Сердце Белого бога. Тенера

Пролог:

Когда коснется света тьма,

И вздыбится земля, противясь чуждой воли,

Когда в неравной схватке день и ночь

Сойдутся на бескрайнем поле,

Когда истерзанной души коснется пламя,

А леденящий холод тело поглотит,

Оскалит зубы зверь неукротимый

И вьюгой необузданной с цепи слетит, –

И смертоносное течение, бурлящее от гнева,

Скалою грозной станет перед девой.

Взбешенной демоницей пляшущая буря

Не тронет даже локона ее волос.

Зажжется в сердце ледяном искра,

И тот, кто не способен чувствовать, – полюбит.

Но тьма надежды луч погубит,

Безжалостно в зародыше его задушит.

Земля, познавшая и горе, и любовь,

Земля, чьи руки обагрила кровь,

Земля, чью душу испещряют шрамы,

Земля, чье тело красотой пленяет взор, –

Отвергнет нежных чувств душевные порывы,

И прозвучит в тиши суровый приговор.

Свет возжелает – и возненавидит.

К отвесному обрыву тьма подступит,

Отвергнет луч сияющей надежды мгла

И поглотит ее святая пустота.

Дух к небесам крылатой птицей взмоет

И душу ей свою откроет.

Земля вздохнет и скинет бытия оковы,

И жизни иссякающее пламя

Могучим зверем возродится на Сатае –

Вновь!

Запечатлено на черных стенах Зала Безмолвия. Войти в древнее святилище могут лишь Белые Души – прямые потомки Тацета, несущие в себе искру первозданного холода.

***

Город Белого бога стоял, как застывшее видение среди бескрайних ледяных просторов. Его белокаменные дома, словно высеченные из самой вечности, вросли в лед, став частью этого мертвого, но прекрасного пейзажа, а узкие улочки, вымощенные белым камнем, терялись под слоями векового снега.

За окнами домов бушевала вьюга. Она не была хаотичной, не была слепой яростью стихии. Нет, ее порывы словно подчинялись невидимой руке, ритму, который исходил из самого сердца города. В центре Альбадеуса, на площади, окруженной армией ледяных скульптур, стоял дом Белого бога.

Он был огромен, холоден и безмолвен, словно сама суть зимы, воплощенная в архитектуре. В центре дома, в просторном зале с ледяными стенами, стоял рояль. Его черный лаковый корпус контрастировал с белизной окружающего пространства, словно темное пятно на снегу. За ним сидел беловолосый мужчина. Его лицо было спокойным, почти безжизненным, а глаза, светлые, как зимнее небо, смотрели вдаль, словно видели то, что скрыто от других. Его пальцы скользили по клавишам, и музыка рождалась в этом ледяном царстве, сливаясь с ритмом вьюги за окнами.

Она вошла в зал. Ее шаги, хоть и мягкие, оборвали мелодию, которая казалась бесконечной.

Она знала, что он мог проводить часы за своим инструментом, безмолвно отдавая себя звучанию клавиш, и знала, что вмешательство в этот ритуал дозволено немногим. Она была в их числе.

Кончики его пальцев все еще касались клавиш, задерживая последние дрожащие ноты, когда он медленно поднял голову. В его взгляде не было ни раздражения, ни любопытства – лишь спокойное, ледяное равнодушие, как у человека, для которого время давно потеряло смысл.

По меркам людей девушка была красива. Длинные, светлые волосы свободно спадали на плечи, слегка растрепанные легким морозным ветром. Ее кожа была бледной, ровной, с холодным румянцем на скулах. Глаза – внимательные, чуть прищуренные, темные ресницы отбрасывали тени на щеки. Губы неяркие, но очерченные четко.

На ней было длинное меховое пальто, в котором естественные оттенки рыжего и золотистого переливались при движении. В пальцах, обтянутых рукавицами, она держала перо и папку – плотную, с перетянутыми красными ленточками краями.

Он знал, что под ее одеждой, ближе к телу, спрятан флакон с чернилами, чтобы они не замерзли и оставались текучими, готовыми к использованию в любую минуту. Она всегда носила его с собой – привычка, продиктованная суровостью этого мира.

В этой аномальной зоне техника быстро выходила из строя. Батареи садились за считанные минуты, провода трескались от мороза, а любые устройства, даже самые простые, отказывались включаться. Здесь нельзя было ни отправить сообщение, ни сохранить данные в цифровом виде – приходилось полагаться на старые, проверенные веками способы: чернила и бумагу.

– Алатум… – начала она. Ее голос был ровным, тщательно контролируемым.

Она привыкла сдерживать себя, зная, что лишняя эмоция могла превратиться в слабость. Но каждый раз, когда ее взгляд встречался с его, что-то внутри обрывалось.

Она помнила те первые годы, когда страх накатывал паникой, сжимал горло, толкал к бегству. Тогда его присутствие казалось невыносимым, каждый взгляд, каждое движение напоминало о его силе, неподвластной разуму.

Глава: 1

Селин сидела в кабинете Виктора, устроившись на удобном диване. Ее брови были слегка сведены, а губы напряженно поджаты, а сама она с сосредоточенным видом наносила золотистый слой лака на мои когти.

Я лежала на диване, вытянув лапу, терпеливо позволяя ей творить это… странное искусство.

Ей было всего тринадцать, но в ее облике уже сквозило будущее благородство. Тонкий нос, четкий изгиб губ и глаза, обрамленные золотыми ресницами, сияли, как два нежно-сиреневых самоцвета. Пшеничные волосы мягко спадали на плечи, подчеркивая хрупкость, которая обманчиво скрывала ее упрямый характер.

Каждый раз, глядя на нее, я думала, что, если бы она решила отрастить волосы, то могла бы соперничать с высшими леди моей родной и далекой планеты. Но каждый раз, как только волосы начинали удлиняться, она без колебаний их обстригала. Я рычала, пугала и прогоняла мастеров еще до того, как они успевали взяться за работу, но Селин лишь смеялась в ответ, а потом брала ножницы и обрезала пряди так легко, будто это не стоило ей ни секунды сомнений. И в конце концов я сдалась.

Надо сказать, за годы, проведенные мной в поместье Виктора, Селин сильно изменилась. Она стала увереннее в себе, перестала чувствовать себя одинокой и наконец завела друзей, чего раньше не могла себе позволить из-за болезни и замкнутого образа жизни.

Особенно близкие отношения у нее сложились с Диланом.

Когда-то он был долговязым и нескладным брюнетом с вечно растрепанной челкой, спадающей на лоб. Теперь же он превратился в молодого и весьма симпатичного парня. Дилан часто приезжал в поместье, пользуясь любой удобной возможностью, и первым делом угощал Селин конфетами, словно заботливый старший брат. Видимо, привычка ухаживать за младшими была у него в крови – дома у него уже росли две сестры. Но стоило ему угостить нашу сладкоежку, как интерес к ней тут же ослабевал, и он с явным азартом переключался на меня.

– Ну, что, Вьюга, готова к следующему испытанию? – спрашивал он, ловя мой взгляд и ухмыляясь, словно предвкушая нечто грандиозное.

Я не любила этого кудлатого наглеца, как, впрочем, и всех мужчин в целом. Но его забавы неизменно веселили Селин, а все, что радовало мою Светлую леди, нравилось и мне.

Его испытания были самыми нелепыми, но Селин смеялась, поэтому я терпела. То он заставлял меня искать трюфели, как дрессированную свинью, то гоняться за кроликом, как гончую таксу. То придумывал что-то еще не менее абсурдное, но неизменно веселое.

Селин смеялась.

Ее смех тоже изменился. Раньше он был слабым, осторожным, почти робким – как будто она сама боялась, что он отдастся болью в груди.

Теперь все было иначе.

Ее смех стал звонким, легким, полным жизни. Он звучал свободно, разливаясь в воздухе чистым, искренним переливом, без всякого намека на прежнюю слабость. Иногда он превращался в тихий смешок, иногда – в заливистый, заразительный хохот, когда она не могла остановиться, вытирая слезы в уголках глаз. Это был смех человека, который больше не боится жить.

И все же, несмотря на все эти перемены, одно в Селин осталось неизменным – ее любовь к цветам.

Как в детстве, так и сейчас она тянулась к ним. Она могла часами возиться в земле, пересаживая хрупкие ростки, наблюдать, как распускаются бутоны, внимательно изучать каждую прожилку на лепестках.

Когда пришло время выбирать путь, ее выбор оказался очевиден. Она поступила в колледж, где изучала ксеноботанику – науку о растениях, произрастающих на других планетах. Ее интерес вышел за границы одного мира, и теперь она стремилась понять, как жизнь расцветает даже в самых непривычных условиях.

Но несмотря на учебу, на все ее занятия, она по-прежнему пахла цветами, а сейчас к этому запаху примешался еще и резкий, терпкий аромат лака. Я невольно чихнула, лапа дернулась, и в тот же миг Селин вспыхнула возмущением:

– Вьюга! Если ты еще раз так сделаешь, я начну все сначала. И ты будешь сидеть здесь до конца дня.

Я зарычала в ответ, выражая недовольство, но она лишь хитро прищурилась и поднесла кисточку с золотистым лаком опасно близко к моему носу.

– Еще раз рыкнешь, клыки тоже покрашу! – пригрозила она, явно наслаждаясь своей властью.

Я мигом захлопнула пасть и умоляюще посмотрела на нее. Селин довольно хмыкнула, явно победив в этом раунде.

– Потерпи еще немного… я уже заканчиваю… Все! Готово! Ну, как тебе?

Я бросила взгляд на свои когти…

О нет. Да все белки с деревьев со смеху попадают, когда меня увидят!

Я тихо взвыла, выражая весь ужас ситуации, и именно в этот момент дверь отворилась.

Первым в кабинет вошел Виктор, хозяин поместья. Он был высоким, хорошо сложенным мужчиной с волосами, отливающими золотом, и правильными чертами лица, в которых сочеталась холодная сдержанность и властное спокойствие. Высокие скулы, прямой нос и резкие линии подбородка, придавали его облику благородную суровость. Но главной деталью оставались его серые глаза – глубокие, проницательные. В них отражалась сила, рассудительность и постоянная готовность к действию.

Но в последнее время появилось нечто новое… Тревога.

Она была почти незаметной, скрытой за привычной сдержанностью, но все же появлялась – короткими вспышками, едва уловимыми тенями в глубине его серых глаз.

Глава: 2

Я лежала на диване, небрежно свесив лапу вниз и лениво покачивая ею в воздухе. Окрашенные золотым лаком когти поблескивали в свете потолочных ламп, словно драгоценные украшения, но меня это не интересовало. Я смотрела не на них. Я смотрела на Виктора, который не отрывал взгляда от моих когтей.

– Вьюга, – наконец нарушил он молчание. Голос ровный, спокойный, но в этой спокойствии чувствовалась сдержанная настойчивость. – Я вынужден попросить тебя перевоплотиться. Это бы все упростило.

Я даже ухом не повела.

– Мне нужно дать тебе инструкции по поводу предстоящего съезда и ответить на твои вопросы.

Георг, стоявший у двери, шагнул ко мне и аккуратно положил передо мной сверток.

Я лениво скосила на него взгляд. Ткань была мягкая, приглушенного цвета, что-то просторное – халат? Плащ? Не знаю. Да и какая разница?

Медленно, с неприкрытым удовольствием я вытянула когти и вонзила их в материю. Легкое напряжение, мгновение сопротивления – и ткань с мягким шорохом разошлась. Я провела когтями чуть дальше, разрывая ее на длинные полосы, впитывая это ощущение хрупкости, покорности материи перед тем, что сильнее ее.

Виктор вздохнул.

Я знала, что он не просто так затеял этот разговор. Он был обеспокоен съездом. Поэтому подходил к нашей безопасности максимально ответственно, он хотел все предусмотреть. Он был из тех, кто предпочитал управлять ситуацией, а не подстраиваться под нее.

И если бы я приняла человеческую ипостась, это действительно упростило бы наше взаимодействие, но…

Я не собиралась менять свою форму только потому, что так будет… удобнее.

Я не собиралась вновь нарушать законы своего мира. И уж тем более делать это ради мужчины?

П-ф-ф.

Я встряхнула лапой, сбрасывая с нее разорванную ткань, и улыбнулась, демонстрируя клыки. Не стоит требовать от меня большего. Достаточно и того, что я согласилась его сопровождать. И сделала это не ради Виктора. Не ради его власти. Не ради его безопасности. Не ради его спокойствия.

Я согласилась, потому что от этого съезда воняло хуже, чем от здоровенного самца креагнуса в период охоты. Что-то было во всем этом неправильным, насквозь пропитанным опасностью, и мне нужно было понять, что именно.

Потому что от этого напрямую зависело благополучие Селин.

Она уже потеряла мать. Если потеряет еще и отца – это ее сломает. А я не хотела, чтобы моя Светлая Леди испытывала боль.

Я сделала свой выбор. Больше об этом говорить не было смысла.

Виктор устало провел ладонью по лицу, словно пытаясь стереть напряжение, прежде чем продолжить.

– Тогда я буду говорить так, а ты слушай. Съезд глав состоится через три недели. Это событие проводится раз в девять лет. Как ты уже поняла, оно пройдет в аномальной зоне, где мы вынуждены будем пробыть ровно четыре дня.

Он ненадолго замолчал, а потом уточнил:

– Нужно ли объяснять, что это за место?

Я лишь мотнула головой. Я прекрасно помнила уроки Селин, которые ей давала мадам Софи.

Аномальная зона…

Бесконечный холод, от которого невозможно ни спрятаться, ни скрыться. Там ничего не растет – ни травы, ни деревьев, даже мхи и лишайники не цепляются за жизнь. Под ногами не земля, а лед, который не тает ни весной, ни летом. Это место не принадлежит миру живых, оно соткано из явлений, которые разрушают все, что осмелится задержаться слишком долго.

Но там живут люди. В самом центре этой ледяной пустыни. В городе Альбадеус.

Я задумалась. В месте, где нет ни ядовитых насекомых, ни хищников, ни опасной растительности, единственной угрозой остаются аномалии. С моим чутьем и навыками выживания во льдах их шансы действительно повышаются.

Я выросла среди холода. Охотилась там, где все живое скрывается и растворяется в белой пустоте. Я знаю, как определить, где лед крепкий, а где скрывает под собой бездонную трещину. Знаю, как уловить малейшие перемены в ветре, которые предупреждают о надвигающейся буре. Умею идти по снегу, не оставляя следов, и чувствовать опасность задолго до того, как она проявит себя.

Люди привыкли к теплым стенам и надежной защите. А я не боюсь пустоты и холода. Для меня они – дом.

Виктор снова скользнул взглядом по моей вытянутой фигуре, по лениво подрагивающему хвосту, и что-то в уголке его губ дрогнуло – то ли раздражение, то ли скрытая насмешка. Я не выглядела встревоженной. И, честно говоря, не была.

– С последнего съезда одиннадцать глав из двадцати восьми не вернулись, – продолжил он. – Их тела так и не были возвращены на родину. Они просто исчезли. Без следа. Без причины. Будто сама аномальная зона поглотила их. Это не дает покоя никому.

Я медленно повела ухом, будто мне было скучно, но внутри слова Виктора натягивали струны тревоги, звенящие глухим эхом.

И снова это ощущение… Тяжелое, вязкое, неотступное. Будто от этого съезда веет чем-то неправильным, чем-то, что не поддается логике. Как запах, который сперва не замечаешь, но однажды уловив – уже не можешь забыть. Как слабый треск во льду под лапами – еще не опасность, но уже предостережение.

Глава: 3

Лес был огромен, и я, казалось, знала каждый его уголок, каждую тропинку, каждое дерево. Каждый раз, когда я входила сюда, я снова и снова восторгалась его богатством. Он был прекрасен в любое время года, но ранней весной, когда природа только начинала пробуждаться, а вокруг еще сохранялась тишина зимы, он казался особенно чистым, открытым и умиротворенным.

Воздух был влажным, колючим, с запахом старой хвои и сырой земли. Под ногами мягко пружинила почва, местами похрустывал ледяной наст. Я замерла среди крупных стволов старых сосен, которые тянулись вверх – суровые, молчаливые, словно хранители древнего порядка, – и прислушалась.

Лес не спешил открываться мне. Он был нетороплив, как дыхание спящего зверя. Все в нем происходило медленно, спокойно, без спешки.

И вдруг – вспышка движения. Белка с густой, но уже потускневшей шерсткой пронеслась по ветке прямо над моей головой, нарушив сонную тишину своим резким, суетливым прыжком. Вслед за ней с ветки сорвалось несколько капель – холодных, тяжелых – и одна из них упала мне прямо на нос.

Взгляд выхватил цель, мышцы напряглись, и я рванула вперед, легко и стремительно, словно черная тень…

Солнце скрылось за горизонтом, и лес погрузился в темноту. Я провела в нем не только день, но и ночь, наслаждаясь свободой и дикостью, которые он дарил. С рассветом, когда первые лучи солнца пробились сквозь густые ветви, я наконец решила вернуться в поместье.

Подойдя к бассейну, я бросила взгляд на свои грязные лапы и без раздумий нырнула в воду. Холод окутал меня, плотный, обволакивающий, и я опустилась на дно.

Как же я любила это чувство одиночества в движущейся тишине.

В поместье к этому давно привыкли. Виктор больше не пытался меня «спасать», как в первые дни, когда он без колебаний бросался в воду, жертвуя своими белоснежными рубашками. Теперь он просто наблюдал – с легкой улыбкой, иногда устало вздыхая.

А вот Хелене это никогда не нравилось. Она не упускала случая напомнить Виктору о «гигиене» и «порядке».

Стоило вспомнить о ней, как я ощутила ее приближение – как легкую вибрацию в толще воды, как едва заметный холодок между лопатками. Кажется, в таких случаях люди говорят: говоришь о Белом боге – и он в дверь заглядывает.

Я тут же вынырнула и легко забралась на деревянный настил.

Хелена стояла напротив, скрестив руки на груди, и смотрела на меня с плохо скрываемым неодобрением. Красивая, безупречно ухоженная… до скрипа чистая.

Я обернулась. Вокруг – никого. Ни единого свидетеля.

Я снова посмотрела на Хелену и медленно, очень медленно улыбнулась.

Уловив ход моих мыслей, она подняла руки, как будто могла что-то ими остановить, и со смесью паники и раздражения выдохнула:

– Только посмей!

Я резко встряхнулась, и брызги холодной воды с веселым звоном разлетелись в стороны. Хелена вскрикнула и отпрянула, сжавшись, как кошка под дождем. Бормоча что-то про «невоспитанных животных» и «грязные привычки», она развернулась и поспешила обратно в поместье, так и не объяснив, зачем пришла.

Я улыбнулась. Лес был прекрасен, но и в поместье были свои забавы.

Следующие несколько дней я старалась не попадаться Хелене на глаза. Скользила по коридорам тенью, исчезала в саду до рассвета и возвращалась, когда солнце уже садилось. Если встречи все же случались, то они были только в присутствии Виктора – странное совпадение или осторожность с моей стороны…

При нем мы обе были на удивление вежливы. Сдержанные, тихие, почти ласковые. Я – невозмутимая, как обычно, Хелена – идеальная, словно сошедшая со страниц пособия по светским манерам. Разве что иногда она позволяла себе тонкие намеки и колкие замечания, брошенные в мой адрес как бы невзначай. Но она делала это так искусно, что Виктор, похоже, за все эти пять лет так и не осознал, насколько близко наши с ней отношения подошли к опасной черте. И только Селин, как невидимая преграда между нами, не позволяла этой напряженности перерасти во что-то действительно взрывоопасное.

Незаметно подкралось утро пятницы. День начался, как и многие другие в поместье, с привычной суеты – но на этот раз она была особенной.

С самого обеда Хелена не давала персоналу ни минуты покоя. Она придиралась к каждой мелочи: внимательно рассматривала каждый прибор, проверяла, ровно ли лежит скатерть, нет ли складок и идеально ли сложены салфетки на тарелках.

В зале царила напряженная атмосфера, как перед важным визитом или спектаклем, где каждый элемент должен был выглядеть безупречно. И, конечно, все делалось строго по ее правилам.

Когда Хелена наконец ушла, за ней аккуратно закрыли двери – и в ту же секунду в зале раздался почти синхронный вздох облегчения. Кто-то поправил фартук, кто-то позволил себе короткую улыбку. Воздух словно стал легче, а движения – свободнее.

Даже я позволила себе расслабиться. Развалилась посреди обеденного зала, прямо на большом ковре, вытянув лапы и зевнув так, будто весь этот дом принадлежал мне.

С ленивым безразличием я наблюдала за тем, как слуги продолжают работу, теперь уже с чуть более оживленными лицами и тихими перешептываниями. Никто не возражал против моего присутствия. Слуги обходили меня стороной, словно я была частью интерьера – большой, черной и слегка опасной деталью, которая, впрочем, никому не мешала.

Глава: 4

О, как же я злилась. Просто кипела от ярости.

В субботу Селин только переступила порог – и тут же начала собираться на эту их цветочную неразбериху. А в воскресенье, едва она открыла глаза, Хелена уже тащила ее на выставку, где показывали цветы, привезенные с какой-то инопланетной грядки. Кто-то, видимо, решил, что на Земле своей травы недостаточно, и непременно нужно притащить что-то экзотическое.

Конечно, Селин не могла устоять. Она чуть ли не визжала от восторга, рассматривая рекламную листовку.

А я? Я осталась одна. Снова. И моя злость кипела внутри, как буря, готовая вырваться наружу. Я ушла в лес – туда, где наконец могла отдаться своим инстинктам.

И вот он – молодой самец оленя.

Глупец решил, что сможет от меня удрать.

Тихо, почти беззвучно, я настигла его. Мои когти вонзились в его шкуру, зубы сомкнулись на горле. Я ощутила, как его жизнь ускользает, и в этот миг вся моя ярость вырвалась наружу.

Не знаю, сколько времени я провела в лесу, но когда вернулась, моя шерсть была покрыта кровью, а внутри царило странное почти пугающее спокойствие.

Селин и Хелена уже были дома – их белый автомобиль стоял во дворе, сверкая чистым боком. Мне совсем не хотелось, чтобы Селин увидела меня в таком виде, поэтому я сразу направилась к бассейну.

Не прошло и пары минут, как я почувствовала приближение.

Хелена.

Я выпрыгнула на деревянный настил и, не глядя на нее, отряхнулась.

Она не отступила. Только раскрыла свой черный зонт, словно щит между нами. Но через мгновение закрыла его… и откинула в сторону.

– Вьюга… – произнесла она.

Я насторожилась. Она никогда не звала меня по имени. И никогда прежде ее голос не звучал так… мягко?

– Давай остановим все это. Я предлагаю тебе мир.

Я не отреагировала, но она продолжила, словно и не ждала ответа.

– Я понимаю, как для тебя важно быть с Селин. И я больше не буду забирать ее только затем, чтобы позлить тебя.

А еще… я обещаю, что всегда буду звать тебя по имени. Больше никакого «чудовище». Не скажу ни слова против того, что ты вечно пачкаешь мой бассейн грязью и кровью. Я даже… разрешу тебе заходить в мою спальню… Нет, – она запнулась, – в спальню не разрешу. Но, если захочешь… я лично буду красить твои когти лаком.

Я тут же втянула когти, не веря своим ушам. Хелена? Красить мои когти? Это прозвучало настолько нелепо, настолько чуждо, что я чуть не рассмеялась. И, возможно, рассмеялась бы, если бы не одно «но».

Она не шутила.

Я поняла это сразу. Не по словам – по тону. По дыханию.

Зверь чует ложь. Ложь пахнет иначе. Как слабый, но стойкий яд в воздухе. Он забивается под кожу, прячется в зрачках, но я чувствую его издалека.

Он – как старая ржавчина на цепях, с терпкой ноткой страха, который человек пытается задавить.

Я чувствую ее всем телом. Ноздрями. Кожей. Вибрацией воздуха на языке.

Но Хелена… не пахла ложью.

Ни капли.

Только болью. Усталой, глубокой. И надеждой, дрожащей, как теплый пар на морозе.

Она стояла передо мной открыто, почти беззащитно и смотрела прямо в глаза. Она молчала, но я знала, что самое главное еще не сказано. Цена за ее «доброту» все еще висела в воздухе.

– Взамен ты вернешь мне мужа. А Селин – отца. Чтобы ни произошло на этом проклятом съезде… верни Виктора домой. Живым.

Ее голос дрогнул на последнем слове. А потом она выдохнула, словно сбросив с плеч непомерный груз.

Давно я не чувствовала такой растерянности. Разумеется, я собиралась сделать все, что в моих силах, чтобы выжить в этой аномальной зоне и вернуться домой вместе с Виктором. Хелена могла бы и не просить меня об этом.

Но она… Хелена, которая всегда была холодной, надменной и раздражительной, теперь стояла передо мной – предлагая мир и прося о помощи. В ее глазах читалась искренность и доброта, которых я раньше в ней никогда не замечала.

Я смотрела ей прямо в глаза.

Она ждала. Ждала моего ответа.

Я едва заметно кивнула.

Хелена улыбнулась – и в этой улыбке было что-то… благодарное. Потом она развернулась и ушла, оставив меня одну у бассейна.

Я смотрела ей вслед, чувствуя, как по спине медленно, ледяным лезвием, скользит страх.

Пришлось снова погрузиться в темную, прохладную глубину бассейна – чтобы остудить мысли, унять дрожь под кожей, смыть нарастающее беспокойство.

Оставшееся до отъезда Селин время мы провели вместе.

Она собирала вещи в общежитие, болтая без умолку о выставке и об иномирных цветах, которые, по ее словам, и цветами-то назвать нельзя.

– Представляешь, Вьюга, – говорила она, складывая одежду в чемодан, – они такие странные! Одни – как медузы, только твердые и с шипами. Другие – будто из проволоки сплетены и светятся в темноте. А один вообще выглядел как… как кусок мяса. Только розовый. И с волосами!

Глава: 5

Неделя пронеслась, как порыв ветра – с ярким свистом в ушах и ощущением, будто все происходящее было не по-настоящему.

Хелена сдержала обещание.

Нет, до лака для когтей дело так и не дошло – хвала Великому Тацету. Но и на хвост она мне больше не наступала.

В ее отношении ко мне появилась осторожная, но явная забота. Настолько явная, что даже Виктор не мог не заметить.

Он удивленно поднял бровь, когда Хелена сама предложила пересмотреть список поставщиков моего мяса.

– А вдруг страусятина ей придется больше по вкусу, чем ягненок или телятина? – произнесла она тем нарочито-нейтральным тоном, будто речь шла о чём-то обыденном.

А потом все начало нарастать, как снежный ком.

Она настояла, чтобы для меня вырыли отдельный бассейн – и не где-нибудь, а в тени деревьев, там, где я люблю перепрыгивать через забор. Причем попросила сделать это как можно скорее. К нашему с Виктором возвращению, например.

Заказала целую коробку щеток: с жесткой щетиной, с гибкими «когтями», с каким-то ультразвуковым эффектом. И еще аромаподушки: с запахами леса, крови и мокрого мха.

Мол, «для снижения стресса».

Да у меня от такой заботы скоро шерсть начнет виться.

А может, и вовсе начну мурлыкать.

Я – иномирная хищница, дитя инстинктов и боли, а она обращается со мной, как с плюшевым котенком. Лучше бы уж снова на хвост наступила.

И самое страшное – часть меня уже не рычала в ответ.

А была… почти благодарна.

Особенно после того, как она с серьезным видом протянула мне щетку с ультразвуковым эффектом. Это был какой-то отвал башки, как любит говорить Селин, честное слово.

Но и на этом странности не закончились.

Хелена настояла, чтобы Селин пропустила несколько дней в колледже – лишь бы провести их со мной до отъезда.

А контроль за ее домашними заданиями взяла на себя с каким-то пугающим энтузиазмом.

– Все будет выполнено и сдано в срок, – заявила она Виктору, будто речь шла не об учебе, а о дипломатической миссии.

Я смотрела на Хелену и не верила глазам.

Это точно была она? Та самая Хелена, что могла вежливо снести тебе башку за пятиминутное опоздание?

А теперь – чуткая и внимательная.

Что же это за съезд такой… Он еще даже не начался, а уже меняет всех вокруг. Особенно Хелену.

И, если честно, я уже боюсь его больше, чем схватки с креагнусом.

Потому что там я хотя бы знала, с чем имею дело.

Я даже не заметила, как зарычала. Это был не просто глухой, вибрирующий звук – это была угроза, которая вырвалась из самых глубин моего существа.

Хелена мгновенно отдернула руку, в которой держала мягкую щетку – ту самую, которой всего несколько минут назад пыталась почесать мне загривок, словно я домашняя кошка.

В ее глазах мелькнул страх. Настоящий, первобытный.

В этот момент я поняла: этот съезд меняет не только других. Он меняет и меня.

Будучи не в силах сдержать в себе что-то хищное, инстинктивное и голодное, я молча поднялась и вышла.

С каждым днем, по мере приближения съезда, я все меньше напоминала себя прежнюю. Вся веселость и беззаботность, что я успела обрести за последние пять лет в особняке Виктора, испарились, как дым на холодном ветру.

Остались только инстинкты.

Они работали безотказно. Я чуяла запах тревоги, слышала сдавленные сердечные удары, улавливала малейшие колебания воздуха за спиной.

Реакции стали острее, движения – точнее, взгляд – цепким и внимательным.

Я снова становилась той, кем была когда-то. Жестокой и молчаливой иномирной хищницей.

Домочадцы это чувствовали. Сначала они настороженно наблюдали, стараясь не подавать виду. Потом начали избегать – тише говорили при мне, не задерживались в одной комнате. А вскоре просто стали уходить, едва я появлялась.

Даже Селин…

Особенно Селин.

Она стала тише – будто боялась привлечь лишнее внимание, – осторожнее в словах, в движениях.

А временами я ощущала в ней страх.

И этот страх разрывал меня изнутри.

Я изо всех сил пыталась взять своего зверя под контроль.

Пыталась развеселить ее, показать, что я все та же – защитница, подруга, та, с кем можно смеяться и играть в догонялки по саду.

Но Селин не верила. Она смотрела на меня сдержанно, изучающе. Словно кошка, которая всем телом чувствует: существо напротив больше не подавляет свою хищную суть.

И в ее молчаливом, настороженном взгляде была правда, от которой мне хотелось выть.

Когда пришло время отъезда, поместье Виктора пришло в движение. И хотя все было подготовлено заранее – вещи собраны, багаж уложен, слуги получили точные указания, – воздух был наполнен тревожной суетой. Один за другим, люди подходили к Виктору, чтобы сказать ему одно и то же: счастливого пути, скорого возвращения, пусть все пройдет хорошо. Они говорили это с таким рвением, будто старались убедить не его, а себя.

Глава: 6

Машина мягко плыла по гладкой дороге, за окном проносились темные силуэты деревьев, утопающие в вязком утреннем тумане. Все вокруг дышало влажной тишиной, которая улетучилась, стоило нам свернуть на трассу.

Дорога стала шире. Шум мотора слился с гулом других машин, и мир за окном постепенно наполнялся запахами асфальта и железа.

Аэропорт возник внезапно. Из безмолвного холода дороги мы попали в замкнутое пространство, наполненное стерильной чистотой частного сектора, приглушенным светом и тишиной. Но тишиной странной, натянутой, неестественной.

Персонала было немного, и каждый из них был собран, подготовлен. Но я все равно чувствовала их страх. Он сквозил во взглядах, прерывистом дыхании, болезненном напряжении мышц.

А вместе со страхом навалились и запахи: пота, духов, еды. Они ударили в нос, сплелись в плотную, липкую, раздражающую сеть.

Я даже не заметила, как из груди вырвался тихий рык.

– Спокойно, – раздался рядом голос Виктора.

Он говорил негромко, но в его интонации звучала сила. Уверенность. Это помогло. Его запах, знакомый ритм шагов, спокойствие в голосе – все это сдерживало меня.

На борту личного самолета запахи сменились – кожа кресел, антисептик, успокаивающий аромат кофе и бумаги. Все стало… ровнее.

Я свернулась у кресла Виктора, позволив себе немного расслабиться.

Но вскоре – снова аэропорт.

Другой.

Меньше, строже.

Стоило выйти из самолета – и нас встретил он.

Снег. Хрустящий, ослепительно белый. И холодный ветер, пронизывающий до самых костей. Он обжигал ноздри, очищал голову, срывал остатки напряжения. И в этом было странное, дикое облегчение.

А потом появились две упряжки с ездовыми собаками – с густой шерстью, яркими глазами, отблесками инея на мордах. Они дышали паром и нетерпением.

Я застыла, озадаченно глядя на эту картину.

Виктор усмехнулся и, приподняв бровь, бросил:

– Поедешь в санях… или предпочтешь бежать рядом?

Я оскалилась – ответ был очевидным.

И в тот же миг одна из упряжек – та, что стояла ближе всех, – сорвалась с места. Вожак – крупный, темный, с поджарым телом и тяжелым взглядом, – рванул вперед, издав хриплый рык. За ним – второй, третий.

Внезапно две линии живых тел пришли в движение.

– Стоять! – закричали погонщики, с трудом сдерживая сильных, возбужденных животных.

Но вожак уже несся прямо на меня. Псы не боялись человека.

Они боялись меня.

Мышцы под кожей сжались, как пружина. Один прыжок – и я сбила вожака с лап.

Клыки блеснули на фоне снега и вонзились в горло – точно, глубоко.

Теплая кровь хлынула на язык.

Он захрипел, конвульсивно дернулся – и обмяк.

Второй успел вцепиться в бок. Его зубы скользнули по шкуре, но не прокусили. Я скрутилась, сбросила его, ударила лапой. Хруст – и он рухнул, не успев издать звук.

Упряжь закрутилась вокруг лап. Я вывернулась, едва не потеряв равновесия.

Двое других бросились, но запутались в ремнях.

И вдруг – человек.

Он ворвался в круг, схватил упряжь и рванул с силой, вынудив псов затормозить. Заорал команды. Один сел. Другие остались стоять. Псы хрипели, дрожали, но подчинялись.

Я выдохнула. И вместе с этим выдохом ушла тяжесть, которая давила изнутри столько дней, недель…

Холод очистил разум. Кровь – освободила.

Я подняла глаза – и встретила взгляд Виктора.

Он стоял неподвижно. Лицо – бледное, словно высеченное из камня. Губы плотно сжаты, челюсть напряжена, взгляд – холодный и злой. Не испуганный. Нет. Именно злой.

Но мне было плевать.

Плевать на его сдержанный гнев, на разочарование в глазах. Главное – он жив. А его эмоции… уже не моя забота.

Я даже улыбнулась – почти по-детски.

Именно в этот момент его взгляд стал по-настоящему темным…

Я улеглась в снег и начала вылизывать окровавленные лапы – неторопливо, методично, почти лениво.

Собаки, оставшиеся в упряжках, все еще напряженно поглядывали в мою сторону, но больше не пытались приблизиться.

Я ждала, пока Виктор улаживал последствия «инцидента» – так они это называли.

Он говорил жестко, но сдержанно – как всегда, когда был зол. Люди вокруг кивали, слушали, переглядывались, иногда исчезали куда-то и возвращались с тревожными лицами.

За это время успели сесть еще два самолета. Из дверей выходили фигуры в мехах и очках. Их встречали, провожали к подъезжающим саням. Упряжки трогались и вскоре исчезали из виду.

Я наблюдала за всем этим, не двигаясь.

Прошло много времени, прежде чем привели замену. Место вожака занял крупный, рыжий пес с белой кляксой на морде. Он посмотрел на меня – и тут же отвел взгляд. Умный.