Семь историй

КТО НЕ БЕЗ ГРЕХА?

История Первая, насмешливо апокрифическая, ущемляющая ущемленных, развлекающая развлекающихся и дающая пищу алчущим

Звали его Симон, а иначе Петр…

Нещадно палящее солнце уже было высоко над горизонтом, и поэтому Иерихонская дорога пустовала. Еще несколько часов назад в этом месте некуда было камню упасть: многочисленные толпы направлялись в Иерусалим, и редкие ручейки людей уходили из него. Жуткий скрип повозок, рев верблюдов, ржание лошадей, человеческая ругань – все это было с утра, а сейчас вся суета сгинула вместе с прохладой, спряталась от невыносимого зноя. Иерихонская дорога теперь не пылила, а лишь слегка колебала воздух, выходящий из-под горячих камней и из раскаленных трещин.

Тишина. Ни дуновения ветра, ни птичьего пения, ни осторожных шорохов рептилий или насекомых – ничего. Тишина…

И вдруг звуковой вакуум был нарушен. Откуда-то сбоку послышались шелест травы и натужное дыхание. На дорогу, подняв столб пыли, вышли трое мужчин. Первый из них, облаченный в дорогую одежду, был высокого роста, строен, красив лицом, с аккуратной бородой и длинными чистыми волосами. Второй, одетый в выцветший, но чистый балахон, был коренаст, с пухлыми губами, правильными чертами лица. Третий, если быть беспристрастным, походил на оборванца: грубые подбородок и скулы, покрытые недельной щетиной, грязные жесткие кучерявые волосы, непропорциональная фигура и абсолютно нелепая козья шкура, надетая на немытое по меньшей мере месяц тело, с прицепленным к ней мечом.

Мужчина в выцветшем балахоне и оборванец о чем-то вяло спорили.

– Нет, Симон, – обратился к своему оппоненту пухлогубый, подняв вверх указательный палец, – меч никогда не заменит слова. Скажешь горе: сдвинься с места, и она сдвинется, а поднявший меч, от меча и погибнет.

– Вон, смотри, Елеонская гора, с которой мы только что спустились, – оборванец почесал заросший подбородок, – давай-ка, Петр, сдвинь ее с места.

– И ежели будет в нас веры хоть на горчичное зерно, то скажем горе: «Сдвинься» и сдвинется она, – не отступал пухлогубый.

– Вот, давай возьми и сдвинь ее, – настаивал на своем оборванец, – неужели в тебе нет даже крохи веры.

– Но я несовершенен, ибо грешен, а вот Учитель наш бесконечно мудр, ¬– Петр покосился на третьего, не принимавшего участия в споре. – Рассуди нас, Учитель.

Человек, до сей поры молчавший, взглянул с безнадежностью на полемизирующих, вдохнул в себя обжигающий воздух и тихо произнес:

– В споре нет истины. Поберегите красноречие для Иерусалима. Не лучше ли нам передохнуть возле той смоковницы, что недалеко от дороги, перед тем как войти в город?

К одиноко стоящему дереву вела широкая тропа.

– Можно, - согласился Симон.

– Вы, как всегда, правы, - одобрил предложение Учителя Петр.

Рядом с деревом из земли бил ключ. Мелодично журчащие ручейки, разбиваясь на множество тонких, практически невидимых глазу нитей воды, затем собирались в одну веселую струю и, совершив замысловатый изгиб, рассеивались вновь, бесследно исчезая в корневище смоковницы. После пыльной дороги, после созерцания измученной зноем потрескавшейся земли это казалось самым настоящим чудом. Учитель сел в тени дерева, Симон, закрыв глаза, встал на колени возле ручья и с почти сакральным трепетом несколько раз вдохнул прохладный воздух, а Петр со стоном нырнул лицом в студеную воду, в место, откуда бил ключ.

– Хорошо, - прошептал Симон, испив две пригоршни.

– Блаженны алчущие, ибо насытятся, – проговорил развалившийся на земле Петр.

А Учитель ничего не сказал. Он что-то рисовал пальцем в пыли. Только слабая улыбка касалась его губ.

– Как будто с меня все грехи сняли, – сказал Петр, – какое блаженство, Господи! Вот именно в такие моменты я чувствую Вселенскую любовь, она проходит сквозь меня, и я готов простить все грехи ближним своим, и даже подставить правую щеку, ежели ударят меня по левой, – Петр сделал выжидающую паузу, а затем, приподнявшись на локте, повернул голову к Симону и спросил:

– А ты, Симон?

– А я нет.

– Ну так же нельзя, Симон, ведь мы должны стоять выше земного, мы должны любить ближних, ибо это закон Божий. Неужели ты не испытываешь любви к людям?

– Отчасти.

– Как это, отчасти? – Петр вскинул руку, выказывая тем самым крайнее удивление, – Или нет, или да. Для истинно верующего в таких вопросах третьего не дано. Неужели ты, Симон, не веришь в Господа?

– Отчасти.

Петр прикрыл ладонью рот и расширил глаза, показав, таким образом, испуг:

– Ты богохульствуешь…

– Это ты богохульствуешь! – вдруг вспыхнул Симон.

– Я? – удивился Петр.

– Ты!

– Как можно так говорить, Симон?! Я искренен… Учитель, рассуди нас… - обратился Петр к не участвующему в споре человеку в красивых одеждах.

– Что там? – задал вопрос Учитель, показывая в сторону города.

– Там Иерусалим, побивающий своих пророков, – ответил Петр, ожидая услышать новую поучительную притчу.

ВЗАИМОПОНИМАНИЕ

История Вторая, цинично гротескная, повествующая о семейных превратностях в условиях зомби-апокалипсиса

Если бы у Паши Харитонова спросили: «Что такое ад?», он без труда ответил бы на этот вопрос. Нет, разговор зашел бы не о Данте, увлекаемом Вергилием в бездну мрака и вечной скорби, не о геенне огненной, в которой обречены гореть души проклятых грешников, не о голодных духах, терзающих несчастных усопших. И даже о вирусном апокалипсисе, постигшем эту бедную планету, молодой микробиолог не обмолвился бы и словом. Ибо все вышеперечисленное казалось ему ничтожной мелочью в сравнении с характером своей дражайшей супруги.

Если ад для жителей Земли начался два с половиной месяца назад, то Паша обитал в преисподней минимум три года. Выносимо ли каждый день слушать брюзжание вечно недовольной бабы? Обои надо переклеить, мебель – переставить, квартиру – поменять, а автомобиль купить новый, поскольку у Дашки с ее Ашотом, видите ли, появился крутой Лексус. А чего стоило хождение по магазинам и покупка ненужных безделушек? Все выходные тратились исключительно на посещение бутиков. И попробуй не сопроводи любимую – получишь неминуемый скандал. Постель – вообще отдельная тема. Предложение поменять позу приравнивалось к особо тяжким извращениям и наказывалось двухнедельным баном без права обжалования. И друзья… после женитьбы они бесследно исчезли.

Паша с огромным удовольствием излил бы душу хоть кому-нибудь, но, увы, живых людей он не видел уже двадцать четыре дня. А вот Люся никуда не делась, и сейчас, сидя на заднем сидении подержанного Вольво, без умолку говорила. Молодой микробиолог давным-давно научился не слышать жену, относится к ее болтовне, как к некому естественному шумовому фону, который невозможно заглушить, но можно отфильтровать. И все бы ничего, если бы благоверная с завидной регулярностью не толкала бы несчастного парня в плечо и не спрашивала бы:

- Павлуня, ты меня что, не слушаешь?

«Господи, ну за что мне это?» – думал Паша, но в ответ улыбался жене в зеркало заднего вида и как можно нежнее говорил:

– Ну что ты, любимая, конечно, я тебя слушаю.

– Вот-вот, – говорила она, – в семье главное взаимопонимание, – и продолжала безудержно болтать.

Иногда молодой микробиолог поглядывал на обрезанную двустволку, лежащую у него в ногах, и у парня невольно возникало искушение схватить ружье, развернуться и выпустить дубль в башку безмозглой курице. А еще лучше – просто высадить говорливую дуру на трассе и спокойно поехать дальше. Однако потом Паша вспоминал, как сильно он был когда-то влюблен в Люсю, и ему становилось стыдно за недостойные мысли.

«А ведь, воспользовалась, дала только после свадьбы», - с горечью подумал микробиолог.

– Ой, Павлуня, гляди Мазерати на обочине стоит! – толкнув мужа в плечо, закричала женщина, – беленький такой, красивенький! Давай в него пересядем. Я всегда мечтала о такой машине! Вот именно такой!

Паша, сделав глубокий вдох, сильнее нажал на педаль газа.

– Ну что ты! Тормози, говорю тебе! – приказным тоном сказала Люся.

– Послушай, любимая, – мягко произнес микробиолог, будто он общался не со взрослым человеком, а с маленькой капризной девочкой, – мы ведь с тобой говорили о технике безопасности. Говорили ведь? Во-первых, из автомобиля лишний раз просто так выходить не стоит, во-вторых, не факт что в этой дорогой итальянской тачке имеется горючее, в-третьих, откуда мы знаем, может, под машиной зомби отдыхает, и наконец…

– Ты никогда меня не любил! – окрысилась Люся. – Никогда не любил, не ценил и не уважал!

– Послушай, милая, сейчас ты не совсем…

– Замолчи! – вспыхнула женщина. – Господи, ведь права была моя мама! Говорила же, что ты форменный мерзавец! Голодранец безлошадный! Я на тебя лучшие годы угробила, а ты, неблагодарная скотина…

И понеслось. Супруга с садистским базарным удовольствием принялась перечислять все малейшие огрехи мужа за три года их совместного проживания. Вспомнила, как он на день рождения подарил ей хризантемы вместо обожаемых белых роз, как в Новый год целых три раза танцевал с Дашкой, и как эта стерва стреляла глазками, пока Ашот, в дрын пьяный, отсыпался в соседней комнате, и как холодно разговаривал с мамой, и старался называть ее не «мама», как и положено любящему зятю, а просто «Вы»…

В общем, много нехорошего пришлось услышать о себе Паше за эти жуткие, длящиеся целую вечность, полчаса. И когда они прошли, Люся – о ужас! – вопреки ожиданиям не замолчала, а, переключившись на более нейтральные темы, продолжила рассуждать о тяжелой доле русской бабы, которая вынуждена ездить на дрянном допотопном Вольво невесть с кем вместо того, чтобы кататься на новеньком белом Мазерати с прекрасным принцем за рулем…

И тут Паша явственно осознал, как нечто первобытно черное с яростным клокотанием рвется наружу из бездонных недр подсознания. И остановить этот процесс, а уж тем более контролировать он не в состоянии. Парень нажал на тормоза – машина с пронзительным визгом остановилась, а супруга, стукнувшись головой о переднее сидение, испуганно и недоуменно поглядела на мужа.

– Людмила, – сказал Паша, голос его вибрировал от болезненного перенапряжения, – Люда, Людочка, Лютик, Люся, Люсенька, лапочка ты моя милая, – и тут микробиолог сорвался на крик:

– Ты можешь наконец заткнуться, сука!!!