Сердце тьмы

В объятиях Тьмы

Я открыла глаза, и первое, что встретило мой взгляд, — бездонный мрак над головой. Потолок терялся где‑то в высоте, словно я лежала на дне перевёрнутого колодца, а редкие синие огоньки факелов мерцали вдалеке, как звёзды, застрявшие в чужом, холодном небе. Свет от них был тусклым и призрачным, и всё вокруг жило в полутени, где очертания искажаются, а тьма кажется живой.

Тени на стенах двигались, будто дышали. Камень был чёрным и гладким, отполированным до блеска, так что в нём отражались зыбкие блики пламени. Он напоминал лёд в лунную ночь — холодный, непостижимый, с глубиной, которая вбирает в себя взгляд и не отпускает.

— Как ты себя чувствуешь? — раздался низкий голос, в котором вибрировала сила и что‑то древнее, тяжёлое, как шаги веков.

Он был совсем рядом, достаточно близко, чтобы я ощутила, как его присутствие заполняет зал, вытесняя из него воздух.

***

Я медленно повернула голову. Мой взгляд упёрся в фигуру, словно вырезанную из самого сумрака. Мрак не скрывал его — напротив, он обволакивал его плечи, как дорогое, идеально сшитое одеяние, подчёркивая каждое движение.

Лицо… Сильное, без намёка на мягкость, будто выточенное из старого камня. Высокие скулы, чёткая линия челюсти, суровые губы. Долгие, прямые волосы — чёрные, как воронье крыло, — блестели, перехватывая холодный свет факелов и роняя его обратно в тьму.

Но главное — глаза. Они были цвета ночи, в которой нет ни луны, ни звёзд. В них таился вечный холод, который не замораживает тело, а проникает в душу, выдавливая из неё тепло.

Холод, исходящий от него, был особенным. Не кусачий и не мгновенный, как зимний ветер, а тяжёлый и давящий, как мороз в безлюдном лесу, где всё замерло в ожидании хищника. Этот холод чувствовался даже в расстоянии между нами — он входил в лёгкие, менял ритм сердца, заставляя его биться медленнее, будто подчиняясь чужой воле.

Каждое его движение было совершенным, выверенным, без суеты. Так двигаются только те, кто никогда не сомневается в своей силе. И в этот момент я поняла: он не спешит, потому что уверен — я уже в его власти, и он может позволить себе растягивать это мгновение так долго, как захочет.

***

Я приподнялась на локтях, и этот простой жест отозвался в теле глухой, вязкой болью — будто каждую жилку налили расплавленным свинцом. Плечи ломило, руки дрожали, а в горле стоял холодный, колючий комок, не дававший дышать свободно.

— Чувствую… холод, — слова сорвались с губ как шёпот, но внутри они звучали криком. — И… что‑то чужое.

Он чуть склонил голову, разглядывая меня долгим, хищным взглядом. В бездонной тьме его глаз не блеснуло ни искры тепла, но уголок губ дрогнул, намечая тень усмешки.

— Это не чужое, — он говорил медленно, смакуя каждое слово, будто впечатывал их прямо в моё сознание. — Это — твоё. Твоя суть. Ты просто слишком долго жила среди тех, кто пытался запереть её… спрятать от тебя правду.

Каждый его слог ложился на сердце тяжёлым камнем, и внутри, где‑то под рёбрами, холод на миг сгустился, словно узнал себя в этих словах.

— Какую… правду? — спросила я, удерживая его взгляд, хотя всё во мне хотело отвести глаза. Голос мой дрогнул, но не от страха — от ярости, что в груди жгла сильнее, чем ледяной комок в горле.

Он сделал шаг, и пространство словно сжалось вместе с ним. Холод, исходящий от его тела, ожил и двинулся ко мне, как волна ледяного ветра, проникая под кожу, впиваясь в кости, пробираясь в самую глубину, где обычно прячется тепло. Это был не просто холод — это была живая, хищная тьма, которая выбирала себе место внутри меня.

— Я — твой дед, Элианэла, — его голос прозвучал ровно и неизбежно, как удар колокола на похоронах. — Император демонов. И кровь, что течёт в твоих жилах, — моя.

Эти слова обрушились на меня, как глыба льда, сорвавшаяся в чёрную воду. Я почти физически почувствовала, как от удара по сердцу пошли рябь и трещины, и с каждым новым кругом из меня вытеснялось что-то тёплое, светлое, моё.

— Нет… — я качнула головой, и в моём голосе предательски дрогнула нота, которую я так старалась скрыть. — Этого не может быть. Мои родители…

Его глаза блеснули — не гневом, а чем-то гораздо страшнее: холодным удовлетворением.

— Твои родители — лишь часть истории, — перебил он, и в голосе его проскользнул стальной холод. — Настоящая история начинается здесь. С тобой.

Казалось, стены медленно сдвигаются, пожирая пространство, лишая его воздуха и глубины. Воздух стал плотным, вязким, давил на грудь. В голове метались рваные образы — лица, вспышки света, обрывки голосов, такие близкие и такие ускользающие, как сны на грани пробуждения.

— Я не верю тебе, — выдохнула я, и собственные слова показались слишком хрупкими в этой гнетущей тишине.

— Не нужно верить, — произнёс он тихо, но в этой тишине каждое слово хлестало, как удар плетью. — Всё, что ты знала, рухнет. Всё, чем ты была, исчезнет. И на твоё место встанет та, кем ты должна быть. Ты примешь магию Тьмы!

— Никогда, — выдохнула я сквозь зубы, и лёд внутри дрогнул, откликаясь на моё упрямство острым звоном.

Его глаза блеснули в полумраке, и он сделал ещё шаг вперёд. Холод от него сжал моё сердце, будто ледяная рука легла прямо на грудь.

— Ты упрямая, сказал он, и в голосе его звучало странное, почти одобрительное удовольствие. — В этом ты похожа на свою бабушку. Но скоро поймёшь: сопротивление бессмысленно.

— Не думаю, — я выпрямилась, хотя тело налилось свинцом.

— В тебе течёт моя кровь, и нет силы в этом или любом другом мире, способной это изменить, — произнёс он, словно провозглашая приговор.

***

Слова легли на меня тяжёлой, глухой бронёй, и холод от них, казалось, просочился сквозь кожу. Но я, сжав зубы до боли в челюсти, не позволила им дойти до самого сердца.

— Мне всё равно, кем ты себя называешь. Я не подчинюсь.

— Подчинишься, — сказал он так просто, будто это уже решено.

Его рука поднялась плавно, почти лениво — и тьма ожила. Из ладони потянулись тонкие, извивающиеся, как живые, струи мрака. Они не были похожи на туман — скорее, на густой дым, которому придали плоть. Эти нити скользнули ко мне, сомкнулись вокруг запястий холодными, как кованое железо, кольцами, а затем мягко легли на горло. Они не сжимали его до боли, но с каждым вдохом забирали у меня частицы воздуха, и мир вокруг стал тише, словно звуки падали в глубокий колодец.

В тисках безвыходности

Фрагмент от лица Кассиана Люмьеррейн

Я помню этот миг до боли в костях. До хриплого, гулкого стука сердца в висках, от которого мир вокруг будто дрожал.

Ночь была натянута, как тетива, готовая лопнуть. Я чувствовал, как тьма стягивается вокруг нас кольцом, сжимая, лишая воздуха, но всё, что слышал, — её дыхание за моей спиной. Оно держало меня в реальности, пока мир превращался в кошмар.

Снег мерцал в свете фонарей, а между тенями скользили они — демоны. Густые, плотные, как сама ночь, с холодом, который не согреть ни плащом, ни огнём.

Я встал перед ней, и магия вспыхнула внутри, как пламя, которому не нужны дрова. Свет сорвался с кожи, затопил воздух, выковал в моих руках меч. Лезвие тьмы треснуло при встрече с моим светом, снег под ногами зашипел, и в этом шипении я услышал главное — я успел.

— Только через мой труп, — сказал я, и даже вой вьюги стих, будто сама зима прислушалась.

Но тьма не отступала. Она росла, уплотнялась, как волна, готовая смести всё. Я прижал её ближе, чувствуя, как хрупки секунды между нами и ударом. Я был готов резать путь, шаг за шагом, пока не уведу её оттуда живой.

***

Их лидер вышел из темноты так тихо, что даже снег не заскрипел под его шагами. Он словно вырос из самой ночи — высокий, вытянутый силуэт, в котором не было ни капли человеческого. Его клинок коснулся моего горла, и я замер. Не от страха — от бешенства, от того, что он говорил с ней, будто меня не существовало, будто я уже был мёртв.

— Ещё шаг — и он умрёт, — произнёс он ровно, без эмоций, и я почувствовал, как тонкая капля крови скатилась по коже, оставляя за собой ледяной след.

И вдруг — предательский треск. Звук, который я запомню навсегда. Браслеты на её запястьях раскололись, и я ощутил, как магия рванулась из неё, сырая, дикая, как шторм, вырывающийся из‑под контроля. Лёд вырос в её ладонях, острый, как клыки хищника, и на миг мне стало страшно — не за себя, за неё. Потому что я видел, как эта сила прожигает её изнутри.

***

Она дрожала, сжимая клинок, и я знал, о чём она думает. Я видел этот взгляд раньше — у тех, кто уже принял решение, от которого нет дороги назад. Это был взгляд прощания.

— Не смей! — выкрикнул я, рванувшись вперёд, но чужая хватка вдавила колено мне в спину, прижимая к земле. — Лиа, ты меня слышишь? Не смей!

Она смотрела прямо на меня, и в её глазах было всё, что я боялся увидеть: любовь, страх… и решимость, которую я не смогу сломать.

— Я пойду с вами, — сказала она тихо, но так, что каждое слово вонзилось в меня, как лезвие.

Мир вокруг стал пустым. Даже шум боя за спиной превратился в глухое, далёкое эхо, будто кто‑то накрыл меня колпаком тишины. Я рванулся, почти коснулся её руки — я чувствовал тепло её пальцев, уже готовых сомкнуться в ответ, — и тут удар в живот сбил дыхание. Воздух вырвался из лёгких, грудь сжало, и я упал на колени, глотая холод, который жёг изнутри.

Я видел, как её пальцы тонут в чужой тени, как эта тьма обвивает её, поглощает, стирает очертания. Её силуэт дрогнул, растворился, и в тот миг я понял — я больше не чувствую её дыхания за спиной.

***

Пустота, где секунду назад была она, ещё хранила её дыхание, её тепло… и уже пропиталась мерзким, затхлым холодом демонов. Этот холод был не просто морозом — он был живым, липким, как дыхание хищника у самого уха. Запах тьмы я узнаю среди тысячи: он вползает в лёгкие, как яд, и остаётся там до конца жизни, отравляя каждый вдох.

След был свежий. Совсем. Я почти видел, как тень портала дрожит, как в ней ещё колышется её силуэт. Ещё миг — и я мог бы схватить её за руку, вырвать обратно, вернуть в свет.

— Кассиан! — голос отца ударил в спину, как плеть, обжигая. Я шагнул в разверзающийся прямо в воздухе портал, но его приказ прозвучал так, будто за моей спиной рухнули каменные ворота:

— Стой!

— Они уходят! — выкрикнул я, и собственный голос срывался от ярости, от боли, от бессилия. Пальцы сжались в кулаки так сильно, что ногти прорезали кожу, и я почувствовал, как в ладонях собирается магия — горячая, рвущаяся наружу, готовая сжечь всё на пути. — Я должен…

— Ты погибнешь, — холодно, без колебаний бросил он. — И её тоже не спасёшь.

Эти слова резали, как лезвие по живому. Я слышал их, но не мог — не хотел — принять.

— Я не останусь здесь! — вырвалось у меня, и в этом крике горело всё: гнев, страх, отчаяние, готовность рвануться в самую бездну ради неё.

Мать шагнула между нами. Её взгляд был твёрдым, как сталь, и в нём не было ни капли мягкости — только непреклонная решимость:

— Сын, демоны забрали её не для того, чтобы убить. Она жива. Но идти сейчас — значит броситься на смерть. Ты нужен ей живым.

Слова били больнее любого удара. Я знал, что они правы… но всё внутри разрывалось на части. Это было не просто желание вернуть её — это была звериная, выжигающая изнутри потребность, которая не знала логики и не принимала доводов.

Я чувствовал, как сердце бьётся слишком быстро, как в висках пульсирует кровь, а в груди нарастает тяжесть, будто меня заперли в клетке, из которой нет выхода. Каждый вдох отдавался болью, каждый выдох — злостью. Перед глазами всё ещё стояла она — в последний миг, перед тем как тьма сомкнулась, — и этот образ прожигал меня изнутри, не давая ни на секунду забыть, что я не успел.

***

Ночь прошла, будто я плыл сквозь густой, вязкий туман, в котором не было ни верха, ни низа. Время потеряло очертания: стрелки на часах будто застыли, а каждый новый вдох был таким же, как предыдущий — тяжёлым, пустым, без надежды. Я ходил по залу, садился, вставал снова, но покоя не находил. В голове и в сердце стоял один и тот же образ: её фигура, исчезающая в разверзшейся черноте портала, и тот ледяной холод, что обрушился на меня вместе с этим зрелищем, прожигая до костей.

Я не спал. Ни минуты. Каждый раз, когда веки опускались, я видел, как тьма глотает её силуэт, и сердце сжималось так, будто его зажали в железные тиски. Казалось, если я закрою глаза хоть на миг, она уйдёт ещё дальше, и я потеряю даже её след.

Оковы тишины

Я просыпалась медленно, как из глубокой, вязкой воды, где каждое движение даётся с трудом, а мысли всплывают медленнее пузырьков воздуха. Сначала пришли звуки — ровный, едва уловимый треск поленьев в камине, тихий, почти стыдливый звон капли, упавшей в металлический поднос где‑то за стеной. Потом — запахи: тонкая горечь чёрного дерева, сухой холод камня, впитавшего в себя века, и слабый, почти призрачный аромат чего‑то цветочного, чужого моему миру, как воспоминание о лете, которого я никогда не знала.

Я лежала на широкой постели с высоким резным изголовьем. Покрывало было мягким, тёплым, будто только что снято с жаркого камина, но я не обманывалась — это тепло не было заботой, оно было цепью, удерживающей меня в этой клетке.

Открыв глаза, я долго смотрела в потолок. Неизменный чёрный камень, прожилки которого поблёскивали в полумраке, будто в них застряли серебряные нити. В памяти ещё звенел голос деда — холодный, уверенный, как сталь, его слова ложились на моё сознание тяжёлой печатью: «В тебе течёт моя кровь». Я могла бы убедить себя, что это был сон… если бы не ощущение в груди. Там, где ещё недавно билось тепло моего собственного холода, теперь горела тонкая, чужая, тёмная нить — как шрам, который невозможно стереть.

Я села. Плавно, осторожно, прислушиваясь к каждой мышце. Тело отзывалось ломотой — не от ран, а от противостояния. На запястьях остались бледные следы, будто от браслетов, только эти «браслеты» были сотканы из тьмы, и память о них жгла сильнее, чем металл.

Окно, узкое и вытянутое, было завешено тяжёлой тёмной тканью. Я подошла и чуть раздвинула её. За стеклом — тот же вязкий, почти осязаемый сумрак. Никаких солнечных лучей, никакой смены дня и ночи. Лишь высокие, как стены крепости, башни, соединённые каменными арками, и чёрный двор внизу, где тени казались живыми.

Я прислонилась лбом к холодному стеклу, и оно отозвалось на мой внутренний лёд. Холод во мне чуть ожил, тонко и тихо, словно шёпот старого друга: я здесь. Но он был осторожен, выжидающ — после схватки с его тьмой он прятался глубже, чем когда‑либо.

***

Дверь за моей спиной раскрылась так беззвучно, что тишина даже не дрогнула — лишь едва ощутимое движение холодного воздуха коснулось кожи, как чужое, осторожное дыхание.

В проёме, будто выточенные из самого камня, стояли двое стражей в масках из чёрного металла. Их неподвижность была не пустотой, а давящей тяжестью — ощутимой, как пристальный взгляд в спину, который невозможно увидеть, но невозможно и не почувствовать.

Между ними вошла она. Высокая, прямая, с узкими плечами под тяжёлой тканью, переливающейся в полумраке; кожа — бледное, потускневшее серебро, словно лунный свет коснулся её лишь раз и застыл на ней холодным отпечатком. Длинное платье скользило по каменному полу тихим шелестом, в котором слышался намёк на скрытую сталь. В руках она держала серебряный поднос — продолжение своих тонких, но цепких пальцев, будто несла не пищу, а приговор, обрамлённый в благопристойные формы.

— Ваше Высочество, — её голос был мягок и холоден одновременно, как гладь озера в ночь без ветра. — Повелитель приказал подать вам еду.

Я выпрямилась медленно, будто каждое движение было частью обряда, и встретила её взгляд. Неотрывно.

— Который сейчас час? — спросила я негромко, обрывая её ровный ритм, как кинжал прерывает гладь ткани.

Она задержала паузу, прищурив глаза, и в этом едва заметном жесте скользнула тень — не улыбка, но тонкий отблеск чего-то, похожего на усталость, припрятанную глубоко.

— Почти полночь, — сказала она, голосом ровным, как натянутая струна. — Здесь это мало что значит.

— Здесь многое мало что значит, — ответила я тише, вложив в слова тонкий, как лезвие, намёк, чтобы он задел, но не порезал.

Мы смотрели друг на друга долго — достаточно, чтобы тишина между нами наполнилась скрытым смыслом. В её глазах промелькнуло не страх и не смятение, а крошечная, почти невидимая искра признания: она поняла, что я вижу глубже, чем мне позволено.

Только тогда она опустила поднос на низкий столик. Серебро звякнуло тихо, глухо, как капля на дно колодца. Развернувшись, она скользнула к выходу, и шелест её платья растворился в полумраке. Дверь закрылась, но стражи остались — чёрные истуканы, вытёсанные из мрака, чьё молчание было громче любого приказа.

***

Я уже собиралась отодвинуть поднос и вернуться к своим мыслям, когда за дверью послышался приглушённый голос женщины, только что принесшей еду. Слова тонули в глухом баритоне каменных стен, но одна фраза пробилась, как трещина в гладком льду:

— …ритуал пройдёт в день рождения принцессы…

Я замерла, даже дыхание остановилось. Мгновение натянулось, как тонкая нить, готовая оборваться.

Второй голос — мужской, низкий и грубый, — отозвался с едва заметной усмешкой:

— Наша наследница почти готова. Ещё немного — и всё завершится. Кровь двух древних родов наконец соединится.

Он сделал короткую паузу, и в этой тишине я почти слышала, как он улыбается.

— Лёд Севера и Тьма Нижних Земель… — продолжил он, с оттенком почтения, будто произносил священные слова. — Такого не было за всю историю. Ни один союз, ни одна жертва не давали нам такой силы.

— Она родилась для этого, — тихо добавила женщина, и в её голосе прозвучало странное восхищение, смешанное с опасной уверенностью. — Её сила — ключ к тому, чтобы изменить саму ткань мира.

Я услышала, как один из стражей тихо хмыкнул, будто предвкушал зрелище. Затем шаги отдалились, и снова повисла та самая гнетущая тишина, в которой каждый звук казался слишком громким.

***

Я сидела неподвижно, словно сама стала частью этой каменной клетки, срослась с её холодом и тишиной. Но внутри всё кипело, бурлило, как под толщей льда, готовой треснуть. Слова, случайно донесённые из‑за двери, резали меня холоднее любого клинка: ритуал… день рождения… наследница… Это не просто угроза — это тщательно расставленная ловушка, и я стою в самом её центре.

Закрытые двери

Мои попытки сбежать стали не надеждой, а пыткой. Повторяющимся ритуалом, в котором каждый шаг вперёд заканчивался столкновением с невидимой стеной, а каждая искра веры гасла под тяжестью чужой воли.

Первый раз я пошла ва-банк. Ловила момент, когда страж чуть отвёл взгляд — и резким движением выбила ключ из его пальцев. Металл со звоном отлетел к стене, я подхватила его и бросилась в коридор. Холодный воздух резал лёгкие, сердце колотилось в висках. Я сворачивала раз, другой, третий… и вдруг поняла, что бежала кругами. Стены здесь были живыми — меняли повороты, смыкались, словно смеялись. Я снова выскочила в тот же зал, где начинала. Стражи ждали, не сдвинувшись с места. Один из них произнёс глухо, из-под маски:

— Закончилa? Или сделаешь ещё круг?

Я сжала кулаки, но промолчала.

***

Я начинала ненавидеть не только стены, но и сам воздух этого места — он был как шпион, пропитанный чужой волей. Казалось, что всё вокруг создано не просто удерживать меня, а испытывать, ломать, вычерпывать изнутри силы до последней капли.

Во вторую попытку я решила рискнуть днём, когда казалось, что охрана ослабла. В зале с колоннами я заметила боковой проход — низкий, полутёмный, без факелов. Он тянулся вниз, к звуку воды. Я уже почти спустилась на следующий пролёт, когда на миг всё погрузилось в вязкий мрак. Факел за моей спиной погас, и я услышала медленный, хриплый вздох прямо у уха:

— Не туда… маленькая.

Я обернулась — никого. Но лестница, по которой я спускалась, исчезла, став гладкой каменной стеной.

Каждое поражение оставляло во мне два следа. Первый — злость, жгучую и холодную одновременно. Второй — понимание: сила этого места не в стенах и замках, а в том, что оно само живёт и думает. Оно учится на моих попытках так же быстро, как я — на своих ошибках.

Теперь я знала: вырваться можно только тогда, когда не замок будет думать за меня, а я — за замок. И когда‑нибудь момент придёт. Я стану тенью, которую они не заметят, пока она не пройдёт сквозь любую их дверь.

***

В тот день он пришёл сам.

Я узнала его задолго до того, как тьма коридора раздвинулась. Сначала — звук шагов: тяжёлых, отмеренных, будто сердце замка билось в такт его поступи. Эти шаги невозможно спутать: в них было что‑то от глухого раската грома, который слышишь вдалеке, но знаешь — буря идёт прямо к тебе.

— Пойдём, — произнёс он, и голос его не был ни приказом, ни просьбой. Это была сила, в которой нет «да» или «нет». Это было «так будет».

Я пошла за ним.

Мы сворачивали в коридоры, которых я никогда прежде не видела. Здесь не было стражей, только ровно горящие факелы, пламя которых дрожало и отбрасывало на стены тени — длинные, будто из другого времени. Они ползли по камню, тянулись к нам, пытались коснуться края его одежды или моей руки, но исчезали, стоило нам сделать шаг. Казалось, сам замок затаил дыхание.

Зал, в который он меня привёл, был пуст. Но это была не пустота, а тишина, наполненная каким‑то величием и памятью, которая ощущалась почти физически. Всё внимание приковывал один‑единственный портрет на дальней стене.

Тяжёлая золочёная рама, глубокий фон, в котором угадывалась полуночная синь. Женщина. В тёмно‑синем платье, с осанкой, в которой было больше власти, чем в криках и приказах. Лицо — ясное и гордое, губы мягко сжаты, словно она знала больше, чем могла или хотела сказать. И глаза… мои глаза. Тот же цвет, тот же блеск, тот же прямой и холодно‑честный взгляд, от которого трудно отвести свой.

Внутри всё оборвалось. Я знала эти черты — как знают запах родного дома.

***

Он подошёл ближе, глядя на портрет с тем вниманием, которое не тратят на мёртвые холсты — так смотрят только на живое, унесённое временем, но оставшееся внутри тебя. Его взгляд не просто задерживался на чертах лица — он словно прожигал их в памяти заново, боясь, что даже намёк на забвение станет предательством.

— Это твоя бабушка. Моя душа, — сказал он тихо, и впервые в его голосе я услышала не власть, не приказ, а трещину. Боль, настоящую, открытую, как свежая рана, которая не заживает веками.

— Мне говорили, что она умерла при родах, — прошептала я, не в силах оторваться от её лица.

Он повернулся ко мне медленно, и в его глазах вспыхнуло то самое пламя, от которого сам воздух густеет, словно тянет на себя всё вокруг.

— Она не умерла, — каждое слово падало тяжело, как камень в бездонный колодец. — Её убили.

Моё сердце дрогнуло. И прежде чем я успела сдержаться, вопрос сам сорвался с губ:

— Тогда… почему ты бросил дочь? Мою мать?

Он замер на секунду, и эта пауза оказалась тяжелее любых слов. Его взгляд стал таким, будто он смотрит не на меня, а сквозь — в тёмную глубину, где лежат воспоминания, от которых хочется выжечь собственную память.

— Я никогда её не видел. Ни разу, — произнёс он наконец. — В ней было слишком много воспоминаний… и ни капли моей силы. Она была порождением другого мира. Слишком хрупкая для мира демонов. Здесь она бы не выжила.

В его голосе не было жалости — лишь твёрдое знание, вырезанное в камне. Но в глубине этих слов я уловила то, о чём он, возможно, никогда бы не сказал вслух: он не только отверг её, он спасал себя от боли. И, может быть, её тоже — от участи, которая была бы хуже смерти.

Он сделал шаг ближе. Тьма за его спиной шевельнулась, как живое существо, готовое обвить меня, если он захочет.

— А ты — другое дело, — в его голосе зазвенела сталь и что‑то вроде гордости. — Истинная наследница. Моя кровь. Моя сила.

***

Я снова посмотрела на портрет. Тонкий, едва уловимый свет в глазах — не мягкий, а пронизывающий, будто он способен разглядеть самые сокрытые тайны души. Линия губ — сдержанная, но не холодная, в ней читалась и решимость, и умение хранить молчание там, где другие бы кричали. В каждом штрихе — гордость, неподвластная времени и чужой воле.

— Ты любил её, — произнесла я, и голос мой прозвучал тише, чем шёпот, но в этой тишине он упал, как камень в глубокую воду. Это было не предположение и не вопрос. Это была истина, вырвавшаяся из самой сердцевины меня.

Когда прошлое должно быть забыто

Этим же вечером меня облачили в платье, которое, казалось, принадлежало не мне. Изящное, тонко вышитое, оно обнимало моё тело, как красивая, но жесткая клетка, в которой каждая нить — звено цепи. Ткань была прохладной, но под ней кожа горела, словно от невидимого жара. Каждый стежок, каждая складка были выверены до совершенства, и всё же я ощущала себя не женщиной, а куклой — марионеткой, чьи движения и взгляд принадлежат чужим рукам.

Воздух в покоях изменился. Он стал густым, вязким, натянутым, как тетива перед выстрелом. В нём звенела настороженность, и тяжёлая, вязкая магия давила на грудь, словно невидимая ладонь. Даже с закрытыми глазами я ощущала лёгкое дрожащее мерцание — не золото факелов и не солнечный свет, а холодное, безмятежное сияние, каким горят далёкие звёзды перед тем, как взорваться.

Дверь распахнулась резко, как разрез тьмы. В проёме появились не стражи, а силуэты в длинных чёрных ритуальных одеждах, с лицами, утонувшими в капюшонах. Их шаги были бесшумны, но воздух дрогнул, будто от перемещения чего-то огромного и опасного. Голоса — глухие, как из глубин колодца, без интонаций, без эмоций.

Я уже знала: тут не помогут ни слова, ни сопротивление. Но всё же, когда одна из фигур коснулась моего плеча, я инстинктивно дёрнулась, скинув чужую руку, и почувствовала, как по коже пробежал ледяной укол.

— Добровольно или силой — всё равно, — отозвался один, и в этой ровной фразе звучала полная, безоговорочная уверенность в исходе, как будто всё уже решено.

***

Путь до зала был словно путешествие в иной мир. Коридоры вели всё глубже, то сужаясь, то распахиваясь в залы с высокими сводами, чьи стены были исписаны мерцающими знаками. Эти символы жили — медленно шевелились, вибрировали, и, касаясь моей кожи, будто вытаптывали каждый след моей магии, вытягивая её из меня по тонким, холодным нитям. С каждым шагом я ощущала, как внутри становится пусто, но эта пустота не пугала — она злила.

И вот двери распахнулись.

Мой взгляд упёрся в бездонную темноту потолка, где не было ни единого источника света, но всё вокруг было видно. Внизу — ровный, идеальный круг, выложенный из чёрного камня, блестящего, как застывшее зеркало. По периметру — десятки… нет, сотни демонов. Все разного роста, телосложения, цвета кожи, но сейчас я видела их так, как никогда прежде: лица, черты, шрамы, линии губ, выражение глаз. Не размытые тени, как было раньше, а живых существ — с разумом, жадным вниманием и странным, почти болезненным интересом. Их взгляды впивались в меня, как иглы, и я чувствовала, как они оценивают, взвешивают, примеряют меня к чему-то, о чём я пока не знала.

— Почему я… вижу их? — выдохнула я, не веря собственным глазам.

Тень за алтарём дрогнула и обрела форму. Он шагнул вперёд — мой дед. Император демонов. Его силуэт был высоким и прямым, движения — медленными, но в каждом из них чувствовалась власть, не требующая доказательств.

— Потому что ты больше не принадлежишь полностью миру людей, — сказал он, и голос его разнёсся по залу глухим эхом, будто стены сами повторяли его слова. — В тот день, когда я коснулся твоей сути… я снял завесу. Демоны скрыты от человеческого взгляда, но ты… уже не человек до конца.

Я отступила на полшага, врезаясь в тонкую черту символов, замыкавших меня в кругу. Символы вспыхнули тусклым светом, словно предупреждая: за эту линию нельзя.

— Ты сделал это… специально.

— Разумеется, — его тон был почти будничным, как будто речь шла о чём-то обыденном. — Чтобы ты видела тех, кем однажды будешь править. Чтобы ты поняла: ты — одна из нас.

— Я не одна из вас, — ледяной импульс сорвался с моих пальцев, и чёрный камень под ногами треснул, разлетевшись тонкими трещинами, как лёд под тяжестью шага. — И никогда не буду.

В его взгляде мелькнула усмешка — тонкая, опасная, как лезвие ножа, едва выглянувшее из ножен.

— Можешь отрицать. Можешь бежать. Но каждый твой шаг будет сделан по моей земле.

***

Шёпот заклинаний разнёсся по кругу, словно сотни тонких змей зашевелились одновременно, сплетаясь в единый, вязкий поток. Символы под ногами вспыхнули багровым светом — густым, как свежая кровь, ещё не успевшая остыть. Этот свет не просто освещал — он дышал, пульсировал, будто в камне билось сердце.

Я не ждала. Холод внутри меня взвился, как хищная птица, рвущаяся из клетки. Я выдернула силу из воздуха, сжала её в ладонях, и она послушно вытянулась в клинок из чистого, прозрачного льда. Лезвие звенело тишиной, в которой пряталась смерть. Я метнула его в один из знаков, впаянных в камень.

Вспышка — резкая, как удар молнии. Треск, будто ломался хребет горы. Рваный крик жреца, сорвавшийся на хрип. Символ дрогнул, погас, и на миг в круге стало темнее. Я рванулась вперёд, но тьма, поднятая его рукой, выросла мгновенно — стена живая, плотная, холодная, как сама безлунная ночь. Она ударила в меня с такой силой, что я едва удержалась на ногах, будто сама тьма решила вытолкнуть меня обратно в центр.

Он смотрел на меня… с гордостью. Настоящей. И это было страшнее, чем если бы он разозлился.

— Вот почему ты — моя кровь, — его голос был низким, ровным, но в нём звенела странная, опасная теплота. — Даже в момент принятия ты ищешь путь к побегу.

— Потому что твоё принятие — моя смерть, — ответила я, и слова вышли холодными, как лёд, что ещё мгновение назад был в моих руках. Я встретила его взгляд без тени покорности, и в груди что‑то сжалось, но не от страха — от ярости.

Он подошёл ближе. Его шаги были медленными, но каждый из них отзывался в воздухе тяжёлым, глухим ударом. На миг всё вокруг исчезло — не стало ни круга, ни демонов, ни шёпота заклинаний. Остались только его глаза — тёмные, глубокие, в которых мерцало что‑то древнее, и глухой, размеренный ритм его дыхания, будто он был центром этого мира, а я — лишь гостья в нём.

— Нет, — сказал он тихо, но так, что слова легли на меня тяжёлым грузом. — Это… твоё рождение.

Тень в пламени

Фрагмент от лица Кассиана Люмьеррейн

Поиски длились так долго, что само время потеряло очертания. Дни растворялись в бесконечной череде дорог и пепельных рассветов, ночи — в холодных стоянках и тишине, которая отвечала на все наши вопросы. Мы уходили в горы, где ветер вырывал слова изо рта, спускались в долины, утопающие в тумане, допрашивали каждого, кто мог знать хоть крупицу правды… но всякий раз находили только пустоту.

И всё это время во мне зрела тяжёлая, глухая злость. На демонов, укравших её. На себя — за каждую упущенную минуту. На этот мир, который будто сговорился скрыть её от меня.

Каждый вечер я прокручивал в голове одно и то же: а если мы опоздали? Если её уже нет, если от неё осталась лишь тень? Но утро всегда находило меня на ногах. Потому что шаг назад означал бы признать — она исчезла навсегда.

Сегодня я понял, какой это день. День, когда она родилась. Должен был быть праздник. Смех, свет, её улыбка, которую я так любил ловить в тёплом солнечном блике. Я хотел, чтобы этот день был для неё самым счастливым… чтобы она встречала его среди близких, а не в руках тех, кто видит в ней лишь оружие.

Вместо этого я иду по дороге, ведущей в темноту, с единственным подарком, который могу ей дать: клятвой вырвать её из любого мрака, в каком бы глубоком он ни был. Даже если для этого придётся сжечь все земли демонов дотла.

***

Весть пришла во дворец, как внезапный раскат грома в ясный день. Зал Совета, ещё минуту назад наполненный ровным гулом голосов и шелестом карт, замер. Тяжёлые створки распахнулись, и на пороге показался гонец, в пыли и крови, едва державшийся на ногах. Его глаза были полны того, что не уместить в словах — усталости, страха, и того немого ужаса, что бывает только у тех, кто видел гибель своими глазами.

— Демоны… — он перевёл дыхание, — начали открытое наступление.

Шёпот прошёл по залу, как тень. Я не отрывал взгляда от его лица, уже зная: это не слух, не угроза, а суровая реальность.

— Первым под удар попало Водное королевство, — продолжил гонец, торопливо, спотыкаясь о собственные слова. — Города на побережье уже в огне… магические барьеры рушатся… гавани тонут в дыму и обломках, воины из последних сил держат врага от прорыва вглубь страны. Их правитель и совет требуют… нет, умоляют о немедленной поддержке.

В глазах Дариуса я увидел то же, что чувствовал сам: это шанс. Не только сдержать натиск, но и — возможно впервые за всё время — приблизиться к землям демонов. К ней.

— Мы идём, — сказал я, даже не дослушав. В этих словах был не просто приказ самому себе. Это было решение, от которого не отвернут никакие стены и расстояния.

***

Я шёл по длинному коридору к нижнему двору, где уже готовили коней, когда в спину врезались быстрые шаги. Мать догнала меня, положив тёплую, дрожащую ладонь на мою руку.

— Мы останемся, — сказала она тихо, но в голосе был металл. — Королевство нуждается в нас. Мы удержим этот фронт. А ты… — она осеклась, губы дрогнули, — привези её домой, Кассиан.

Я кивнул, боясь, что если скажу хоть слово — голос меня предаст.

Отец подошёл следом. Молчаливый, с лицом, которое за годы стало похоже на высеченный в камне утёс. Он не произнёс ни фразы — лишь положил ладонь мне на плечо и сжал так, что в пальцах его чувствовалась вся сила и вера, которую он вложил в этот жест.

***

— Я еду с вами. — Голос, чуть хриплый, но полный решимости, заставил меня обернуться.

В дверном проёме стоял её брат. Лицо бледное, но глаза горели. Кулаки сжаты до белых костяшек. — Она моя сестра. Моя кровь. И пока она там — я не останусь здесь за каменными стенами.

— Ты нужен здесь, — начал Дариус. — Если демоны прорвутся глубже, каждая пара рук будет на вес золота.

— Нет, — перебил он резко, и в этом «нет» слышался стальной звон. — Хоть в самую пасть ада пойду, но не останусь.

Я посмотрел на него и увидел ту же непоколебимость, что горела во мне. Возражать не имело смысла. — Ладно, — сказал я наконец.

***

Мы уже выходили к ступеням, ведущим во двор, когда нас догнал звонкий, полный ярости голос:

— Если думаете, что оставите меня здесь — вы сошли с ума!

Крис влетела, как вихрь, глаза сверкали.

— Я не останусь, зная, что вы идёте за Элианэлой. Она — моя подруга. И либо я иду с вами, либо пойду за вами сама.

Дариус закатил глаза, но я видел: спорить бесполезно.

— Ещё одна глупая голова в нашем отряде… — буркнул он. — Ладно. Едешь. Но слушаешься нас.

Она усмехнулась, но в этой усмешке было столько облегчения, что я не стал добавлять ни слова.

***

Водное королевство встретило нас не тишиной, а рёвом битвы. Ещё издалека над городом висел не утренний туман, а тяжёлый дым, и ветер нёс в себе горечь гари, смешанную с запахом разогретого камня. Чем ближе мы подходили, тем тяжелее становился воздух — густой, горячий, как перед грозой, только грозой здесь был пожар.

С высокого холма я увидел город — сердце королевства. Улицы, ведущие к набережной, полыхали. Огненные отблески метались по стенам домов, и в пламени рушились деревянные крыши. К центральной площади тянулось чёрное облако дыма, пряча солнечный свет, а среди каменных каналов — крови было не меньше, чем воды.

Мы мчались вниз по каменной дороге. Под копытами летели обломки мостовой, в ушах нарастал гул боя: крики раненых, звон оружия, треск обрушивающихся балок. Вдоль узких каналов бежали воины в промокшей от крови броне, кто‑то пытался тащить на себе раненых.

Где-то совсем рядом, ударившись о фасад, взорвалась демоническая стрела‑копьё. Земля дрогнула, в лицо полетели осколки камня, и я с трудом удержал коня. Крис пригнулась в седле, а брат Элианэлы выхватил меч, будто враг уже стоял перед ним.

Водное королевство тонуло в огне и крике. И мне казалось, что если она действительно где‑то здесь… то её дыхание сейчас смешано с этим тяжёлым, обжигающим воздухом.