Сеня и великаны

Глава 1

Мне хочется сделать фильм о стене.

Смотришь на стену и начинаешь постепенно видеть очень многое.

Жан-Люк Годар

Глава 1. С писателем по фамилии Шевченко происходят разные странности

I

Кирилл Шевченко подумал: «Оно вернулось». Мысль емкая, четкая, выпуклая, от нее жгучий мороз струился по коже, но смысл ее и всамделишное содержание от Кирилла предательски ускользали.

– Не хватит ли прятаться? – возмутился гнусавый мужской голос. – Он слышит нас, видит нас, все прекрасно понимает. Пусть и не понимает пока, что конкретно понимает.

Вокруг, в гулкой серой темноте, никого, кроме старушки на скамейке. Старушку с того места, где стоял Кирилл, было хорошо видно. Она сидела у стеклянной стены закрытого на ночь супермаркета. Из-за стены лился неживой оранжевый свет. У старушки на плече сидел лохматый кот.

– Кажется, нужно действовать, – сказал голос.

Кирилл мог бы поклясться, что говорил кот, но коты не умеют разговаривать.

– Не время, – промолвила старушка. – Он не готов. Она слишком торопится. И дело, как ты понимаешь, вовсе не в норме. Или не только в ней.

Кирилл стоял и не мог выйти из оцепенения. От этого слова, которое ему в голову будто подкинули, исходил слабый, но постоянный электрический ток.

– Молодой человек! – громко сказала старушка, повернув к нему голову. – У вас не найдется мелочи?

Кирилл не двигался. Странности творились с ним не в первый раз, не первый день.

– Вы меня слышите? – спросила старушка. – Молодой человек?

«Оно вернулось», – снова подумал Кирилл. На сей раз мысль отрезвила, сообщила импульс скованным страхом членам. От этого страха пахло торфом, как на болоте. Кирилл, ухватившись за возможность, быстро зашагал прочь.

– Молодой человек! – кричала вслед старуха. – Вы меня слышите? Молодой человек!?

Молодым человеком Кирилл Шевченко себя не считал давно. Этим летом ему исполнилось сорок три года. Вроде бы и немного, а целая огромная жизнь, или даже несколько. Смотря, что считать жизнью.

Кирилл шел и старался не думать про говорящего кота, сжимал в кармане ключ, чувствуя, как руку колет смотанная в круг гитарная струна, что заменяла ему брелок. До дома всего двадцать или двадцать пять. То ли метров, то ли шагов. На улице тихо, третий или четвертый час ночи. Кирилл вышел прогуляться. Ему страшно хотелось выпить. Снова. Он сдержался. Снова. Кирилл молодец. Вот он аккуратно вставил ключ в замок, медленно, замерев при этом, провернул один раз, второй. Не разбудить сына – ни в коем случае. А спит Сеня очень чутко.

«Какая старуха!? – злился Кирилл про себя. – Говорящий кот, серьезно? Спать. Тебе нужно поспать. Необходимо выспаться, только и всего».

Кирилл нырнул в свою уютную темноту. Снял ботинки, не глядя повесил ключ на крючок. Прошел в зал, стараясь не шуметь, оттуда вышел на балкон, оборудованный под кабинет. Закрыл за собой дверь, сел, закурил.

– Феназепам, – сказал он вслух. – Золофт, Кветиапин.

Тишина давила.

– Все будет хорошо, – проговорил Кирилл. – Мы никому, никому никогда его не отдадим.

***

Реальность бесцеремонно вторглась в нечто жутко важное. Смысл важного сию секунду испарился, оставив после себя звенящее чувство потери. Кирилл открыл глаза.

– Папа, – раздалось слева. – Ты не спишь или спишь?

Сеня стоял у кровати, улыбался.

– Долго караулишь? – спросил Кирилл, застонал от боли.

– Нет, немножко.

Сын внимательно смотрел на Кирилла.

– Сейчас я встану, – вздохнул тот. – Ты придумал, чем будем завтракать?

– Да! – воскликнул Сеня. – Сделаем дурацкую яичницу.

– Вот как?

– Угу, я хочу дурацкую яичницу.

– Принято, шеф!

II

Не то, чтобы невероятно популярным он был, нет, но достаточно известным. В определенных кругах. Скорее всего, и в этом Кирилл убеждался от года от года, речь шла не о великом таланте – удачно примелькался в свое время. Позже, когда стал писать сказки для Сени, исчез с радаров. Искали, надо сказать, но недолго, да и не густо нашлось искателей. Но ведь искали!

Эти мысли, наказывая по утрам или бессонными ночами, сверлили голову Кирилла Шевченко изнутри, не давали покоя. Раньше он был известным писателем, писал романы в жанре ужасов. Его дважды называли казахстанским Стивеном Кингом. В личку в соцсетях чуть больше года назад в последний раз писал незнакомый человек, спрашивал, ждать ли продолжения «Ледяного замка». Кириллу нравилось чужое внимание, и он хотел бы ответить утвердительно, мол, да, конечно, ждите, но он точно знал, что больше не вернётся к старому себе. Прошлое в прошлом.

Сеня клевал носом.

– Сын? – тихонько спросил Кирилл, осторожно дотронувшись до Сениного плеча. – Ты спишь, да? Завтра, может, досмотрим? Идем укладываться?

– Угу, – сказал Сеня. – Идем, пап.

Они смотрели новый фильм про пришельцев. Жутко скучный.

Кирилл отнес сына в его кровать.

– Доброй ночи, мышонок, – улыбнулся, глядя, как ребенок сладко зевает. – Увлекательных снов.

– Хороших снов, папа, – пробормотал Сеня. – Я тебя люблю.

***

Что-то, что видишь боковым зрением. Тени. Обрывки фраз. Ускользающие образы. Желтый. Синий. Красный. Кирилл снова и снова улавливал движение слева или справа от себя, но, оборачиваясь, находил лишь морозный январский воздух.

– Он ведь не может нас слышать, – сказал голос из отовсюду. Никакого другого слова, кроме «приплюснутый», для описания этого голоса у Кирилла не находилось.

– Говорят, в коконе серьезная трещина, – беспокойно подхватил второй голос, очень похожий на первый. – Скоро он вернётся.

Кирилл оглядывался. Злился.

III

Был вроде бы четверг. Ничем как будто не примечательный. Такой же, как на прошлой неделе. Самый обыкновенный четверг.

Глава 2

Глава 2. Сеня рассказывает, что случилось на самом деле. Однако Филлип, его старший брат, не спешит верить

I

Раньше, когда и телевизоров, наверное, не придумали, папа делал Плохие Вещи. Он сам так говорил. Сеня тогда пока ещё не родился даже. Но потом папа сказал, что Сеня, – Сеня и никто другой! – спас его от великанов.

– Плохие вещи, – сказал Сеня, умолк, посмотрел на висевшую на стене картину. – Много плохих вещей.

Картина на стене завалилась направо. Папа бы повесил ее ровно. И сказал бы «накренилась», а «завалилась» говорить не стал бы. Но папы здесь больше нет.

– Милый, – то ли сказала, то ли спросила Миссис Вонючка.

Сеня не помнил, сколько ей было лет. Наверное, сто двадцать или около того, или, может быть, две тысячи. Они, Миссис Вонючка и папа, дружили. Миссис Вонючка, – Сеня не любил обзываться, но и врать не любил, – приходила два раза в неделю. Стирала, убирала, готовила еду, ставила уколы Сене и папе. Иногда, сделав все домашние дела, она, смешно кряхтя, опускалась на скрипучий стул на кухне, закуривала, и они с папой долго разговаривали.

– Плохие вещи, – повторил Сеня.

С трудом перевел взгляд с картины на Миссис Вонючку. У той глаза были который день на мокром месте. Большое круглое лицо, словно у смешной и доброй ведьмы из папиных сказок, родинка на носу слева и толстенные стекла в очках, делавшие ее и без того большие серые глаза по-настоящему огромными.

Сеня чувствовал, что может заплакать. Воронёнок внутри трепыхался, скребя коготками грудную клетку изнутри. Сеня не хотел и не собирался плакать. Но чувствовал, что может.

– Поэтому все и произошло, – сказал Сеня. – Оно поэтому вернулось.

***

В комнате врача, от которого пахло, как пахнет от немытого дедушки, все было на каких-то чужих своих местах. Сене не нравилось: тихое тиканье часов на стене, духота, жужжание, источник которого он понять не мог, полка с книгами, стул, на который его усадили, да и сам врач.

Опекунша минутой раньше вышла в коридор. Это врач ей велел. Врач – высокий мужчина с седыми волосами, похожими на перья из подушки, и большим кадыком. Большой человек в неглаженой клетчатой рубашке и с порезом на правой щеке.

– Арсений, – врач чуть подался вперед, и Сеня снова почувствовал, что от него неприятно пахнет. Сигареты и другое, неизвестное Сене. – Ничего, если я буду называть тебя твоим полным именем? Ты не будешь против?

Сеня ненавидел такое. Чужие большущие взрослые, с книжными полками этими, часами на стене, духотой и жужжанием, всегда ждали ответа. Спрашивали, и нависали над тобой, молча. Терпеливо и страшно, словно великаны.

– Нет, не против.

– Можно задать тебе вопрос?

– Вы задали.

– Другой, если ты не против. Меня… впрочем, не только меня, всех, понимаешь ли, беспокоит этот другой вопрос. Мы не знаем, как его задать, но я что подумал. Ты взрослый, Сеня. Достаточно взрослый, чтобы суметь найти ответ.

– Что за вопрос?

– Плохие вещи, – сказал врач после секундного раздумья. – Расскажи, Сеня, какие плохие вещи делал папа? Он делал их с тобой?

II

Началось оно в районе ноября. Не просто началось, а началось снова. Сеня не помнил, кончалась осень или начиналась зима. Папа снова перестал спать.

Однажды, проснувшись поздно ночью из-за того, что захотел в туалет, Сеня застал папу на кухне. Тот, высокий и худой, словно сухое кривое дерево, чуть сгорбившись сидел за компьютером и громко бил пальцами по клавиатуре. Обычно он работал на балконе, а на кухне работал редко.

– Пап, – Сеня сам не понимал, почему испугался. Будто из кухни в коридор бросилась большая черная волна. Или много волн. Много Больших Черных Волн. Плохих волн. – Почему ты не спишь?

Папа с минуту продолжал колотить по клавиатуре. Он задыхался, торопился, боялся не успеть написать нечто большуще-важное.

– Папа! – другой большой человек дернулся. – Папа!

Другой большой человек в костюме папы обернулся. Сеня стоял в темноте, в коридоре, а кухню заливал яркий, но мертвый бледно-рыжий свет. Эти лампочки, – большие пузатые энергосберегающие лампочки, – они покупали с папой вместе. Сеня взрослый.

– Мышонок, ты чего?

Папа не сразу понял, что происходит. С его лица снова исчезла сеть морщинок. Такое бывало и раньше. Другой папа, папа, который делал Плохие Вещи, прятался от Сени, и теперь думал, что Сеня этого не знает или не замечает. Но Сеня взрослый.

– Я… Это… Ты чего? Тебе снился плохой сон?

– Нет. Почему ты не спишь?

– Я пишу. Помнишь… – папа с трудом сглотнул. У него на глазах выступили слезы. – Осталось совсем немного.

– Это про Гошу?

– Да, сын, это про Гошу.

Сене хотелось переступить порог, войти на кухню, подойти к папе ближе, обнять папу, крепко-крепко, почувствовать биение его большого и взрослого сердца, но Сеня не мог пошевелиться. Была вероятность, так он скажет Филу, когда тот приедет и спросит, что случилось на самом деле, была вероятность, – и тут Сеня опять поймет, что не хочет, но может заплакать, – что он почувствовал бы в тот вечер Тот Самый Взрослый запах. Плохой Запах.

– Помню, папа. Может, расскажешь еще раз, но теперь завтра? Схожу в туалет, и айда спать, пожалуйста. Хорошо? Пойдем?

Папа улыбнулся. Сеня любил папину улыбку.

– Хорошо, мышонок.

– Я тебя люблю, папа.

***

Сене казалось, что Фил должен был быть выше. Холодные синие глаза, кудри. Черты его уставшего, бледного лица слишком чересчур напоминали папины. Сеня прилежно старался говорить у себя в голове не «Филипп», не просто по имени. Пытался называть Фила «старший брат».

«Он – мой старший брат», – думал Сеня. Сеня думал эту мысль, глядя на фотографии из папиного альбома, где были Фил и его мать, другая жена папы, которая была у него давно. Фил был старше Сени на одиннадцать лет.

Глава 3

Глава 3. Филипп вспоминает о прошлом. Воспоминания эти нельзя назвать приятными

I

В квартире ничего не изменилось, лишь обветшало. Цветы на обоях, старый дисковый телефон на тумбочке в коридоре, обувная полка, старая и грязная. Глядя на полку, Фил вспомнил, как они с мамой ее красили в яркий и красивый белый цвет.

– Он редко выходил из дома, – продолжила тетя Мира.

Большая, словно платяной шкаф, с коротко остриженными черными волосами, тетя Мира тоже и изменилась, и не изменилась за эти годы. Встречая Фила на вокзале в то утро, она плакала, а когда они ехали домой, много курила в окно своей старенькой, натужно кряхтящей «тойоты».

– Мальчик на домашнем обучении, – сказала тетя она. – Проходи, ты чего? Я сейчас его позову.

– Здорово, – инертно отозвался Филипп. Замер, глядя из коридора на кухню, на медленно раскачивающиеся на ленивом ветру ветви огромного дерева, которое все его детство скреблось к ним в окно по ночами.

– Сеня, – крикнула тетя Мира. – Сенечка!

Филипп никак не мог привыкнуть к тому, что у него есть младший брат.

– Привет! – сказали сзади.

В первое мгновенье Фил испугался, тут же на себя за это разозлившись.

Рядом с тетей Мирой стоял крохотный для своих семи лет мальчик, похожий на пустую бутылку из-под колы. Грудь узкая, бедра шире, чем у девочки-подростка, руки длинные. Лохматый. Широко расставленные глаза с напоминающим азиатский разрезом, синие, но на радужке – светлые пигментные пятна, похожие на засветы на старых фотографиях. Короткий нос, плоская переносица, короткая и широкая, почти круглая голова.

Фил вспомнил, как мама, провожая его на вокзале, будто бы невпопад обронила: «Уродца этого увидишь».

– Привет, Сеня, – сказал Фил. – Как твои дела?

Прозвучало до тошноты неискреннее. В коридоре было светло. Даже слишком.

– У меня нормально дела, – ответил Сеня. – А у тебя?

Тетя Мира нервничала.

– У меня тоже неплохо.

Соображений насчет того, что говорить дальше, у Филиппа не нашлось. Он стоял и злился и на себя, и на отца. Какого черта тот надумал взять, и умереть!?

***

В последние годы они с мамой про отца не говорили. Раньше пытались начать этот разговор, – его когда-нибудь все равно пришлось бы начать, – но не складывалось. То мама начинала нервничать, то Филлип. То показания расходились. Они многое помнили по-разному. Вот только Фил был уверен, что его память – настоящая, а свою себе мама придумала.

– Где ты работаешь? – спросил Сеня.

Они сидели в зале, уже приличное количество времени, и Сеня иногда подолгу молчал, а иногда вдруг задавал вопросы.

– Я учусь, – ответил Фил. – Когда закончу, стану журналистом. Хочу рассказывать людям о науке. Простыми словами о сложных вещах.

– Это о каких вещах?

Фил плохо понимал, что чувствует.

– Про принцип работы солнечного света, например, или чем полезны или вредны определенные растения. Из чего сделан наш мир, почему мы видим сны, кто изобрел микроволновку. Много всего.

– Интересно, – сказал Сеня, нахмурился, думая, поднял взгляд. – Я бы почитал.

II

Однажды отец сломал маме челюсть. Произошло это у Филиппа на глазах. Ему было столько, сколько сейчас Сене. Он хорошо помнила тот мокрый хруст. Мама упала на пол и застонала, завыла глухо, держась дрожащими и худыми, как ветки, руками, за щеку и подбородок. Мама плакала. Отец встал, словно вкопанный, чересчур медленно осознавая, что натворил. Молчал, сжав кулаки. Был поздний вечер, середина осени, за окном накрапывал мерзкий колючий дождь. Потом отец бросил пить. Как будто бы снова навсегда. Женился во второй раз. Фил не знал деталей, но знал, что вторая жена, Сенина мама, ушла от отца почти сразу же, как родила.

Мысли Фила растеклись, словно горячий мазут. Внимание цеплялось за что угодно, не давая ему провалиться в память: магниты на холодильнике, разводы на стекле, грязная посуда, сигаретные ожоги на поверхности стола, родинка над левым глазом отца, его трясущиеся руки с длинными, точно у паука, пальцами. Он как будто все ещё был здесь, пропитался в эти стены, как яд. А Сеня был маленький и несуразный. Сеня не пережил и десятой части того, что довелось пережить Филиппу.

Вот, например, отец продал телевизор. Вынес из дома и продал. Фил вернулся из школы, надеясь успеть к важной серии любимого сериала про девочку-супергероиню, но тумбочка у стены в зале оказалась обезоруживающе пуста. Фил не стал звонить маме на работу, хотя страшно хотелось, ушел в свою комнату, закрыл дверь изнутри, – хотя отец строго-настрого запретил так делать – и забрался с головой под одеяло, пыталась расплакаться. Тем вечером мама сказала, что «у папы временные трудности». Сказала, что «мы справимся». Отец тогда писал свой очередной «великий роман», на сей раз о донельзя банальной «банальности зла».

– Папина стенка сюжетов, – сказал Сеня, указывая короткими пальцами на доску на стене. Это вырвало Филиппа из болота тяжёлых воспоминаний. Доска на стене была испещрена, будто китайскими иероглифами, мелкими буквами с острыми краями, рисунками, стрелками.

– Тут рождаются сказки, – сказал Сеня. – Ты любишь сказки?

– Нет, не люблю, – ответил Фил.

***

Тетя Мира вошла на кухню, осторожно закрыла за собой дверь.

– Уснул, – полушепотом сказала она. – В последнее время тревожно и чутко спит. Что с этими еще таблетками делать…

Она прошла к окну, открыла его, впуская свежий воздух.

Она сказала, что Сеня отказывался принимать лекарства, аргументируя это тем, что раньше они пили их с папой вместе.

– Что врачи говорят? – спросил Филипп.

– Ничего не говорят, – вздохнула тетя Мира. – Что они скажут? Говорят, что нужно дать время, чтобы мальчик привык, а дальше, мол, все наладится. Ох, милый… Не знаю я, с какого боку налаживать, и что…

Глава 4

Глава 4. Возвращаемся к Кириллу, к которому возвращается память, которой быть не может

I

Стер луну с неба, как стирают ластиком карандашный рисунок. Стер солнце. Все вокруг погрузилось в пустой серый сумрак. Он шел, поворачивая голову из стороны в сторону, надеясь увидеть, что хотя бы кто-то смотрит ему в глаза, но ни один из жителей Запределья не посмел поднять головы.

Он не ведал страха. Во всех окружающих его мирах не осталось ничего, что могло бы его напугать.

– Бред, – Кирилл резко мотнул головой, и в висок впился ржавый гвоздь боли, – черт… Бред. Что все это значит?

– Ты помнишь то, что ты помнишь, – сказала Леда. – Прошлое в прошлом, но от этого оно не перестает быть частью нас.

– Чего прикажешь делать?

– Тебе решать.

Место, в котором они находились, называлось Город-наоборот. Кирилл от всего сердца хотел бы не верить ни слову из того, что говорила Леда, но это оказалось достаточно сложно, учитывая тот факт, что они шли по дороге из мягкого зелёного кирпича вниз головой. Сверху, то есть под ногами – не настоящая брусчатка кичливо и одновременно беспомощно зелёная, снизу, а это, выходит, над головой – почти прозрачное голубое небо.

Кирилл не чувствовал ничего даже отдаленно напоминавшего обычную для него тревогу.

– Это все сон, – сказал он, выдержав паузу. – Странный сон. Для того, чтобы это оказалось реальностью, имя у тебя, дорогая, чересчур говорящее.

– Это не сон, – вздохнула Леда. – Ты не спишь.

Далекие фигуры в облаках. Исполинского размера. Медленные, словно смерть. Он шел сквозь украденные улицы, не таясь, совершенно не думая, привлечет ли ее внимание раньше времени. Шел, разведя руки в стороны, и улыбался. Он чувствовал, что нет такой двери, – больше нет, – что не открылась бы перед ним. Его боялись даже камни.

– Ты тоже меня боялась? – спросил Кирилл, остановившись. – И здешняя ты тоже, получается. Весело.

– Перед ней ты виноват, – Леда взяла Кирилла за руки. – Передо мной… Блин, хочу сказать, что нет, мол, не виноват. Отпустила, простила, забыла. Но такое попробуй забудь. Но…

– Что?

Они смотрели друг на друга долго и внимательно.

– Ты же видишь, что «но», – промолвила Леда. – Зачем спрашивать? Слова переоценены.

***

Глухие голоса. Кирилл открыл глаза и по ним тотчас шандарахнуло светом, словно влепили звонкую оплеуху. Набитая мелкими иглами голова отказывалась поворачиваться. Кирилл застонал.

– Лежи, ты чего?!

– Мне… Я, мне надо…

– Не дергайся, мужик, позову кого-нибудь. Лежи, сказал тебе. Какого рыпаешься? Сейчас, говорю, позову кого-нибудь, тебе помогут. Лежи!

Кирилл закрыл глаза, а в следующую секунду, открыв их, обнаружил себя дома на кухне, сидящим на табуретке у окна.

– Пап?

Крепко зажмурился и не открывал глаза до тех пор, пока веки не стали расплываться на разноцветные геометрические фигуры.

– Пап, ты чего?

– Все хорошо, мышонок. Все в порядке.

«Если я здесь, – подумал Кирилл. – Значит, я справился».

– Помнишь мультик про говорящего кота? – спросил он вслух.

– Какого кота? – удивился Сеня.

Мальчик сидел за столом. Вся моська у него была перемазана кашей с вареньем.

– И то верно, – подхватил Кирилл. – Таких мультиков много, куда не кинься, везде найдется говорящий кот. Какой-то из них был волшебным?

– Говорящий волшебный кот? – Сеня как мог широко раскрыл глаза. – Его кто-то заколдовал, да? На самом деле он никакой не кот, а принц, да?

– Нет, – ответил Кирилл. – Самый обыкновенный говорящий кот. Как четверг, только кот.

II

Много лет назад, оказавшись в Запределье в самый первый раз, он перестал чувствовать себя особенным, другим. Это ощущение подарило ему свободу такого невероятного размаха, что она даже в собственное слово не помещалась. Потом он заставил себя об этом забыть. Ради Сени. Теперь же, сидя на увитой диким плющом террасе, Кирилл снова пытался почувствовать то, первое.

– Ты сделаешь хуже, – сказал тем временем Окс. – Знай, бродяга-между-мирами, я был против. Нет большей опасности ни в одной из реальностей, чем ты сам.

Кирилл смотрел на кота, улыбался. Он кожей ощущал, что Окс боится его до потери пульса.

– Другого выбора у нас нет, – отрезала Леда. – Хватит об этом. Что сделано, то сделано. Нам нужно остановить ее. Ты, – и она посмотрела на Кирилла, очень серьезно, без тени улыбки. – Ты ее когда-то сюда привел. Тебе и разгребать. Они ещё не добрались до Муравьиного царства, время пока есть. Но его у нас все меньше и меньше.

– Пусть идет один, – Юдифь, до этого молчавшая, вдруг подала голос. Она была полна решимости. Высоченная старуха-паучиха. – Зачем он нам, если придется жертвовать собственными шкурами?

Кирилл глубоко вдохнул пропитанный карамелью теплый воздух.

– Ладно, – ему было так хорошо. Он жутко давно не находился в такой гармонии с самим собой. – Если хотите, я пойду один. Ещё вопросы?

Фиолетово-розовое небо двигалось.

***

Кирилл Шевченко боялся одного – потерять сына. Все остальное, хоть ураган, хоть цунами, выглядело детским лепетом.

Сеня рассказывал отцу про Муравьиное упорство, и у Кирилла кровь в жилах замерзала. Она боялся, что другие дети будут смеяться над Сеней, тыкать в него пальцами, как когда другие-другие дети смеялись над маленьким Кириллом.

– Давай договоримся, – одной рукой Кирилл держал сына за руку, а другой гладил по волосам. – Заключим пари. Хочешь? Кто проиграет, то великанья какашка. Что скажешь?

– На что будем спорить? – спросил Сеня. – Мистер будущая великанья какашка.

Кирилл улыбнулся.

– Никому, никому и никогда на свете не рассказывай про Муравьиное царство. Хорошо?

– Почему?

– Потому что я сказал, сын. Ты мне веришь?

– Верю.