторожно сжал ладошку моего сына. Договор между мужиками был заключён.

Я нахмурилась. То, что оба совершенно проигнорировали мои слова, мне совершенно не понравилось. Я уже хотела напомнить, что, вообще то, я в трактире главная. Но в этот самый момент Тимоха подмигнул мне одним глазом, кивнув на Егорку. А Егорка, спрятав руку за спину, так, чтобы Тимоха ничего не увидел, поймал и сжал мою ладонь, как бы говоря: «Я тебя услышал».

А потому я промолчала.

Потом мы с Егоркой помогли Тимохе погрузить на телегу бочки и закинули на место возницы наши продукты, больше некуда было. Домой отправились пешком. Тимоха вёл лошадь под уздцы, а мы шли рядом с ним. Когда Егорка с Анушкой чуть отстали и не могли слышать, о чём мы говорим, он шепнул:

— Ты ни на сына, ни на меня не обижайся. Видел я, не понравилось тебе то, что я говорил. Но правильно сделала, что смолчала. Трохим то твой гнилой мужик был. Глупый. Ежели сына не научишь людей уважать, что мужиков, что баб, так он тоже по той же дорожке пойдёт. Но тут главное, не торопиться. Ежели сильно давить станешь на мальца, так ещё хуже сделаешь. Обиду он на тебя, да на всех баб, затаит. И пуще отца своего лютовать станет.

— Всё то ты знаешь, — буркнула я. Вот как ему удаётся сказать жутко обидные вещи так, что я не могу ничего возразить? А ведь он простой крестьянин. У него и образования то никакого нет. Он, поди, и читать то не умеет. А у меня два высших: юридическое и по банковскому делу и финансам.

— Угу, — усмехнулся Тимоха. И добавил таким тоном, как будто бы это всё объясняло: — Дракон я…

Это не объясняло ничего. Хотя я быстро, чтобы он не заметил, окинула Тимоху взглядом… Любопытно же… Обычный мужик… Никакой чешуи и хвоста. И зрачки у него нормальные, круглые. Обычный человек.

Наверное, драконы — это какая то нация… А не настоящие драконы, о которых я читала в прошлой жизни. Но как же мне хотелось узнать всё точно! Если бы не страх разоблачения, то точно вцепилась бы в Тимоху, как клещ, и расспросила бы его как следует.

Авдотья встретила нас у распахнутых на всю ширь ворот. Уперла руки в бока, за неимением живота фартук вперёд выдвинула, брови нахмурила, нарочно опустив платок пониже, чтобы смотреться более грозной, и сверкала недовольно глазами.

Дети притихли, замедлились и отстали, спрятавшись за телегой от злой старухи… Тимоха наморщил лоб, будто с досадой. А у меня эта картина вызвала сразу два чувства одновременно. С одной стороны, мне, как и Анушке с Егоркой, стало как будто бы страшно. С другой, я еле сдержалась, чтобы не рассмеяться. Потому что на минуточку показалось, будто Авдотья сейчас начнёт пар из ноздрей пускать и ногой шаркать, показывая своё негодование.

Глава 6

Я проводила Тимоху до ворот. Он вёл свою лошадь, я шла рядом. Между нами ощущалось напряжение, словно тот странный разговор за столом ещё не завершился. Мне было не по себе… Вернее, не мне, прошлая Олеся, ставшая моей интуицией, настойчиво пыталась предупредить о чём то. Но о чём именно, я понять не могла. Поэтому лишь старательно улыбалась и молчала.

Тимоха тоже не произносил ни слова, вплоть до самого прощания.

— Олеся, — он запнулся, и я вдруг осознала: он тоже волнуется. — Ежели тебе нужна будет помощь…

Я торопливо кивнула:

— Хорошо.

Он вздохнул, бросил мимолетный взгляд назад и произнёс:

— Ты, ежели что, на меня не злись… Не хотел я, так уж вышло. А Авдотье скажи, что я не такой, как все. И не стану…

Снова запнулся и резко сменил тему:

— А ты, ежели вдруг захочешь стать хозяйкой в моём доме, так не молчи… Я буду рад. Знаю, у вас так не принято, но у нас, у драконов, всё гораздо проще.

Он улыбнулся, посмотрел мне прямо в глаза, обхватил мою ладонь своей лапищей и прошептал:

— Мне достаточно одного касания, чтобы понять: у нас с тобой получится хорошая семья… И дети у тебя уже есть, — добавил он. — А одной тебе тяжело будет.

«Да что же это такое?!» — возмутилась я мысленно. Ещё один претендент на мою руку и сердце? Что тут, мёдом намазано? Не зря мне почудилось что то нехорошее в его намеках за столом.

Резко выдернув ладонь, я помотала головой:

— Я не собираюсь замуж. И со всеми трудностями справлюсь сама! — произнесла твёрдо.

Уже приготовилась отстаивать своё право на одинокое вдовство, но Тимоха не стал спорить, уговаривать или насмехаться, мол, «ты же баба…».

— Я понял, — кивнул он, склонив голову в знак признания моего права решать собственную судьбу. — Но всё же, на всякий случай, помни: я всегда готов принять тебя и детей в своём доме. Или просто помочь… Как сегодня.

— Хорошо, — ответила я, не углубляясь в детали. В мыслях же твёрдо решила: обращусь к нему за помощью лишь в самом крайнем случае, когда все иные возможности будут исчерпаны.

Тимоха улыбнулся, присел на край телеги, взмахнул вожжами. И тут я не выдержала:

— Подожди! — окликнула его. Когда он обернулся, спросила: — Почему ты предложил мне стать хозяйкой? Ведь драконы не женятся на нас?

— Ну почему, — усмехнулся Тимоха. — Женятся. Правда, детей обычно не делают. Но тебе и не нужны дети. У тебя их уже много.

— А почему детей не делают? — ухватилась я за возможность узнать что то о драконах.

— А ты спроси у Авдотьи, — ответил Тимоха и, хлестнув лошадь, крикнул: — Н-но!

Бежать за ним и выяснять, при чём тут Авдотья, я не стала, хоть искушение было велико.

Этот короткий разговор оставил пищу для размышлений. Драконы не выходили у меня из головы до самого вечера.

А тут ещё Анушка без устали твердила о Тимохе. Старшая дочь размечталась, как станет женой дракона и будет доить его пять коров, в её глазах они воплощали огромное богатство.

Не только Анушка прониклась: Егорка тоже задумался о чём то своём и к вечеру явился ко мне с «интересной» идеей, предложил попытать счастья и посвататься к дракону. И это при том, что я никому не рассказывала о разговоре у ворот!

Сначала пыталась перевести всё в шутку, но Егорка оказался на редкость настойчив. Когда же я, желая отвязаться от него, заметила, что инициатива должна исходить от мужчин, он странно посмотрел на меня и выдал:

— Мам, ты чего? Это же драконы. Они, басурмане проклятые, живут по совсем другим правилам и считают, что бабы во всём, кроме супружеской постели, равны мужикам. У них даже во главе самого сильного клана стоит женщина. Старая уже, а всё правит.

(«Басурмане проклятые» он, конечно, не говорил, но смысл был именно таков.)

Не стану врать: порядки драконов мне понравились. Даже стало обидно, что я оказалась здесь, а не в их мире.

Постепенно я смирилась с мыслью, что драконы — не просто нация… или не совсем нация. Когда осторожно расспросила Ванюшку о драконах, он объяснил: драконы не любят человеков, потому что считают их плохими. Человеки не любят драконов, потому что боятся. Есть ещё полукровки, которых не принимают ни те, ни другие: человеки видят в них драконов, а драконы — человеков.

Больше пятилетний сын ничего важного рассказать не смог, но и этого хватило, чтобы осознать: драконы — не люди… то есть не человеки.

Пришлось принять простую истину, которую следовало осознать ещё в первый день: вокруг меня не прошлое, и я не просто живу жизнью другой Олеси. Вокруг совершенно иной мир. А я — попаданка.

Я слышала о таких, в моём старом мире это направление фэнтези было популярно. Но, во первых, фэнтези я не особо любила, а во вторых, читать особо не успевала. В редкие свободные вечера предпочитала штудировать специальную литературу по банковскому делу, психологии и менеджменту, а не сказки для больших девочек. Работа была для меня делом серьёзным, поэтому все познания о попаданцах сводились к давнему просмотру фильма о янки при дворе короля Артура.

Помимо размышлений о себе и окружающем мире, весь день я занималась трактиром. Распределила детей по делам и объяснила, какой помощи жду от каждого. Должность Егорки переименовала из курьера в мои помощники, хотя круг его обязанностей от этого не изменился.

Дети с радостью включились в работу: Анушка взялась скоблить столы, Машенька с Сонюшкой отправились на кухню, а мы с Егоркой принялись отдраивать второй этаж.

Солнце уже клонилось к закату, и первая комната, та самая, где ночевали купцы, сияла непривычной чистотой, когда Егорка, которого я отправила за водой, ворвался на второй этаж с криком:

— Мам! Мам! Там молочник пришёл! И мясник! Говорят, если не отдадим им денег, то они будут жалобу писать в управу!

С досадой швырнула грязную тряпку в ведро. Вчера я перерыла весь дом, но заначку Трохима не нашла… Если она вообще существовала. Да и Егорка мог ошибиться, он ведь ребёнок. Платить по счетам мне было нечем. Вот если бы они согласились подождать месяц… или лучше полгода…

Глава 7

У меня вновь возникло ощущение, что я чего то не знаю, чего то важного, способного изменить моё отношение к этому человеку. Чего то, что, похоже, известно даже детям. Не зря Анушка, едва появившись в зале, ойкнула и тут же исчезла, утащив за собой Сонюшку.

Пришлось самой нести завтрак странному гостю. Пока он ел, я притаилась у кухонной двери, внимательно разглядывая его в надежде понять, что так напугало Авдотью и Анушку.

На первый взгляд — обычный мужчина. Высокий, симпатичный. И совсем не похож на Тимоху: ни широких плеч, способных, кажется, поднять быка, ни пшеничных волос, ни спокойного взгляда синих глаз.

Но если он тоже дракон, должно же быть что то общее с Тимохой? Ведь Авдотья и Анушка как то определили его «национальность»…

Путник больше напоминал старого ворона. Тёмная кожа, прямые тёмные волосы, жёсткие, как стальная проволока, выбивались из под чёрного платка, повязанного на манер банданы. Чистое выбритое лицо, ни усов, ни бороды, хотя все местные мужчины носили их. Большой нос с горбинкой, не лишавший его привлекательности. Чёрные глаза смотрели пронзительно и холодно, несмотря на широкую добродушную улыбку. Одет он был в белую льняную рубаху и плотно облегающую жилетку из тонко выделанной кожи, окрашенной в чёрно синий цвет.

Он расположился за столом с таким достоинством, будто находился не в придорожном трактире, а во дворце Людовика Четырнадцатого. Вот только аромат от него шёл отнюдь не французских духов. Во дворе мне казалось, что лёгкий запах мокрой псины, лишь причуда обоняния, но в помещении вонь стала невыносимой.

Я бы непременно предложила ему помыться и постирать одежду, но у нас пока не было для этого условий: ни бани, ни прачечной. А холодной водой из колоды такую вонь не перебить.

Ел гость быстро, но аккуратно. Яичница на сале, наше традиционное утреннее блюдо (курочки исправно неслись), исчезла с тарелки почти мгновенно. Видно, путник был очень голоден. Я уже подумывала принести ещё порцию, но он тщательно вытер тарелку кусочком хлеба и поднялся:

— Благодарю, хозяюшка. А номера у тебя случайно не найдётся? Чистого, с нормальной постелью и без клопов?

— Найдётся, — кивнула я, радуясь, что накануне мы с Егоркой разобрали сундук с постельным бельём и набили старые тюфяки свежим сеном. Да, кроватей у нас пока не было, в номерах стояли грубо сколоченные нары, но вид комнат заметно улучшился. — Я вас провожу.

Путник кивнул и взмахнул рукой, пропуская меня вперёд.

Я шла, ощущая, как незнакомец буквально прожигает взглядом мою спину. Но это было бесполезно. Я давно научилась улыбаться сквозь зубы и отрастила между лопаток толстую броню, которую не пробить никаким взглядом.

Мы поднялись на второй этаж. Чтобы не мучить себя, я распахнула дверь в первую комнату и посторонилась:

— Прошу, — взмахнула рукой, — здесь вам будет удобно…

Мужчина царственно кивнул, шагнул к двери, заглянул внутрь и тут же отступил:

— Не думаю, что вы это всерьёз. Считайте, что я оценил вашу шутку. Покажите мне нормальную комнату.

Я прикрыла глаза, сдерживая ярость, вспыхнувшую, как сухая солома от спички. Это, между прочим, почти лучшая комната! Я лично отмыла её до блеска. Да, обстановка скудная: нары вдоль стены, табуретка вместо тумбочки и пара гвоздей для вещей. Но что он хотел от придорожного трактира? Пятизвёздочного отеля?

— Извините, но номера люкс в нашем заведении не предусмотрены, — язвительно ответила я и с грохотом захлопнула дверь, едва не задев кончик носа гостя. Сделала вид, что это сквозняк.

Мне удалось его удивить. Мужчина вытаращился на меня, словно увидел диковинку. Даже его назойливый прищур пропал.

— Номера люкс? — переспросил он. — В заведении?

Я отвернулась. Наверняка он и слов то таких не знает.

— Но разве я просил люкс? — его голос смягчился. — Неужели вы никогда не встречали наших? Мы селимся только в комнатах, окна которых выходят в лес…

— Ваших? — нахмурилась я. — Драконов? Встречала.

Мужчина насмешливо фыркнул, затем расхохотался:

— Драконов?! Ну конечно же, нет.

Он шагнул ко мне и дёрнул носом, словно принюхиваясь. От резкого запаха мокрой псины у меня заслезились глаза.

— Неужели вы не чувствуете запах моего зверя? — вкрадчиво спросил он.

— Запах чувствую, — сморщила нос и отвернулась. Вежливость вежливостью, но дышать этим «ароматом» невозможно. — И очень рада, что вы не притащили своего зверя в мой трактир. Иначе пришлось бы отказать вам в ночлеге. А вам я бы предложила помыться, если бы у меня была такая возможность.

Гость подавился смешком:

— Помыться?! Мне?!

— Да, вам, — кивнула я. — Вы, наверное, привыкли к запаху своего зверя, но для посторонних он неприятен.

Мужчина растерянно хлопал глазами, глядя на меня как на умалишённую.

— Если вам не нравится эта комната, — шагнула я назад, — ничего другого предложить не могу. Очень жаль.

А то он полежит на простынях, а я потом в жизни не избавлюсь от этого проклятого запаха.

— Или, — чуть смягчилась я, — могу предложить переночевать на сеновале в конюшне. Там можете спать хоть в обнимку со своим зверем. Слова не скажу.

— Вы никогда не видели оборотней? — в глазах гостя вспыхнуло понимание. — Очень странно. Здесь такие девственные леса, и наших тут бегает довольно много…

— Оборотней?! — переспросила я, вытаращившись на мужчину. — То есть вы… оборотень?! И этот зверь — вы сами?!

— Очень странно, — он приблизился ко мне, почти вплотную, принюхался к шее, где билась жилка, и прошептал: — В вас есть что то неправильное. Мой зверь тревожится.

— Со мной всё нормально, — отступила я, распахнув дверь в другую комнату. — Посмотрите этот номер. Он попроще, но должен вам понравиться. Окна выходят в лес, как вы и хотели…

Гость кивнул и плавным движением оказался внутри.

— Да, вы правы… Эта комната меня вполне устроит. Я спущусь, когда стемнеет. Буду благодарен, если никто не побеспокоит меня до заката. Мой зверь ночной охотник, и он будет очень недоволен.