Сеньорита Удача - 1. Игра Случая

.Карта Южной Америки XVII век

Пролог

Бело-золотой бык встал на край облака, утробно замычал, и с его шкуры заискрили в разные стороны молнии.

– Дочке привет передавай. Будете свадьбу справлять, приглашай, – сказал Гмерти-громовержец.

– Самым дорогим гостем будешь! – черный драконоподобный ящер оскалился в подобии улыбки, расправил кованные, золотые крылья, попрощался и скрылся в облаках.

Старый бог произнес задумчиво:

– Из всех проходимцев, с которыми обычно связывается моя дочь, он первым пришел свататься.

Гмерти закрыл глаза, задремал. Мысли погружались в самую глубину вертящегося между рогами голубого шарика Мира. Ему снилось, как во все времена и эпохи тысячи гигантских, разумных рептилий гибли в неравной борьбе с человеком.

На них наступали с копьями и мечами.

В них палили из пушек.

Дальше на смену приходили динамит, гранаты, автоматы и пулеметы, добивая самых последних представителей вида.

Бык пробормотал сквозь дремоту:

– Мордой ты не вышел, зять. Случится что с тобой, дочка расстроится…

Вешапи, летящий среди облаков по направлению к вырастающим горным хребтам Кавказа, внезапно почувствовал, что его относит в сторону Карпат. Всё его тело словно бы сдавило со всех сторон. Его что-то сплющивало и толкало, причиняя мучительную боль. В глазах стало темно, он ничего больше не видел. Крылья не махали, лапы не слушались… Внезапно в глаза резанул свет. Не выдержав мучений, дракон заорал.

Белый Волк толкнулся мордой в бок громовержца.

– Чего тебе, Случай? – Гмерти приоткрыл один глаз. – Смотри, какой славный у меня зять получился.

Волк глянул вглубь Мира, где повитуха прижимала к груди орущего человеческого младенца.

– Нравится? – с гордостью спросил бог.

– Хороший мальчик, – усмехнулся Случай. – Только дочка твоя его ждет в конце шестнадцатого века, а родился он у тебя двести лет спустя.

Бык подозрительно глянул в хитрую волчью морду.

– Тебе не кажется, что кто-то меня толкнул в ответственный момент?

– Случайно вышло, – ухмыльнулся собеседник.

– Может, все правильно, – подумав, сказал Гмерти. – Зять у меня с Кавказа. По древнему обычаю «Избегания» не должен жених видеть невесту до свадьбы. Я его богом сейчас сделал. Ему для опыта небольшой крюк по временам полезен… Молодой он, разберется.

– Зная Госпожу, все ещё больше запутается, – ухмыльнулся Случай.

Таинственная пленница

  – Эй, вставай, приехали.

   Суровый охранник загремел ключом, снимая проржавевший замок с находившейся на повозке деревянной клетки.

   Женщина, спящая на ворохе соломы внутри нее, открыла глаза и резко приподнялась на локтях, оглядывая местность.

   Ничего особенного она не увидела. Перед ней была типичная аргентинская эстансия[1], состоящая из ряда хозяйственных построек. Среди них выделялся добротный двухэтажный дом со следами облезшей побелки на стенах. За особняком справа располагался огромный сад, по которому гуляли козы и овцы. Слева – пустое, вспаханное поле. Оно плавно переходило в необъятную, до горизонта, пампу[2] с редкими чахлыми кустами.

   – Дон Гарсиа! Какая честь для нас! – со стороны особняка, распугивая кур и уток, нёсся старый управляющий дон Хорхе. – Мы с супругой всё приготовили к вашему приезду.

   Старик остановился напротив коня, на котором восседал мужчина средних лет. Всадник был одет в богатый камзол из хорошего сукна, поверх которого выделялся когда-то белый, а теперь рыжий от пыли отложной воротник по французской моде. Из-под запыленной шляпы с роскошным страусовым плюмажем на плечи опускались вьющиеся, с проседью, волосы. Звали приезжего Гарсиа Кинтера.

   Был он по происхождению испанцем, давно обосновавшемся на землях вице-королевства Перу[3]. Ученая степень доктора права давала ему возможность занимать высокий пост судьи в столице провинции Буэнос-Айрес. Эстансия, как и многие земли вокруг, принадлежала ему, но появлялся он тут крайне редко. Чрезвычайные обстоятельства заставили этого человека прибыть сюда с небольшим конвоем охраны зимой, во второй половине июня[4] тысяча шестьсот пятьдесят шестого года.

   – Мы вас уже ждём, – старый управляющий подобострастно поклонился.

   Дон Гарсиа ничего не сказал, лишь вопросительно приподнял левую бровь.

   – Все как просили, сеньор. Пеоны[5] выкопали новый погреб, и вино из подвала перенесли туда… А на место бочек поставили кровать и стол. На двери замок навесили.

   Сеньор Кинтера спешился, обернулся на человека у клетки и крикнул в его сторону:

   – Санчо, глаз не спускай с неё. Я проверю новые покои для моей… гм… этой…

   Управляющий устремил любопытный взгляд туда, куда смотрел его господин.

   Из клетки, в которой обычно перевозили скот, придерживая юбки, выбралась красивая женщина. Навскидку по возрасту ей можно было дать около сорока лет или несколько меньше. Впрочем, может она и была моложе, но рыжий, толстый слой дорожной пыли несколько сбивал с толку. Всё остальное в ней вызвало у дона Хорхе изумление.

   Одета незнакомка была по прохладной аргентинской зиме в теплое дорожное пончо, отороченное мехом ламы. Подол платья из розовой, шелковой ткани, шитой золотыми нитями, смотрелся немыслимой роскошью в этой местности. Из-под него при спуске из телеги стала заметна нижняя юбка, подшитая широкой полосой запрещенных в испанских колониях кружев. Женщина потянулась рукой в телегу и достала оттуда мужскую широкополую шляпу со страусовым пером. Её она спокойно надела на голову, убрав внутрь распущенные, золотистые волосы, которых давно не касалась расческа.

   На крыльце показалась жена управляющего. Старушка принарядилась к приезду хозяина в свое лучшее платье из темно-синей шерсти, а голову покрыла черной мантильей[6] из шёлка. Её она надевала только по большим праздникам.

   – Какая радость, дон Гарсиа! Надолго вы к нам?

   – Нет… Предпочитаю добраться сегодня в Буэнос-Айрес, – судья направился к дому, но чуть не споткнулся о курицу. Та выскочила у него прямо из-под ног, и, возмущенно кудахча, бросилась в сторону.

   – Осторожнее! – всплеснула руками супруга управляющего.

   Кинтера, едва удержав равновесие, обернулся, словно желая проверить, не смеется ли кто-нибудь над ним. Сопровождающие сделали вид, что ничего не заметили.

   – Но… как так, сеньор? – продолжала старушка. – Вы редко у нас бываете… Я приготовила угощение… Всё, как вы любите.

   – Любезная донья Кларисса, я почти неделю проторчал в этой дыре – Санта-Фе[7]. Только отбыл оттуда по Паране[8], как меня настиг гонец на рыбачьей лодке. Оказывается, сразу после моего отплытия в город, прибыло посольство из Лимы[9].

   – Да что вы говорите? – женщина всплеснула руками. – Из столицы?

   – Да. С ревизией едет гонец вице-короля со свитой…

   Управляющий и его супруга выдохнули в немом изумлении. Вот это новость!

   – Я не стал возвращаться в Санта-Фе, чтобы их приветствовать, – продолжил дон Гарсиа. – Посол едет прямо в Буэнос-Айрес, так что свидимся ещё. Но мне надо спешить домой, чтобы дела привести в порядок…

   Судья был обеспокоен. Часть серебра с рудников, которое он скопил всеми правдами и неправдами, было надежно припрятано на эстансии. Еще часть давно переправлена в бразильские колонии, куда он мечтал сбежать из этой жуткой, вечно пыльной дыры, куда забросила его судьба.

   Он понимал, что бумаги с судебными делами следовало привести в надлежащий порядок к приезду делегации. Посол вице-короля за тем и послан, чтобы сунуть в них свой любопытный нос и найти нарушения. Придется расщедрится на подарки, чтобы высокий гость не видел недостатков. Часто такие визиты приводили к серьезным неприятностям. После них кого-нибудь обязательно снимали с должностей… иногда вместе с головой.

   Ради пленницы почтенному доктору права пришлось сойти с лодки в устье, взять крестьянскую телегу для перевозки скота, и уже по суше сделать большой крюк, чтобы заехать в собственное поместье. Дон Гарсиа потерял время, поэтому нервничал.

   – Из Лимы? Неужто… кораблём? – женщина произнесла последнее слово с благоговейным трепетом.

   – Нет… Говорю же, они прибыли в Санта-Фе. Это значит, шли торговым путем через Анды[10] и Парагвай[11]… Ох… Принесла же их нелегкая. Лучше бы из Испании корабль прислали с товарами!

   Дальнейший диалог было не слышно, так как и он и управляющий с супругой скрылись в доме.

Неделей ранее

Семь дней назад в Санта-Фе дон Гарсиа сидел у окна в небольшом, но добротном доме, находящемся недалеко от деревянного причала. В руках его был кожаный кошелёк, из которого он высыпал на стол небольшую кучку серебряных реалов[1]. Одна из монет покатилась по столу, и судья поймал её ладонью у самого края. Он прижал металлический кружок к столешнице, подвинул его в общую кучу и внимательно стал пересчитывать деньги. Высокий, плотный человек в полинявшем камзоле, стоящий рядом со столом, напряженно следил за этим действием.

– Отвиль, мне кажется, или тут не достает десяти реалов? – судья приподнял левую бровь и чуть поджал губы.

– Всё, что есть, дон Гарсиа. Сейчас не очень судоходное время на реке, – буркнул его собеседник. – Иезуиты[2] уже опасаются так просто свои суда гнать из Парагвая.

– Я понимаю, – почти ласково произнес Кинтера, сгребая деньги обратно в кошелёк. – Может, ваши люди плохо работают? Вы же помните о наших договоренностях? Я закрываю глаза на то, что вы тут, на реке, пиратствуете. Но вы же понимаете, что в наше время услуга идёт за услугу? Мне кажется, кто-то начал… жадничать?

Судья перевёл скучающий взгляд на огромную в своей полноводности мутную реку, на которой покачивались рыбачьи лодки.

– Ваша милость, кораблей давно не было. А те, что идут, вооружены. Иезуиты делают из индейцев гуарани армию, обучают их… Нападать на них все сложнее.

– При этом они почему-то из Парагвая регулярно шлют нашему губернатору гонцов, чтобы тот приструнил грабителей, совершающих набеги на их территорию! Говорят, какие-то разбойники и разоряют индейские посёлки. Видимо, что-то… или кто-то их всё-таки беспокоит? – дон Гарсиа поднял на Отвиля хитрые, внимательные глаза.

Тот смутился, не зная, как объяснить ситуацию. Процветающее в местных водах пиратство было, пожалуй, единственной возможностью выжить местным жителям. Но с этим рискованным промыслом дело обстояло не гладко.

Санта-Фе был в то время совсем непримечательным городком на слиянии двух рек – Параны и Саладо. Выживал он за счет сельского хозяйства, продажи древесного угля и рыбы. Городишко находился на водном торговом пути между иезуитским государством Парагвай и другими поселениями и городами на Паране.

У иезуитов были собственные судостроительные верфи, металлургия и производство таких необходимых товаров, как плуги, бороны, серпы, посуда, порох и веревки. Буэнос-Айрес, столица Аргентины, не имел собственного производства и мануфактур. Оттуда поставляли вверх по реке кожу и шкуры для выделки.

Сообщение по огромной и глубоководной реке было налажено давно. Это искушало бедных жителей Санта-Фе желанием обогатиться за счет грабежа торговцев.

Городок официально торговал с Асунсьоном[3], но местная беднота не брезговала нападениями и на парагвайские прибрежные деревни, и на речные торговые суда.

Отцы-иезуиты не даром слыли учеными мужами. Они стали принимать меры по отражению атак, обучая индейцев военному делу. Пиратство становилось совсем не безопасно.

Главный судья Буэнос-Айреса все это отлично знал. Для него не было секретом, что за всем этим беззаконием стоит осевший на этих землях французский авантюрист Батист Отвиль. Кинтера давно уже держал его за горло, частенько наведываясь в Санта-Фе.

Губернатор провинции Буэнос-Айрес ничего не знал, и полагал, что судья часто отлучается в этот район исключительно из любви к правосудию.

– Кстати… Я тут посмотрел местные дела… На вас, сеньор, опять пару доносов пришло. Добрые католики этого чудесного города думают: отчего же вы на мессу[4] не ходите? – хитрые глаза судьи остановились на лице француза.

Тот замер, сглотнул так, что желваки на лице заходили ходуном.

– Ваша милость, я… хожу…

– Да? А тут у меня другие сведения, – судья положил перед собой на стол несколько свернутых, мятых по краям листов бумаги, – Кое-кто очень сильно обеспокоен спасением вашей души. Так, мол, и так… Не ходит сеньор Батист Отвиль на мессу, – он развернул лист и ткнул пальцем в строку: – Тут написано: «не впал ли этот человек в ересь?»

Француз покосился на бумагу. Что там было написано, прочесть он не мог, так как был не обучен грамоте.

– Вам повезло, мой друг, что эти доносы попали ко мне. А если бы судебными делами провинции заведовал кто-то менее… добрый? Все-таки я настоятельно рекомендую поддерживать нашу дружбу, – судья тряхнул кошельком, и реалы в нем красноречиво зазвенели, словно бы намекая, какая именно дружба интересует доктора права.

– И еще… скажите мне… Не известен ли вам человек по имени Аурелиано Буэндия? – судья отмахнулся от мухи, которая села ему на лоб.

– Это один из моих людей, – недоуменно произнес француз. – А что с ним?

– Я думаю, что его надо… повесить, – судья скучающим видом скользнул по реке.

В это время муха снова села на дона Гарсиа, и он снова от нее отмахнулся.

– Ваша милость, вы за полгода повесили в этом городе трех моих людей, – Отвиль смутился и побледнел. – Чем вам не угодил Аурелиано?

– В этом городе за последний год я повесил тринадцать человек по подозрению в речном пиратстве. Заметьте, сеньор, из них только трое были – ваши люди, а остальные – бродяги, пьяницы, пеоны и преступники. Но даже ваших я повесил за несговорчивость… и то, потому, что вы, Отвиль, сам пожаловались, что они не делятся.

Француз помолчал, потом спросил:

– Что натворил Буэндия?

Муха, нагло спикировала на руку судьи в третий раз. Сеньор Кинтера потряс кистью.

– Вы его давно знаете? – словно не услышав вопроса, поинтересовался он, внимательно наблюдая за полетом настырного насекомого.

– Не очень. Ловкий парень… На хорошем счету. С нами недавно. Может быть… месяц или немногим больше того…

– Я так и думал…Так вот… Аурелиано ваш в тюрьме со вчерашнего вечера. Я уже дал приказ отмерять ему веревки… Виселица давно пустует.

Противное насекомое село на столешницу и на глазах судьи стало нахально потирать лапки.

Цена выкупа

Тюрьма находилась на другой стороне, чуть выше набережной. Она представляла собой огороженную часть хлева, принадлежащего одному из членов городского совета. Строить отдельное здание для содержания преступников смысла не было, потому как поселение был маленьким, да и законы местные жители если и нарушали, то только уходя по реке в пиратские набеги. В камеры изредка бросали должников, но их дешевле было выпороть и отпустить, чем кормить за счет скудного городского бюджета. В целом в Санта-Фе царил спокойный, ленивый дух глубокой провинциальной колонии, в которой редко происходили события ярче, чем пьяная драка, похороны или свадьба.

   Помещение бывшего хлева было поделено на три части – центральную занимала каморка стражи, а справа и слева от нее находились две изолированные друг от друга камеры для заключенных.

   Единственный охранник сидел на пороге перед этим заведением и, придвинув поближе к себе камень, колол на нем орехи для своих маленьких сыновей.

   Заметив приближающегося судью, мужчина смутился, смахнул рукой скорлупу с камня, вскочил и рявкнул на детей:

   – А ну, пошли отсюда!

   Те, сверкнув угольками черных глаз, припустили наутек.

   – Пабло! Приведи-ка мне Буэндия, – сказал сеньор Кинтера, входя в крохотную комнатку, которую стражник обычно занимал.

   Почти все пространство этого помещения перегораживали стол да широкая скамья у входа. Заходить приходилось, сильно пригибаясь, чтобы не стукнуться головой о дверные косяки. Потолки в помещении были очень низкими, так как когда строили хлев, никто не знал, что однажды ему придется стать тюрьмой. В стены этого помещения навсегда въелся запах перепревшего навоза.

   Здоровая крыса, заметив вошедшего, спрыгнула со стола и стремительно удрала в дыру земляного пола.

   Судья привычно протиснулся за стол.

   Через некоторое время стражник ввел в помещение закованного в кандалы мужчину тридцати двух лет от роду. Это был человек выше среднего роста юношеского телосложения. Черты лица его были резкими, словно бы нарисованными тушью на гравюре. Худоба лица подчеркивала выразительные глаза. Лица давно не касалось бритва, поэтому щетина уже создавала видимость бороды. Волосы, выбивавшиеся из-под мятой, видавшей виды шляпы, у него были темные, коротко стриженные, непослушные и жесткие, как солома. На Аурелиано был ношеный камзол из коричневой шерсти и добротные, почти новые штаны.

   Пленник остановился у входа. Стражник чуть подтолкнул его в сторону скамьи, а сам перегородил двери, чтобы узник не сбежал. В помещении стало тесно.

   – Стало быть вы, сеньор Буэндия, утверждаете, что известная преступница, мошенница и воровка Ирэне де Ла Суэрте является вашей кузиной? – без предисловия начал дон Гарсиа.

   – Сеньор судья, я уже это сказал вам вчера вечером, – устало вздохнул вошедший, почтительно снимая шляпу. – Я ищу кузину по всей Аргентине, так как она позорит честь нашей семьи. У меня наказ от её покойной матушки!

   – Постричь в монахини, её, конечно, нужно, – покладисто согласился доктор права. – Жаль, конечно, что единственный женский монастырь на все вице-королевство у нас находится в Лиме... Туда, как известно, путь далёкий…

   Дон Гарсиа кивнул на скамью, приглашая Аурелиано сесть.

   Буэндия замялся. Садиться в присутствии столь почтенного человека, каким был судья, казалось ему неуместным. Кинтера, которому не очень нравилось, что из-за тесноты помещения заключенный словно бы возвышается над ним, раздраженно показал пальцем на скамью второй раз.

   – Вы оба из Потоси?

   – Не совсем, – уклончиво ответил Аурелиано, присаживаясь. – Мы… приезжие…

   Некоторое время дон Гарсиа внимательно рассматривал этого человека, словно бы что-то прикидывая в уме. Потом он произнес задумчиво:

   – А чтобы кузину твою постригли в монахини, нужно монастырю за это сделать щедрое пожертвование… Иначе как же эту особу туда примут?

   – Есть некоторое наследство, оставленное её покойной матушкой…

   Судья кивнул и тонко усмехнулся. Когда он улыбался, его лицо всё больше походило на мордочку хитрой пампасной лисицы.

   – Так вот, сеньор Буэндия… Вы – свободны.

   Тот вскинул на Кинтеру огромные, горящие глаза.

   – Свободен?

   – Да… Можете идти на все четыре стороны. Я не нашел в вашей деятельности никакого преступления… В конце концов братьев и сестер мы не выбираем. Не ваша вина, что кузина пятнает честь рода. Но скажите мне, сеньор Буэндия, что делать мне, честному человеку, который должен соблюдать законы вице-королевства? – дон Гарсиа закатил глаза и глубоко вздохнул, словно бы на его плечах было всё бремя мира. – Власти города Потоси очень хотят украсить её телом городскую виселицу… Возможно, предварительно отрубив руку, как воровке. Мне ничего не остается, как выдать бедняжку им… – тут судья сделал большую и многочисленную паузу. – Если…

   Аурелиано почесал переносицу, и цепи на его руках зазвенели.

   – Если… что?

   – Если мы с вами не договоримся, – изящная, лисья улыбка скользнула по тонким губам доктора права.

   – Я весь – внимание, ваша милость.

   – Свобода кузины Ирэне обойдется вам… в пять слитков серебра… Как обошлось бы принятие её в монастырь Лимы.

   Буэндия невольно вскочил, чуть не ударившись головой в низкий потолок.

   – Сколько?! Где я в Санта-Фе возьму пять слитков серебра?!

   Дон Гарсиа негромко рассмеялся:

   – Это уже не мое дело, сеньор. У нас сегодня какое? Восемнадцатое июня. Я даю ровно месяц, на то, чтобы вы нашли выкуп за её свободу и привезли его мне… Но не сюда, а в Буэнос-Айрес, где я живу. До этого времени шее этой красавицы ничего не угрожает. Я буду лично заботиться о том, чтобы ей было хорошо.

   Аурелиано подавлено молчал. Кинтера не торопил его.

   – Мне сложно найти такую сумму, – глухо сказал пленник.

Буэндия принимает решение

Аурелиано побрел в строну дома, в котором снимал комнату. Судя по морщинам на его нахмуренном лбу, освобождение не принесло ему какой-то значимой радости.

   Толстая хозяйка, выбивавшая одеяло во дворе, неприветливо глянула на него.

   – Явился. Надеюсь, на этот раз ты при деньгах? За комнату уже три недели не платишь.

   – Донья Мария, деньги обязательно будут. Не клюет пока рыба.

   – Знаю я вашу рыбу, – проворчала хозяйка, но не слишком сердито. – Я эту твою сказку слышу который день. Ох, выгоню тебя…

   Она несколько раз стукнула палкой по одеялу, словно бы не замечая постояльца, но потом любопытство взяло верх:

   – Ты мне скажи, за что тебя ночь в сарае тюремном держали? Что натворил?

   Аурелиано бросил на нее быстрый взгляд, словно недоумевая, откуда хозяйка это знает.

   – Соседи тебя видели, – намекнула толстуха.

   – Ничего страшного я не совершил, – едва заметная улыбка скользнула по тонким губам Буэндия.

   – Ничего не натворил, и в тюрьму? Рассказывай, не томи.

   Он ухмыльнулся:

   – А поесть чего-нибудь будет?

   – Ты почти три недели за комнату не платишь, корми тебя, – проворчала хозяйка. – Так за что тебя посадили, Аурелиано?

   – За женщину, – таинственным голосом произнес мужчина, берясь за дверную ручку.

   Донья Мария, замахнувшись палкой, чтобы ударить одеяло, так и замерла.

   – За женщину?! У тебя появилась женщина?

   – Я очень голоден, и, пожалуй, пойду к себе, – Буэндия пропустил вопрос и открыл двери.

   – Да погоди ты…

   Он остановился, обернулся в сторону хозяйки и загадочно усмехнулся, словно бы намекая, что у него есть какая-то тайна.

   – Ты мне скажи, кто она? – томительное любопытство было написано на лице почтенной доньи.

   – Она? Просто… прекрасная женщина, – с этими словами Аурелиано ещё раз многозначительно улыбнулся, зашел внутрь и закрыл за собой двери.

   Донья Мария осталась в одиночестве строить различные догадки по поводу подружки постояльца.

   Буэндия, пройдя мимо кухни, захватил из хозяйской миски немного чипы[1] и отправился в свою каморку.

   Не разуваясь, мужчина растянулся на старой кровати. Он задумчиво жевал холодную лепёшку и размышлял, зачем ввязался во всю эту историю.

   Ирэне де Ла Суэрте не была ему кузиной. Если подумать, она вообще ему никем не приходилось. Он и видел-то её несколько раз в жизни. Но сейчас, когда над ней нависла угроза виселицы, Буэндия думал, что предпринять для спасения. Если бы не вмешательство этой полузнакомой женщины, петля однажды затянулась бы на его собственной шее. Он отлично помнил, что в долгу перед ней.

   Они познакомились больше полугода назад. Тогда Аурелиано, чья пестрая, авантюристическая жизнь была похожа на лоскутное одеяло из взлетов и сокрушительных падений, впервые приехал в Потоси, считающимся самым богатым местом в мире. Прозвище города было – «Зависть королей», и он всецело оправдывал название.

   Еще конкистадоры, одержимые поисками своего Эльдорадо, однажды высоко в Андах наткнулись на целую гору серебра. Это было столь немыслимое богатство, что близ неё они основали поселение. Меньше чем за сто лет в этом месте вырос самый крупный город во всей Южной Америке, превосходивший по численности населения столицу вице-королевства – Лиму.

   Буэндия попал в Потоси, когда бежал с испанского севера континента.

   Властям Венесуэлы, откуда он прибыл, не нравился не в меру предприимчивый контрабандист, занимающийся перепродажей жемчуга и краденых товаров. Но больше их возмущало даже не это, а его шпионская деятельность, связанная с островом Кюрасао. Там была хорошо укрепленная голландская колония, доставлявшая испанцам серьёзные хлопоты. Почувствовав, что дело пахнет «жареным», Буэндия удрал из Венесуэлы. Помыкавшись по колониям Карибского моря, испытывая постоянную нужду в средствах, молодой контрабандист, наконец, получил некую сумму задатком, пообещав выведать положение дел в стране серебра – Аргентине.

   В тот период Нидерланды, уступив свои колонии в Бразилии, все-таки рассматривали возможности укрепиться на восточном берегу Южной Америки. Богатая серебром страна была привлекательна во всех отношениях.

   Для начала Аурелиано нужно было отправиться в главный серебряный город вице-королевства Перу – Потоси. Там следовало выяснить, можно ли наладить канал поставки серебра через залив Ла-Плата в бразильские колонии, где до сих пор укрывались остатки голландских евреев.

   Попасть сухопутным путем с западного побережья континента на восточное не просто, но Буэндия не спешил. Деньги, данные на предприятие, закончились у него еще в Лиме, и в «Зависть королей» авантюрист попал с пустыми карманами.

   Потоси поразил его невиданной ранее роскошью.

   К тысяча шестьсот пятьдесят шестому году тут уже было построено тридцать две церкви и ряд монастырей. Всюду появлялись дворцы и особняки знати. Город был выстроен очень хаотично, без архитектурного плана, так как в самом начале, когда здесь нашли серебро, думали, что оно быстро иссякнет. Но недра горы Сьерро-Рико[2] оказались неиссякаемым кладезем драгоценного металла.

   Аурелиано, будучи протестантом, все-таки зашел в один из местных храмов. Там он остановился, остолбенев при виде цельнолитых статуй святых и колонн из серебра. Здесь все сверкало металлом: и распятие, и алтарь, и решетки… Это ошеломляло, вносило сумятицу в мысли, пробирало до глубины души. Он слышал, что роскошь местных богачей не снилась даже королям в Европе, но до этого дня не верил, что так бывает.

   Поздно вечером авантюрист брел по городу без гроша в кармане, но полный честолюбивых мыслей и надежд.

   Его внимание привлекла карета около красивого двухэтажного дома на окраине города.

   – Как ты подкову потерял, болван? – ругал старый слуга молодого кучера-пеона. – Теперь опять кобылу к кузнецу вести.

Куртизанка из Потоси

Лодка рыбака плавно скользила вниз по течению мутной реки. Аурелиано смотрел на заболоченные берега и вспоминал все те удивительные события, которые вынудили его вступиться перед доном Гарсиа за полузнакомую женщину.

   В первую же ночь его приезда в Потоси, уже ближе к рассвету, когда город крепко спал, авантюрист проник в комнату по ветке дерева. Лунная ночь способствовала его предприятию.

   Оглядевшись, он почти сразу же увидел, что небесное светило отражается в полированном блеске большого серебряного подноса, который висел на стене напротив окна. Аурелиано, радуясь быстрой находке, подошел к нему и взял его в руки. В это самое мгновение раздался звон. Слишком поздно незадачливый вор заметил нитки, которые были натянуты от подноса вдоль стены. На них висели колокольчики, предупреждая владельцев дома о проникновении постороннего.

   Буэндия резко развернулся к окну и замер, так как из темноты раздался рык и показался огромный испанский мастифф. Угрожающе скаля зубы, пес встал между окном и вором. Аурелиано оглянулся и попятился в сторону лестницы, ведущей вниз.

   Медленно отступая от рычащей собаки, не делая резких движений, мужчина стал спускаться. Ему благополучно удалось достичь первого этажа. Позади себя он услышал какой-то шорох. Мужчина обернулся и получил кулаком в челюсть. После последовал обжигающий удар плетью. От неожиданности и боли Аурелиано отлетел к стене, ударился головой и на некоторое время полностью отключился.

   Он пришел в себя, заметив, что на столе уже стоит подсвечник с горящей свечой. Его связывал тот самый старик, который ругал кучера-пеона за утерянную серебряную подкову. Тело болело от хлесткого удара, голова звенела, и Буэндия ещё не очень хорошо соображал.

   – Что тут происходит? – услышал авантюрист бархатистый женский голос.

   Он приподнял голову и увидел соблазнительную женщину в тонкой шелковой камизе[1]. Её спутанные со сна золотистые волосы были рассыпаны по плечам и освещены пламенем свечи, которую она держала в руке.

   В помещении стало значительно светлее. Проявилась из темноты богатая обстановка дома.

   – Сеньорита Ирэне, мы поймали вора! Третий за месяц. Ваш поднос с колокольчиками опять спасает нас! – произнёс довольный старик. – Гвидо тоже отличился.

   Женщина чуть улыбнулась в сторону собаки.

   – Гвидо! Иди сюда, хороший мальчик!

   Мастифф, виляя хвостом, подбежал к ней, и она потрепала его по голове свободной рукой. Поставив подсвечник на стол, женщина села в кресло, откинув с плеч волосы назад. Её почти прозрачная камиза была на тонких, вышитых бретелях, а руки и плечи непозволительно обнажены.

   «Она совсем не юная девица, но судя по тому, что к ней обращаются как к сеньорите, не замужем… И не была никогда… Черт меня подери, но она сидит полураздетая в компании двух мужчин, и даже не покраснела!» – лихорадочные мысли метались в голове Аурелиано, когда тот придумывал причину, чтобы оправдаться.

   Он был связан, но попытался сесть, чтобы его положение у её ног не выглядело слишком унизительным.

   Собака издала предупредительный рык. Хозяйка цыкнула языком, и пес притих. Холеные пальцы Ирэне слегка почесали мастиффа за ухом. На ее запястье Буэндия заметил золотой браслет с тремя крупными рубинами, каждый из которых был обрамлён мелкими, поблескивающими в темноте алмазами.

   – Сеньор, – обратилась женщина к Аурелиано с едва заметным выражением негодования. – Вы забрались в мой дом и думали, что останетесь безнаказанным?

   – Сеньорита, я увидел вас и… просто… был сражен вашей красотой. Томимый желанием встречи, я проник через окно…

   – Но встреча с подносом оказалась роковой, – закончила она за него насмешливо. – Я понимаю, что он дорогой и от этого соблазнительнее, чем я… А вот ты, забираясь в чужой дом, даже представить себе не мог, что можешь встретить рассвет в кандалах и отправиться до конца жизни в недра Сьерро-Рико добывать серебро. Насколько мне известно, жизнь твоя в этом случае будет недолгой. Не даром вход в эту гору местные прозвали «Рот Ада». Он сожрёт тебя с потрохами.

   – Поверьте, сеньорита, все не так, как вы думаете…

   – Неужели? Ты – вор. Ты залез в мой дом, – её глаза были холодные, но в голосе слышалась едва уловимая насмешка, словно бы сердилась она не всерьез. – Я сейчас пошлю за городской стражей.

   Повисла пауза.

   Внезапно тишину ночного дома пронзил томительный женский стон откуда-то издалека. Хозяйка бросила тревожный взгляд на своего старого слугу.

   – Как она?

   – Жар усилился. Её лихорадит… Доктора нет в городе. Он уехал на несколько дней… Я не знаю, что делать… Сам я боюсь к ней идти. Вдруг это заразно?

   Аурелиано, который мучительно думал все это время, что предпринять, внезапно сказал:

   – Сеньорита… Послушайте. Я – доктор.

   Внимательные, лучистые глаза устремились на него.

   – Что ты врешь? Ты залез в окно второго этажа и позарился на моё имущество, – в голосе хозяйки послышалась легкая неуверенность.

   – Я только приехал в Потоси. Меня обокрали по дороге. Мне нечего есть, – он врал так отчаянно, что почти верил сам себе. – Поэтому я… залез в ваш дом и решил что-нибудь украсть. Поверьте, я умею… лечить.

   У Аурелиано было не очень много медицинской практики в жизни, но кое-что он все же мог сделать. Ему случалось помогать людям при лихорадках, не редкими на этом континенте.

   – Моя служанка мечется в бреду, – подумав, сказала женщина. – У неё жар и сыпь… Если ты поможешь ей, уйдешь свободным. И тебя накормят.

   – Жар и сыпь? Рвота?

   Ирэне кивнула.

   – Похоже на тропическую лихорадку. Нужно много чистой воды… Ей надо пить постоянно. Но не только воду. Молоко тоже подойдет… Можно отжать сок фруктов… И обтирать тело мокрой простыней, чтобы сбить жар… Еще нужен нож для кровопускания… игла и нить, чтобы потом зашить рану.

Тем временем на эстансии

Ничего не зная о событиях, которые произошли в Санта-Фе неделю назад, Ирэне стояла под окошком подвала и слушала, как судья прощается с доном Хорхе и его супругой. Кинтера уже собирался уезжать и давал последние наставления по хозяйской части и в отношении усиления охраны пленницы.

Женщина чувствовала какую-то тоскливую, мучительную боль в груди осознания, что дон Гарсиа вот-вот уедет. Это чувство не касалось ни его самого, ни людей его окружения. Сеньорита не понимала, что её беспокоит и тревожит. Лишь когда цокот лошадиных подков стих где-то вдали, её словно молнией озарила мысль: «Браслет! У него мой браслет! Он его увозит!»

Ирэне стало совсем беспокойно. Она заметалась по подвалу, испытывая сложное, непонятное и мучительное чувство, как будто бы душа рвется на части, пытаясь устремиться за обворовавшим её человеком. Женщина пыталась успокоиться, но не могла, испытывая почти физическую боль, которая ломала и выкручивала её.

Сначала сеньорита быстро ходила взад и вперед, как пойманная в клетку птица. Дыхание участилось, словно бы ей не хватало воздуха. Она пыталась прилечь, но снова вскакивала, испытывая тревожное чувство потери и страха.

Кисть левой руки беспрестанно касалась запястья правой, где до ареста в Санта-Фе находился браслет. Пока Ирэне держали в тюрьме, пока везли на эстансию, она знала, что судья, отнявший её драгоценность, близко. Теперь он уезжал, увозил с собой дорогое украшение. Одна эта мысль сводила с ума.

В конце концов, как одержимая, женщина рванула к двери, замолотила в неё кулаками:

– Выпустите меня отсюда! Выпустите!

Сеньорита билась о дощатую поверхность, тянула на себя старую, проржавевшую ручку двери, ругалась, как моряк в порту, и отчаянно плакала.

– Мне нужно встретиться с доном Гарсиа! Срочно!

Старый Хорхе и его супруга, привлеченные громкими воплями из подвала, стояли под дверью и внимательно прислушивались. Им было запрещено говорить с нею. Сердобольная старушка делала мужу знаки, что надо пообщаться с пленницей, но муж только строго сводил брови.

Женщина за дверью рыдала.

– Я знаю, что вы там. Выпустите! Сеньор судья забрал мой браслет! Он мне очень, очень дорог! Откройте, умоляю!

Старый управляющий взял супругу за руку и отвел от двери.

– Не нашего это ума дело, – прошептал он. – Идем! Она поплачет, поплачет и перестанет. Ты сегодня её не корми. Завтра еду принесешь. Голодная, она будет покорней.

Через час рыдания из-за двери совсем стихли, так как уставшая от истерики Ирэне сидела на земляном полу, прислонившись головой к косяку. Щеки, запылившиеся красно-черной пылью во время пути по пампе, были мокрыми и грязными от размазанных по ним слез.

Пропажа браслета сводила её с ума по-прежнему, только буйство сменилось безразличием. То, что в карман судьи перекочевали другие драгоценности и деньги, почему-то её совсем не волновало.

Сеньорита почти не сопротивлялась, когда в её крохотную комнату на постоялом дворе вломились. Она сама покорно сняла перстни, гребень и серьги, отдала кошелек. В конце концов, право сильных отбирать у слабых.

Но сеньорита надеялась, что под рукавом платья не найдут браслет. Он был перемотан тряпицей, так как Ирэне опасалась любого недоброго взгляда в его сторону. За стоимость подобного украшения можно было купить почти весь Санта-Фе.

Браслет был из тех вещей, за которые убивают без зазрений совести. Дело было и в изящной золотой филиграни[1], и в трёх огромных бирманских рубинах, каждый из которых был обрамлен мелкими алмазами. Последние привозили только из далекой Индии. В Южной Америке подобные драгоценности стоили целого состояния.

Ей не далось утаить украшение, потому как судья дал приказ её обыскать. Его обрадованные слуги нагло и бесстыдно обшарили всё тело под платьем и, конечно, сорвали тряпицу с руки. Глаза дона Гарсиа так и впились в браслет.

– А ну, дайте-ка мне эту вещицу.

При попытке снять украшение с руки, Ирэне рассвирепела, как дикая пума. Её удерживали двое, пока третий пытался расстегнуть хитрую застёжку. Он пыхтел над ней очень долго. Сеньорита отлично знала, что с замочком браслета – беда. Именно из-за этого ей приходилось и спать, и мыться вместе с ним.

Этот браслет впервые она надела в девятнадцать лет, и столкнулась с тем, что не может его снять. Хитрый замок отказался расстегнуться. Помучившись, она решила тогда съездить к ювелиру. Тому пришлось, не снимая с её руки браслета, возиться с застёжкой. У него тоже не вышло справиться. Ювелир принял решение откусить замочек щипцами, чтобы сделать другой.

Через несколько дней она снова приехала к мастеру, и он продемонстрировал ей новую застёжку. Она прекрасно размыкала и смыкала браслет у него в руках. Но стоило Ирэне надеть украшение и попытаться его снять, произошла странная история. Застёжка на руке снова заела, ни в какую не позволяя снять украшение с запястья.

Ювелир долго извинялся, и предпринял решение ещё раз переделать замок.

Эта история закончилась тем, что браслет ещё трижды побывал в руках разных мастеров, но итог всегда был один. После четвёртой замены застёжки сеньорита всё же научилась кое-как справляться с ней, но всё равно приходилось очень долго мучиться.

Ирэне, опасаясь, что поползут слухи о том, что украшение проклято, прекратила попытки сдавать его на переделку.

От матери она знала таинственную историю, связанную с этим украшением. Ей пришлось смириться с тем, что не браслет принадлежит ей, а она – ему. Поэтому эта семейная реликвия прошла с ней через всю взрослую жизнь.

Ирэне никак не думала, что утрата драгоценности начнёт сводить её с ума. Возможно, дело было в привычке и днём и ночью быть с браслетом. Но, похоже, тут было что-то иное, пугающее, страшное и жуткое в своей неизвестности.

Если бы Ирэне де Ла Суэрте знала хотя бы одну католическую молитву до конца, она бы молилась. Но ей запрещено было входить в божьи храмы. Да и услышит ли Господь такую грешницу, как она?

Путник из Пампы

Несколько дней спустя старый управляющий и его супруга сидели на скамейке недалеко от окна в подвал, где томилась пленница дона Гарсиа. Рядом расположилось ещё несколько слуг из проживающих на эстансии.

Вечер был прохладный, поэтому почтенные старички кутались в теплые плащи. Дон Хорхе покуривал трубку, а донья Кларисса вязала шерстяную шаль. Недалеко от них повариха ощипывала курицу. Конюх с сыном расположились чуть дальше и делали вид, что чинят подпругу седла.

Из подвала доносилось красивое пение. В этот тихий вечер его было очень хорошо слышно тут, во дворе. Такие импровизированные концерты сеньорита Ла Суэрте устраивала уже который вечер. Так как особых развлечений на эстансии не было, обитатели дома выходили во двор, чтобы их слушать.

Опасаясь наказания со стороны сеньора, супруги не общались с узницей подвала. Запрета слушать песни и декламирование не было.

Никто из них не понимал, почему хозяин называет преступницей умную и образованную женщину, которая читала стихи так проникновенно, что у каждого слёзы наворачивались на глаза.

Волей-неволей проникаясь симпатией к пленнице, добрая донья накануне передала ей второе одеяло, чтобы бедняжка не страдала от ночных холодов. Когда приходило время относить еду, старушка клала лучшие кусочки. Даже когда узница попросила несколько ведер воды, чтобы выстирать одежду, получила и это.

Неожиданно во дворе перед домом появился запыхавшийся пеон.

— Дон Хорхе! — он почти бегом пересек двор. — Там путник пришел к нашему селению… Говорит, идет из Кордовы. Просит переночевать. Одет хорошо… при шпаге… Только лошади у него нет. Мы хотели ему в нашей хижине постелить, но подумали сначала известить вас.

— При шпаге? Так веди сюда.

— А если разбойник? — тихо охнула донья Кларисса.

Супруг глянул на неё осуждающе и ничего не ответил. Этим женщинам вечно душегубы всякие мерещатся! Шпага — оружие благородное, и носить его право имеет только человек соответствующего происхождения. К тому же управляющий знал, что если никого на порог не пускать, то и новостей не узнать.

Пеон убежал. Повариха, смекнув, что сейчас нужно будет накрыть поздний ужин, захватила с собой ощипанную курицу и отправилась на кухню.

Через некоторое время батрак вернулся в сопровождении высокого черноволосого мужчины, которому можно было бы дать лет тридцать пять. Управляющий внимательно рассматривал гостя, пытаясь определить, что за человек перед ним.

У того было открытое, приятное лицо с пронзительными, как у хищной птицы, карими глазами, сверкавшими из-под густых бровей. Усы и бородка были несколько неопрятны, так как щеки покрылись щетиной в пути. Одет незнакомец был в добротный, но сильно запыленный красной пылью пампы дорожный камзол болотного цвета. Ещё добротные сапоги заметно стоптались от длительной ходьбы. За плечами находилась вышитая индейская сумка, набитая нехитрыми вещами. Двигался незнакомец чуть вразвалку, как ходят обычно моряки, но держался прямо и гордо. Шпага на перевязи не оставляла сомнений, что человек этот дворянских кровей.

— Добрый вечер, достопочтимые сеньор и сеньора, — учтиво, с легкой певучестью в голосе произнес незнакомец. — Меня зовут — Алькон дель Рохо… Я иду в Буэнос-Айрес… Ночь, чувствую, будет холодная. Поэтому, если вас не затруднит предоставить путнику крышу над головой и кусок хлеба, буду очень благодарен.

Дон Хорхе важно кивнул, оценив учтивость речи и пригласил гостя в дом. Сразу же видно, что человек, стоявший перед ним, к разбойникам отношения не имеет.

В это мгновение из маленького окошка подвала снова раздалась какая-то песенка. Путник удивленно обернулся, словно желая понять, кто поет.

— Не обращайте внимания, — махнула рукой донья Кларисса.

Некоторое время спустя дон Хорхе и Алькон, немного захмелев от хозяйского вина, сидели за столом на кухне.

— Я — моряк и путешественник, — рассказывал путник. — Занесло меня сюда, к вам в провинцию, совсем случайно. Теперь не знаю, как выбраться.

— Так вы же благородный. Женитесь уже на какой-нибудь вдовушке с хорошим приданым. Так и хозяйством обзаведётесь, — со знанием дела сказал дон Хорхе. — Детей народите, внуков воспитаете, проживете, сколько Господь пошлет.

Алькон рассмеялся, но как-то невесело. В глазах на мгновение появилась какая-то томительная, неутоленная тоска.

— Ну уж нет… Не по мне это, — сказал он. — Засиделся я тут, в Аргентине… Пора в дорогу. Сейчас иду в Буэнос-Айрес, чтобы на корабль наняться и уйти в плаванье.

— На корабль не получится, — со знанием дела сказал управляющий. — Там в бухте три корыта на рейде стоят, но давно никуда не ходят. У губернатора денег нет, чтобы отремонтировать их и держать в подобающем виде. А корабль из Испании или Лимы приходит раз в два или три года.

— Я это слышал к Кордове. Но, если я правильно понимаю, — Алькон стал обгладывать ножку приготовленной курицы. — Два года с визита последнего корабля как раз истекают. Так что приход нового можно уже скоро ожидать.

— Это если не потонет в пути. А то еще два года ждать следующего придется. Надо было вам, сеньор, через Анды идти в Сантьяго-де-Нуэва. Путь не близкий и трудный, но торговцы этой дорогой ходят. В Сантьяго корабли регулярно бывают. Как никак, бывшая столица вице-королевства.

Путешественник засмеялся:

— Нет, зимой я через Анды идти не хочу. Снег, ливни, оползни… К тому же я почти уже у цели. Дождусь корабля в Буэнос-Айресе.

Он стал сосредоточенно жевать. Алькон не мог сказать правды. Знали его в Сантьяго. Слишком долго знали. Пока никто не заметил, что морщин у него не прибавляется с годами, и никто не начал задавать неприятные вопросы по этому поводу, пришлось собираться и уходить на другую сторону континента… Прямой дороги из Сантьяго на Буэнос-Айрес не было, так что пришлось делать огромный крюк через Кордову.

Моряка не пугало отсутствие корабля. Даже если придется осесть в столице Аргентины на несколько лет, не всё ли равно, где их коротать? Главное для него было не встречать никого из прошлого. Те, кто был бы искренне рад его видеть, давно состарились или уже были мертвы. С остальными он, как обычно, рвал отношения, уходя в неизвестность.

Аутодафе

Санта-Фе был крохотным городком, живущим без больших потрясений. За всю историю его существования значимых событий в нём было всего два. Первое — это основание поселка конкистадорами[1]. Случилось это не здесь, а выше по реке. Вторым стало перенесение городка в новое место из-за постоянных наводнений. Произошло это несколько лет назад. Местные жители, пережив переезд, считали, что теперь-то уже ничего страшного случиться не может.

Так было до момента, когда к берегу Параны пристала индейская пирога. Из неё выбралась бежавшая от диких племен индейцев делегация, посланная вице-королем Перу. В числе немногих выживших были сам посол, оказавшийся испанским грандом, и представитель святой инквизиции. Это было куда страшнее всех наводнений вместе взятых.

Целью их визита были жалобы Асунсьона вице-королю на речной разбой в этих водах. Пираты, независимо от того, на море они хозяйничали или на судоходной реке, признавались католической церковью еретиками, и пощады ждать не приходилось.

Узнав об этом, жители городка пришли в состоянии священного ужаса и плохо скрываемой паники.

Отец Ксаверий, комиссар святой инквизиции[2], выслушивая доносы жителей друг на друга, отлично понимал, что всё поселение, гордо именующее себя городом, по уши увязло в беззаконии, царящем на Паране. Если наказывать, так сразу всех — от мала до велика. Но так поступать было нельзя. Надо было найти одного виновного и наказать его так, чтобы каждый в этой глухой дыре, именуемой Санта-Фе, содрогнулся и вспомнил, что помимо наказания земного есть еще и кара небесная.

Церемония аутодафе[3] началась с вечера со всей пышностью, какую возможно было устроить в этом захолустье.

Инквизитор немного волновался. Это было его первое самостоятельное дело. Приходилось брать всю ответственность на себя, так как несколько сопровождавших его братьев по доминиканскому ордену[4], с которыми он выехал из Лимы ради своей святой миссии, были похоронены в пути.

Опыт участия в подобных церемониях у Ксаверия был. Не смотря на то, что сам он был немногим старше сорока, ему случалось принимать участие в подобных событиях в Испании и Южной Америке. Жалость к отступникам веры у него отсутствовала.

Прежде чем принять решение, он все же посоветовался с главой посольской делегации.

Хулио Манрике де Лара, граф де Нахера, уполномоченный посол вице-короля, посчитал, что казнь еретика способствует спокойствию в этой части провинции Буэнос-Айрес. Не смотря на принятое решение, граф понимал, что им обоим важно не переусердствовать, чтобы не вызвать бунт среди местного населения.

Трудный переход поздней осенью через Анды, селевой поток, дикие звери, нападение индейцев привели к тому, что они вынуждены были свернуть дороги, заблудились и выбирались к цивилизации очень долго. Господь оставил жизни лишь пятерым из большого и пышного кортежа, который должен был добраться в этот район по спокойной реке.

В числе выживших была семнадцатилетняя супруга графа — донья София. Она легкомысленно отправилась в дорогу, считая, что подобно женам первых конкистадоров, обязана следовать за мужем. С ней была её дуэнья — донья Фелиса, приходившаяся графине кузиной. Последним в этой компании оказался оруженосец дона Хулио — Доминго.

Городской совет Санта-Фе, увидев предъявленные им бумаги заявившихся оборванцев, пришёл в ужас. Никто не ожидал высоких послов. Гостей разместили со всей пышностью, на которую был способен бедный городок.

Первый же донос, который получил инквизитор, касался еретика-протестанта Батиста Отвиля.

К этому делу доминиканец и граф Нахера приступили со всей тщательностью, готовясь, как полагается, вести протоколы допроса и каждой пытки по отдельности. Этого требовал трибунал, который в данной глуши они оба представляли. Возможно, им удалось бы схватить сообщников преступника, но после первой пытки, когда рядом с заключенным никого не было, он случайно откусил себе язык, и чуть не захлебнулся собственной кровью.

Инквизитор подозревал, что к этому причастен кто-то из местных, но искать его было бесполезно. Начни они действовать более жестко, никто не поручился бы за их собственную безопасность. В этом городке и стражи как таковой не было.

Графу Нахера было около сорока, и более всего он беспокоился за юную, прелестную супругу. Дон Хулио был влюблён в неё той самой глубокой страстью, которая приходит лишь в зрелом возрасте. Собой рискнуть он бы мог. Это был смелый и отважный мужчина, для которого война была частью жизненного опыта. Но после суровой дороги, которую им пришлось проделать до цивилизации, он не хотел пожертвовать ни волосом с головы доньи Софии.

Посол хотел закончить дело Отвиля как можно быстрее, чтобы попасть в Буэнос-Айрес, где был гарнизон.

Для отца Ксаверия было всё чуть сложнее. Он не мог теперь так просто уехать. Когда протестант лишился языка, это не дало возможности ему покаяться в ереси. Если бы он смог это сделать, для него избрали бы легкий способ наказания. Для нераскаявшегося грешника путь один... Требовалось вынести обвинение церкви, передать француза светским властям, а дальше — костер и сожжение заживо.

Городок ужаснулся тому, что именно у них, на площади перед крохотной церквушкой пройдет самое настоящее аутодафе. Для местных жителей откушенный язык француза был гарантией их собственной безопасности, но от одной мысли о костре страхом парализовало всех.

Судно из Асунсьона

Небольшое судно галерного типа, которым управляли крещеные индейцы-гуарани, подошло к берегу недалеко от Санта-Фе. Это произошло на следующий день после того, как посольство Лимы, завершив судебный процесс над еретиком Отвилем, отбыло в Буэнос-Айрес.

Места у вёсел пустовали, и шло судно на парусах со стороны верховья реки. На палубе показался статный мужчина чуть старше тридцати в шерстяном плаще-серапе, украшенным яркими продольными полосами. По виду его можно было бы принять за охотника-гаучо[1], но человек этот был не из местных. Из под его соломенной шляпы выбивались светлые, почти выгоревшие до белизны под южноамериканским солнцем волосы.

— Доктора! Ради всего святого позовите доктора! — закричал он к рыбакам, которые сушили сети на берегу. — Отец Бенедикт тяжело ранен дротиками проклятых дикарей!

Напуганные недавней казнью горожане, услышав про раненого священника, со всех ног бросились искать лекаря.

Мужчина, убедившись, что за помощью убежали, склонился над лежащим на палубе иезуитом. Сутана того была окровавлена в нескольких местах, он тяжело и прерывисто дышал. Не смотря на перевязки, ран было слишком много.

— Потерпите, отец Бенедикт. Помощь близка. Мы дошли до Санта-Фе. Осталось немного.

Священнику было совсем плохо. Он потерял много крови, был бледен, его трясло. Заметно было по покрытому испариной лицу, что он страшно мучился. Периодически раненый оглашал палубу почти звериным воем. В минуту, когда боль отступила, он, глядя мутными глазами, произнёс:

— Сын мой… Эстебан… Я везу мощи Святого Томаса… в Сантисима Тринидад… Передай их… в церковь Святого Томаса… Они в каюте… в рундуке…

— Хорошо, падре… — мужчина нахмурился и бросил нетерпеливый взгляд на берег. Там уже собирались зеваки, но доктора, видимо, еще не нашли.

Индейцы все так же неторопливо подводили судно к деревянной пристани.

— Мне нужен священник… исповедаться… — прохрипел отец Бенедикт и снова взвыл от нечеловеческой боли.

Эстебан встал во весь рост и, сложив ладони рупором у рта, закричал людям на берегу:

— Священника сюда! Срочно! Он умирает!

Кто-то припустил в сторону виднеющейся церквушки.

Судно неуклюже ткнулось в деревянный причал.

— Потерпите, святой отец…

Но тот уже бился в предсмертных конвульсиях.

Наконец показались доктор и священник. За ним бежали несколько хорошо одетых горожан, видимо, члены городского совета. Самым первым был местный коррехидор[2].

Они выстроились в очередь, чтобы по трапу перебраться на борт.

Одного взгляда на раненого иезуита хватило священнику для того, чтобы понять — дело плохо. Он скорбно качнул головой и сделал знак окружающим, чтобы его оставили один на один с умирающим. Доктор повернулся к собравшейся на берегу толпе и развел руками, давая понять, что его помощь уже не нужна.

Люди начали креститься и читать молитвы.

К Эстебану, который стоял у борта, подошли коррехидор и стражник городской тюрьмы Пабло.

— Что произошло? Кто вы, сеньор? — спросил глава городского совета, внимательно глядя на незнакомца.

Мужчина поправил плащ-серапе и вместо ответа указал на воткнутые в деревянные борта индейские дротики.

Пабло и коррехидор взглянули на них, затем на бьющегося в агонии человека. Похоже, тот умирал от «травы». Так прозвали один из самых страшных индейских ядов, которыми пользовались дикие племена для смазывания наконечников стрел и дротиков.

Местные индейцы, живущие по побережьям Параны, давно не имели такого оружия и не осмеливались нападать на белых, опасаясь карательных экспедиций. Но иногда к реке спускались горные племена и те, кто жил в непроходимых лесах, куда колонизаторы ещё не смели сунуться. Он них случалось немало бед.

— Меня зовут Эстебан Корейос, я — рулевой на судне, — сказал мужчина. — Иезуитская миссия из Асунсьона направлялась в Буэнос-Айрес. — он чуть запнулся, словно бы подбирая слова: — Я с этой миссией.

— Но вы не монах… Где… святые отцы?

— Мы подошли слишком близко к берегам… Индейцы… Сейчас вы видите всех, кто остался в живых, — Эстебан широким жестом обвел рукой краснокожих. — Матросы могут подтвердить мои слова.

В это время священник, который занимался раненым, поднялся и громко сказал всем, кто мог его слышать:

— Господь принял его грешную душу.

Все перекрестились. К удивлению Корейоса окружающие дружно опустились на колени и стали молиться. Несколько удивленный всеобщим благочестием, Эстебан последовал общему примеру.

— Отец Бенедикт умер. Что же вы намерены делать дальше? — спросил у рулевого коррехидор чуть позже.

— Я должен выполнить его миссию до конца. Насколько я знаю, в Санта-Фе для него из Кордовы должны были доставить вино, — произнёс Корейос спокойно. — Я намерен забрать его и отвезти по назначению, в Буэнос-Айрес.

Он лгал. Про то, что иезуиты должны были получить в этом городе бочки и увезти их на продажу, на судне секретом не было ни для кого. Эстебан знал, что испанцы не будут разговаривать с индейцами в силу предрассудков. Единственный белый человек, кто остался в живых на галере — это он. Это значило, что переговоры будут вести только с ним.

Французская шпионка

Почти в полной темноте неподалеку от португальской крепости Колония-дель-Сакраменто[1] пристала старая каракка[2] французских контрабандистов.

В те времена эти отважные вольные торговцы, призрев все территориальные законы, ходили вдоль побережья по маленьким колониям с торговыми миссиями. Чтобы не быть атакованными военными кораблями, контрабандисты на всякий случай имели целый набор разных флагов.

Колония-дель-Сакраменто была хорошо укрепленным португальским фортом, поэтому близко к ней французские мореходы не могли подойти.

От каракки отделилась шлюпка, на носу которой покачивался притененный тканью фонарь.

Через некоторое время лодка ткнулась носом в берег.

— Отчаянная вы, Катрин, — сказал в темноте шкипер[3], подавая руку женщине в монашеском одеянии. — Я бы ни за что не пошел на подобный риск. И этот костюм… Грех же.

Монахиня спрыгнула на берег с грациозностью ленивой кошки. Это была женщина лет тридцати пяти или немногим старше, чуть склонная к приятной глазу полноте.

— Я столько вынесла, что уже не боюсь не Бога, ни Дьявола. Терять мне больше нечего, кроме сына. Но я надеюсь, Его высокопреосвященство оценит все мои старания по заслугам.

— Вы верите кардиналу?

— Верю, что он вернет отнятое у меня… Через два месяца, день в день, я выведаю всё о положении дел в Колонии-дель-Сакраменто и Буэнос-Айресе. Там меня можете снова забрать. Я буду готова доложить всю подноготную испанцев и португальцев по обе стороны залива Ла-Плата.

— Держите узелок, мадам. Здесь еда. Деньги у вас есть?

Женщина усмехнулась в темноте и не ответила на последний вопрос. Не хватало ещё, чтобы капитан её обокрал. Она, конечно, спала с ним в пути, но предпочитала не касаться вопроса, сколько у неё наличности. Кто же верит в порядочность контрабандиста?

Шкипер обернулся к матросам:

— Разожгите костер для дамы, чтобы она не замерзла этой ночью. Только быстрее. Надо уходить. С рассветом наших парусов не должно быть даже на горизонте.

Пока парни с его судна рыскали по берегу в поисках дров, шкипер снова обратился к монахине:

— Вы как-то обмолвились, мадам, что потеряли плантации на Гваделупе[4]. Я не осмеливался спрашивать подробности… Но может быть сейчас всё-таки скажете? Как это произошло? Это тайна? — он присел у охапки принесенных дров, взял масляный фонарь и стал от него поджигать сухую траву.

— Нет никакой тайны, — она улыбнулась любовнику той улыбкой, которой говорят с человеком, который лишь на какую-то часть пути становится немного ближе. — На острове всего двенадцать тысяч человек. Рабочих рук не хватает, чтобы обрабатывать плантации. Мои муж и отец, имея несколько торговых кораблей, стали завозить «черный товар» из Африки.

— Но Франция не занимается работорговлей! — удивлённо обернулся в её сторону шкипер.

— А зря, — жестко сказала женщина. — От этого прямой ущерб всем. Кто-то же должен работать. Почему не чернокожие? Весь мир уже занимается продажей «чёрного товара», и только мы, французы, отстаем…

— Если я правильно понял, это и послужило поводами для несчастий вашей семьи? Не так ли, мадам Франсёр?

— Губернатор узнал об этом и наложил руку на наши плантации, — Катрин поёжилась на холодном зимнем ветру, дующем со стороны залива.

— А ваши муж и отец… Что с ними?

— Их публично выпороли и казнили. Мы с сыном остались на улице.

— Простите моё любопытство, но как вы оказались при дворе? Остров Гваделупа — это всё-таки не Париж.

— Да я же наши французские колонии как свои пять пальцев знаю, — усмехнулась вдова плантатора. — Поверьте, я много занималась торговлей. Капитаны все знакомые. Когда один из кораблей отправился в Старый Свет, я села на него. Где искать правды и защиты бедной женщине, как не при дворе? Мне было что рассказать Мазарини[5].

— Сколько же в вас тайн, Катрин! И вы молчали всю дорогу! Значит, дошли до первого министра, а он даже не отчитал вас за чернокожих?

Она тихо, но невесело засмеялась.

— Жуль, я же не занималась работорговлей сама. Те, кто возил «чёрный товар», уже мертвы. Но я имела смелость сказать Его высокопреосвященству, что французские колонии нуждается в неграх. Так мы больше сможем производить кофе, табака, индиго, хлопка. Узаконенная работорговля послужит пользе Франции.

— Любопытно. — Огонек заплясал под пальцами капитана и пополз по веточкам, все больше разгораясь. — Но что же сказал монсеньор?

— Я не знаю, убедила ли я Его высокопреосвященство в необходимости завоза «черного товара». Но мне показалось, он задумался над словами простой колонистки с Гваделупы.

— Шпионка Мазарини… Я всю дорогу пытался разгадать вас, мадам Франсёр!

Она усмехнулась в ответ.

—Присаживайтесь к костру, Катрин, — улыбнулся шкипер. — Ночь холодная, а вам надо выждать до утра…

— Да, — мнимая монахиня села к огню, который был еще слишком слабым и почти не давал тепла. — Первый министр был восхищен моей дерзостью и путешествием через Атлантику… Он не просил меня ни о чём подобном… Я сама вызвалась послужить короне. Мне терять больше нечего. В награду монсеньор обещал вернуть мне и сыну плантации… Поэтому я здесь.

Загадочная шкатулка

Через несколько дней в порту Колонии-дель-Сакраменто монахиня в потертой, чуть порванной одежде смотрела, как на небольшую, одномачтовую рыбацкую лодку несколько человек грузили мешки. От них пахло зернами кофе, какао-бобами и табака. Уж эти ароматы она, хозяйка плантаций, ни с чем бы не спутала.

   День был ветреный, небо угрюмо и неприязненно гнало по небу серые облака. Рыбацкое суденышко лениво покачивалась у причала.

   — Бланка, еще место в трюме есть? — спросил у юной рыбачки хозяин лодки.

   Это был Роберто Маркес, молодой человек в возрасте между двадцатью тремя или двадцатью пяти годами. Аккуратная темная одежда простого кроя делала его больше похожим не на рыбака, а на молодого, бедного фидальго[1]. Он, приняв Катрин за монахиню, спасшуюся с потерпевшего крушение испанского корабля, согласился перевести её на другой берег без лишних вопросов, не заикнувшись об оплате.

   Девушка, его сестра, одетая скромно и опрятно, стояла у входа в маленькую каюту на корме. Судья по всему, она тоже собиралась выйти в море с рыбаками, так как отлично справлялась с погрузкой.

   — Еще пару мешков влезет и всё…

   Катрин отвернулась, делая вид, что её не интересуют их дела. Женщина хорошо владела испанским, но португальский понимала через слово. Общий смысл она улавливала, но не более того. Будучи особой не глупой, мадам понимала, что просьба перевести её через залив Ла-Плата совпала с их собственными планами доставить на другую сторону груз, предназначенный для торговли.

   — Сестра Тереза, — мы скоро отходим, — предупредил её Роберто на отличном испанском.

   — Прошу немного обождать, — кротко ответила Катрин. — Отец Гонсало вот-вот подойдет. Ему что-то нужно мне передать.

   Тем временем рыбаки втащили на палубу ещё пару мешков.

   — Мне не нравится ветер сегодня, — внезапно сказала Бланка.

   — Ветер как ветер. Еще и попутный. Волны нет, так что пролетим эти тридцать миль по заливу легко и быстро. Не волнуйся!

   Девушка кивнула и залезла в каюту, чтобы поправить упавший мешок.

   — Сестра Тереза! Сестра Тереза! — услышала Катрин голос ковыляющего к ней старого священника местного прихода.

   Тот, тяжело дыша, спешил к ней. Под мышкой он нёс какой-то предмет, завернутый в тряпицу.

   Старик дошёл до монахини, остановился рядом с ней. Он тяжело дышал от быстрой ходьбы. Ему нелегко дался этот путь от церкви, находящийся на другом конце колонии, к причалу.

   — Слава Господу, вы меня дождались… — сказал он на неплохом испанском.

   Знание языка соседней страны здесь было делом обычным. Португалия не так давно вышла из-под власти испанской короны. К тому же самый ближний город, с которым торговала Колония-дель-Сакраменто — это и был Буэнос-Айрес, находившийся на противоположном берегу.

   — Миссия ваша, сестра Тереза, благородна, — продолжал отец Гонсало. — Я бы посоветовал остаться здесь и нести свет святой веры дикарям в наших землях, но мне вас не отговорить. Держите… Это то, про что я вам рассказал накануне, — он понизил голос до шёпота и воровато обернулся, словно бы опасаясь, что их подслушивают. — Посылка, которую надо отвести отцу Себастьяну в Буэнос-Айрес.

   Любопытство Катрин взяло верх. Она размотала ткань и увидела обычную шкатулку из красного дерева. Женщина попыталась приоткрыть крышку, но та оказалась заперта.

   — Ради всего святого, даже не смотрите на неё, — испугался старый священник. — Заверните и отвезите, как есть… Только Святой Томас справиться с тем, что находится там… внутри. Мне сказал это ангел божий, явившись во сне.

   — Справится только Святой Томас?

   — Да, он покровитель провинции Буэнос-Айрес. Ангел сказал, что в город должны привести его мощи! Я бы сам отправился, но, боюсь, не переживу качки. Не знал, кому доверить эту шкатулку… Я могу это передать только набожному человеку. А моряки и рыбаки… Ох, сестра Тереза, они все погрязли в ереси и суевериях. К сожалению, других священников у нас в окрестностях больше нет… Вас мне сам Господь послал!

   Катрин кивнула, ни на мгновение не выдав, что монашеское одеяние на ней — всего лишь маскарад.

   — Отче, чего вы боитесь? Это всего лишь… шкатулка. Она заперта… Ничего необычного…

   — Эту вещь оставил у меня какой-то приезжий… Но с тех пор я не знаю ни сна, ни покоя. Я стар, но мне в голову лезут греховные мысли. Я одержим ими! Меня преследуют странные, навязчивые желания, словно бы сам Дьявол постоянно искушает меня.

   — Все мы грешны, — кротко потупила взор Катрин.

   — Нет… Вы не понимаете, сестра Тереза… Я сам не свой с этих пор. Соблазны одолевают меня. У меня нет сил бороться с искушениями…

   — Так что же вы не выкинули эту шкатулку?

   — Я даже сжечь её хотел. Но не могу… Не могу, понимаете? Что-то мне не даёт этого сделать. — Глаза старого священника были по-настоящему несчастными. — Только я молитвой справлюсь с одним искушением, как меня одолевает следующее… Я слаб… Мне пришлось много молиться. И вот во сне явился ангел... Он-то и сказал, что я должен делать.

Посольство прибывает в Буэнос-Айрес

Примерно в то же время, как из Колонии-дель-Сакраменто вышла легкая парусная лодка бразильцев, к порту Буэнос-Айреса подходило почти такое же одномачтовое суденышко.

Две знатные дамы в черных мантильях — юная графиня Нахера и её кузина донья Фелиса, сидящие на корме судна, переживали, что омерзительный запах тухлой рыбы, которым была пропитана палуба, намертво въестся в их новые платья, которыми они обзавелись в Санта-Фе.

На лицах обеих женщин, разглядывающих панораму приближающегося города, было написано разочарование.

Этим холодным, пасмурным и ветреным днём Буэнос-Айрес, не блиставший ни красотой, ни богатством архитектуры, казался убогой пародией на столицу провинции. Центром его была крепость, предназначенная для защиты от атак с моря. Само поселение уже разрослось, и за пределами стен форта по побережью можно было видеть добротные дома и убогие хижины местных портеньо[1].

На испанский манер полное название города было очень длинным — Суидад де Ла Сантисима Тринидад у Пуэрто де Ностра де Санта Мария де лос Буэнос Айрес, что переводилось не иначе как «Город Пресвятой Троицы и Порт нашей Госпожи Святой Марии Добрых Ветров». Но местные жители именовали его для краткости просто — Буэнос-Айрес или Порт Добрых Ветров.

Накрапывал дождь, и это ещё больше усиливало уныние дам.

— Совсем не это я хотела увидеть, когда мы выезжали из Лимы, — вздохнула юная донья София.

— Я говорил вам, моя дорогая, чтобы вы оставались в Лиме, — граф Нахера обернулся в сторону супруги.

Этого человека среднего роста нельзя было назвать красавцем, но когда он смотрел на юную жену, его суровое, каменное лицо мгновенно теплело.

Графиня фыркнула, пытаясь поплотнее закутаться в промокший от мелкой мороси плащ. Сеньора уже мечтала поскорее выбраться из вонючей лодки и прийти куда-нибудь, где можно согреться.

— Мы думали, что Буэнос-Айрес гораздо больше, — мягко пояснила её дуэнья[2]. —Всё-таки это — столица провинции.

— Если мне не изменяет память, тут население — всего полторы тысячи человек, — ухмыльнулся граф.

— Не считая женщин и детей, — уточнил отец Ксаверий, сидящий на носу.

— Да-а-а, —многозначительно протянул Нахера, внимательным взглядом военного осматривая неприглядную панораму города.

Фортификационные укрепления на берегу были невысокими, но уже довольно крепкими, каменными, так как первую крепость, сделанную из дерева, сожгли английские каперы еще в прошлом веке. С бастионов можно было заметить пушки.

Дон Хулио повернул голову в сторону залива. На волнах покачивалось три корабля. Это были каравелла-ретонда[3] и два галеона[4].

Будучи не только военным, но и опытным мореплавателем, граф нахмурился. Каравеллы — прошлый век флота. Ещё лет тридцать назад, когда он был мальчишкой, они были в ходу, но теперь уходили в небытие, уступая место более современным типам судов.

Что касается галеонов, они вовсю бороздили моря и океаны. Но конструкции тех кораблей, что охраняли подступы к Буэнос-Айресу, были устаревшими и громоздкими. Возможно, по времени создания они были даже старше каравеллы. Как держались на плаву —непонятно.

— Это вам не Лима, графиня, — после молчания, сказал он жене. — Но не отчаивайтесь. Думаю, однажды я вам покажу самый богатый город мира.

— Вы про Потоси, граф? — с укоризной глянул на него инквизитор. — Как духовник её сиятельства, я бы не рекомендовал этого делать. Нечего благородной сеньоре делать в месте, полном греха и разврата.

— Зато там полно развлечений. Да и народа в нём, насколько я помню, около ста двадцати тысяч или немногим больше…

— Не считая женщин и детей, — тонко передразнил отца Ксаверия оруженосец Доминго.

— Почти как в Мадриде[5]! — вздохнула графиня. На мгновение её хорошенькое личико затуманилось печалью при воспоминании о покинутой Испании.

— Думаю, всё же Потоси больше, чем Мадрид, — подумав, добавил граф и снова устремил взгляд на поселение на берегу.

В отличие от жены, Нахера, который раньше не был никогда в этой провинции, был осведомлён о положении дел в её столице.

Буэнос-Айрес был крайне беден, а потому не интересовал не только купцов, но даже морских пиратов, которых манили куда более богатые испанские города на севере и западе Южной Америки.

Раз в несколько лет власти вице-королевства присылали сюда линейный корабль, привозивший самые необходимые товары для жизни колонии. В те годы, когда суда даже не показывались на горизонте, жители города, не производящего собственных товаров, не имевшие мануфактур и других предприятий, терпели крайнюю нужду и перебивались, как могли. Налогов из провинции в казну не поступало.

По некоторым слухам, доходящим до Лимы, было известно, что основной торговой деятельностью Буэнос-Айреса была контрабанда товарами, которые ввозились с противоположного берега залива, где располагались португальские колоний Бразилии. За Портом Добрых Ветров прочно закрепилось ещё одно прозвище — Город Контрабандистов.

При этом колония была крупнейшим портом от Анд до восточного побережья. Всю эту местность называли Аргентиной, что означало — «страна серебра».

Шторм в заливе

 Судёнышком управляли двое — Маркес и матрос, имени которого Катрин так и не запомнила. Бланка, была с ними и когда надо, помогала так же ловко, словно бы всю жизнь ходила под парусом.

   — Сестра Тереза, идите на нос, там есть скамеечка и качать будет не так сильно, — обратилась к ней девушка на испанском. — Если холодно, то можете пройти в каюту, на мешках можно расположиться.

   Мнимая монахиня кивнула и перебралась на нос, кутаясь в теплый дорожный плащ, который ей подарили в Колонии-дель-Сакраменто. Там сразу же поверили в историю о разбившемся испанском корабле, который так и не дошёл до Буэнос-Айреса.

   Женщина стала смотреть на свинцовые воды залива, на тёмную полоску тучи над горизонтом. Ей было неуютно, но она храбрилась. Внезапно Катрин снова почудилось, что рядом с ней кто-то есть. Она резко обернулась, но ничего подозрительного не было.

   Между тем лодка, плавно развернувшись в сторону залива, направилась через мутные воды к противоположному берегу.

   Тридцать морских миль — это не очень много для опытных в морском деле бразильцев.

   Отойдя от берега на достаточное расстояние, внезапно они поняли, что тягаться с погодой в этот день будет сложно. Ветер крепчал, небо всё больше затягивали чёрные тучи. Будь судёнышко крупнее, может быть, высота гребней волны была бы им не страшна. Но для маленькой лодки под парусом было серьезным испытанием пройти оставшуюся часть пути. Ко всему прочему пошел сильный дождь.

   Мачта скрипела, а парус почти срывало порывами ветра. Судёнышко швыряло волнами, грозя опрокинуть в любой момент.

   Катрин, не выдержав смотреть на безумие стихии, ушла в трюм и горячо молилась, чтобы не пойти ко дну.

   — Надо возвращаться! — услышала она снаружи голос Бланки. — Роберто, нам не справиться. Не пройдём!

   — Мы проделали половину пути… Нам что назад, что вперед. Идем через шторм! — пытался перекричать ветер её брат.

   Почти чудом судно держалось на плаву, несясь через ревущие, стонущие и дьявольски хохочущие волны. О том, что три человека на палубе борются со стихией, мнимая монахиня, рыдающая на мешках с какао, кофе и табаком, могла только догадываться по обрывистым крикам снаружи.

   — Бейле, Жуана смыло! Держи парус!

   — Я не справлюсь одна!

   — Берег близко… Дойдем!

   В какой-то момент лодка сильно накренилась, и плохо закрепленные мешки повалились на один борт. Это еще больше усугубило и без того незавидное положение судна.

   Катрин, понимая, что лодка вот-вот ляжет на воду и черпнет воды, прижимая шкатулку к груди, поползла на палубу.

   Первое, что она увидела — это длинное, затянутое серой дымкой дождя песчаное побережье, на котором возвышалась крепость. До Буэнос-Айреса было рукой подать.

   Управиться с рулем и парусом брату и сестре в такую суровую погоду было сложно. Накренившуюся из-за груза лодку развернуло почти боком к волне. Была опасность перевернуться.

   Их несло прямо на каменную пристань, отвернуть было уже невозможно.

   Резкий удар о камни почти выправил палубу в прямое положение.

   От толчка Роберто снесло за борт, и он скрылся в пучине.

   — Ребе! — пронзительно закричала девушка.

   От этого же удара Катрин не устояла на ногах. Шкатулка из рук выпала, откатилась к мачте и ударилась о железное крепление. Она раскололась напополам и опрокинулась. Из неё посыпались обычные игральные карты, на оборотной стороне которых стало заметно картинки и какие-то надписи.

   Налетевший порыв ветра закружил карты в воздухе. Почти в тот же миг они растаяли на глазах изумленной мадам Франсёр.

   Прямо к руке упавшей женщины выкатились два кольца и несколько последних карт. Катрин машинально накрыла их рукой, чтобы те не потерялись. На какое-то мгновение она почувствовала и кольца, и плотную бумагу.

   Раскрыв ладонь, Катрин увидела лишь два перстня. Карт как будто бы и не было вовсе.

   Чтобы не потерять кольца, женщина надела их на пальцы, попыталась подняться, но тут второй удар остова судна о причал отбросил её к самому борту. Лодка сильно накренилась, и почти легла на воду, зацепившись о камни.

   Третьим ударом мачту переломило. Не удержавшись, мадам полетела в ледяные воды.

   Женщина, успев вынырнуть, увидела, как судёнышко разламывается и превращается в груду досок… Ещё ей показалось, что на пляшущих белых бурунах носится большая белая собака. Но, скорее всего, это было просто видение от страха.

   В ужасе от того, что утонет, так как не умеет плавать, Катрин схватилась намертво за какую-то доску. Волна накрыла её с головой и потащила к берегу. Мадам Франсёр вынырнула, и глотнула воздуха.

   Холод сводил все тело судорогой. Женщина видела, что спасительный берег уже близко. Главное было не выпустить дерево из рук…

   Где-то неподалеку от неё барахталась в воде Бланка. Роберто не было видно.

   Берег… совсем близко берег…

   Белый волк перепрыгнул с доски на доску, перекувыркнулся в воздухе и стал почти прозрачным гибким юношей в костюме уличного акробата. Он ловко удерживал равновесие на бурунах и переворачивающихся в воде обломках мачты бывшего рыбачьего судна. Ему было весело. Он выхватывал из воздуха карты, ловко тасуя их в тонких, худых пальцах, и снова отпускал.

   Имя этому невидимке было Случай, а в руках он держал Колоду Судьбы.

   Подхваченные ветром, карты неслись в сторону города, попадали в печные трубы, врывались с ветром в распахнутые двери домов, падали на пороги… А если на улицах оказывался случайный прохожий, карты, пикировали прямо в ладони – кому по одной, а кому и несколько. Они словно бы притягивались к людям, так как их задача была менять судьбы.

   Жители Буэнос-Айреса даже не осознавали их присутствия. Просто внезапно, совсем случайно их озаряли странные, совсем не свойственные им чуждые мысли, странные желания и стремления.

Тюрьма Буэнос-Айреса

Холод — это адская боль, которая сводит мышцы болезненными судорогами. Холод тянул куда-то во тьму, в бесконечный мрак небытия. Вставать и шевелиться не было никаких сил. Неожиданно откуда-то пришло тепло чьей-то горячей ладони, коснувшейся ледяного лба.

— Сеньора, вы живы?

Катрин открыла глаза и увидела над собой склонившегося человека лет тридцати.

— Меня зовут Алехандро Ромеро. Я – альгвасил[1] при таможне порта Буэнос-Айрес.

Человек смотрел на неё с выражением озадаченного недоумения. Он видел перед собой женщину, которая была несколько старше его. На ней было монашеское одеяние. Это сбивало с толку.

Монахинь в этих краях отродясь не видели. В Кастилии, откуда этот человек был родом, он бы не удивился, но в Буэнос-Айресе появление незнакомки вызывало больше вопросов, чем ответов. Её коротко стриженные, темно-каштановые волосы говорили о том, что он не ошибся, и эта женщина была из невест христовых.

Крушение рыбацкой лодки он заметил ещё из здания портовой службы, которое находилось на берегу. Альгвасил поспешил на помощь.

На песке у полосы прибоя он увидел сначала молодую девушку, которая уже пришла в себя. Второй была несчастная в монашеском одеянии. Она лежала ничком, вцепившись в доску. Ромеро на ходу бросил свой плащ девице, чтобы она укрылась, и поспешил к монахине.

Катрин, обвела безумным, полным ужаса взглядом побережье и штормящий залив, и попыталась подняться. Альгвасил подал ей руку.

— Мы… наша лодка… — начала было женщина.

— Я видел, — коротко сказал мужчина. — Пройдемте со мной. Здесь недалеко есть место, где вы можете обогреться…

Катрин, почти ничего не соображая от холода и пережитого страха, направилась за ним.

Бланка металась по берегу, напряженно, полными слёз глазами вглядываясь в свинцовые воды. Где-то там должен быть её брат. Где он? Почему она его не видит? Отчего Роберто не вынесло волнами, как её? На этом длинном песчаном берегу негде спрятаться.

Катрин подошла к ней и тихо сказала:

— Слава Деве Марии, вы — выжили. Идёмте…

Бланка, в последний раз обернулась на воду и приняла для себя страшную правду о том, что брат утонул. Она взглянула на монахиню и молча накинула на её плечи часть плаща, делясь скудным теплом.

Альгвасил подошел к воде и вытащил какую-то мокрую тряпку. Когда он тряхнул, из неё на берег выпали зерна кофе. Это был развязавшийся, а оттого пустой мешок из трюма.

Недоумение Ромеро возросло. Он отлично знал, что кофе на окрестных плантациях никто не выращивает. Обычно его везут или торговцы-иезуиты из далекого Асунсьона или контрабандисты из португальской Колонии-дель-Сакраменто. Кофе здесь, в округе, стоил очень дорого.

Как человек, привыкший иметь дела с контрабандистами, Ромеро не сильно этому удивился. Его больше поразило то, что найденные после крушения рыбачьей лодки пострадавшие были женщинами, одна из которых — монахиня. А где мужчины?

У него было много вопросов, но он понимал, что после купания в ледяной воде прежде всего несчастным надо согреться у очага и выпить горячего вина. Поэтому, прихватив мешок с остатками кофе, он, кивнул незнакомкам и зашагал к зданию порта. Выжившие, тесно прижавшись друг к другу и кутаясь в его плащ, поспешили за ним.

Здание, к которому направлялся Алехандро, выделялось из всех прочих убогих строений округи добротностью и основательностью. У неё было несколько функций. С одно стороны была дверь портовой службы, а с другой можно было попасть в здание городской тюрьмы, в которой были камеры, личный кабинет начальника тюрьмы и пыточная.

Палач, в основном, был без работы, да и заключённых в тюрьме не было. Самые теплые и удобные камеры давным-давно использовались как комнаты для обычного проживания самого Алехандро и начальника тюрьмы Хосе Родригеса.

Альгвасил сразу же повёл промокших и продрогших женщин в свой большой и просторный кабинет с большим столом, за которым любила собираться компания его друзей. Сейчас там жарко горел очаг, возле которого дремал в кресле дон Хосе. При виде женщин он сразу же вскочил.

При всём христианском милосердии, которое Алехандро готов был проявить к двум несчастным жертвам крушения рыбачьей лодки, больше его беспокоила другая напасть. Ею было прибытие испанского посольства из Лимы.

Как человек, который сам занимался сбытом контрабандных товаров, изымаемых по долгу службы, альгвасил был сильно обеспокоен.

Послов так просто не присылают. Либо граф де Нахера приехал со срочным донесением, либо разобраться со всеми беспорядками, которые регулярно происходили в этом городе.

Для тех, кто состоял в той или иной должности на службе, это не сулило ничего хорошего. Все отлично понимали, что если приезжий гранд не найдёт в городе беззаконий, с которыми ему нужно бороться, вице-король решит, что посол не выполнил данного поручения. Налоги же в казну из провинции не поступают! Чтобы этого не случилось, его сиятельству придется всерьёз заняться местными делами.

Это значило, что в попытке проявить рвение на государственной службе, приезжий граф сначала кого-нибудь снимет с занимаемых постов, а затем начнет назначать на должности тех, кто сумеет ему приглянуться.

В этой гиблой колонии, куда судьба занесла обедневшего идальго Алехандро Ромеро, бежавшего из Кастилии от шпаг врагов и кредиторов, не просто было найти хотя бы сколько-нибудь достойное место. Жалованье платили скудное, нерегулярное, поэтому они давно уже с доном Хосе и местным палачом Диего, скучавшим без работы, занимались перепродажей того, что изымали у контрабандистов или тем, чем последние с ними делились добровольно. Все были довольны таким порядком вещей в тихом течении жизни города.

С несчастных женщин взять было нечего. По-хорошему, следовало обогреть их, накормить и отпустить с Богом. Но свете приезда посольства надо было в срочном порядке привести в порядок все тюремные бумаги, чтобы показать, что не зря местные альгвасилы свой хлеб едят.

Трансильванец

До Буэнос-Айреса Аурелиано добирался долго.

Сначала на лодке он спустился вниз по течению Параны до следующего селения. Никому из рыбаков не нужно было в столицу, поэтому значительную часть пути пришлось проделать пешком, ночуя то в одиночестве, то среди охотников-вакеро[1].

Найти их было легко по зловонному запаху тухлятины, разносившейся по всем окрестностям. Это означало, что где-то происходит вакерия — бойня коров и быков из тех бесчисленных стад, что бродили по пампе.

Буэндия ещё в Санта-Фе слышал, что Буэнос-Айрес выживает только за счет коровьих шкур и их выделки, так как другого производства нет.

Дело в том, что сто лет назад испанцы основали в этих местах посёлок. Отношения первых поселенцев с индейцами настолько не заладились, что колонизаторы вынуждены были бежать, бросив весь свой скот. Хищников в местных краях не было, и свободно бродящие стада расплодились настолько, что когда конкистадоры вернулись, они были поражены огромным количеством домашних животных в округе.

С этих пор группы охотников уходили в пампу и перерезали глотки коровам. Они снимали с них шкуры сотнями, а мясо оставляли прямо на месте, так как съесть его в таком количестве никто не мог. Шкуры продавали во все города Аргентины, Парагвая, а так же увозили через залив Ла-Плата бразильцам.

Не удивительно, что когда Буэндия пришёл в город, всё тот же запах тухлого мяса, смешанный с солоноватым воздухом океана, стойко свидетельствовал о том, какой именно вид ремесел господствует в городе. Почти в каждом дворе были развешаны либо рыбачьи сети, либо развернуто скорняжное производство.

Город повергал Аурелиано в уныние. Тут всё дышало бедностью, кроме, пожалуй нескольких домов членов городского совета, среди которых самым добротным был, конечно же, дом судьи дона Гарсиа Кинтера.

Городская ратуша, а с ней и церковь Святого Томаса, носили на себе следы недавнего пожара.

«Похоже, что серебра тут ни у кого нет!» — думал авантюрист, побродив по улочкам колонии.

Чтобы не дышать смрадным запахом многочисленных кожевенных мастерских в бедных кварталах, Буэндия выбрал постоялый двор в порту, где запах был намного свежее.

Заведение, в которое он заселился, давно требовало ремонта. Аурелиано, у которого в карманах ничего не было, договорился с хозяйкой, что отработает своё проживание ремонтом крыши и прохудившихся стен.

Утром, проснувшись, он спустился вниз, на кухню, и попытался расспросить хозяйку постоялого двора, есть ли в городе ювелиры, работающие с серебром.

Донна[2] Роза, маленькая, хрупкая переселенка из Бразилии, только рассмеялась в ответ.

— Что вы, сеньор Буэндия. Какое серебро в этом городе? Будь у нас тут серебро, жили бы мы так бедно? Я с утра была на рынке, знаете, что там говорят? Граф из Лимы пожаловал, чтобы выяснить, кто у нас здесь этим занимается… Я про воровство с рудников. При дворе вице-короля считают, что у нас тут одни контрабандисты и пираты, от которых один вред… Послы там, в Санта-Фе, нашли одного пирата…

— Какого пирата? — Аурелиано почувствовал, как внутри всё похолодело.

— Говорят, еретик какой-то…

Авантюрист знал только одного такого человека в Санта-Фе. Батист Отвиль, как и он сам, не ходил на мессу.

— Я уж не помню имени, — улыбнулась донна Роза, насыпая кукурузную муку в миску. — Француз... Сожгли его на костре за ересь и разбой на Паране.

— Сожгли? — сердце пирата застучало учащеннее.

— Так вы что, сеньор, ещё не слышали, что с графом вчера к вечеру приехал в город комиссар святой инквизиции? — перекрестилась хозяйка постоялого двора, чтобы никто, даже стены, не упрекнули её в не достаточном благочестии.

Такого поворота Аурелиано не ожидал. Если Отвиль сдал всех, кто на него работал, то единственный выход — бежать из этого города! Но куда? Дороги обратной у него нет. Он заперт в Буэнос-Айресе, как в тупике.

— Интересные новости, — помолчав, сказал он. — А не знаете ли, почтенная сеньора, скоро ли можно ожидать корабль?

— Так вы не слышали и другой новости? — удивлённо вскинула на него глаза хозяйка. — Затонул наш корабль.

— Как затонул? — удивился Буэндия. — С чего вы взяли?

— Альгвасилы поздно вечером, уже после дождя, нашли на берегу монахиню, которая плыла к нам сюда с христианской миссией… Где-то ещё в Атлантике, у португальских берегов, наш испанский корабль разбился. Сестра Тереза чудом добралась до Колонии-дель-Сакраменто, — донна Роза глубоко вздохнула. — Нам неоткуда ждать корабля… Может быть следующий придет через год или два. Если в Лиме узнают, что этот — не дошёл.

— Но как-то же эта монахиня добралась с противоположного берега. Кто-то её привёз?

Буэндия помнил о своей окончательной миссии — перебраться на другой берег и разыскать бразильских евреев, которые шпионили для Нидерландов. Ему нужно было передать для них сведения, собранные во время пути из Лимы.

— Привезли сестру Терезу рыбаки, — печально закатила глаза хозяйка и принялась энергично вымешивать тесто. — Их лодка тоже затонула. Нелепая случайность! На весь наш песчаный берег был один единственный причал из камня, и лодку ударило прямо в него.

Встреча кунаков

Пару дней спустя, ближе к полудню, Эстебан вышел из дверей постоялого двора, чтобы в очередной раз обойти местных торговцев. В прошлые дни ему так и не удалось договориться о цене. Вина из Кордовы были хорошие, и продавать их дёшево он не хотел. Его природные жадность и скупость не позволяли сбивать сцены. К тому же над ним висел давний должок перед Аурелиано Буэндия, а это значило, что с какой-то частью суммы придётся расстаться. Одна только мысль, что придется заплатить по старым, давно забытым счетам, сводила трансильванца с ума.

В данный момент у него самого почти не было денег. Прыгая за борт горящей галеры, он не успел заскочить в каюту за кошельком из рундука отца Бенедикта.

Так же, как и Буэндия, Корейос договорился с хозяйкой, что поможет с ремонтом постоялого двора. Работы он не боялся, так как жизнь моряка на судне — отнюдь не праздное развлечение, а тяжёлый труд.

Мечта о собственном корабле зрела в нём давно. К иезуитам в Парагвай он отправился, услышав, что они строят на своих верфях самые недорогие суда во всей Южной Америке. У него не было денег, но он мечтал завести связи в Асунсьоне, прицениться, а после попытать счастья в легендарной стране серебра – Аргентине. Где разбогатеть, если не там? По слухам, вице-король не слишком контролировал территории по эту сторону Анд.

Жестокая реальность и нищета столицы провинции дали ему понять, что зря он проделал огромный путь.

С тоской глянул Эстебан на беспокойные воды залива, где покачивались на плаву три старых корабля. Эти суда доживали свой век, выполняя функции плавучих крепостей на случай подхода неприятельского флота.

Корейос повернулся в сторону портовых построек.

Со стороны таверны вышел высокий, статный человек в ношеном болотно-зелёном камзоле. Эстебан машинально отметил, что тот двигается походкой моряка. Но даже не это привлекло внимание. Корейос сам не понял, почему внезапно напрягся. Ему показалось, что когда-то он видел этот поворот головы, открытое лицо с квадратным подбородком и ясные, по-птичьему зоркие глаза под густыми, черными бровями.

В какой-то миг у трансильванца сильно закружилась голова и он едва не упал. Это было странное, непонятное ощущение, словно бы внутри него растёт какая-то мощная, неукротимая, как стихия, сила.

Эстебан сделал шаг вперед, споткнулся. Ему показалась, что его человеческая нога в сапоге — не нога, а огромная чешуйчатая лапа с пятью длинными пальцами, каждый из которых увенчан серо-чёрным, крючковатым когтем. Он чувствовал, что эта лапа давным-давно затекла, и теперь испытывала легкое покалывание.

Появилось нестерпимое желание упасть на четвереньки и поползти.

Трансильванец сделал пару шагов назад, прислонившись к стене ближайшего дома, чтобы справиться с внезапной дурнотой. Что-то невидимое лезло из него, потягивалось, словно давным-давно спало.

В какой-то момент сознание Корейоса полностью затуманилось, а его место заняло иное существо. То, другое, подавившее человеческое, было обычным вешапи – земноводной ящерицей-оборотнем из тех, что ещё обитали в Кавказских горах у источников, рек и озер. Он не имел имени в человеческом произношении, поэтому его так и называли — Вешапи.

Некоторые считали этих созданий небольшими драконами, но это было не совсем верно. Драконы — это драконы, они крупнее и мощнее. Вешапи — совсем другой вид, хотя тоже может извергать огонь. Но у драконов есть крылья, да и морды длиннее. К тому же они так сильно не привязываются к источникам воды, как вешапи. Последние зависят от воды, так как являются земноводными и могут обращаться в рыбу.

Вешапи не возражал, когда его называли драконом. Это льстило самолюбию. К тому же еще лет семьдесят назад он заказал у искусного ювелира золотые крылья из волшебных волос своей невесты. С крыльями чем он не дракон?

Сейчас Вешапи проснулся в сознании Эстебана, ощутил своё присутствие. Внешне это не проявилось никак. Корейос всё так же стоял, опираясь на стену дома, чтобы не упасть. Только глаза его, обычно голубые и ясные, внезапно стали желтыми, с узкими полосками зрачков.

Алькон, а именно он был тем моряком, что привлёк внимание, скользнул по нему взглядом, как по пьянице, который едва пытается держаться на ногах. Он сделал несколько шагов в сторону открытых ворот крепостной стены, но неожиданно сзади услышал голос на одном из кавказских языков, который еще смутно помнил:

— Сокол! Сокол! Кунак[1]!

Почти забытый диалект здесь, в Южной Америке, так поразил Алькона, что тот медленно обернулся, пытаясь понять, откуда прозвучали слова.

— Кто меня зовет? — переходя на грузинский, произнёс Алькон.

— Сокол… Как тебя по-человечески… Черкас… это я — Вешапи.

В эту секунду ноги чуть не подкосились у того, кого незнакомец назвал Соколом. Глаза его распахнулись, а рот чуть приоткрылся, словно он попытался вздохнуть, но забыл на миг, как это делается. Алькон смотрел на незнакомца, и на его лице отражалась вся та буря эмоций, которую может пережить человек, когда неверие, неприятие, невозможность происходящего превосходит все разумные границы.

— Ве-ша-пи? — тихо, по слогам повторяя полузабытое имя произнес моряк. — Ты?! Но… как?! Ты же… дракон. Ты что… человек?!

— Как видишь, — проворчал незнакомец с веселой сердитостью.

Он попытался подняться и сделать шаг навстречу Алькону. Это было сложно. Вешапи всё так же боролся с искушением встать на четвереньки и поползти.

— Долго рассказывать. Но это — я, кунак.

— Но ты же не мог быть человеком! — У Сокола на глаза навернулись слезы от нахлынувшего чувства безумного счастья.

Они виделись последний раз гораздо больше полувека назад в грузинском княжестве Самцхе-Саатабаго[2]. Это было на другом материке.

Память подсказала Алькону образ огромного черного варана с выкованными из золота крыльями. Светловолосый мужчина никак и ничем не напоминал ту огромную ящерицу. Только голос с легкой, едва заметной хрипотцой и мягкой ворчливостью был до боли знакомым.