Сердце на поводке

Глава 1

Сырость въедается в кости. Конец сентября. Восемь утра.

Я тороплюсь к пансионату для неизлечимо больных.

Сердце бьётся быстрее обычного. Надо успеть увидеть маму перед работой. В десять я уже должна быть на смене в супермаркете, а ещё ехать через полгорода.

В руках держу пакет с банкой борща, который мама просила приготовить. Маленькая радость для неё, маленькая попытка вызвать улыбку.

В последнее время она узнаёт меня всё реже.

Улыбаюсь самой себе, и тепло разливается внутри.

На парковке перед входом чёрная представительская машина. Бегу мимо. Неожиданно открывается дверь и я врезаюсь в неё на полной скорости. Даже не успеваю притормозить.
- Ай! - вырывается у меня.

Инстинктивно взмахиваю руками. Ручки пакета рвутся. Литровая стеклянная банка летит вверх. Успеваю только проводить её взглядом и отступить на шаг, чтобы не упала на голову. Банка падает прямо ему под ноги. Звон стекла оглушает. Бордовые кляксы летят на асфальт, на мои тёмно-синие джинсы.

И на безупречно белые брюки большого мужчины, как раз вылезающего из машины.

- Простите! - выдыхаю я. - Я не хотела!

Он смотрит на свои брюки. Бордовые пятна на белом. Поднимает тяжёлый взгляд на меня. Его глаза оценивают, чувствую, как меня давит этим взглядом.

Замираю. Сердце колотится, будто хочет выскочить. Внутри меня растёт паника. Вижу, как испорчена его одежда, и словно ножом вонзается чувство вины. Это не просто случайность. Это моя неловкость, моя торопливость, моя беспомощность.

Мгновение тянется мучительно долго. Чувствую, как внутри сгораю со стыда. За банку, за борщ. За то, что я стала виновницей неприятностей для человека, которого даже не знаю. Хочу провалиться на месте. Исправить всё. Убрать пятна. Вернуть белому костюму прежний вид.

Но знаю, что это невозможно.

Мои джинсы заляпаны. Но пятна не так видны.

Делаю шаг в сторону, обхожу его и бегу ко входу.

- Простите! - кричу ещё раз, - мне правда очень жаль!

Внутри смесь отчаяния и сожаления. Борщ потерян, а с ним маленькая радость для мамы. Сердце колотится, но я продолжаю идти, почти бегу, будто хочу убежать не только от ситуации, но и от собственной вины.

Мужчина остаётся на парковке. Белые брюки испорчены. И его взгляд, как тяжёлая тень, остаётся со мной.

Подхожу к двери пансионата и открываю. Чуть запыхавшись, привычно здороваюсь с администратором.

- Доброе утро, Наталья.
- Доброе, Анна, - улыбается она.

Прохожу по знакомому коридору. Осень уже холодит улицу, а здесь тепло и пахнет влажной чистотой. Лекарствами и чем-то сладковато-горьким, смесью сиропов и старости. Сердце немного успокаивается, но чувство вины не отпускает. Банка борща, костюм мужчины… Как можно быть такой неуклюжей?

Стучу в дверь палаты мамы и захожу.

- Мамуля, - говорю тихо. - Это Аня.

Мама поднимается с кровати, садится и морщит лоб.

- Аня… Колоскова? - спрашивает она с явным сомнением.

Сглатываю комок в горле и сажусь рядом.

- Нет, мамуля, это твоя дочка. Аня, - стараюсь говорить мягко, ласково, чтобы хоть что-то пробудить в её памяти.

Она морщит лоб, пытается что-то вспомнить.

- Я вот сегодня к тебе с борщом шла, домашним. Такой, как ты любишь.

Мама оживляется мгновенно. Глаза становятся ярче, лицо расплывается в улыбке.

- Борщ? - повторяет она, почти как ребёнок, с надеждой. - Да-да, Аня обещала борщ.

Сердце разрывается от счастья, что хоть на секунду я вызвала в ней радость. Но тут в голове щёлкает воспоминание о парковке. Опускаю взгляд на джинсы, заляпанные бордовыми пятнами, и губы сжимаются от внутреннего стыда.

- Мам… - начинаю тихо, с тяжёлым вздохом, - я хотела принести тебе борщ… но, я его уронила.

Мама слегка хмурит брови, но всё равно тянет руки ко мне.

- Ничего… Аня, ничего страшного. - Её голос мягкий, тёплый.

Улыбаюсь сквозь комок в горле и глажу её по руке. Сердце бьётся слишком быстро, а чувство вины за испорченный костюм мужчины не перестаёт давить.

Почему я такая неуклюжая? Почему именно в этот день?

Мы сидим молча несколько минут. Мама пытается вспомнить детали прошлого, а я стараюсь держать свои эмоции под контролем. И всё же внутри горечь, стыд и тревога.

Дверь палаты тихо открывается, и медсестра заглядывает внутрь.

- Аня, извините, - говорит она, - с вами хочет поговорить администратор.

Сердце снова подскакивает. Я уже предчувствую, о чём будет разговор. Мой долг за два месяца за содержание мамы.

- Хорошо, - выдыхаю я, - сейчас подойду.

Глава 2

Иду по коридору к администратору, сердце бьётся быстро. Кажется, каждый шаг отдаётся в груди. Во рту заранее сухо, в предчувствии сложного разговора. Наталья сидит за столом, перебирает бумаги, не отрывая глаз. Собираюсь с мыслями и сразу начинаю говорить:

- Наталья, я хотела обсудить свой долг за пансионат, - голос чуть дрожит, но стараюсь говорить уверенно. - У меня сейчас совсем нет возможности оплатить сразу. Но я возьму на работе дополнительные смены. Уверена, что смогу всё покрыть. Прошу, можно подождать ещё немного?

Она поднимает взгляд. Тщательно оценивает меня. Я вижу, как её глаза внимательно следят за каждым моим движением. Пытаются прочитать, насколько я сама верю в свои слова.

- Анна, - говорит она мягко, но твёрдо. - Я вас понимаю. И вижу, что вы стараетесь. Но долг уже за два месяца.

В груди снова холодеет, но я стараюсь держаться.

- Но… - начинаю я. Она вздыхает, слегка опускает глаза. И я сразу же замолкаю.

- Вы понимаете, такие вопросы, - Наталья делает паузу, выбирая слова, - они не на моём уровне. Решение может принимать только, - она слегка наклоняется, понижая голос, - Максим Алексеевич.

Сердце колотится ещё сильнее. Знаю, что это значит. Придётся идти к нему. Прямо к владельцу пансионата. К человеку которого я ни разу не видела. Но о котором персонал говорит уважительно и полушёпотом.

- Понимаю, - стараюсь взять себя в руки, - Спасибо, Наталья. Тогда я к нему пойду прямо сейчас.

Она кивает, но в глазах лёгкая тревога. Похоже, понимает, что для меня это будет непросто.

Поворачиваюсь в нужную сторону и делаю шаг вперёд. Чувствую, как внутри нарастает смесь страха и решимости. В голове уже строится план. Брать ещё смены, экономить каждую копейку, стараться изо всех сил. Всё ради мамы. Ради того, чтобы она могла оставаться здесь, под присмотром, пока я ещё могу быть рядом.

Коридор тянется бесконечно. Кажется, стены сжимаются, а пол уходит из-под ног. Сердце колотится, мысли в голове путаются.

Если не договорюсь, маму отправят домой. Придётся всё время быть с ней. Я не смогу работать. Не смогу платить кредит взятый на лечение. Не смогу даже купить продукты. Всё рухнет.

Сжимаю кулаки, пытаюсь выровнять дыхание. Каждый шаг будто последний.

Подхожу к двери. Тёмное дерево, массивная ручка. Стучу. Осторожно приоткрываю дверь.
- Можно? - мой голос чуть хрипит.

- Да, - коротко и низко отзывается мужской голос.

Захожу.

Первое, что вижу, стул у стены. На нём аккуратно сложены белые брюки, пиджак и рубашка. Всё в бордовых разводах.

Сердце замирает. В глазах темнеет. Это он. Тот мужчина. Его костюм.

Паника накрывает с головой. Дышать трудно. Всё тело будто сковывает ледяным ужасом. Хочется развернуться и убежать, как тогда на парковке.

- Заходите, - спокойно говорит он.

Поднимаю взгляд. Максим Алексеевич сидит за массивным столом. Высокий, широкоплечий, волосы аккуратно подстрижены, взгляд тяжёлый. Лицо спокойное, но в этом спокойствии есть что-то пугающее.

Медленно прикрываю дверь и подхожу ближе. Стараюсь не спрятать руки за спину.

- Максим Алексеевич, - начинаю тихо, голос едва заметно дрожит, - я хотела попросить об отсрочке платежа. У меня сейчас, очень тяжёлая ситуация. Я беру дополнительные смены, я смогу всё выплатить. Но мне нужно ещё немного времени. Только и всего.

Он откидывается на спинку кресла. Большие руки с переплетёнными пальцами, лежат на столе. Молчит несколько секунд, разглядывая меня. Каждое мгновение этого молчания наждаком царапает внутри.

Мои глаза сами невольно опускаются на его сложенные вещи. Щёки вспыхивают. Отвожу взгляд, но поздно, он замечает.

- Значит, это были вы, - спокойно произносит он.

Мои губы едва шевелятся:
- Простите. Я не хотела.

Это конец.

Он поднимается из-за стола и обходит его. Идёт ко мне медленно, шаги пружинящие. Отступаю назад, спиной упираюсь в дверь.

- Интересно, - его голос низкий, ровный, без тени эмоций. - Сначала вы портите мне костюм. А теперь приходите просить денег.

Сердце готово разорваться. Я пытаюсь собраться, найти слова, но язык не слушается.

- Я не прошу денег… Только времени. Для мамы. Она умирает. Ей нельзя домой. Я прошу только немного подождать. Я всё верну.

Он смотрит прямо мне в глаза. Его взгляд холодный, но в глубине будто что-то есть.

Тишина давит, я слышу, как кровь шумит в ушах.

- Здесь все умирают, - говорит он. - И чтобы они умирали в комфорте, мне приходится брать с людей деньги. Которых конкретно у вас нет.

Эти слова режут, будто хлестнули по лицу. Я сглатываю, но ком в горле не проходит.
- Я понимаю… - голос дрожит, но я заставляю себя продолжать. - Просто мне нужно немного времени. Я возьму ещё смены, я смогу выплатить… я клянусь. Пожалуйста. Это всё, что я прошу.

Он молча возвращается в кресло. Садится, откинувшись на спинку. И смотрит на меня так, что мне хочется исчезнуть. Взгляд его тяжёлый, будто проверяет, сколько я выдержу, прежде чем сломаюсь.

Я продолжаю, чувствуя, что слова вырываются сами.
- Я одна у мамы. У нас нет никого больше. Она не может быть дома, ей нужен уход. Я… я стараюсь, работаю сколько могу. У меня кредит за её лечение, я плачу его как могу, но… я прошу только чуть-чуть времени.

Максим Алексеевич не перебивает. Только слушает, положив руки на подлокотники кресла. Словно медлит, растягивает мою муку.

И вдруг, спокойно, но с нажимом говорт:
- Вы знаете, во сколько обходится каждый день работы персонала, который следит за вашей мамой?

Я замираю. Понимаю, что ответа у меня нет. Тихо выдыхаю:
- Нет.

Он слегка кивает, будто в подтверждение собственных мыслей.
- А питание? Полноценное. Не как в государственной больнице. А так, чтобы пациентам здесь было хорошо. Сбалансированное, тёплое, свежее. Вы знаете, сколько это стоит?

Сердце колотится. Чувствую себя школьницей у доски. Под прицелом десятков взглядов. Медленно отвечаю:
- Наверняка, немало. Я сама в супермаркете работаю, вижу ценники.

Герои

Максим Алексеевич Воронцов. 42 года.

Владелец пансионата для неизлечимо больных.

Анна Михайловна Соколова. 23 года.
В прошлом студентка. Сейчас все силы тратит на помощь маме.

Глава 3

Только сегодня. Три главы сразу!

Приятного чтения, друзья!

Максим Алексеевич ставит локти на стол и сплетает пальцы. Его голос становится холоднее, каждое слово, словно удар.

- В вашей палате, круглосуточный уход. Это три медсестры посменно. Знаете их зарплаты? Вы даже не представляете. Аппараты, лекарства, питание, чистота, стирка, электричество, вода. Всё это стоит денег. Больших. Постоянно.

Я сглатываю, но он не даёт мне и секунды.

- Один день работы пансионата обходится дороже, чем вы зарабатываете за месяц в своём супермаркете, - он чуть наклоняется, глаза сверкают сталью. - За месяц.

У меня пересыхает во рту. Щёки горят от стыда. Я хочу возразить, но слова вязнут.

- И вы приходите ко мне и просите подождать, - его губы искривляются в усмешке. - А кто оплатит работу людей, которые ухаживают за вашей матерью, пока я жду? Может быть я?

Он делает паузу, но она только сильнее давит. Чувствую, будто стены кабинета сжимаются.

- Вы хотите, чтобы другие пациенты платили за неё? Чтобы чужие дети покрывали ваш долг? Так?

Смотрю в пол. Грудь сжимает так, что больно дышать.

Максим Алексеевич не останавливается.
- Вы сами выбрали, взять кредит, устроиться в супермаркет. И теперь думаете, что ваши проблемы должны стать моими. Но здесь никто никому ничего не должен. Поймите это.

Каждое слово разрывает изнутри.

Он не отводит взгляда. Его глаза тёмные, как бездонные омуты. И мне кажется, он специально давит взглядом, чтобы я перестала дышать.

- Вы говорите, мама умирает. Здесь, все, умирают, - он снова повторяет медленно, чеканя слова. - Но я должен сделать так, чтобы они умирали не в грязи, не в голоде, не в одиночестве. Чтобы их держали за руку, когда они теряют себя. И это стоит денег.

Он встаёт. Высокий, широкоплечий. Я словно уменьшаюсь по сравнению с ним.

- Хотите знать цену? - он делает шаг ко мне. - Один день здесь, от семисот до тысячи рублей только на питание и лекарства. Один день! В месяц, тридцать. Это без зарплат персонала. Без электричества, воды, ремонта.

Моё сердце колотится всё быстрее, но он не даёт мне шанса вздохнуть.

- А знаете, сколько стоит один час сиделки, если нанимать её частным образом? - он наклоняется ближе. - Час. Порядка ста пятидесяти рублей. Двадцать четыре часа, умножьте сами. За сколько суток выходит больше, чем вся ваша месячная зарплата?

Губы дрожат, я едва не прикусываю их, лишь бы не расплакаться.

- Так скажите, - его голос режет, будто нож, - кто должен платить за вашу мать? Я? Персонал? Другие семьи? Или, может, государство, которому вы, как и все, не нужны?

Он выпрямляется, тяжело дышит. Его голос становится ещё ниже.

- Вы не понимаете простых вещей. Ваш долг - это не цифра в бумагах. Это еда, это постель, это чужая работа. Это чьи-то руки, которые кормят и моют вашу мать.

Я сглатываю, но в горле сухо, и слова застревают.

- Либо вы платите, - его голос звучит почти без эмоций, будто приговор, - либо ваша мать завтра будет дома. Мы не можем держать её бесплатно.

Резко поднимаю на него взгляд. В голове сразу же вспыхивает.

Дома.

В маминой однокомнатной квартире на пятом этаже без лифта. Где она не сможет сама дойти до туалета. Где я не смогу оставить её ни на минуту, чтобы уйти на работу. Где она будет задыхаться, а я, держать её руки и думать, чем накормить нас завтра.

Максим Алексеевич говорит дальше, но слова сливаются в гул. Я слышу только отдельные: "содержание", "штат", "препараты", "рацион". Они вбиваются в голову, как гвозди.

- Вы думаете, я не понимаю? - он наклоняется чуть ближе, его голос становится ниже, мягче, но от этого не легче. - Я понимаю. Но у меня десятки таких же матерей, Анна. Десятки. И если я начну делать исключения, этот пансионат умрёт вместе с ними.

Сердце у меня будто сжимают в кулаке. Слова вылетают сами:
- Я возьму ещё смены… Я смогу… Подработаю, - слышу, как голос дрожит, становится почти детским. - Я всё верну. Я только прошу…

Он перебивает:
- Вы не понимаете. С каждой вашей сменой долг растёт. Каждый день это новые расходы. Пока вы работаете, ваша мать живёт здесь, питается, получает уход. А долг растёт.

Опускаю взгляд. На руках пятна, то ли от борща, то ли просто от моих пальцев, сжатых так сильно, что побелели костяшки. Вижу, как мой мир сжимается:
Я не могу оставить маму дома. Я не могу перестать работать. Я не могу платить. Я не могу ничего.

Горло сжимается, и мне хочется закричать, но получается только хриплый шёпот:
- Пожалуйста…

Он молчит. Его молчание хуже любого крика. Оно как бетонная стена.

Если он скажет "нет", всё кончено. Кредит, квартира, работа, всё развалится. Я окажусь дома с мамой, без денег, и очень скоро без еды. Она умрёт в своей постели, а я буду рядом. И некому будет даже помочь.

Он медленно садится обратно за стол, взгляд не отводит.
- У вас три дня. Либо оплата, либо забираете мать.

Глава 4

Слова бьют в грудь, как удар. Три дня. Даже не попытка договориться, не компромисс. Приговор.

Я не сразу понимаю, что говорю вслух.
- Три?

- Да, - он складывает руки на столе, взгляд холодный. - Три дня. Оплата или перевод вашей матери домой.

Три дня
Мир будто рушится. Воздух становится вязким, как патока. Чувствую, как по позвоночнику спускается холодок.

- Вы же понимаете… - голос превращается в хриплый шёпот. - Я не успею…

Он смотрит прямо, не моргая.
- Это не мой вопрос. У меня десятки пациентов, персонал, контракты, лекарства. Я не могу делать исключения.

Не мой вопрос.
Эти слова застревают у меня в голове, повторяются, как эхо.

Не мой вопрос…

Я вдруг вижу всё сразу. Мама в своей палате, её тонкие пальцы, бледные губы, глаза, в которых иногда проскальзывает узнавание. Квартира пустая и холодная, с потёртой плиткой на кухне. Кредит, который я едва выплачиваю. Работа, которая уже высасывает из меня жизнь.

Если я не заплачу, мама дома. Если мама дома, я не смогу работать. Если я не работаю, нет денег. Всё.

В груди что-то ломается. Я понимаю, что стою и держусь за спинку стула, иначе упала бы.

- Пожалуйста. Мне нужно больше времени…

Он чуть откидывается в кресле, его лицо остаётся каменным.
- Три дня.

И как будто мир сужается до этого срока. Три дня, чтобы найти деньги, которых нет. Три дня, чтобы за мамой был уход. Три дня, чтобы не развалиться самой.

Поворачиваюсь к двери. Не помню, сказала ли спасибо, или нет. Выхожу. Руки трясутся. В голове шум. Кажется, что ноги не держат.

В коридоре я останавливаюсь и прижимаюсь лбом к холодной стене. Слёзы сами катятся, но я их не замечаю. Внутри пустота и гул.

Где я возьму эти деньги? Куда идти? Кого просить?

Три дня. Три чёртовых дня.

Иду по коридору, не видя людей, не слыша шагов. Только собственное прерывистое дыхание. Только сердце гулко бьётся в висках.

Могу занять у Марины на работе. Она даст? Ну тысячу, может две. Лена тоже тысячу. У Алексея, если вообще рискну попросить, максимум полторы. Соседи, знакомые, у кого-то пятьсот, у кого-то тысяча. Всё равно это капли. Смешно.

Считаю в уме. Даже если собрать всех до единого, если униженно попросить каждого, если вывернуться наизнанку, выйдет пятнадцать десять. Ну двадцать. И что? Когда долг за два месяца уже перевалил за сотню?

Смешно. Хоть плачь, хоть кричи.

Я останавливаюсь у окна в коридоре, смотрю на двор пансионата. Там медсестра вывозит в кресле худенькую женщину с платком на голове. Мама может быть там. Пока ещё может просто дышать этим холодным сентябрьским воздухом. Но если меня выкинут отсюда вместе с долгом, мама не будет ни гулять, ни сидеть в кресле. Она будет дома, в тесной квартире, где запахом лекарств пропиталось всё.

И я с ней. Всегда. Потому что оставить её одну нельзя.

А значит, конец. Ни работы, ни денег, ни будущего.

Три дня. И где я возьму такую сумму? Кто мне даст?

Никто. Никто не даст.

Прижимаюсь лбом к холодному стеклу, закрываю глаза. Утренний борщ ещё стоит перед глазами, кляксы на белом костюме. Его голос, безжалостный.

Максим Алексеевич…

Его взгляд всё ещё жжёт изнутри. Он единственный, кто может решить мою проблему. Но он же и тот, кто прижал меня к стене этим сроком.

Возвращаюсь в палату. Сердце всё ещё колотится после разговора с Максимом Алексеевичем. ама лежит на боку, глаза прикрыты, я уже думаю, что она спит. Но когда подхожу ближе, она медленно открывает глаза и смотрит на меня.

- Анечка, дочка! Здравствуй моя девочка!

Я замираю. Она узнала меня. Она помнит. И внутри вспыхивает радость. Крошечная искра посреди тьмы.

Она пытается сама сесть на кровати, но руки и ноги ослабли из-за болезни. Тороплюсь подойти к ней. Протягиваю руки и помогаю сесть. Сажусь рядом с ней на кровать. Беру в свои руки её ладонь.

- Как ты мамочка? Помнишь, я заходила сегодня? - спрашиваю мягко.

- Сегодня? - видно, что мама вспоминает. Кожа на лбу собирается складками. - Помню мы с тобой говорили. но когда это было, не помню, - мама второй рукой гладит мою кисть. - Вроде бы я говорила, что борща домашнего хочу. Ты потом ушла, а я подумала, зачем тебя мучаю? Ещё готовкой для меня.

- Мамочка, прости, борща сегодня нет, - шепчу, стараясь, чтобы голос не дрогнул. - Но я обязательно принесу завтра. Обязательно.

Она тихо улыбается, гладит мою руку, пальцы слабые, но тёплые.

- Всё хорошо, Анечка, - говорит она. - Я подожду. Куда мне торопиться?

Сжимаю губы, чтобы не разрыдаться.

Она не понимает, как это звучит для меня. Она может ждать. Она всегда ждала. Но моё время уходит. У меня его нет.

Три дня.

Я чувствую, как цифра горит у меня в голове. Словно выжжена. Ни у кого я не смогу занять нужную сумму. Коллеги дадут по тысяче, по две, и всё. Это не спасёт. Дополнительные смены? Я и так на пределе. Даже если не спать и работать круглосуточно, не успею. Кредит висит камнем, счета за квартиру, даже продукты для себя. Всё рушится разом.

Сижу рядом, держу её за руку, а внутри паника, как дикий зверь. Кружусь мыслями по кругу, ищу выход.

Банк? Заложить что-то? У меня ничего нет, кроме старого телефона и одежды. Просить помощи? У кого?

Смотрю на маму. Её лицо спокойное, глаза прикрываются, она словно засыпает, доверившись мне. А я не могу. Я не справляюсь. У меня нет ни сил, ни денег, ни выхода.

И от этого осознания хочется кричать. Но я лишь наклоняюсь к ней, улыбаюсь и шепчу.

- Завтра, мамочка. Обязательно завтра принесу.

Глава 5

Выхожу из пансионата, и только тогда бросаю взгляд на телефон. Почти девять.

Господи… я совсем потеряла счёт времени! С этими разговорами, с мамой, с администратором, с ним. Я должна быть на работе к десяти. Полгорода через пробки. Я уже опаздываю!

Спускаюсь по ступенькам почти бегом, холодный воздух обжигает лёгкие. Сердце гулко бьётся, от страха опоздать.

На парковке всё та же представительская машина. Чёрный блеск металла на фоне серого утра. На бегу смотрю под ноги. Бордовое пятно от борща до сих пор расплывается на асфальте, тёмное, неровное. Но осколков уже нет. Как будто ничего и не было. Чисто. Быстро, аккуратно. Даже в мелочи, порядок. Его порядок. Он приказал и сделали.

Щемящее чувство в груди. Насколько он сильный. И насколько я ничтожна рядом. У него власть, у него люди, у него решения. У меня только вечная спешка и вечные долги.

Бросаюсь к остановке. Вижу, как маршрутка зад белой маршрутки, она уже трогается. Катится вперёд, и у меня внутри всё обрывается. Водитель меня не увидел.

Если я сейчас не сяду. Тогда точно опоздаю. Выговор, лишение премии. Может даже увольнение. Тогда всё рухнет окончательно.

Бегу, почти не чувствуя ног. Воздух обжигает горло. В груди паника смешивается с болью. Вижу, как задние огни мерцают в утреннем свете. Машина всё дальше.

- Пожалуйста! - вырывается у меня почти крик, почти молитва. - Подождите!

И вдруг красные огни ярче. Маршрутка замедляется.

Я задыхаюсь, но продолжаю мчаться. Кажется, сама судьба решила дать мне ещё один шанс. Только бы увидел меня.

Маршрутка останавливается. Подбегаю и хватаюсь за ручку двери. Она не поддаётся, но с резким скрипом открывается автоматически.

Внутри тесно, люди стоят плечом к плечу, кто-то ворчит, кто-то отворачивается. Водитель бросает равнодушный взгляд в зеркало. Но я уже втискиваюсь внутрь, прижимаюсь к двери, едва находя место для ног. Через пассажиров передаю за проезд.

Сердце колотится так, что в ушах звенит. Слёзы подступают сами собой, не от радости, а от облегчения. На секунду мне кажется, что я ещё могу всё успеть. Что не всё потеряно.

Но тут же всплывает образ белого костюма с бордовыми пятнами. И слова, холодные, как лёд "три дня".

Всего три.

Я вцепляюсь в поручень так сильно, что пальцы белеют. В голове только одно.

Как?

В салоне душно, пахнет чужими куртками, резким одеколоном и людьми. Прижимаюсь к двери, вцепившись в поручень, чувствуя, как железо холодит ладонь. Чужие голоса вокруг сливаются в сплошной гул. Кто-то жалуется на цены, кто-то обсуждает передачу, кто-то шепчет в телефон про заказ.

А я стою и думаю только о своём.

У кого попросить? Соседка тётя Галя сама еле тянет, одалживать у неё стыдно. На работе? Девчонки максимум скинутся по тысяче-другой, а мне нужно гораздо больше. Из подруг почти никого не осталось. Все заняты своей жизнью, семьями, детьми. Я одна. Совсем одна.

В голове мелькают лица знакомых, и каждый раз выходит, что не дадут. Глухая стена. Я даже боюсь звонить некоторым, что скажу? "Мама умирает, дайте денег?" Сколько можно? Никто не обязан вытаскивать меня из ямы.

Маршрутка подпрыгивает на кочках, люди недовольно переговариваются, кто-то случайно задевает меня локтем. Одни выходят на остановках, другие заходят. Мой взгляд безразлично скользит по ним. Я почти не слышу их. Внутри только одно.

Всего три дня.

Вижу в окне знакомые дома. Моя остановка. Протискиваюсь к выходу. Сердце опять начинает колотиться. Двери распахиваются, и я выскакиваю на улицу, вдыхаю холодный утренний воздух.

Бегу по тротуару, перепрыгиваю через лужу. Под ногами хлюпает грязь. Ноги сбиваются с ритма, но я заставляю себя ускориться. Впереди светлое здание супермаркета с яркой красной вывеской.

Врываюсь внутрь через служебный вход. Нет времени перевести дыхание. Быстро в раздевалку. Там пахнет дешёвым порошком и духами. Смесь, к которой я уже привыкла. Снимаю куртку, пытаюсь отдышаться.

Дверь раздевалки за спиной открывается. Оборачиваюсь и замираю. На пороге появляется Зинаида Петровна. Директор магазина. Плотная, с короткой стрижкой, строгая.

Она сначала смотрит прямо на меня. Потом, подчеркнуто медленно, опускает взгляд на свои наручные часы.

Глава 6

Я замираю. В голове мысль.

Опоздала.

Но Зинаида Петровна молчит. Только разворачивается и выходит.

Через силу выдавливаю воздух из лёгких. Достаю телефон. Экран светится цифрами: 10:00. Ровно.

Быстро стягиваю с себя куртку, ставлю сумку в шкафчик. Пальцы дрожат, когда расшнуровываю кроссовки. Достаю из шкафчика форменную кофту и чёрные брюки.

Стараюсь переодеться максимально быстро, но всё равно взгляд цепляется за мои джинсы. Серые пятна до самой попы из-за лужи. Бордовые разводы от борща. Всё вместе смотрится жалко.

Чувствую, как внутри снова сжимается. Даже одежда напоминает мне о том, чего я не могу исправить.

Закрываю дверцу шкафчика и накидываю форменную жилетку. Смотрю в зеркало. Улыбка получается бледная, ненастоящая. Но нужно идти. Нужно работать, будто внутри меня не тикает этот страшный отсчёт.

В торговом зале я двигаюсь механически. Проверяю товар, ставлю ценники, отвечаю покупателям, вытираю лотки. Всё, как всегда. Но каждую минуту чувствую, будто я стою на краю. Стоит мне чуть отвлечься, и упаду.

В обеденный перерыв иду в комнату для персонала. Люди вокруг смеются, обсуждают какие-то сериалы, перебрасываются шутками. А я подхожу к стене с графиком. Сканирую глазами расписание на неделю. Всё занято. Каждая смена закрыта, каждая фамилия стоит чётко и ровно. Ни одной свободной строки, ни малейшей надежды.

Смотрю, словно в пустоту. Будто этот лист бумаги говорит мне прямо.

Тебе некуда бежать.

Сглатываю, разворачиваюсь и иду к двери кабинета Зинаиды Петровны. Сердце колотится, как утром, когда я бежала за маршруткой. Стук в дверь получается тихий, нерешительный.

- Войдите, - доносится изнутри строгий голос.

Глубоко вдыхаю и поворачиваю ручку.

- Зинаида Петровна, - начинаю я, входя, - можно спросить?

Она сидит за столом, перелистывает какие-то бумаги, очки сползли на кончик носа. Поднимает на меня внимательный взгляд.

- Что у тебя? - коротко.

- Я хотела узнать. Может, есть возможность поработать сверхурочно? - я стараюсь говорить спокойно, но голос всё равно предательски дрожит. - Любые часы. Я готова.

Сверхурочные оплачиваются больше, и я это знаю.

Зинаида Петровна поднимает брови. В её взгляде мелькает удивление.
- Ещё сверхурочно? - она переспрашивает, будто это слово само по себе звучит странно. - У нас сейчас нет такой возможности. Все смены закрыты. Людей хватает.

Делаю шаг ближе к столу.

- Может, хоть что-то? Любая работа. Я могу разгружать товар, мыть зал, выйти раньше… - слова вырываются сбивчиво, торопливо. - Я очень прошу.

Она снимает очки, кладёт их на стол. Смотрит прямо на меня, и взгляд у неё не злой, а скорее усталый.
- Анна, пойми. Нет лишних часов. Руководство сократило фонды, и даже если бы я захотела, у меня нет права ставить тебя сверх нормы. Ты и так закрываешь смен, больше других.

Внутри у меня всё опускается. Я будто сжимаюсь в комок.
- Но мне очень нужно, - выдыхаю я. - У меня мама… Я должна заплатить. Я могу взять любую работу, любую, слышите?

Зинаида Петровна тихо вздыхает и отводит взгляд.
- Я понимаю, - говорит она. - Но ничего не могу сделать.

Стою, будто меня ударили. В голове гул. Мир сужается до этих слов.

"Ничего не могу сделать".

Я киваю. Горло перехватывает.
- Поняла… Спасибо.

В коридоре останавливаюсь, хватаюсь рукой за стену. Воздуха не хватает. Но я всё равно должна попробовать.

Должна.

Ненавижу просить взаймы. Меня саму буквально потряхивает от стыда. Но я делаю над собой усилие.

После обеда осторожно подхожу к Марине из овощного отдела. Она стоит у ящиков, перебирает яблоки.
- Марина, слушай… - я начинаю тихо, стараюсь, чтобы голос звучал непринуждённо. - Не одолжишь немного до получки? Сколько сможешь. Я верну быстро, честно.

Марина удивлённо смотрит, потом пожимает плечами.
- Ну, у меня у самой не густо. Но если совсем прижало… После смены в раздевалке напомни, тысячи полторы найду.

- Спасибо, - выдыхаю я. Сердце колотится, будто украла.

Стыдно просить в долг. Внутри всё протестует. Привычка жить своими силами вопит, что мне потом это отдавать. И нагрузка станет ещё больше. Но у меня нет другого выхода. Заставляю чувство стыда отойти на второй план.
Сейчас важен только один долг. И три дня на его погашение.

В раздевалке встречаю Лену из кассиров. Она как раз застёгивает жилетку перед выходом в зал.
- Лена, можно тебя на минутку? - я подхожу ближе. - Займи, пожалуйста, сколько сможешь. Я отдам, ты же знаешь.

Лена смотрит пристально. Я отвожу глаза, чтобы не объяснять лишнего.
- Ладно, - она достаёт из шкафчика кошелёк. - У меня всего две тысячи "лишние". Больше никак.

- Спасибо тебе огромное, - принимая купюры, чувствую, как дрожат мои пальцы.

К Алексею подхожу в подсобке, пока он заполняет накладные.
- Алексей, послушай… Одолжи денег, хотя бы немного. Я верну как смогу.

Он сразу отводит взгляд.
- Ань я бы с радостью, но сам по уши. Семья, кредиты. Еле тяну. Извини.

- Я понимаю, - киваю я, чувствуя, как во мне всё сжимается. - Спасибо.

Он смотрит с жалостью, будто хочет сказать что-то ещё, но замолкает.

После смены выхожу на улицу. Накрапывает мелкий дождик. Перед глазами стоит лицо мамы, когда она меня узнала. Сменяется лицом Максима Алексеевича с тяжёлым взглядом.

У меня в кармане несколько тысяч, и этого даже близко не хватит.

Глава 7

Автобус трясёт, люди вокруг гудят разговорами, а у меня в голове только одно.

Надо успеть.

Пункт раздачи листовок находится в полуподвальном офисе, пахнет сыростью и старой бумагой. За столом сидит мужчина лет сорока пяти, в синей ветровке с надписью фирмы. У него усталые глаза и манера разговаривать так, каждым ответом он делает тебе личное одолжение.

Подхожу ближе, сжимая руки.

- Игорь Петрович, можно мне двойную норму? - голос срывается, но я стараюсь говорить твёрдо.

Он поднимает голову, прищуривается.
- Двойную? Это ж часов восемь по району топтаться, - наклоняется вперёд, упирается локтями в стол. - Не найдём ли мы твои листовки завтра в ближайшей помойке?

От этих слов внутри что-то холодеет от того, что меня сходу обвиняют в обмане. Но я качаю головой.
- Нет. Не найдёте. Я всё сделаю.

Он молчит, рассматривает меня. Взгляд испытующий, почти колючий. Потом выдыхает.
- Ладно. Завтра проверим. Вот твой район, - и протягивает карту с отмеченными улицами.

Тянусь за коробкой. Она тяжёлая, глухо стукает по столу. Листы пахнут свежей краской. Игорь Петрович ставит рядом две бутылки клея.

- Пакет есть? - спрашиваю я. - Иначе не донесу.

Он усмехается, но подаёт плотный чёрный пакет.
- Смотри, девочка. Ты сама напросилась.

Прижимаю коробку к себе так, будто держу не бумагу, а последний шанс. Решимость внутри, если придётся, буду расклеивать до рассвета. Не спать, не есть, только клеить. Главное деньги. Главное мама.

Выхожу на улицу с коробкой в руках, ночь уже близко. Воздух тянет сыростью, холодными струйками пробирается под куртку. Фонари жёлтые, тусклые, будто сами хотят спать.

На остановке, пока жду автобус до своего района, достаю из кармана все деньги. Остатки своих и те, что одолжили коллеги. Бумажки скомканные, разноцветные, такие хлипкие. А на самом деле это всё, что у меня есть. Все надежды, все силы, вся жизнь сейчас в моих руках.

Сжимаю их, сердце колотится. Мысли одна за другой.

А если кто-то полезет ко мне ночью? Если ограбят? Если эти деньги уйдут, конец. Всё с нуля.

Перебираю мысленно варианты, куда можно спрятать.

В карман нельзя, первым делом залезут. Может в кроссовок? Тоже найдут. Если возьмутся искать серьёзно, то и в носках найдут. Да и в трусах тоже.

Открываю коробку с листовками и подсовываю купюры в самый низ, под стопки.

Кто будет копаться в этом мусоре из бумаги? Никто. Если вдруг что случится, там и не найдут.

Так кажется надёжнее.

Район попадается спальный, дома панельные, местами пахнет сыростью и кошками. Ветер гоняет мусор по асфальту. Вдоль дороги редкие прохожие. Спешат по своим делам, на меня никто не смотрит.

И хорошо.

Достаю первую стопку листовок и бутыль. Пахнет кислым клеем. Леплю одну бумажку на стенд у магазина, вторую - на столб. Дальше, подъезд, щиток, дверь. Бумага мокнет на холоде, скользит в пальцах.

Через полчаса плечи ноют. Через час ноги свинцовые. Но я иду дальше. Действую машинально, достала, намазала, приклеила. Раз, два, три. Счёт сбивается, но мне и не нужен. Главное закрыть район.

Холод пробирает сильнее, зубы начинают стучать. Прижимаю пакет к себе, как будто он может согреть. На самом деле только тянет вниз, и с каждым шагом становится всё тяжелее.

Оглядываюсь на пустые улицы. Тишина, редкие шаги где-то вдалеке. Страх глухо сидит внутри. Не перед темнотой, не перед людьми. Только перед тем, что потеряю эти деньги. Всё остальное неважно. Даже если самой станет хуже, даже если заболею. Главное, набрать нужную сумму.

Иду, и мне кажется, что это не работа, а бесконечный марафон. Но финиша нет. Есть только усталость, холод и липкие пальцы, пахнущие клеем.

И вдруг, голоса за спиной. Пьяный смех, глухой, неприятный. Оборачиваюсь, двое парней, лет по двадцать пять. Куртки расстёгнуты, ветер доносит запах спиртного. Они идут шатко, но целеустремлённо в мою сторону.

- Девушка, давай мы тебе поможем, - один подмигивает, протягивает руки к коробке. - Тяжело ведь, а? Давай донесу.

- Нет, спасибо, - тороплюсь отвернуться, прижимаю пакет сильнее к себе. Сердце ухает, ладони становятся влажными.

- Да ты чё, - второй наклоняется ближе, дыхание горячее, вонючее, - ты же мёрзнешь тут. Пошли, посидим где потеплее. Развеселим друг друга.

Улыбаются оба, но в этих улыбках нет ничего доброго. Только пьяная наглость и желание развлечься.

- Нет, мне надо работать, - выдыхаю, делаю шаг в сторону, но первый преграждает дорогу.

- Работать? - он тянется к моему пакету. - Ну давай мы с тобой вместе, быстрее управимся, а потом… - он делает выразительную паузу, снова смеётся.

Сжимаю пакет так, что костяшки белеют. В голове один пульсирующий страх.

Только не пакет. Всё остальное неважно. Даже если я сама сейчас упаду от ужаса.

- Отстаньте, - мой голос дрожит, но я стараюсь идти вперёд.

- Да ладно тебе, красавица, - первый делает шаг ближе, тянет руку к моему плечу.

Я резко дёргаюсь в сторону, едва удерживаю равновесие от усталости. Коробка тянет вбок, и я сжимаю её ещё сильнее.

Сердце бьётся так громко, что кажется, они тоже слышат.

Глава 8

Максим Алексеевич.

Дверь закрывается за девушкой. Я остаюсь в кабинете один. Слишком резок был. Слишком много сказал. Ненужное для неё, лишнее.
Откидываюсь в кресле, гляжу на стол, но перед глазами всё равно её лицо. Упрямое. Глаза испуганные и одновременно цепкие. Как у загнанного зверя, который ещё дерётся.
Имя её я так и не узнал. Она ведь не представилась. Интересно… Как её зовут?

Перевожу взгляд на белый костюм. Грязные пятна. Ткань испорчена, теперь даже химчистка вряд ли справится. Морщусь. Мелочь, но неприятно.
Сижу пару минут, собираюсь с мыслями. Потом встаю, выхожу в коридор. Тишина. Пансионат живёт своей размеренной жизнью. Шаги отдаются гулко.

Наталья администратор на смене. Она, как всегда, собранная, чуть напряжённая, но улыбка на лице дежурная.
- Наталья, - говорю спокойно, но по привычке с нажимом. - У кого из наших клиентов образовался долг? И почему?

Она вздрагивает чуть заметно. Я замечаю это. И жду ответа.

Наталья чуть поджимает губы, как будто собирается с духом.
- Максим Алексеевич, это… Анна Михайловна Соколова. Она ещё совсем молодая девочка, эмоциональная. У нас её мама лежит. Надежда Васильевна Соколова.

Слушаю, не перебиваю. Вижу, как она осторожно подбирает слова, будто боится меня спровоцировать на резкость.
- Понятно, - отвечаю коротко. - А почему у неё долг и за какое время?

- За два месяца, - тихо говорит Наталья.

Глаза отводит в сторону, понимает, что её искренность может обернуться проблемами.

Я прикидываю в уме.
- То есть сто тысяч. Понятно, - произношу спокойно, без эмоций. - Контактные данные этой Анны в компьютере есть? - спрашиваю дальше.

- Да… Вам телефон или адрес? - Наталья спрашивает осторожно.

- Всё сразу. Работай, я сам посмотрю.

Она кивает, торопливо начинает что-то печатать. Разворачиваюсь и иду к себе.

Вернувшись в кабинет, беру рабочие бумаги. Смотрю на документы, пытаюсь погрузиться в дела. Раскрываю папку с отчётами. Цифры, схемы, планы. Всё знакомо, всё под контролем. Но мысли упрямо уводят в сторону.

Так. Соколова.

Открываю личную карточку и пробегаю глазами по строчкам.

Диагноз. Неоперабельная опухоль мозга. Деменция. Препараты. Понятно.

Мозг на автомате пересчитывает дозировки препаратов с экрана ноутбука в стоимость. Как я и думал. Стоимость содержания не покрывается оплатой. Даже при учёте её своевременности.

Это понятно.

Вспоминаю как она стояла передо мной, сжимая пальцы в кулаки. Будто этим могла удержать своё достоинство. Девчонка с глазами, полными страха и дерзости одновременно.

Не ожидал такого взгляда. Обычно, когда я ставлю условия, люди опускают глаза, соглашаются. А она сопротивлялась, даже когда понимала, что выхода нет.

Анна.

Возвращаюсь к бумагам, ставлю подпись на документе, беру следующий. Но рука замирает.

Три дня дал девчонке. Это до утра пятницы. Вечером в пятницу, благотворительный вечер. Возьму её с собой. Вне зависимости от того, найдёт она деньги или нет.

Дела требуют внимания, совещание назначено на три часа. Я слушаю сотрудников, киваю, задаю вопросы. Но где-то в глубине всё время всплывает её лицо.

Раздражает.

Я привык держать себя в руках, не позволять лишних мыслей. Но эта девчонка словно зацепилась когтями за сознание.

Стараюсь держать себя в рабочем ключе. Просматриваю договоры на закупку. Но в голове снова всплывает, как она смотрела на меня. С вызовом, с отчаянием. Привлекает именно этим, уязвимостью и силой одновременно.

Она мне понравилась? Да. Хочу её? Да.

И это раздражает. Я не люблю, когда мной овладевает что-то большее, чем холодный расчёт.

Откладываю ручку, встаю, подхожу к окну. Город за ним. Машины, люди, всё движется по своим правилам. А я думаю о девчонке, которая должна мне сто тысяч.

Увидимся в пятницу, Анна. Хочешь ты того или нет.

Вечером сижу за письменным столом, снова перебираю бумаги. День выдался насыщенным, но в голове не отчёты и не цифры. Опять она.

Анна.
Слишком молода, слишком упряма. Слишком запомнилась.

Я хозяин своего слова. Дал три дня. Значит, будет три дня. Не меньше, не больше. Искать её не буду, хотя в компьютере есть и адрес и телефон. Она придёт сама. В пятницу утром явится в пансионат. Куда ей деваться? На моей территории я решаю, как будет.

Принесёт деньги или нет, значения не имеет. Я всё равно получу то, что хочу. Всегда получаю. А её долг, всего лишь повод.

Откидываюсь на спинку кресла. В полной уверенности. Три дня, и девчонка снова будет стоять передо мной. Уже без дерзости, со взглядом, в котором больше страха. А я продиктую условия. Так будет.

Наверное, сейчас она бегает где-то, ищет деньги, крутится, старается. Забавно. Уверена, что что-то решает сама. Но решение принимаю я. Всегда.

Я не спешу. Умею ждать.

Пятница скоро.

Глава 9

Анна.

Я пускаюсь наутёк. Углы коробки впиваются в пальцы. Ноги уже ватные, дыхание прерывистое, каждое движение даётся через боль. Слышу за спиной их пьяный смех, топот. Они не спешат, знают, что могут догнать. Они ближе, чем мне кажется. Я чувствую это.

- Эй, красавица, стой! - орёт один.
- Да брось ты, сейчас догоню! - вторит второй.

Бегу и понимаю, что долго так не смогу. Внутри холодный ужас. Если они дотянутся и схватят, я не смогу отбиться. Всё потеряю.

В сотне метров впереди, вижу силуэт. Большая овчарка. Она что-то нюхает в траве и опавших листьях у обочины. Потом поднимает голову. И вдруг, один раскатистый, басовитый гавк.

Сзади слышатся ругань, но уже другие ноты. Не азартные, а раздражённые.
- Да нахрен эту тёлку… - доносится хриплый голос. - Пошли отсюда!

Топот шагов замедляются, и я понимаю. Они остановились.

Я спаслась?

Бегу дальше, почти падаю, ноги подгибаются. Овчарка снова гавкает. Теперь явно на меня. Гулко, с угрозой.

Резко останавливаюсь и от усталости падаю на колени, прямо на асфальт. Коробка прижата к груди, я падаю грудью на неё.

Тяжёлый шорох лап. Слышу дыхание, резкое, горячее. Паника поднимается внутри, перехватывает горло.

Всё, теперь меня порвут. Из огня да в полымя.

Пытаюсь подняться. Колени дрожат, и я не могу оторваться от земли. Коробка прижата к груди так, будто она часть меня. Чувство внутри, если отпущу хоть на секунду, всё кончено. Напрягаюсь, но сил нет. Только сажусь на пятки, спина согнута, голова опущена.

Овчарка приближается. Тяжёлые лапы стучат когтями по асфальту. Я замираю. Горло сухое, язык прилип к нёбу.

- Тихо, тихо… - бормочу я, сама не верю своему шепоту. - Я тебя не трону. Просто пройду…

Не поднимаю головы. Вспоминаю. Нельзя смотреть в глаза. Это вызов. Признак агрессии.

Овчарка замедляет шаг. Слышу её хрипловатое, влажное дыхание. Она совсем близко. Сначала обнюхивает коробку, будто проверяет, что я несу. Потом нос касается моей головы, толкает в темечко.

Я едва не вскрикиваю, но сдерживаюсь.

Невдалеке спокойный голос, мужской, уверенный, как будто всё происходящее совершенно обыденно.

- Карат, ко мне.

Овчарка отступает на шаг.

Я всё ещё не поднимаю головы, не понимаю.

Это мне показалось? Я схожу с ума?

Голос снова:
- Не ушиблись?

Я моргаю, медленно поднимаю взгляд. Передо мной мужчина. Высокий, в тёмной куртке, лицо в полумраке фонаря. Он стоит спокойно, рядом с ним овчарка, послушная, но настороженная.

И только теперь до меня доходит. Он говорит со мной.

Не знаю, что сказать. Слова застревают в горле. Правильно было бы возмутиться. Как можно выпускать такую огромную собаку без намордника? Страшно же! Вдруг кого-то напугает?

Но, если бы не она, я даже не хочу представлять, что было бы. Эти двое могли догнать. Всё могло ужасно закончиться.

Собака стоит спокойно, голова высоко поднята, уши насторожены. В её глазах нет злобы, только внимание.

- Давайте помогу, - голос мужчины мягкий, уверенный. Он делает шаг вперёд и протягивает руку.

Рука оказывается близко с коробкой, и я вздрагиваю всем телом.

- Нет! - вырывается слишком резко. Я тут же жалею. - Простите, просто… - голос срывается. - Мне нельзя её потерять.

Он удивлённо смотрит на меня, но руку не отдёргивает. Только чуть медленнее, чем нужно, отводит в сторону.

- Я понимаю, - спокойно отвечает он. - Но вы ведь упали. Колени целы?

Я опускаю глаза. Джинсы на коленях тёмные от влаги и грязи, кое-где проступает кровь. Щиплет. Но я всё ещё прижимаю коробку к груди, как щит. Как единственное, что у меня есть.

Сказать спасибо, потому что они с собакой действительно меня спасли? Или уйти, не доверять никому?

Собака вдруг снова тихо фыркает и смотрит на меня снизу вверх, будто ждёт моего решения.

- Спасибо, - говорю я наконец, выдавливая из себя. Голос звучит чужим, натянутым. - За то, что… ну, они… - киваю куда-то в темноту, где скрылись пьяные.

Мужчина протягивает руку снова, и я понимаю. Глупо сидеть на асфальте, прижимая к груди коробку, как ребёнок игрушку. С трудом, осторожно, я кладу ладонь в его, опираюсь и поднимаюсь на ноги. Колени тут же откликаются острой болью, но я не показываю.

- Может, вас проводить? - спрашивает он спокойно, будто это естественно. Собака стоит рядом, послушно и неподвижно.

Я резко качаю головой.

- Нет, спасибо. Мне работать надо, - говорю и киваю на коробку в руках, будто это объяснение.

Он ещё секунду смотрит на меня, словно хочет возразить. Но только молча отходит в сторону.

Я остаюсь одна. Сердце колотится так, что слышу его в ушах. Был бы у меня муж или хотя бы парень, он мог бы меня защищать. Но я одна.

Делаю шаг, второй. Продолжаю идти по району, беру из коробки листовки, мажу клеем, прижимаю к стене. Каждое движение механическое, но руки дрожат. Я всё время оглядываюсь. На пустую улицу, на тёмные углы, на редкие окна, где горит свет. Мне кажется, что они могут вернуться. Или появится кто-то ещё.

Глава 10

Достаю из коробки очередную бумажку, намазываю её клеем и прижимаю к доске объявлений возле подъезда. Липкие пальцы дрожат от усталости, клей пачкает рукав, но мне уже всё равно.

Секунда, и я понимаю, что под пальцами не сероватая листовка. Пятисотрублёвая купюра.

Сердце ухает в груди. Торопливо отдираю её, вытираю от клея.

Заглядываю в коробку. Там всего пара листовок, и на самом дне мои деньги, спрятанные ещё вечером.

Вытаскиваю эти последние два листа, мажу, прижимаю к облезлой фанере. Руки уже не слушаются, но я заставляю их довести работу до конца. Бумажки держатся криво, неровно, но висят.

Коробка пуста.

Я опускаюсь на лавочку возле подъезда, и будто выключаюсь. Ноги гудят, спину ломит. Воздух холодный, и я жадно втягиваю его, но легче не становится.

Я сделала работу. И мне надо домой. Но сил больше нет.

Просыпаюсь, будто выныриваю из вязкой темноты. Противный треск будильника бьёт в уши. На секунду жмурюсь, пытаюсь понять: утро? День? Ночь? Часы на телефоне показывают восемь.

Вчерашний день вспыхивает в памяти: коробка с листовками, пьяные парни, овчарка, холодный асфальт. И три дня. Три дня, которые Максим Алексеевич дал мне. Понимаю, что теперь уже два. Время сжимается, как пружина, готовая лопнуть. И нет времени отлёживаться.

Сажусь на край кровати, волосы липнут к лицу, тело ломит, как во время болезни. Но вставать нужно. Быстро умываюсь и иду на кухню. Включаю плиту, разбиваю на сковородку два яйца. Пока они шипят и схватываются, нарезаю пару кусочков хлеба и тонко отрезаю дешёвую колбасу. Запах яичницы поднимается к потолку, но радости не приносит.

Ем быстро, стоя у плиты, проглатывая куски почти не жуя. На большее нет денег, да и времени тоже. Привыкла. Это не жалость к себе, просто факт. Моя жизнь, это выживание, и я не трачу силы на жалобы.

Пока ем, мысли возвращаются к образу Максима Алексеевича. Высокий, широкоплечий, с тяжёлым взглядом, который будто придавливает к полу. Он пугает меня. Не потому, что кричит или угрожает, он спокоен, слишком спокоен. Но за этим спокойствием чувствуется сила, которая может раздавить.

Он решает, останется мама в пансионате или нет. Он держит мою жизнь в своих руках, и от этого внутри всё сжимается. Боюсь его, потому что он власть.

Уверенность, осанка, голос, даже то, как он смотрит. Всё говорит, что он знает, чего хочет, и всегда это получает. Это не влечение, нет. Просто факт. Он мужчина, который привык управлять, и я рядом с ним, как муравей перед великаном.

Допиваю воду из-под крана, хватаю куртку и выбегаю из квартиры. На улице холодно, ветер пробирается под воротник. Бегу к банку, он в двух кварталах. Открывается в девять, и я хочу быть там первой. Часы на телефоне показывают 8:50.

Успеваю.

Ноги ноют после вчерашнего, колени саднят от падения, но я заставляю себя идти быстрее. Время, мой враг. Вчера чуть не опоздала на работу, и Зинаида Петровна уже посмотрела на меня так, что до сих пор мурашки.

Ещё одно опоздание, и всё, выговор, штраф, а то и увольнение. Тогда точно конец.

Подхожу к банку. Стеклянные двери закрыты, охранник в чёрной форме стоит у входа, лениво смотрит в телефон. Я прижимаюсь к стене, чтобы укрыться от ветра. Минуты тянутся.

Наконец, охранник поднимает взгляд, проверяет время и открывает дверь. Я вхожу первой, сердце колотится. Внутри пусто, ни одного клиента, только запах кофе и бумаги. За стойкой сидят две девушки, одна листает что-то на компьютере, другая поправляет волосы. Я подхожу к ближайшей, но она даже не смотрит на меня.

- Здравствуйте... - но не успеваю продолжить.

- Возьмите талончик в терминале, - говорит она, не отрываясь от экрана.

Я замираю.

Серьёзно? В зале никого, а мне надо брать талончик?

Внутри закипает раздражение. Это просто потеря времени, а у меня его нет. Каждую минуту я чувствую, как тикают эти два дня. Но спорить бесполезно. Киваю, проглатывая злость, и иду к терминалу. Нажимаю на экран, выбираю "Кредиты", беру талончик. Номер А001.

Смешно. Я одна, но всё равно должна ждать.

Сажусь на стул, сжимаю талончик в руке. Секунды ползут, будто издеваются. Смотрю на табло над стойками, оно молчит. Девушка за стойкой что-то печатает, вторая пьёт кофе. Внутри меня всё кипит.

Почему я должна ждать, если зал пустой? Это просто система, тупая, бессмысленная.

Но я сижу, потому что выбора нет. Бунтовать нельзя, мне нужен этот кредит. Без него я не закрою долг, а без оплаты маму выгонят из пансионата. Всё просто и безжалостно.

Наконец, табло загорается. А001. Вскакиваю со стула и подхожу к стойке. Девушка, молодая, с аккуратным макияжем, смотрит на меня и дежурно улыбается.

- Доброе утро. Чем могу помочь?

- Здравствуйте. Хочу взять потребительский кредит, - говорю я, стараясь, чтобы голос звучал уверенно. - Сто тысяч рублей. На максимальный срок.

Она поднимает брови, но быстро берёт себя в руки. Профессиональная улыбка возвращается.

- Хорошо, давайте ваш паспорт, пожалуйста.

Протягиваю документ, пальцы дрожат. Она берёт паспорт, начинает что-то проверять в компьютере. Я стою, чувствую, как время утекает. В голове только одна мысль.

Успеть. Успеть заполнить всё, успеть на работу, успеть собрать деньги.

Девушка что-то печатает, потом протягивает мне бланк.

- Заполните, пожалуйста, - говорит она. - Вот здесь и здесь.

Беру ручку, но руки не слушаются. Строчки на бланке расплываются, я тороплюсь, но стараюсь писать чётко. Имя, адрес, доход.

Доход…

Пишу свою зарплату, и внутри всё сжимается. Это так мало. Но я заполняю, отдаю бланк обратно. Девушка забирает его, снова смотрит в компьютер. Я стою, сжимаю кулаки, чтобы не выдать, как сильно боюсь. Боюсь отказа, боюсь опоздать, боюсь, что всё зря.

- Минутку, - говорит она, и её пальцы снова бегают по клавиатуре.

Я киваю, но внутри кричу.

Глава 11

Я стою у стойки, сжимаю талончик так, что бумага мнётся в пальцах. Девушка за стойкой, с аккуратным макияжем и дежурной улыбкой, долго смотрит в экран. Её пальцы стучат по клавиатуре, и каждый щелчок отзывается у меня в груди. Время тянется, будто издевается. Чувствую, как пот холодит спину, как пальцы дрожат, хотя я стараюсь держать себя в руках.

- Анна Михайловна, - наконец говорит она, и голос её становится тише, почти сочувствующим. - К сожалению, мы не можем одобрить вам кредит. Ваш доход, слишком низкий. И кредитная история, сами понимаете, с текущими долгами…

Она замолкает, смотрит на меня, будто ждёт, что я сейчас начну спорить или умолять. Но я молчу. Внутри всё обрывается, как будто пол уходит из-под ног.

Сто тысяч. Это не просто цифры. Это мамин уход, её лекарства, её последние дни в тепле и чистоте. И теперь они действительно станут последними.

- Простите, - добавляет она, и в её глазах мелькает что-то человеческое. - Может, попробуйте в микрофинансовую организацию? Они не так строго проверяют. Иногда дают, даже если… ну, ситуация сложная.

Киваю, хотя слова её звучат как насмешка. Микрофинансы. Я знаю, что это значит. Проценты, которые душат быстрее, чем любой долг. Но выбора нет. Два дня. Осталось два дня, и я не могу вернуться к Максиму Алексеевичу с пустыми руками. Его взгляд, холодный, как лёд, всё ещё стоит перед глазами. Он не будет ждать. Он ясно сказал: три дня, и всё.

- Спасибо, - выдавливаю я и забираю паспорт.

Руки дрожат, когда кладу его в сумку. Выхожу из банка, и холодный воздух бьёт в лицо, как пощёчина. На улице серо, асфальт мокрый от утреннего дождя. Смотрю на телефон: 9:20.

Опять опаздываю.

Сердце сжимается. Зинаида Петровна уже смотрела на меня вчера, как на провинившуюся школьницу. Ещё одно опоздание, и штраф.

Бегу к остановке, ноги скользят по лужам. Маршрутка, как назло, уже отъезжает. Я машу рукой, кричу что-то бессвязное, но водитель не смотрит в зеркало. Она исчезает за поворотом, и я стою, задыхаясь, чувствуя, как время ускользает. Следующая через пятнадцать минут. Пятнадцать минут, которых у меня нет.

Бегу дальше, через квартал, к другой остановке. Ноги ноют, колени саднят от вчерашнего падения. В голове только одно.

Успеть, успеть, успеть.

Вижу на остановке другую маршрутку. Подбегаю и втискиваюсь внутрь, прижимаюсь к двери. В салоне пахнет мокрыми куртками и чужим парфюмом. Люди вокруг ворчат, кто-то толкает локтем, но мне всё равно. Стою, вцепившись в поручень, и считаю минуты.

В супермаркет врываюсь в 10:03. Три минуты. Всего три минуты опоздания, но внутри всё равно паника. Бегу в раздевалку, сбрасываю куртку, натягиваю форменную жилетку. Зеркало отражает бледное лицо и тёмные круги под глазами. Улыбка не получается, но я заставляю губы растянуться. Надо. Надо работать, будто ничего не происходит.

Выхожу в зал. Зинаида Петровна где-то в своём кабинете, и, кажется, никто не заметил моих трёх минут. Сердце чуть успокаивается, но внутри всё равно гул. Проверяю ценники, вытираю лотки, отвечаю покупателям. Движения механические, как у робота. Улыбаюсь, киваю, говорю "пожалуйста" и "спасибо", но мысли где-то далеко. В банке. В пансионате. У мамы.

В обеденный перерыв телефон вибрирует в кармане. Вытаскиваю его, и на экране сообщение в банковском приложении.

"Пополнение счёта на 3000 рублей".

Расклейка листовок. Три тысячи. Это всё, что я заработала за вчерашний марафон, за холод, за страх, за пьяных парней и овчарку. Три тысячи. Это даже не капля в море. Это ничто.

Сажусь в комнате для персонала, держу телефон в руках. Пальцы холодные, хотя в помещении тепло. Три тысячи. Плюс две от Лены, полторы от Марины. Итого семь с половиной. Семь с половиной тысяч против ста. Смешно. Хочется плакать, но слёз нет. Только пустота и гул в голове.

Микрофинансы.

Слова девушки из банка крутятся в голове.

Может, попробовать? Может быть дадут? Это не спасёт, но даст отсрочку. Или нет? Проценты там грабительские, я знаю. Слышала, как люди брали десять тысяч, а через месяц должны были двадцать. Через полгода, семьдесят. Это не выход. Это яма, ещё глубже, чем та, в которой я уже сижу.

Но что делать? Два дня. Два дня, и Максим Алексеевич выгонит маму.

Вижу её в нашей тесной квартире, в постели, где она не сможет даже встать. Я не смогу работать, не смогу платить, не смогу ничего. Всё рухнет.

После смены иду пешком. Ноги тяжёлые, как налитые свинцом, но я не сажусь в маршрутку. Экономлю каждую копейку. Ветер холодит щёки, фонари тускло светят на мокрый асфальт. Вижу вывеску.

"Деньги сразу. Кредит за 5 минут".

Небольшой офис, стеклянная дверь, за ней яркий свет и плакат с улыбающейся семьёй. Как будто деньги могут сделать кого-то счастливым.

Захожу. Внутри душно, пахнет кофе и пластиком, смешанным с чем-то тяжёлым. За стойкой парень, лет двадцати, в дешёвом пиджаке. Улыбается, но глаза пустые, как у продавца, который знает, что тебе нечем платить. В офисе пусто, только тихий гул лампы над головой и шум улицы за дверью.

Я чувствую себя в ловушке, ещё до того, как заговорила.

Глава 12

- Добрый вечер, - говорит парень, и голос его слишком гладкий, слишком уверенный. - Хотите кредит? Назовите сумму, оформим быстро.

Я сглатываю, горло сухое. Сердце колотится, будто хочет выскочить.

- Сто тысяч, - выпаливаю я, и голос звучит хрипло, слабо. - На год. Или больше, если можно.

Он прищуривается, смотрит на меня, как на ребёнка, который просит конфету. Его взгляд скользит по моему лицу, одежде, будто оценивает, сколько из меня можно выжать.

Чувствую себя под микроскопом, уязвимой, обнажённой. Потом он кивает, берёт мой паспорт, что-то печатает. Клавиши стучат громко, эхом отдаются в голове. Я стою, сжимаю кулаки, чтобы не выдать дрожь. Внутри всё кричит.

Не делай этого, не бери, это ловушка.

Но другой голос, тихий и отчаянный, шепчет.

А что ещё остаётся? У тебя нет выхода.

Минуты тянутся мучительно. Он молчит, только пальцы бегают по клавиатуре. Я смотрю на плакат на стене, счастливая семья, дом, машина.

Ложь. Всё ложь.

Внутри нарастает паника, дыхание становится прерывистым.

А если он откажет? А если даст? Что хуже?

- Максимум могу предложить тридцать тысяч, - говорит он наконец, и улыбка его становится шире, но в ней нет тепла, только расчёт. - Под два процента в день. Это, - он тычет в калькулятор, цифры мигают красным, - шестьсот рублей в день. За месяц набежит восемнадцать тысяч сверху. Ну и основной долг, само собой.

Я замираю.

Шестьсот рублей в день. Это больше, чем я трачу на еду в неделю. Тридцать тысяч не спасут, они даже не закроют половину долга. А через месяц я буду должна почти пятьдесят. Через два, семьдесят. Это не решение. Это петля.

Сердце гремит в груди. Руки холодеют, пальцы немеют. Я смотрю на него, ищу в глазах хоть намёк на жалость, но там только пустота.

- А меньше процент? - выдавливаю я, голос дрожит. - Или больше сумму? Пожалуйста, мне очень нужно.

Он откидывается на спинку стула, тот скрипит под ним. Усмехается, но не добродушно, а так, будто я шутку сказала.

- Девушка, вы же понимаете, риски. С вашим доходом… - он делает паузу, смотрит прямо в глаза, и я чувствую, как давит этот взгляд. - Больше не дадим. Или берите, или ищите в другом месте. Но быстрее, офис скоро закрывается.

Время. Опять время. Полтора дня.

Я стою, чувствую, как пот стекает по спине. В голове буря.

Взять? Не взять? Тридцать тысяч - это отсрочка, но какая? Через месяц я просто утону в долгах, не смогу даже голову над водой держать. Но без них… без них маму выгонят.

Я вижу перед глазами её лицо, слабое, потерянное. Вижу Максима Алексеевича, его кабинет, его приговор. Внутри всё сжимается, дыхание перехватывает. Хочется кричать, бежать, но я стою, прикованная к месту.

- Я… подумаю, - бормочу я, забираю паспорт.

Руки трясутся, когда кладу его в сумку. Парень кивает, но улыбка его говорит: ты вернёшься. Ты никуда не денешься.

Выхожу на улицу, и ветер бьёт в лицо, как будто хочет встряхнуть. Разбудить. Но я и так не сплю. Я вижу всё ясно. Тридцать тысяч не спасут. Они только задушат меня быстрее. Но без них… без них тоже нет выхода.

Сажусь на скамейку у дороги. Машины проносятся мимо, фары режут вечерний полумрак. В голове крутится одно.

Два дня. Два дня, и я должна найти сто тысяч. Или маму выгонят. Или я беру эти тридцать тысяч и тону в долгах навсегда.

Поднимаю взгляд и смотрю вдаль. Где-то там, в пансионате, мама. Её слабые пальцы, её голос, в котором радость, когда она меня узнаёт.

И Максим Алексеевич, с его тяжёлым взглядом, который видит меня насквозь. Он ждёт. Он знает, что я вернусь. И от этой мысли внутри всё сжимается. Не от страха. От чего-то другого. Что-то в его взгляде цепляет, притягивает и пугает одновременно. Но я не хочу об этом думать.

Встаю со скамейки, ноги тяжёлые. Иду по улице в сторону дома. Холод пробирается под куртку, впивается в кожу. Каждый шаг отзывается болью в коленях, но я заставляю себя идти. Экономлю. Каждая копейка это маленькая часть.

Но через пару кварталов понимаю: пешком не дойду. Ноги подгибаются, сил почти нет. Экономия на проезде не спасёт. Семь с половиной тысяч в кармане, а мне нужно сто. Что изменит одна поездка за пятьдесят рублей?

В голове вспыхивает мысль.

Если бы не эта чёртова МФО, я могла бы успеть в офис за листовками. Взяла бы двойную норму, как вчера. Ходила бы полночи, расклеивала, мёрзла, но заработала бы ещё три тысячи. Может, четыре. Но я потратила время на этого парня с его пустыми глазами и грабительскими процентами. И теперь уже поздно. Офис подработки вот-вот закроется.

Достаю телефон, смотрю на время. 20:47.

Точно не успею.

В груди сжимается, как будто сердце сжимают в руке. Ноги ноют, помнят вчерашний марафон. Холод, липкий клей, пьяные голоса за спиной. Хочется сесть прямо на асфальт и не двигаться. Но я не могу. Не могу остановиться.

Вижу автобус, он медленно подъезжает к остановке. Фары тусклые, двери скрипят, когда открываются. Втискиваюсь внутрь, прижимаюсь к поручню. В салоне пахнет мокрой одеждой и выхлопными газами. Люди вокруг молчат, кто-то смотрит в телефон, кто-то дремлет на сиденье.

Автобус трогается, трясётся по городским улицам, и я смотрю в окно, где мелькают фонари и дома. Всё сливается в одно серое пятно. А в голове крутится всё то же.

Полтора дня. Семь с половиной тысяч. Мамины глаза, когда она меня узнала. И его голос, холодный, как лёд.

Три дня. Оплата или перевод вашей матери домой.

Сжимаю поручень так, что пальцы белеют. Вспоминаю МФО, парня за стойкой, его улыбку, от которой хотелось бежать.

Тридцать тысяч. Это не спасение, это капкан. Но что тогда? Куда идти? У кого просить? Всех, кого могла, я уже обошла, унизилась. Лена, Марина, даже Алексей, который отводил глаза, будто я заразная. Никто больше не даст. Никто.

Автобус подпрыгивает на кочке, и я чуть не падаю, вцепляюсь в поручень сильнее. В кармане звякают монеты, и я невольно считаю. Семь с половиной тысяч, минус пятьдесят рублей за проезд.

Глава 13

Я стою у маминой кровати. Мама смотрит на меня, глаза мутные, но в них мелькает что-то живое.

- Анечка, - шепчет она, голос слабый, еле слышный.

Я замираю, сердце сжимается.

Когда она последний раз звала меня так? Два дня назад? Три?

Это бывает так редко, как вспышки в тумане. Помогаю ей сесть, подкладываю под спину подушку. Она улыбается, слабо, но искренне.

Держу пластиковый контейнер с борщом, он ещё тёплый, пахнет свёклой и чем-то родным. Ложка дрожит в моих руках, я подношу её к маминым губам. Она ест медленно, осторожно, и каждый её глоток, как надежда, что она ещё здесь.

- Вкусно, - говорит она, и я киваю, хотя горло сдавило.

Это всё, что я могу ей дать. Борщ. Час рядом. А дальше? Её выгонят, и мама будет со мной, в пустой квартире. Без дорогостоящих лекарств, облегчающих её состояние. Я не хочу испытывать вину за это. Это всё, ради чего я держусь. Но часы тикают, и я знаю. У меня всего сутки, чтобы найти почти сто тысяч.

Я глажу её руку, тонкую, как бумага. Она смотрит на меня, и на секунду кажется, что она меня узнаёт. Настоящая мама, не тень, которая путает меня с соседкой.

- Ты устала, Анечка, - говорит она, и я замираю. Её слова бьют прямо в сердце.

Устала? Я не просто устала. Буквально разваливаюсь.

Хочу ответить, что всё в порядке, но слёзы жгут глаза. Моргаю, отворачиваюсь, чтобы она не заметила.

- Я принесу ещё чего-нибудь вкусного, - шепчу я, убирая контейнер. - Отдыхай, мам.

Она кивает, глаза закрываются. Я помогаю ей лечь, поправляю одеяло. Пальцы дрожат, будто я вижу её последние дни. В горле ком, но я заставляю себя идти. Нельзя опоздать. Не сегодня.

На улице холодно, ветер бьёт в лицо, холодит щёки, но я уже привыкла к этому холоду. Бегу к остановке. Автобус подъезжает вовремя, и я втискиваюсь внутрь, прижимаюсь к поручню. Сердце колотится, но я успеваю. В супермаркет вхожу ровно в 10:00. Зинаида Петровна стоит у входа, её взгляд впивается в меня. Она смотрит на меня, будто знает, что я на грани, и ей это не нравится. Я опускаю глаза, натягиваю жилетку и иду в зал.

Работаю как робот. Выкладываю товар, проверяю ценники, улыбаюсь покупателям. Но мысли где-то далеко. Мамина улыбка. Семь с половиной тысяч, спрятанные дома в жестяной коробке из-под чая, всё, что у меня осталось.

Максим Алексеевич, его голос, холодный, как лёд. Его взгляд, который цепляет что-то внутри меня, и я злюсь на себя за эти мысли. Сутки.

Не замечаю, как рука соскальзывает, и банка с маринованными огурцами падает с полки. Стекло разлетается по полу, зелёная жижа растекается, пахнет уксусом. Следом падает вторая, как будто руки больше мне не подчиняются. Я замираю, сердце ухает в груди.

- Соколова! - голос Зинаиды Петровны режет, как стекло. Она появляется из-за стеллажа, глаза прищурены. Её взгляд тяжёлый, будто придавливает меня к полу. - Это что такое?

- Простите, - опускаясь на колени, чтобы собрать осколки, бормочу я. Стекло колет пальцы, кровь мешается с уксусом, ранки нещадно щиплет, но я собираю дальше. Если остановлюсь, разревусь. - Я не хотела…

- Не хотела, - передразнивает она. - Две банки, четыреста рублей. Вычтем из зарплаты. Ещё раз такое случится, Соколова, и останешься без работы. Ясно?

Я киваю, не поднимая глаз. Четыреста рублей. Это часть ночи позавчера, когда я расклеивала листовки, пока ноги не отваливались. Это мамины таблетки. Это кусочек меня, который я только что разбила. Внутри всё кипит, хочется крикнуть, что я не нарочно, что я не сплю ночами, что я тону. Но я молчу. Я всегда сжимаю зубы и молчу.

Остаток смены проходит в тумане. Я двигаюсь, улыбаюсь, отвечаю покупателям, но всё как во сне. Зинаида Петровна следит за мной, я чувствую её взгляд на себе. Он давит, как груз, напоминая, что я не могу ошибиться ещё раз. Я не могу потерять эту работу. Не могу.

Вечером беру листовки. Снова двойную норму, как позавчера, когда я заработала три тысячи. Холод пробирается под куртку, фонари тускло светят на мокрый асфальт. Тьма густая, липкая, и каждый шаг даётся с трудом. Я иду по тёмным улицам, клей липнет к пальцам, бумага шуршит. Каждый шорох заставляет вздрагивать.

Позавчерашняя ночь всё ещё в голове. Смех пьяных парней, их шаги за спиной, лай овчарки. Я сжимаю коробку с листовками. Хотя денег там нет, они дома, в коробке, в безопасности, но страх всё равно душит. Оглядываюсь, но вокруг только тени. Сердце колотится, ноги ноют, но я продолжаю. Столб, дверь, ещё один столб. Листовка за листовкой.

В одном из дворов слышу лай. Снова собака? Я замираю, дыхание сбивается, пальцы впиваются в коробку. Просто собака, но я всё равно ускоряю шаг. Лай затихает где-то вдали, и я выдыхаю, но сердце всё ещё колотится, как будто хочет выскочить. Представляю, как кто-то выходит из тени, хватает меня, и всё. Хочу закричать, но горло сжато. Хочу бежать, но ноги тяжелые. Тьма давит, но я не останавливаюсь. Не могу. Семь с половиной тысяч. Дома, в коробке, они ждут меня, но это всё, что у меня есть. Это ничто.

Когда заканчиваю, уже за полночь. Ноги гудят, пальцы онемели от холода. Сажусь на лавочку, дыхание хриплое, руки дрожат. Завтра придёт ещё три тысячи. Но я знаю, этого не хватит. Это как капли воды в пустыне.

Домой возвращаюсь пешком. Экономлю на такси. Каждая копейка на счету. Но в груди пусто, будто там ничего не осталось. В голове только одно. Мамина улыбка, её "Анечка". И его взгляд.

Максим Алексеевич. Он ждёт. И я не знаю, что пугает больше, его холод или то, как он проникает ко мне в мысли, цепляет, притягивает. Я злюсь на себя, но не могу перестать думать.

Глава 14

Мамин голос. "Анечка" - это всё, что держит меня. Но время давит. Семь с половиной тысяч, плюс три за сегодня, десять с половиной. Против ста. Хочется сесть на асфальт и разрыдаться, но я иду. Шаг за шагом. Остановиться нельзя.

По пути домой захожу в круглосуточный супермаркет. Полки блестят под лампами. Как назло, пахнет хлебом и жареными курами. Думаю.

Может курицу-гриль купить? Мне и маме. Нет, дорого очень. Прости мамочка. Обязательно, я только из этой долговой ямы выберусь. И обязательно тебе куплю. Мы даже съедим её вместе.

Беру с полки прозрачный контейнер с готовыми котлетами. Четыре штуки, как раз маму порадовать. Расплачиваюсь. Кассир смотрит на меня безучастно. И я плетусь домой.

Дома открываю контейнер, чтобы проверить качество, и запах бьёт в нос. Желудок урчит, хочется съесть хоть кусочек, но я сжимаю зубы.

Это для мамы. Она любит котлеты.

Ставлю контейнер в холодильник, закрываю. Сегодня без ужина. Сил нет даже поесть. Зато сэкономлю на еде.

Ложусь, не раздеваясь. Сон не идёт. Вспоминаю Максима Алексеевича. Его взгляд, тяжёлый, и голос, спокойный, но жёсткий. "Оплата или перевод вашей матери домой". Для него это просто бизнес, а для меня, всё.

Его лицо не выходит из головы. Его уверенность, спокойствие. Это пугает, но что-то тянет к нему. Злюсь на себя за эти мысли. Нет времени на ерунду. У меня мама, долг, и всего несколько часов.

Утро холодное, серое. Будильник пищит в 7:00. Вскакиваю, тело ломит. Умываюсь ледяной водой, пью горячий чай, жую бутерброд. Всё на автомате.

Сегодня утром я должна заплатить.

Бегу в пансионат, контейнер с котлетами в пакете, бьётся о бедро. Хочу увидеть маму, прежде чем идти к нему. От мысли о нём всё сжимается. Не знаю, что ему сказать. Но надо постараться. Лучше, чем в первый раз.

В палате тихо. Ставлю контейнер на тумбочку, открываю. Запах котлет заполняет комнату. Мама лежит, дышит слабо. Сажусь, беру её руку. Она совсем лёгкая. Мама шевелится, открывает глаза, но смотрит мимо.

- Аня? - голос слабый, с сомнением. - Это ты?

- Я, мам, - шепчу, сжимаю её пальцы. - Я принесла котлеты. Вкусные.

Она слабо улыбается. Помогаю ей сесть, подкладываю подушку. Ложка дрожит в руках, подношу котлету к её губам. Она ест медленно, и каждый кусок напоминание, она у меня есть.

- Вкусно, - шепчет мама. Киваю, хотя горло сдавило.

Это всё, что я могу ей дать. Котлеты. Час рядом. А дальше? Её выгонят, и она будет в нашей пустой квартире. Без лекарств, без ухода. Это всё, ради чего я держусь. Но время кончилось. Сегодня я должна заплатить.

- Ты устала, Анечка, - говорит она, и я замираю.

Устала? Я на грани.

Хочу сказать, что всё нормально, но слёзы ждут. Моргаю, отворачиваюсь.

- Принесу ещё что-нибудь, - шепчу, убирая контейнер. - Отдыхай, мам.

Она кивает, мы сидим в обнимку несколько минут. Я как всегда должна торопиться. Бежать дальше. Помогаю маме лечь, поправляю одеяло, целую в лоб. Ухожу, не оглядываясь, иначе разревусь.

В коридоре останавливаюсь, дышу часто, прерывисто. Сердце колотится, руки дрожат. Сейчас к нему. К Максиму Алексеевичу. У меня нет денег. Десять с половиной тысяч, это малая часть. Но я иду. Другого выхода нет.

Стучу в дверь его кабинета. Рука дрожит, стучу громче.

- Войдите, - его голос низкий, спокойный, но от него мурашки.

Вхожу. Он сидит за столом, в тёмном костюме, идеально выглаженном. Взгляд поднимается на меня, изучает. Представляю, что он видит. Моё осунувшееся лицо, круги под глазами. Я почти не сплю, и почти не ем. То ещё зрелище.

Сглатываю, пытаюсь собраться. Голос дрожит.

- Максим Алексеевич, я собрала, десять тысяч, - вру, потому что три ещё не пришли, но надо что-то сказать. - Знаю, это не всё, но я работаю, беру подработки. Прошу ещё немного времени.

Он молчит. Взгляд тяжёлый, но в нём что-то меняется. Не пойму, что. Откидывается в кресле, сплетает пальцы. Тишина давит.

- Анна, - говорит он, и от его тона внутри что-то сжимается. - Озвученный мною срок истёк. Сегодня утром. Десять тысяч? - повторяет он мои слова. - Думаете, этого хватит?

Опускаю взгляд. Щёки горят.

- Нет. Знаю, что не хватит. Но я стараюсь. Не сплю, работаю. Прошу, я всё возмещу. Я нагоню долг и всё выплачу.

Он встаёт, обходит стол. Шаги медленные, но твёрдые. Останавливается в метре, и воздух густеет. Его запах, резкий, дорогой, бьёт в нос. Хочу отступить, но не могу пошевелиться. Боюсь потерять малейший шанс.

- Это бизнес, Анна. Я не могу держать вашу мать бесплатно.

Киваю, хотя внутри всё кричит.

Понимаю. Еда и дорогие лекарства. Я так радовалась, когда устроила сюда маму. Не понимала, уже тогда. Почему пансионат обходится дешевле. Ещё персонал. Понимаю, но у меня ничего нет.

- Понимаю, - шепчу, голос срывается. - Но она… всё, что у меня есть. У вас ведь есть мама? Если бы она умирала?

Закрываю рот. Нельзя про такое спрашивать.

Он долго смотрит. Глаза тёмные, непонятные.

Злость? Презрение? Или что-то ещё?

Сердце бьётся быстро, и я злюсь на себя за это.

- Какой у вас размер одежды? - спрашивает он совершенно неожиданно.

- Сорок второй, - говорю я.

Не понимаю зачем ему это знать.

- У меня есть предложение, - говорит он, низким голосом.

Я замираю. Внутри холод. Предложение? Какое? Его взгляд держит, и я чувствую, как что-то тянет к нему, хоть я и боюсь. Это неправильно, но взгляда не отвести.

- Какое? - выдавливаю я, голос чужой.

Он шагает ближе, так близко, что чувствую его тепло. И его обжигающий взгляд.

Глава 15

Максим Алексеевич.

Четверг. День до назначенного срока.

Сижу в кабинете, смотрю на часы. Одиннадцать утра. В голове её лицо. Упрямое. Бледное. Глаза, в которых смесь страха и вызова. Анна.

Жму кнопку на селекторе.

- Наталья, зайдите ко мне.

Она входит через минуту. Дверь открывается беззвучно. Наталья как всегда собранная, но с лёгкой настороженностью во взгляде. Знает, что я не зову просто так.

- Максим Алексеевич?

- Как дела с отчётами? - спрашиваю сначала.

- Всё в порядке, Максим Алексеевич.

Киваю. Перехожу к делу.

- У Анны Соколовой. Какой у неё размер одежды? На ваш женский взгляд.

Наталья моргает. Секунду молчит. Я вижу, как в голове у неё крутятся вопросы. Старается выглядеть равнодушной, но я вижу. Лёгкий румянец на щеках. Сомнения в глазах. Зачем боссу такая деталь?

-Ну... на глаз, сорок второй, наверное. Стандартный. Худенькая, но не тощая.

Вижу сомнения в её глазах. Лёгкий прищур. Она не понимает, но не подаёт виду. Хорошо.

Достаю ежедневник. Делаю пометку. "42".

- Рост? - уточняю я.

- Примерно сто шестьдесят пять.

- Объём груди?

- Максим Алексеевич... - Наталья слегка краснеет. - Не знаю точно. Она почти всё время в свободной одежде. Но, думаю,третий.

Делаю пометки в ежедневнике.

- Обувь?

Она чуть улыбается.

- Тридцать семь - тридцать восемь. Кроссовки обычно носит.

Закрываю ежедневник. Киваю.

- Спасибо. Работайте.

Она выходит. Дверь закрывается бесшумно. Знаю, что сейчас в коридоре переваривает. Но это не её дело.

Встаю. Беру ключи от машины. Еду в центр. Булгари. Знаю бутик. Там хороший выбор выбор.

Вхожу. Воздух прохладный, пахнет тканью и деньгами. Три девушки за стойкой. Взгляды сразу на мне. Профессиональный интерес. Белозубые улыбки.

- Добрый день, - сразу говорю я. - Вечернее платье. Размер сорок второй. Чёрное.

Одна, блондинка с идеальным макияжем, ведёт к вешалкам. Показывает модели.

Беру первое. С глубоким декольте. Представляю Анну. Как ткань обхватит бёдра. Подчеркнёт изгиб талии. Взгляд скользнёт вниз. Впечатление... сильное. Провокационное.

Второе под горло, но с разрезом сбоку. Классика. Но с намёком. Она в нём будет выглядеть... загадочно. Не броско. Как раз для вечера.

- Можно примерить? - спрашиваю у блондинки. Она подходит по комплекции. Худая, но с формами.

- На ком? - удивляется блондинка.

- На вас. Покажите.

Она краснеет. Возмущена. Глаза вспыхивают.

- Я не манекенщица!

Приподнимаю уголки губ.

- За чаевые. Пять тысяч.

Молчит секунду. Кивает. Уходит в кабину. Выходит в первом. Поворачивается. Ткань льнёт к телу. Хорошо. Но на Анне будет... иначе. Мягче.

Во втором. Закрытое. Но тело видно. Изгибы. Да. Оба.

- Туфли, под платья. Размеры тридцать семь и тридцать восемь. Шпилька. Стандартная.

Жду. Блондинка приносит коробки с туфлями. Пакет с платьями.

Плачу картой. Два комплекта. Консультантки провожают взглядами.

Выхожу на улицу. Сажусь в машину. Коробки и пакеты на заднее сиденье.

Уверен. Она согласится.

Пятница. Утро.

Приезжаю в пансионат. Паркуюсь у входа. Знаю. Она придёт. Куда ей деваться?

Сижу в кабинете. Бумаги на столе. Но мысли не о них. О ней. Вчера весь вечер представлял. Её реакцию на предложение.

Стук в дверь. Тихий. Нерешительный.

- Войдите.

Дверь открывается. Она. Бледная. Круги под глазами. Волосы собраны в хвост. Джинсы. Свитер. Выглядит уставшей. Но взгляд тот же. Упрямый.

Закрывает дверь. Подходит ближе. Руки сцеплены перед собой.

- Максим Алексеевич, я собрала десять тысяч, - голос дрожит. Но держится. - Знаю, это не всё, но я работаю, беру подработки. Прошу ещё немного времени.

Смотрю на неё. Вижу, как пытается держаться. Кулаки сжаты. Щёки ввалились. От недосыпа. От голода, наверное. Сердце чуть сжимается. Но внешне спокоен.

Молчу. Откидываюсь в кресле, сплетает пальцы. Даю паузе повиснуть.

- Анна, - говорю я. - Озвученный мною срок истёк. Сегодня утром. Десять тысяч? - повторяю её слова. - Думаете, этого хватит?

Она опускает взгляд. Щёки розовеют. Продолжает.

- Нет. Знаю, что не хватит. Но я стараюсь. Не сплю, работаю. Прошу, я всё возмещу. Я нагоню долг и всё выплачу.

Встаю, обхожу стол. Шаг как всегда уверенный. Останавливаюсь в метре. Видно, хочет отступить, но не шевелится.

- Это бизнес, Анна. Я не могу держать вашу мать бесплатно.

Она кивает. Глаза опускает. Щёки краснеют.

- Понимаю. Но она... всё, что у меня есть. У вас ведь есть мама? Если бы она умирала?

Замолкает. Сама пугается своих слов. Поднимает взгляд. В нём вина.

Смотрю. Долго. Злость? Нет. Что-то другое. В ней искренность. Редкая.

- Какой у вас размер одежды?

- Сорок второй, - отвечает автоматически. Потом моргает. - Зачем?

Не отвечаю.

- У меня есть предложение.

Она замирает. Лицо меняется. Удивление. Негодование. Глаза вспыхивают. Думает... интим. Конечно. Всё же спрашивает.

- Какое?

- Мне от вас нужно не это, - говорю спокойно.

Она замирает. Озадачена.

- Тогда... что?

Смотрю прямо в глаза.

- Ваша искренность.

Моргает. Не понимает.

- Вы хотите, чтобы ваша мама оставалась под присмотром? Получала все лекарства, облегчающие её состояние?

Кивает. Без раздумий.

- Да.

- Тогда я заеду за вами сегодня в семь.

- Куда заеду? - голос срывается.

- Домой. Вам нужно привести себя в порядок.

Качает головой. Делает маленький шаг назад.

- Я в порядке. Да и у меня работа.

- Позвоните. Скажите, что заболели. Сегодня не сможете выйти.

- Обмануть? - выдыхает она. Глаза горят.

- Да. Ради благой цели.

Смотрит. Пару секунд. На губах горькая усмешка.

Глава 16

Я стою перед ним, и он кажется слишком высоким. Его фигура нависает надо мной. Его тёмный костюм сидит безупречно, как всегда. Глаза спокойные, почти неподвижные, но в них есть что-то цепляющее. Глубина. Я отвожу взгляд, чувствуя, как сердце сжимается. Не от страха. Или не только от него.

Нет, это глупо. Я не готова. Отдать свою жизнь в чужие руки? Нет, это не я.

Внутри всё протестует, будто кто-то затягивает узел на сердце.

- Если будете вести себя хорошо, - говорит он, голос низкий, глубокий, - помимо долга, покроете оплату за ещё один месяц.

Его взгляд скользит по мне. Видит всё. Мой страх. Мой стыд. Мои сомнения, которые я пытаюсь спрятать. Сердце колотится, кровь приливает к щекам.

Почему его голос звучит так завораживающе? Нет, не думать об этом.

Хочу убежать. Но ноги словно приросли к холодному полу его кабинета. Свет из окна падает на его лицо, подчёркивая резкие скулы, лёгкую тень щетины. Я сглатываю. Это просто нервы.

- Купить меня хотите? - слова вырываются сами. Голос дрожит от злости. - Вам так женщины не хватает?

Щёки пылают. Я злюсь. На него. На себя. На этот долг, что душит меня, как петля. На маму…

Нет, не на неё. Никогда. Она всё, что у меня осталось. И всё же его спокойствие, его уверенность, они раздражают. И притягивают? Нет, бред. Я злюсь, только злюсь.

Он молчит. Ждёт. Спокойный, как скала. Его молчание тяжёлое, давит, и я чувствую себя маленькой, глупой. Я замолкаю, и стыд накатывает волной. Зачем я это сказала? Глупо.

- Вы так злитесь, потому что не видите выхода? - его голос ровный, но в нём есть что-то, что заставляет замереть.

Не насмешка. Уверенность. И забота?

Нет, мне кажется.

Я сглатываю. Хочу сказать, что вижу выход. Что справлюсь. Что найду деньги. Но слова вязнут в горле, как в песке. Он прав. И я ненавижу его за это. Свет из окна бьёт мне в глаза, и я щурюсь, стараясь не смотреть на него.

- Я найду деньги сама, - стараюсь чтобы голос звучал уверенно. - Я справлюсь.

Он чуть наклоняет голову. Смотрит. Уголки губ едва-едва приподнимаются.

Улыбка? Нет, что-то другое. Может, интерес. Или жалость.

От этой мысли внутри всё сжимается ещё сильнее. Но его глаза, они держат. Тёмные. Глубокие. Я отвожу взгляд. Это просто усталость.

- Вы знаете, что сами не справитесь, - говорит он. - Лекарства дорогие. Уход требует времени. Сил. Вы помогаете мне, я помогаю вам.

Кулаки сжимаются, ногти впиваются в ладони. Хочу крикнуть. Назвать его… кем? Но не могу. Он прав. Я знаю это, и от этого ещё хуже.

- Зачем я вам? - голос дрожит, предаёт меня. Слабеет.

- Вечером узнаете, - отвечает он. - Позвоните на работу. Прямо сейчас. При мне.

- Но я… - задыхаюсь. - Я и так могу работы лишиться.

Внутри всё дрожит от напряжения. Сказать "нет". Уйти. Но перед глазами всплывает мамино лицо. Её слабый голос. Лекарства. Долг. Сто тысяч.

Как я справлюсь? Как?

Я смотрю на его стол, на разложенные бумаги, на ручку, лежащую рядом. Всё такое чужое. Но его присутствие, оно заполняет комнату.

- Звоните, Анна, - повторяет он твёрдо. - Это ваш шанс. Другого может не быть.

Его взгляд тяжёлый, но не злой. Хочу отказаться. Хочу…

Но рука сама тянется к телефону. Пальцы дрожат. Набираю номер. Экран телефона тёплый под пальцами.

- Зинаида Петровна? - голос мой срывается. - Это Анна. Мне нужен отгул. Сегодня. Очень нужно.

Молчание на том конце. Слышу её тяжёлое дыхание. Недовольное.

- Анна, ты понимаешь, что мне придётся затыкать расписание? Вызывать кого-то на подработку? - голос резкий.

- Понимаю. Я отработаю. Обещаю. Пожалуйста.

Она вздыхает. Долго. Тяжело.

- Ладно. Но это в последний раз.

Кладёт трубку. Я стою, телефон в руке. Сердце стучит. Всё. Обманула. Плечи опускаются, будто кто-то положил на них тяжёлый груз.

- Меня могут уволить, - шепчу я, обречённо. - Вы довольны?

Он смотрит. Спокойно. Его лицо неподвижно, но в глазах мелькает что-то. Не могу понять.

Может, сочувствие? Нет, это я себе придумала.

- Почти, - отвечает он. - Вы сказали, есть десять тысяч.

Киваю. Медлю секунду. Семь с половиной. Три ещё не пришли. Вру. Опять. Щёки горят, будто я ребёнок, пойманный на лжи.

- Потратьте их на себя, - говорит он. - Сходите на массаж. В спа. Приведите себя в порядок.

Мои глаза округляются.

Что? В спа? Я?

Хватаю ртом воздух. Как выброшенная на берег рыба.

Спа. Серьёзно? Я не помню, когда последний раз покупала себе что-то. Даже кофе в кафе, роскошь, которую я не могу себе позволить.

- Идеально не надо, - продолжает он, будто не замечая моего шока. - Естественность. Лёгкий макияж. Подчёркивающий вашу красоту.

Вспыхиваю от смущения, даже уши горят.

Красоту? Мою? Он издевается?

Смотрю на него. Нет. Не издевается. Серьёзен. Слишком серьёзен. Свет из окна падает на его чёрные волосы. И я замечаю, как они блестят.

Почему я это замечаю?

- Всё же… куда вы меня… - голос дрожит. - Как мне одеться?

Боюсь. Что он скажет что-то пошлое. Короткое платье. Высокие каблуки.

Я не такая. Не смогу.

Сердце сжимается.

- Об этом я позабочусь, - отвечает он. - Всё. До вечера.

Он подходит к двери. Открывает её бесшумно. Прохладный воздух из коридора касается лица.

Я выхожу. Ноги дрожат, как после долгого бега. В коридоре пусто, только запах антисептика витает в воздухе, резкий, больничный. Останавливаюсь. Дышу. Надо к маме.

Утром она спала. Я не стала её будить. Пошла сразу к нему на поклон.

В комнате знакомый запах лекарств. Мама сидит у окна. Смотрит на улицу. Её волосы тонкие, как паутина. Лицо родное. Но такое старое. Ей всего сорок девять. А выглядит, как старушка. Болезнь. Лечение. Они её высушили на моих глазах. Они забрали её силы, её улыбку. Но не до конца.

Глава 17

На прощание крепко обнимаю маму. Она отвечает. И внутри становится теплее.

Еду домой. Автобус трясётся, пахнет бензином и людьми. Смотрю в окно. Город серый, мокрый.

Спа. Массаж. Смешно. Семь с половиной тысяч. Это не на спа. Это на лекарства. На еду. На жизнь. Тратить на себя? Не могу. Не сейчас. Может, никогда.

Дома маленькая кухня. Пустой холодильник, гудит тихо, как всегда. Сажусь на стул. Думаю. Семь часов. Он приедет.

Зачем? Куда? И что он задумал?

Сердце стучит. Страх. И что-то ещё.

Надежда? Нет. Не может быть. Но всё же...

Я не могу усидеть на месте. Хожу по комнате, от окна к кухне, от кухни к двери. Шаги гулко отдаются в тишине. Сердце стучит, будто я бегу марафон, но я никуда не бегу.

Впервые за сколько? Месяц? Два? Полгода?

Не на работе. Не на подработке. Дома. И это неправильно. Пустота давит. Холодильник гудит, как всегда, но его монотонный звук только усиливает тревогу. Я привыкла к движению, к спешке, к бесконечным делам. А теперь ничего. Только мысли. О нём. О вечере.

Что он задумал? Зачем я ему?

Телефон лежит на столе. Листать ленту? Нет. Это не я. Не могу сидеть, сложа руки. Надо что-то делать. Хватаю рюкзак и выхожу. Холодный октябрьский воздух обжигает щёки. Город серый, мокрый, пахнет дождём и асфальтом. Иду быстро.

Хочу заглушить мысли. Чтобы не думать о нём. О его голосе. О его глазах, которые будто видят всё. Но останавливаюсь. В конторе беру пачку листовок. Хочу взять двойную или даже тройную норму. Но сама себя останавливаю.

Если задержусь, не успею к семи.

Желудок сжимается от этой мысли. Неопределённость пугает.

Куда он меня повезёт? Что от меня хочет?

К пяти часам возвращаюсь домой. Ещё полторы тысячи. Улыбаюсь, но улыбка слабая, вымученная. Хоть что-то. Не просидела день впустую. Заработала. Это греет, но не сильно. Тревога всё равно грызёт изнутри.

Дома тихо. Сбрасываю кроссовки, бросаю рюкзак. Умываюсь. Взгляд падает на ванную.

Может позволить себе? Тёплая вода. Пена. Когда я в последний раз сидела в ванной? Не помню. Но сегодня, случай особенный. Только раз. В виде исключения.

Вода обволакивает, тёплая, успокаивающая. Лежу, закрываю глаза. Пытаюсь расслабиться. Но мысли лезут, как назойливые мухи. Семь часов. Он приедет.

Что дальше?

Страх шевелится в груди, холодный, липкий.

А если что-то пошлое? Я не смогу. Не так воспитана. Спасибо маме за это.

К семи часам я вся на взводе. Хожу по комнате. Джинсы, блузка навыпуск, волосы в хвосте. Макияж? Он сказал - лёгкий. Но у меня только старая тушь.

Плечи дрожат, пальцы холодные. Смотрю на часы. Без двух минут семь. Сердце колотится так, что кажется, его слышно в соседней комнате.

Звонок домофона. Вздрагиваю, хотя ждала. Всё время ждала этого звука. И всё равно. Беру трубку, пальцы дрожат.

- Кто? - голос хриплый от волнения.

- Я, - отвечает он. Голос спокойный.

Нажимаю кнопку, открываю дверь подъезда. Жду. Секунды тянутся, как вечность. Смотрю на дверь, будто она вот-вот взорвётся.

Что я делаю? Зачем согласилась?

Звонок в дверь. Открываю. Он. Тёмное пальто, идеально сидящее. В руках пакеты. Лицо спокойное, но взгляд цепляет. Проникает внутрь. Как всегда.

Отступаю, пропуская его в квартиру. Дверь скрипит, и холодный воздух из подъезда касается щёк. Несёт с собой его запах.

- Максим Алексеевич? - голос дрожит. Глупо. Конечно, он.

- Вы ожидали кого-то другого? - спрашивает он. Лёгкая улыбка трогает губы.

Или мне кажется?

- Нет-нет, простите, - бормочу и чувствую, как щёки начинают гореть. - Я просто не могу перестать думать.

Он смотрит внимательно. Пакеты в его руках шуршат, и этот звук почему-то кажется особенно громким в тишине квартиры.

- Это хорошо, - говорит он. - Я мыслю - значит, я существую.

Улыбаюсь. Нервно. Вспоминаю уроки философии в институте.

- Декарт, если память не изменяет.

- Не изменяет, - отвечает он. Смотрит на меня. На джинсы. На блузку. На растрёпанный хвост. Будто оценивает. Протягивает пакеты. - Переоденьтесь. И поедем.

Беру пакеты. Пальцы холодные, почти не слушаются. На миг касаются его горячих пальцев. Неожиданно бьёт током. Статическое электричество.

- Вы так и не сказали куда, - шепчу я. Голос дрожит.

Он молчит. Смотрит. Глаза в глаза.

- Нам нужно будет заехать к одной моей знакомой.

Сама не знаю, но при словах о знакомой, ощущаю укол ревности.

Боже, это всё от нервов и безделья. Какая только ерунда не лезет в голову.

- Сегодня проходит благотворительный вечер. Вам нужно будет искренне рассказать свою историю. И пообщаться с другими гостями.

От его слов у меня чуть ручки пакетов не выпадают из рук.

- Рассказать кому? - чувствуя накрывающую волну страха публичных выступлений, спрашиваю я.

- Гостям в зале. Со сцены, - говорит он так спокойно, словно уверен в моей способности это сделать.

Глава 18

Я стою, сжимая пакеты, которые он мне вручил, и чувствую, как пальцы дрожат. Максим Алексеевич смотрит на меня, его взгляд спокойный, но с той самой глубиной, от которой хочется отвернуться.

- Переоденьтесь, - повторяет он, кивая на пакеты. - И поедем.

Киваю в ответ, хотя внутри всё протестует. Иду в комнату, закрываю за собой дверь. Но не успеваю даже начать, как слышу звуки с кухни. Лёгкий стук посуды.

Что он там делает?

Сердце колотится, и я, не раздумывая, возвращаюсь.

Останавливаюсь в дверях кухни. Максим Алексеевич стоит у стола, в своём белоснежном костюме. Держит в одной руке мою любимую кружку. Голубую, с потёртым цветочком, которую мама в шутку подарила мне на восемнадцатилетие. В другой руке ярлычок пакетика чая, который он задумчиво макает в кипяток в кружке. Пахнет чёрной смородиной, мой последний пакетик. Он даже не смотрит на меня, будто это его кухня, его кружка, его чай.

- Что вы делаете? - голос дрожит, я сильнее сжимаю ручки пакетов.

Он оборачивается, взгляд спокойный, но с лёгкой искрой, будто его забавляет моё возмущение.

- Чай пью, - отвечает он, как само собой разумеющееся. - Анна, время поджимает. Идите переодевайтесь.

Щёки горят. Он ведёт себя так, будто у себя дома. Хочу сказать что-то резкое, но слова застревают. Мелькает даже мысль.

Если он сейчас испортит чает свой костюм, то всё отменится.

Гоню её от себя. Нельзя желать человеку плохого. Тем более, что один раз я ему костюм уже испортила.

Интересно, это тот же после химчистки, или новый?

Но он прав, время уходит, и я не могу тратить его на споры. Бросаю на него осуждающий взгляд, но он его даже не замечает. Разворачиваюсь и иду обратно в комнату, чувствуя, как внутри кипит раздражение. И стыд за это раздражение.

Он ведь помогает мне. Или нет?

Максим смотрит мне вслед, и я слышу, как он делает глоток из моей кружки. Как ни в чём не бывало.

В комнате ставлю пакеты на кровать. Дыхание неровное, пальцы всё ещё дрожат. Открываю первый пакет. Чёрное платье, с глубоким декольте. Вытаскиваю его, держу на вытянутых руках перед собой. Ткань мягкая, скользкая, будто струится.

Прикладываю к себе, подхожу к зеркалу на дверце шкафа. Смотрю. Декольте такое, что кажется, будто оно притянет все взгляды в районе. Ключицы, грудь, всё будет на виду.

Слишком открыто. Слишком...

Щёки вспыхивают. Я не могу. Не хочу, чтобы на меня так смотрели. Аккуратно складываю платье обратно, стараюсь, чтобы не помялось. Кладу его в пакет, будто оно может меня укусить.

Открываю второй пакет. Ещё одно платье, тоже чёрное, но закрытое, под горло. Вытаскиваю, рассматриваю. Ткань такая же мягкая, но выглядит строже, спокойнее. Прикладываю к себе, снова подхожу к зеркалу. Улыбка растягивает губы.

Это лучше. Ничего лишнего, всё скрыто. Но поворачиваю чуть и замечаю разрез. До бедра. Высокий, откровенный. Если шагнуть широко, будет видна вся нога. Смущение накатывает волной.

- Максим Алексеевич! - не отходя от зеркала, кричу я. - А у вас нет другого платья? Не такого…

- Какого? - его голос доносится с кухни, спокойный, с лёгкой насмешкой.

Подбираю слово и чувствую, как горят уши.

- Вызывающего.

Пауза. Слышу, как он ставит кружку на стол.

- Нет. Или одно, или другое.

Вздыхаю. Смотрю на платье в руках. Уговариваю себя.

Если не шагать широко, разрез не будет так заметен. Это всё равно лучше, чем декольте, от которого я сгорю со стыда.

Решаюсь. Надеваю закрытое платье. Ткань облегает тело, мягко, но плотно. Смотрю в зеркало. Поворачиваюсь то одним боком, то другим. Разрез всё равно притягивает взгляд, но платье сидит красиво.

Я выгляжу привлекательно. Женственно. Не так, как в своих джинсах и свитере. Внутри вспыхивает что-то тёплое, удовлетворение, но тут же гаснет под волной смущения. Этот разрез. Он слишком смелый для меня.

Беру пакет с первым платьем, выхожу в коридор. Максим стоит, прислонившись к косяку кухни, всё ещё с моей кружкой в руке. Замирает на пару секунд, перестаёт пить. Его взгляд скользит по мне, внимательный, с явным интересом.

Я чувствую, как кровь приливает к щекам. Хочу отвернуться, но не могу. Его глаза держат, будто магнит.

Протягиваю ему пакет с первым платьем, стараясь говорить твёрдо, но голос дрожит.

- Другое я сложила, его можно будет вернуть в магазин. А это, - киваю на себя, - я вечером отдам. Только бирку пришлось срезать. Но надеюсь, они его тоже примут.

Я надеюсь, что вся эта затея одноразовая. Что после сегодняшнего вечера я верну платье, отработаю долг и больше никогда не увижу его. Но внутри какая-то часть меня шепчет с сомнением.

Так просто не будет.

Максим молча смотрит, выслушивает, почти не проявляя эмоций. Его взгляд скользит по мне, но лицо остаётся спокойным, непроницаемым.

- В этом нет необходимости, - говорит он, и голос его низкий, с лёгкой хрипотцой. - Это мой вам подарок. И вы выглядите в нём, сногсшибательно.

Я замираю. Комплимент бьёт, как молния. Щёки горят, уши пылают. Хочу возразить, сказать, что не приму подарок, что мне это не нужно, но слова застревают.

Его взгляд, его голос, они делают меня слабой. Я злюсь на себя за это. Но где-то глубоко внутри, под стыдом и страхом, его слова греют. Ложатся на благодатную почву. И я ненавижу себя за это.

- Спасибо, - опуская взгляд, бормочу я. - Но я… я не уверена, что это я.

Он чуть улыбается, уголки губ едва приподнимаются.

- Это вы, Анна. Поверьте.

Я стою, не зная, куда деть руки, куда деть взгляд. Его слова звучат так уверенно, что я почти верю. Но разрез на платье, как напоминание. Это не я. Или я?

- Пора ехать, - говорит он, ставит кружку на стол и делает шаг к двери. - Обувайтесь. И улыбайтесь. Вам очень идёт.

Я киваю, хотя внутри всё крутит от волнения. Хватаю рюкзак, бросаю туда телефон и ключи. Сердце колотится, как перед прыжком в пропасть.

Глава 19

Я стою в прихожей, когда вспоминаю про обувь. Пакет с коробками так и лежит на кровати. Возвращаюсь в комнату. Открываю первую, чёрные лакированные туфли на шпильке. Размер тридцать семь. Надеваю одну, осторожно встаю. Тесновато, пальцы поджимаются, и я сразу представляю, как через час ноги будут гореть. Снимаю, кладу обратно.

Вторая коробка, такие же, но тридцать восемь. Пробую. Чуть свободнее, пятка не жмёт. Хожу по комнате, делаю несколько шагов. Неудобно, каблук высокий, но натёртостей не должно быть. Выбираю эти. Лучше чуть свободные, чем мучиться весь вечер.

Максим Алексеевич ждёт в коридоре, уже надел пальто. Его взгляд скользит по мне, по платью, по туфлям. Одобрительно кивает. Во взгляде, что-то непривычное.

А я чувствую себя под микроскопом, но молчу. Надеваю, нелепо смотрящуюся поверх платья, куртку. Беру рюкзак, и мы выходим.

В машине тепло, пахнет кожей и его дорогим одеколоном. Я сижу, прижавшись к дверце, стараюсь не смотреть на него. Город мелькает за окном, фонари сливаются в полосы света. Сердце стучит, пальцы немного нервно поглаживают ткань платья.

Куда мы едем? Что он задумал?

Вопросы крутятся в голове, но я не спрашиваю. Боюсь ответа.

Машина останавливается у салона красоты. Вывеска светится мягким светом, витрины блестят. Максим Алексеевич выходит, обходит машину, открывает мою дверь. Я неловко выбираюсь, каблуки стучат по асфальту. Чувствую себя неуклюжей, как будто в чужом теле.

Внутри салона пахнет цветами и лаком для волос. Свет яркий, зеркала повсюду. За стойкой девушка, брюнетка, ухоженная, с идеальной укладкой и лёгкой улыбкой. Её тёмные глаза сразу впиваются в Максима Алексеевича. Она улыбается шире, будто только его и ждала.

- Здравствуй, Стелла, - говорит он, голос низкий, спокойный. - Есть работа.

- Конечно, Максим Алексеевич, - отвечает она, и её голос мягкий, почти мурлыкающий. - Для вас я свободна в любое время.

Я чувствую укол в груди.

Ревность? Нет, глупости.

Подавляю это чувство, но оно всё равно тлеет внутри.

Почему она так улыбается? И почему он так спокоен, будто это обычное дело?

Я стою и пытаюсь не смотреть на неё. Внутри всё сжимается, лёгкая паника накатывает волной, смешанная с чем-то странным. Предвкушением?

Нет, я не хочу этого.

Но сердце колотится быстрее, и я злюсь на себя за эти эмоции.

- У нас сегодня мероприятие, - указывая на меня, продолжает Максим Алексеевич. - Нужно Анну Михайловну привести в нужный вид.

Стелла переводит взгляд на меня, оценивает. Её улыбка не пропадает, но становится чуть профессиональнее.

- Что-то особенное? - небрежно поправляя прядь волос, спрашивает она.

- Лёгкий макияж, естественный. Причёска без вычурности. Элегантно, но без лишнего показного лоска.

- Конечно, всё сделаю, - кивает Стелла. - Пойдёмте, Анна.

Я иду за ней, чувствуя, как сердце колотится. Лёгкая паника смешивается с предвкушением, которое я пытаюсь подавить.

Зачем мне это? Я не привыкла к таким местам, к чужим рукам, которые будут меня "приводить в нужный вид".

Но ноги идут, и я сажусь в кресло. Зеркало передо мной, моё отражение бледное, круги под глазами. Стелла стоит за спиной, её руки уже держат расчёску.

- Расслабьтесь, - говорит она, и её голос мягкий, но деловой. - Всё будет отлично.

Я киваю, но расслабиться не получается. Она начинает с волос. Ножницы щёлкают, срезая кончики, и каждый щелчок отзывается внутри, как напоминание, что я меняюсь. Не по своей воле.

Фен гудит, тёплый воздух обдаёт шею, расчёска скользит по прядям, и я чувствую, как пряди ложатся мягче, ровнее. В зеркале вижу, как моё лицо преображается. Не сразу, но заметно.

Стелла что-то говорит о цвете теней, о форме бровей, но я почти не слышу, погружённая в свои мысли.

Максим Алексеевич сидит в стороне, в мягком кресле для ожидающих, листая глянцевый журнал. Его поза расслабленная, но я знаю, что он замечает всё. Даже не глядя. Его присутствие давит, заставляет нервничать сильнее.

Что он увидит, когда я встану? Понравится ли? И почему меня волнует его мнение?

Я злюсь на себя, но эмоции не уходят. Страх смешан с любопытством, с желанием увидеть себя новой, хотя бы на миг.

Стелла переходит к макияжу. Лёгкий тон наносит спонжем, мягко, равномерно, скрывая следы усталости под глазами. Тушь удлиняет ресницы, помада - нюдовая, чуть розовая - делает губы полнее. Её пальцы касаются кожи, и я вздрагиваю с непривычки.

Когда она заканчивает и отступает, я смотрю в зеркало. Я выгляжу по-другому. Свежей, ухоженной. Не как обычно. Внутри вспыхивает что-то тёплое, но тут же гаснет под волной смущения.

Это не я. Или я?

- Готово, - говорит Стелла, отступая назад. - Посмотрите.

Я встаю с кресла. Ноги дрожат, каблуки стучат по полу. Иду к Максиму Алексеевичу, останавливаюсь в паре метров, чтобы не нависать. Он отрывается от журнала, поднимает взгляд. Его взгляд скользит по мне, и я вижу в них что-то новое.

Сдержанное восхищение?

Щёки вспыхивают, румянец заливает лицо. Я не знаю, куда деть руки, прячу их за спиной.

Стелла стоит чуть в стороне. Я вижу боковым зрением, что она улыбается, довольная своей работой.

Максим Алексеевич встаёт, подходит ближе. Его пальцы касаются пряди волос, свисающей у моего виска. Он проводит самыми кончиками по моей щеке.

Лёгкое прикосновение, но от него по спине бегут мурашки.

Я замираю, не знаю, куда деть взгляд, куда деть руки. Хочу отступить, но ноги не слушаются.

- Хорошо, - говорит он тихо, почти шёпотом. - Очень хорошо.

Я сглатываю, пытаюсь собраться. Его голос, его близость, всё это слишком. Смущение душит, но где-то глубоко внутри его слова греют. Льстят. И я ругаю себя за это.

- Спасибо, - опуская взгляд, бормочу я.

Он отступает на шаг. Стелла всё ещё улыбается, но я не смотрю на неё. Чувствую себя голой под их взглядами, несмотря на платье, несмотря на всё.

Глава 20

Мы едем в машине, и тишина давит, как тяжёлая завеса. Фары встречных автомобилей разрезают полумрак, город мелькает за окном, как в ускоренной съёмке. Я сижу, вцепившись в рюкзак, каблуки туфель упираются в коврик.

Максим ведёт уверенно, руки на руле расслаблены, но я чувствую его присутствие, оно заполняет всё пространство, заставляя меня сжиматься. Сердце стучит неровно, мысли путаются.

Что я скажу там? Как буду стоять перед всеми этими людьми?

Страх сжимает горло, как холодные пальцы, и я борюсь с желанием попросить развернуться, уехать от всего этого. Но я молчу, стараюсь не показать слабости, хотя внутри смесь паники и стыда за то, что ввязалась в это.

- Будьте собой, - говорит он вдруг, не отрывая глаз от дороги. Его голос ровный, уверенный, как всегда, и это только усиливает мой хаос. - Запомните мой номер. Если кто-то захочет обсудить вопросы, говорите его.

Диктует цифры медленно, чётко. Я повторяю про себя, чтобы не забыть.

- Может, просто визитки? - спрашиваю я, голос чуть дрожит.

Представляю, как проще было бы сунуть бумажку, и всё. Без лишних слов, без этого пугающего внимания и ощущения, что я становлюсь частью его игры.

Он усмехается уголком рта, но взгляд остаётся серьёзным, спокойным, как гладь озера. В то время, как у меня внутри настоящий шторм.

- И куда вы их положите? - чуть усмехается он. - Сумочки у вас нет. Мой просчёт, согласен. Надо было купить подходящую. Хотя нет. Так даже лучше.

Я растерянно моргаю, поворачиваю голову к нему.

- Почему так лучше?

- Визитка - это всего лишь ещё одна бумажка. Которая полетит из кармана в ближайшую пепельницу или урну. А номер в телефоне напомнит о встрече. О приятном впечатлении.

Его слова висят в воздухе, и я понимаю, что это комплимент. Не прямой, не слащавый, а как констатация факта. Будто он уверен, что я оставлю после себя хорошее впечатление. Щёки теплеют, смущение накатывает волной, смешиваясь с раздражением.

Почему он так говорит? Почему его внимание льстит, хотя я знаю, что это часть сделки?

Мне неловко за то, что реагирую, как девчонка, за то, что его слова цепляют что-то глубокое, тёплое, чего я не хочу признавать.

Нет, нельзя. Это всего лишь долг, всего лишь один вечер.

Но его спокойствие, его уверенность в каждом слове только подчёркивают мою внутреннюю сумятицу. Я чувствую себя уязвимой, раздетой, в то время как он остаётся спокойным и нерушимым, как скала.

Максим продолжает, голос ровный.

- Никого не обманывайте. Предупреждайте, что номер не ваш личный. А человека, на которого вы работаете.

Я фыркаю, не удержавшись.

- Но я же на вас не работаю.

Он бросает короткий взгляд, в глазах мелькает искра, но лицо остаётся спокойным.

- Разве? А мне казалось, что уже работаете.

Слова неожиданный. Я открываю рот, чтобы возразить, но замираю.

- Только если так на это смотреть, - отвечаю я.

И правда, разве не так? Я здесь, в его платье, с его планом, ради мамы. Ради него.

Внутри разгораются эмоции. Злость на его самоуверенность, которая делает меня маленькой, и странное облегчение, что он видит во мне больше, чем просто должницу.

Стыдно за эти мысли, за то, что его слова вызывают во мне тепло, которого не должно быть. Я не хочу работать на него. Но выбора нет. Его спокойствие только усиливает мою внутреннюю бурю, он как якорь в шторме, но я боюсь, что он меня утопит.

Машина замедляется, поворачивает к огромному зданию. Фасад освещён, колонны, ковровая дорожка. Благотворительный вечер. Гости в машинах, вспышки фотоаппаратов. Максим останавливается перед входом, выходит и обходит машину. Открывает дверь, подаёт руку. Я берусь за неё, пальцы дрожат. Вылезаю, каблуки скользят по асфальту, и я крепче вцепляюсь в его локоть.

Страх перед незнакомой обстановкой накрывает волной. Толпа, роскошь, чужие лица. Его локоть твёрдый, надёжный, и я не отпускаю, хотя стыжусь своей слабости. Он не комментирует, просто ведёт вперёд, его шаги уверенные, дыхание ровное, в то время как во мне всё кипит от паники.

На входе охрана, строгие мужчины в смокингах, рамка металлодетектора.

- Максим Алексеевич Воронцов и Анна Михайловна Соколова, - говорит Максим.

Охранник открывает чёрную кожаную папку, сверяет список. Кивает, пропускает. Я выдыхаю, но напряжение не уходит. Зал огромный, хрустальные люстры сверкают, как звёзды. Вдоль стен столы с закусками: канапе, фрукты, шампанское в бокалах. Гости в дорогих костюмах, женщины в платьях, на шеях и в ушах драгоценности, переливающиеся в свете люстр. Официанты снуют с подносами, сцена в конце зала с трибуной, сбоку пара стульев.

Я смущаюсь до дрожи. Обилие роскоши давит. Все такие уверенные, богатые, а я в простом чёрном платье, без украшений. Женщины вокруг в открытых нарядах, с глубокими декольте, с открытыми спинами. Моё платье самое закрытое, под горло, скромное. Но именно этой простотой оно выделяется. Я ловлю взгляды: любопытные, оценивающие. Они притягиваются ко мне, и внутри холодеет.

Я не готова к этому вниманию. Хочу спрятаться, раствориться в толпе, но Максим ведёт дальше, его локоть под рукой единственная опора. Гости беседуют легко, смеются мелодично, их лица расслаблены, движения грациозны, как будто они здесь дома. А я чувствую себя чужой, неуклюжей, сердце колотится так, что кажется, все слышат. Их спокойствие только подчёркивает мою панику. Они в своей стихии, а я тону в страхе, стыде и странном возбуждении от всего этого.

Мысль возвращается к Максиму Алексеевичу. Его выбор наряда гениален. Моё чёрное платье и его белоснежный костюм, идеальное сочетание. Мы смотримся парой, гармонично, как будто так и задумано. Его уверенность успокаивает, но и пугает, он спокоен, как будто это рутина. А во мне буря эмоций: благодарность, раздражение, притяжение, которое я не хочу признавать.

Что будет, когда я выйду на сцену?

Кто-то уже смотрит в нашу сторону, шепчется. Один мужчина в смокинге кивает Максиму, но взгляд задерживается на мне дольше. Сердце колотится. Это только начало, а я уже на грани.