Сердца картин

Утро

Вероника проснулась от того, что на нос упал солнечный зайчик. Неловкий, косой, пробивающийся сквозь щель между шторами, которые она вчера так и не до конца задернула. Она зажмурилась, пытаясь продлить миг невесомости между сном и реальностью, но уже знала: время вышло.

Шесть утра по внутренним часам, которые не сбились ни разу за двадцать восемь лет.Квартира молчала. Не той благородной, наполненной тишиной, о которой пишут в книгах про одиноких женщин в больших городах. А конкретной, осязаемой тишиной пустого пространства в тридцать квадратных метров. Вероника потянулась, и суставы отозвались тихим щелчком. «Как бабушка», — подумала она без особой горечи.

Кухня встретила её холодным кафелем и немым укором немытой с вечера чашки. Вероника включила чайник, и его шипение стало первым полноценным звуком дня. Пока вода закипала, она обошла квартиру, механически поправляя подушку на диване, ставя на место книгу, которую читала перед сном. Движения были выверенными, экономичными. Она жила здесь семь лет и знала каждый сантиметр, каждую скрипящую половицу.Чай — пуэр, крепкий, земляной. Вероника пила его, стоя у окна и глядя на просыпающийся двор.

Сначала вышла соседка с таксой — женщина лет шестидесяти, в одинаковом, независимо от сезона, клетчатом пальто. Потом промчался на велике парень с курьерской сумкой. В окне напротив зажегся свет — там жила молодая семья с ребенком. Вероника видела, как женщина, заплетая на ходу волосы, спешно наливала в тарелку хлопья.Её собственное отражение в стекле было размытым, полупрозрачным.

Темные волосы, собранные в небрежный пучок, светлая пижама, подаренная мамой два Рождества назад. Лицо — обычное. Не то чтобы некрасивое, как решительно заявила однажды в четырнадцать лет одноклассница Катя, а… нейтральное. Такое, которое легко теряется в толпе. Вероника и не стремилась его находить.Работа началась в восемь. Вероника — реставратор книг в городской исторической библиотеке. Место не престижное, не оплачиваемое, но её. Тихий подвал с высокими окнами на уровне тротуара, пропускающими рассеянный зеленоватый свет. Воздух, пахнущий старой бумагой, клеем и временем.Сегодня её ждал французский роман XVIII века. Кожаный переплет потрескался, несколько страниц отходили.

Вероника надела хлопчатобумажные перчатки, разложила инструменты: скальпель, кисти, японскую бумагу, костяную лопатку. Первый час она просто изучала книгу, ощупывала переплет, рассматривала под лупой структуру бумаги.Сегодня её ждал французский роман XVIII века. Кожаный переплет потрескался, несколько страниц отходили. Вероника надела хлопчатобумажные перчатки, разложила инструменты: скальпель, кисти, японскую бумагу, костяную лопатку. Первый час она просто изучала книгу, ощупывала переплет, рассматривала под лупой структуру.

В полдень раздался осторожный стук в дверь мастерской.

—Верик, ты тут?

В проеме показалась голова Лены,библиотекаря отдела периодики. Женщина лет сорока с неизменной чашкой кофе в руке и добрыми, немного усталыми глазами.

—Принесла тебе сэндвич. Опять забудешь поесть, пока эту старину возишь.

—Спасибо, Лен. — Вероника сняла перчатки.

—Что сегодня спасаем?

—«Манон». Плачет, ждет своего кавалера де Грие.

Лена усмехнулась,поставила на стол бумажный пакет.

—Хоть у книг любовь есть. А у людей — сплошные проблемы. Представляешь, у меня опять горячая вода исчезла. Управляющая говорит, что-то с насосом. А я как раз хотела вечером ванну принять.Она говорила,а Вероника кивала, разворачивая сэндвич. Ленины бытовые истории были частью фонового шума её жизни, таким же привычным, как тиканье часов в мастерской. Они обедали вместе, в маленькой комнатке для персонала, заставленной стеллажами с каталогами.

Лена рассказывала про сына-подростка, который целыми днями играет в компьютер, про мужа, вечно задерживающегося на работе. Вероника слушала, изредка задавая вопросы. Её собственная жизнь не давала материала для таких бесед.После обеда работа пошла быстрее. Вероника погрузилась в ритм: нанесение клея тончайшей кистью, укрепление корешка, подбор точно такого же оттенка кожи для заплатки. Мир сузился до квадратного сантиметра в луче настольной лампы. В этом микроскопическом пространстве не было места ни тревогам, ни вопросам, ни тихому голосу, который иногда спрашивал её по ночам: «И это всё?»

В пять она закончила, аккуратно упаковала книгу в бескислотную бумагу и положила под пресс. Завтра — финальные штрихи. Сняла халат, повесила на крючок. Вышла на улицу, моргнув от яркого вечернего света.

Город встретил её гулом. Вероника шла привычной дорогой, почти не глядя по сторонам. Мимо промчались подростки на самокатах, зазвенел трамвай, из кафе донесся запах кофе и свежей выпечки. Она купила в ларьке яблоко и батон, позвонила маме.

— Верочка, родная! Как день?

—Обычно. Книгу реставрировала.—Ох, вся в пыли этих старых, наверное. Ты бы на свежем воздухе поработала, или с людьми. Сидишь там в своем подвале…

—Мам, у меня всё хорошо.

—Конечно, хорошо. Только вот когда уже внуков ждать? Тебе ведь двадцать восемь, солнышко. Я в твои годы уже тебя в школу собирала.

—Мама, мне нужно, автобус подходит.

—Ладно, ладно. Позвони завтра. И поешь нормально, слышишь?

Вероника положила телефон в сумку. Разговор был как сцена из плохой пьесы, где все реплики известны заранее. Она села в автобус, устроилась у окна. Город проплывал за стеклом калейдоскопом огней и теней. Лица людей в соседних машинах — уставшие, задумчивые, смеющиеся. Каждый спешил в свой уголок, к своему «после работы».Её «после работы» было простым. Ужин — омлет с зеленью. Душ. Час чтения — сегодня это был современный японский роман о потерянной памяти. Потом она села за стол у окна, достала коробку с материалами для миниатюр. Это было её тайное увлечение, о котором почти никто не знал.

Вероника создавала крошечные миры внутри скромных деревянных шкатулок. Сейчас в работе была комната старого библиотекаря: полки с миниатюрными книгами, лупа на столе, коврик размером с ноготь. Она работала пинцетом, приклеивая микроскопический корешок к микроскопической же книге. Время остановилось, дыхание стало почти неслышным. Здесь, в этом пространстве между пальцами, она была абсолютно свободна.