Сердце в полночь

Лекция о вечности

Аудитория исторического факультета больше походила на музей, случайно замаскированный под место для занятий. Потолки уходили так высоко, что казалось где-то там, в паутине, до сих пор живут духи давно умерших профессоров, читающих лекции на латыни. Окна были вытянутыми и узкими, и стекло в них мутное, словно запотевшее от времени. Свет пробивался тускло, рассеянно, и вместо солнечных лучей на парты ложились полосы унылой серости, в которых хотелось либо писать завещание, либо спать.

Воздух был тяжёлый, с примесью книжной пыли и чего-то напоминающего старый мел, перемешанный с влажностью подвала. Каждый вдох отдавался сухостью в горле. Где-то скрипела парта, а от этого скрипа у Анны зубы сводило так, что она едва не закатила глаза.

Она сидела на первой парте, окружённая этим музеем тоски, и пыталась вести себя прилично. В руках у неё крутилась ручка — единственный источник движения во всём застывшем мире. Пальцы привычно перебирали пластмассовый корпус, щёлкали колпачком. Сама же Анна мысленно подсчитывала: сколько чашек кофе спасут её от гибели под обломками очередной лекции о «Средневековой культуре Европы». Получалось не меньше пяти. И желательно с двойным эспрессо в каждой.

Она с тоской посмотрела на доску. Зелёная поверхность была исчерчена следами мела так, будто здесь пытались нарисовать карту Вселенной, но бросили на полпути. На кафедре сиротливо стояла крошечная тряпка, давно превратившаяся из белой в грязно-серую.

Шум за спиной не отвлекал её: студенты переговаривались, листали тетради, зевали так отчаянно, будто их готовили к соревнованиям по синхронной скуке. У всех был одинаковый вид людей, случайно попавших в катакомбы скуки и не нашедших выхода.

Анна вздохнула и с иронией подумала:

«Если ад существует, то у него, наверное, именно такие лекционные залы. Тут даже черти сбежали бы на перемену».

Сердце билось вяло — не от страха, не от волнения, а от того, что оно уже сдалось под тяжестью академической рутины. Она ощущала себя героиней старого фильма: молодой, живой, но застрявшей в декорациях прошлого. И этот запах старой бумаги, словно кто-то забыл закрыть двери в библиотеку 1890-го года, только усиливал ощущение чуждого, выцветшего мира.

Анна взяла телефон, мельком глянула на часы и закатила глаза: до конца пары ещё целый час. Час вечности в склепе, где единственный звук — её собственные мысли, барабанящие сарказмом по черепу.

Дверь в аудиторию распахнулась слишком резко для этого сонного склепа. Скрип петель резанул тишину так, что все головы повернулись синхронно, словно по команде. В коридоре, залитом холодным светом люминесцентных ламп, стояла фигура.

Сначала только силуэт. Высокий, прямой, чуть наклонивший голову набок, как будто прислушивался к чему-то недоступному остальным. Затем шаг, ещё один. Звук каблуков его туфель был непривычно чётким, отмеренным, будто по каменным плитам древнего замка, а не по скучному линолеуму университета.

Анна нахмурилась. Весь этот театр в её глазах выглядел излишним. «О, отлично. Кажется, наш новый профессор подписал контракт с рекламным агентством и собирается устраивать показ мод прямо в аудитории».

Когда он вошёл, время будто на миг споткнулось. Высокий, слишком высокий, чтобы остаться незамеченным. Чёрные волосы гладко приглажены назад, но не «офисным» способом, а так, будто каждый локон знал своё место и отказывался подчиняться законам хаоса. Кожа бледная, как у тех, кто видит солнце только на картинках, и глаза… слишком тёмные, чтобы в них сразу разобрать цвет.

На нём был костюм. Настоящий костюм, без единой складки, без намёка на усталость ткани. Не тот, что покупают на распродажах студенты для выпускного, а тот, который шьют вручную, когда заказчик готов платить не только деньгами, но и, возможно, душой.

В аудитории прокатилась волна женского шелеста. Кто-то поправил волосы, кто-то тихо вздохнул, уронив ручку. Воздух наполнился странным электричеством — ожиданием, что сейчас он скажет что-то такое, от чего у всех побегут мурашки.

Анна почувствовала, как у неё внутри всё сжалось от раздражения. Она с силой щёлкнула колпачком своей ручки, чтобы перекрыть этот общий «ах» в атмосфере. «Ну да. Вошёл красавчик. Вечный сюжет. Осталось включить романтический саундтрек и добавить спецэффекты».

И тут он заговорил:

— Доброе утро.

Голос. Низкий, бархатный, с тем хриплым оттенком, который обычно появляется у актёров в фильмах, когда они произносят последнюю фразу перед поцелуем или казнью. От этого голоса воздух будто стал гуще, а стены ближе.

Анна закатила глаза так демонстративно, что едва не потеряла равновесие. «Спасибо, профессор Голос из рекламы духов. Если бы у меня был выбор между вашей харизмой и кружкой кофе, я бы выбрала кофе. Хотя… кофе хотя бы не смотрит так, будто сейчас сожрёт мою душу».

Она почувствовала, как сердце на мгновение сбилось с привычного ритма. И тут же мысленно одёрнула себя: «Стоп. Нет. Ни за что. Это просто человек. Ну, максимум человек с дорогим костюмом и голосом, который тренировали в караоке-барах. Конец истории».

— Меня зовут профессор Маркос. Сегодня мы начнём с темы вечности, — произнёс он, как будто в его устах это слово имело вес в тысячу лет.

Его голос разлился по аудитории медленно, густо, как мёд, только ледяной. Воздух в душном зале вдруг стал колючим — то ли от натянутого внимания студентов, то ли от того, что кто-то впервые за последние полчаса перестал пролистывать ленту в телефоне.

Анна уставилась на профессора, прищурив глаза. «Вечность… ага. Мужчина, который выглядит так, будто питается не завтраками, а энергией вселенной, будет читать нам лекцию о вечности. Прекрасно. Главное не спросить, сколько у него в холодильнике просроченного йогурта. Вот это и будет настоящая вечность».

Она склонилась над тетрадью, нарочито равнодушно щёлкнув колпачком ручки. Вокруг неё аудитория выглядела словно зачарованной: одни впились в профессора глазами, другие пытались изобразить умный интерес. Даже хмурые окна с облупившейся краской, через которые пробивался серый свет города, казалось, слушали его.

Первый удар по логике

Анна тащилась домой после бесконечной лекции по философии, где профессор в старомодном твидовом пиджаке полтора часа с увлечением рассуждал о свободе воли так, словно сам давно её потерял. Голова у Анны гудела, глаза слезились от усталости, а настроение было где-то между «заварить чай и умереть» и «плюнуть на всё и сбежать в тропики».

Дождь то усиливался, то стихал, но упорно не собирался заканчиваться. Асфальт под ногами блестел жирным чёрным блином, по которому скользили фары машин. Шум города бил в уши: сигналили нетерпеливые водители, по тротуару гремели каблуки, где-то за спиной кто-то ругался в телефон. Над перекрёстком мигали светофоры, как раздражённые глаза, мигающие в такт её шагам.

— Ну хоть зонтик взяла, — буркнула Анна, тряхнув ненадёжной тряпкой на спицах, которая от каждого порыва ветра превращалась в парус. Правда, причёска уже безнадёжно сдалась под дождём, и теперь волосы прилипали к щекам, будто пытались удушить хозяйку за неосторожность.

На углу её взгляд зацепился за яркую витрину кафе. Внутри было тепло и сухо: тёплые лампы мягко освещали ряды столиков, из-за стекла доносились приглушённые голоса и звон посуды. Воздух дрожал от запаха кофе и свежей выпечки настолько настойчиво, что желудок Анны тут же возмутился громким урчанием.

Она машинально повернула голову, чтобы глянуть на своё отражение и оценить масштаб бедствия. В стекле на неё смотрела девушка с мокрыми волосами и страдальчески сжатым зонтом. За её спиной в отражении растянулся привычный городской фон: серые дома, спешащие люди, мелькающие зонтики.

И вдруг странность.

Анна заморгала и прищурилась. Рядом с ней в жизни, в двух шагах, шёл Маркос — высокий, спокойный, с картонным стаканчиком кофе, словно сошедший с рекламного плаката «Будь расслабленным, пей латте». Но в отражении его не было.

Она остановилась как вкопанная, едва не врезавшись в мужчину с портфелем.

— Ну супер, — выдохнула Анна, чувствуя, как по коже пробежали мурашки. — Либо у меня глюки от переутомления, либо он… вампир.

Она прикусила губу, пригляделась снова. Витрина отражала всё: спешащую женщину с пакетом, мальчишку, который дёргал маму за руку, даже собаку в нелепом жёлтом дождевике. Но не его.

Она подняла брови, потом, не удержавшись, фыркнула:

— Хотя, если честно, вампир в джинсах и с кофе на вынос — это сильно.

Её голос утонул в шуме города, но ей самой стало чуть легче от сарказма.

Анна снова уставилась на стекло, будто проверяя, не глючит ли оно. Ничего не изменилось: её собственное отражение нервно ёрзало на месте, а место Маркоса оставалось пустым, словно городская картина специально вырезала его из своей реальности.

Она почувствовала, как в груди нарастает тревога. Мир вдруг стал чужим, стекло слишком тонким, запах кофе слишком резким, капли дождя ледяными, как иголки.

Анна резко фыркнула, больше для самой себя, чем для кого-то ещё.

— Отлично, Анна, — пробормотала она себе под нос. — Пора завязывать с недосыпом. Следующий шаг — начну видеть маленьких зелёных человечков с кастрюлями на головах.

Фраза прозвучала в шуме улицы почти неслышно, но сама от неё Анна почувствовала себя чуть спокойнее. Немного. Если не считать того, что сердце билось так, будто она только что пробежала марафон, а ладони всё никак не хотели перестать быть холодными.

Она ускорила шаг, почти перешла на быстрый марш, стараясь держать взгляд вперёд. Мокрые фонари расплывались в дождевых каплях, как огненные слёзы, асфальт отливал радужной плёнкой бензина. Казалось, весь мир стал вязким и липким, как холодное желе: звук шагов, шум машин, даже собственное дыхание.

«Не думать. Просто не думать. Дышать, идти и не оборачиваться», — твердило внутри неё.
Но ощущение липкой странности не отпускало, наоборот крепло. Словно кто-то невидимый держал её за плечо, а холодная ладонь давила всё сильнее.

Она знала: стоит обернуться — он там.

Анна стиснула зубы. «Ну и пусть. Отличная проверка: если я схожу с ума, то хотя бы не одна».

На перекрёстке, у светофора, где красный круг лениво мигал на мокрый асфальт, Маркос легко догнал её. Лёгкость была раздражающей: он шагал так, будто под ногами у него не грязные лужи и скользкая плитка, а ковровая дорожка. Никаких брызг, никаких пятен, словно сам дождь не касался его.

— Что-то не так? — спросил он. Голос спокойный, почти ленивый, будто они встретились не на фоне вселенской драмы, а случайно пересеклись у кофейного автомата.

Анна резко подняла подбородок. Упрямство всегда было её щитом.

— Нет, всё в порядке, — бросила она и сама услышала, как в её голосе звякнуло железо и дрожь одновременно. — Просто проверяю, отражаюсь ли я ещё.

Она вскинула брови и добавила:

— Вдруг исчезну. Было бы неловко.

Маркос чуть улыбнулся уголком губ, но взгляд оставался пристальным.

— Думаю, вы отражаетесь вполне стабильно, — ответил он. — Хотя, конечно, проверить это можно только рядом с зеркалом.

Анна вскинула глаза, и на миг её пронзила мысль: он знает. Слишком уж быстро и спокойно ответил, будто не удивился её вопросу.

— Как мило, — пробормотала она сквозь зубы, и её сарказм был неуклюж, как мокрый зонтик в руках. — А я-то думала, единственная проблема у меня сегодня — прическа.

Они замолчали. Над головами трещал светофор, машины взревывали моторами, вода шумела по ливнёвкам. Город жил обычной жизнью, а у Анны внутри всё горело красной лампочкой: опасность, ненормально, беги.

И всё же она стояла рядом с ним.

— Вы нервничаете, — сказал Маркос наконец, не вопросом, а утверждением.

Анна резко повернулась к нему:

— Да ну? Никогда бы не догадалась! Может, потому что мои знакомые обычно имеют… ну, хотя бы тень в зеркале?

Его глаза блеснули не отражением фонаря, а каким-то своим светом. И он снова сделал глоток кофе.

— Странные у вас критерии дружбы, Анна.

Они пошли рядом.

Толпа бурлила, словно река после дождя: кто-то нёс пакеты, кто-то бежал, прикрываясь газетой, кто-то ругался на таксиста, заехавшего колесом в лужу. Машины с ревом проносились мимо, фары скользили по мокрому асфальту, отражаясь в каждой капле, в каждом окне. Зонты стучали друг о друга, как барабаны, а капли дождя били в ткань её зонта так настойчиво, будто пытались пробиться внутрь.

Чужак

Аудитория гудела, как ульяное гнездо. Воздух был наполнен смесью запаха мокрых пальто, дешёвого кофе из автомата и свежераспечатанной бумаги. Дощатые парты скрипели, кто-то с задних рядов ронял ручку, а ближе к кафедре уже мелькали поднятые телефоны — ловили момент, словно это была не лекция, а концерт.

Анна сидела на привычном месте у стены, за окном которой серые тучи лениво перекатывались друг через друга, обещая дождь. Её подруга Лиза, как обычно, светилась энтузиазмом так, будто за это ставили зачёт. Щёки её горели, глаза сияли и всё внимание было приковано к появившемуся в дверях мужчине.

— Ты видела? — Лиза с восторгом ткнула ручкой в сторону кафедры, чуть не зацепив Анне рукав. — Боже, как он зашёл! Словно герой романа… или фильма… или хотя бы рекламы духов!

Анна нехотя повернула голову. Высокий мужчина в сером костюме и чёрной рубашке двигался к кафедре. Каждый шаг, выверенный, точный, будто заранее отрепетированный. Он был собран, спокоен и слишком серьёзен для этого облупленного зала с желтоватыми стенами и дребезжащими лампами. Казалось, он шёл не по застарелому линолеуму, а по подиуму.

— Да, прямо рекламный баннер, — протянула Анна, сложив руки на парте. Голос её был нарочито утомлённый. — «Новый аромат. Для тех, кто слишком серьёзный, чтобы жить».

Лиза прыснула, но не отрывала взгляд от мужчины.

— Ну ты злюка, — зашептала она. — Ты посмотри на его глаза!

Анна прищурилась.

— Мёртвые.

— Что? — Лиза округлила глаза, будто услышала богохульство. — Ты что, они такие… глубокие!

— Глубокие, как лужа после дождя, — сухо парировала Анна. — Смотришь и сразу понятно: зайдёшь по щиколотку, а вылезешь с грязью на ботинках.

Лиза зажала рот ладонью, но всё же прыснула от смеха, получив пару осуждающих взглядов от соседей.

Анна, между тем, снова перевела взгляд на мужчину. Его движения были точными, будто вокруг шумной аудитории существовал только он и его собственный ритм. Неудивительно, что студенты ловили каждое его движение. Но Анне почему-то становилось от этого неуютно, словно он принёс с собой кусок чужого, слишком правильного мира.

Она фыркнула и отвернулась к тетради, делая вид, что её это не касается. Но где-то глубоко внутри маленький колокольчик уже звенел: что-то в нём не так.

Мужчина у кафедры поднял голову, словно только что закончил мысленно перечитывать невидимый текст. Его голос раздался негромко, но отчётливо, и в аудитории это прозвучало громче любого крика:

— Интересная метафора.

Гул аудитории оборвался, как по щелчку выключателя. Кто-то ещё успел дёрнуть замком рюкзака, кто-то щёлкнул ручкой и все эти мелкие звуки сразу показались неуместными.

Анна похолодела. В животе неприятно сжалось, будто она села на качели и их резко дёрнули вниз. Он смотрел прямо на неё. Прямо. В глаза. Слишком пристально для обычного лектора, слишком холодно для человека.

— Простите? — сорвалось у неё само собой. Голос предательски дрогнул, и Анна мысленно выругалась.

Мужчина чуть склонил голову набок.

— «Лужа после дождя», — уточнил он, будто пробуя её слова на вкус, медленно, с расстановкой. — Я обычно предпочитаю, чтобы мои глаза сравнивали с чем-то более… возвышенным.

Сначала раздался осторожный смешок, потом другой и волна смеха прокатилась по рядам. Кто-то прыснул в ладонь, кто-то откровенно захохотал. Звук был едким, как кислота.

Лиза рядом уткнулась в тетрадь, плечи её затряслись от смеха ли, от стыда ли. Щёки подруги полыхали ярче маков.

Анна почувствовала, как у неё самой лицо вспыхнуло, будто его прижгли спичкой. Тело отозвалось резким приливом жара, но внутри всё сжалось ледяным комом. Она резко откинулась на спинку стула, скрестив руки, словно выставила щит.

— Ну простите, — сказала она нарочито спокойно, — у меня воображение такое.

Внутри голос всё равно дрожал, но снаружи она заставила его звучать дерзко.

— А у кого-то, вон, глаза как целые океаны. Только смыслов в них ноль.

Аудитория выдохнула удивлённо, словно общий хор: «О-о-о!». Кто-то снова захихикал, но уже осторожнее.

Анна почувствовала, как по спине пробежал холодок. Мир будто сдвинулся на пару градусов в сторону: мелочь, которую никто не заметил бы… кроме неё.

Она упрямо выдержала этот взгляд, не моргая. Но в глубине души знала: её поймали. И теперь игра началась.

Он не моргнул. Ни обиды, ни раздражения. Только уголки губ дрогнули, как будто в знак того, что он позволил себе роскошь намёка на улыбку. Но эта недосказанная гримаса выглядела не радостно, а опасно, будто человек, который держит в руках нечто острое и пока не решил — показать или ударить.

— Знаете, — произнёс он, медленно опираясь ладонями о кафедру. Пальцы длинные, тонкие, на правой руке серебряное кольцо, странно темневшее в тусклом свете ламп. — Сарказм неплохая маска. Только вот плохо скрывает страх.

В аудитории снова воцарилась тишина. Даже те, кто обычно жил в наушниках, теперь смотрели, не отрываясь.

Анна почувствовала, как к горлу подступил ком. На секунду ей показалось, что воздуха стало меньше, чем нужно, будто окна в этой душной аудитории задраили наглухо. Но, стиснув зубы, она резко наклонилась вперёд, подалась на локти, словно сама готова выйти на спор:

— Страх? От чего? От вашего угрюмого костюма? Или от того, что нас заставят зубрить ваши лекции?

Слова вылетели хлёстко, как камешки из пращи.

На лице мужчины не дрогнул ни один мускул. Он ответил сразу, без паузы, как будто знал, что она спросит:

— От того, что вы слишком внимательно смотрите.

Сказано было так просто, будто речь шла о прогнозе погоды: «Днём обещают дождь». Никакой интонации, никакого давления. Но именно эта простота пробрала сильнее, чем если бы он повысил голос.

Анна едва удержалась, чтобы не отпрянуть. Внутри всё сжалось, холод прошёл по позвоночнику тонкой змеёй. Что он несёт? И почему звучит так, словно действительно знает?..

Ночь в библиотеке

Библиотека к ночи менялась. Днём здесь кипела жизнь: стук клавиш ноутбуков, шуршание страниц, приглушённый смех и шёпот студентов. Но после девяти всё это растворялось, и оставалась другая библиотека — чужая, настороженная, словно ей самой не нравилось, что в её владениях задержался человек.

Анна сидела в глубине архива, под жёлтым, усталым светом лампы. Стрелка огромных часов под потолком перевалила через «девять», и тиканье стало отчётливым, словно метроном, задающий темп её одиночества. Каждый тик напоминание: пора уходить. Но ноги не слушались.

Она снова прошлась вдоль стеллажей. Ряды книг тянулись длинными тенями, как безмолвные стражи. На корешках виднелись даты, затёртые имена, кое-где бумажные ярлыки, пожелтевшие от времени. Пахло пылью, старой бумагой и немного пролежавшимся кофе, впитавшимся в деревянные полки.

Анна встала на цыпочки, вытянулась, пытаясь дотянуться до верхней полки, и недовольно проворчала:

— Вот интересно, кто вообще хранит студенческие работы семидесятых годов?

Книги отозвались еле слышным скрипом, будто сами возмутились её нахальству. Деревянный стеллаж жалобно простонал, и в глубине зала эхом прокатился слабый шорох, как будто кто-то передвинул стопку бумаг.

Анна замерла. Сердце ухнуло куда-то вниз, ладони стали влажными. Она осторожно прикусила губу и шепнула едва слышно, будто для самой себя:

— Это просто мышь. Или сквозняк. Или…

Она не договорила. Стало ясно: тишина архива была слишком густой, слишком насыщенной, чтобы впустить обычные объяснения. Казалось, сама библиотека прислушивалась к её шагам и мыслям.

Анна глубже вдохнула, пытаясь прогнать тревогу, и вытянула с верхней полки папку с блеклой надписью. Пыльный комочек сорвался и упал ей на нос. Она чихнула, прикрываясь ладонью, и в этой сухой тишине звук прозвучал оглушительно.

— Извините, — шепнула она полкам, словно боялась их обидеть.

И в ту же секунду ощутила — кто-то словно наблюдает за ней из-за дальнего ряда.

Тишина, густая, как пыль в воздухе, вдруг содрогнулась.

Тук… тук…

Анна вздрогнула так, что едва не уронила папку из рук. Звук был глухим, ровным, словно каблуки или тяжёлые ботинки медленно отсчитывали расстояние.

Сердце у неё взлетело к горлу. Сначала мысль мелькнула простая и разумная: охранник. Потом тревожная: кто-то из студентов тоже засиделся. Но уже через миг обе версии рассыпались. В этих шагах было что-то неестественное. Слишком размеренное. Слишком уверенное.

Анна осторожно поставила папку обратно, словно боялась потревожить покой старых бумаг. Прижалась плечом к холодному стеллажу и медленно, едва дыша, выглянула из-за края.

Коридор между рядами был пуст.

Длинные тени от ламп падали на ковёр, превращая его в полосу света и тьмы. Воздух был неподвижным, тяжёлым, и пах чем-то сухим, давно забытым.

Она почти уже успокоилась, как вдруг лампа над головой вздрогнула и мигнула. Стеклянный плафон дрогнул, свет задергался, словно лампа колебалась на грани сна и бодрствования. И погасла.

Кусок зала впереди утонул в сером полумраке. Стеллажи стояли, как молчаливые великаны, и казалось, что их тени вытягиваются к ней, застыв в странных позах.

— Прекрасно… — прошептала Анна, чувствуя, как дрожь пробирает спину. — Сейчас точно будет хоррор.

Собственный голос прозвучал чужим и слишком громким, отразился эхом от стен и растворился в темноте.

Анна втянула голову в плечи и осторожно шагнула вперёд. Под подошвами ковёр скрипел так предательски громко, что она зажмурилась. Прислушалась.

Тишина.

Потом снова — тук… тук…
На этот раз звук донёсся как будто сбоку, из другого прохода между рядами.

Анна едва не вскрикнула, но вовремя прикусила язык. Сердце колотилось, словно хотело пробить грудную клетку.

— Ладно, Анна, спокойно, — прошептала она себе, стараясь поймать дыхание. — Это библиотека, а не фильм ужасов. Тут максимум таракан размером с ладонь. Или крыса. Большая. Очень дружелюбная крыса.

Слова помогли лишь на секунду. В животе скрутился тугой узел тревоги, руки похолодели.

Она медленно двинулась вдоль стеллажа, пальцами скользя по деревянной поверхности, словно пытаясь ощутить опору. Каждый шаг давался с трудом: ковёр утопал под ногами мягко, но казалось, что он вот-вот засосёт её вглубь.

Снова шаги. Уже ближе. Уже отчётливее.

Анна замерла.

— Эй? — позвала она, сама не понимая зачем. — Здесь кто-то есть?

Голос дрогнул и прозвучал жалобно. Ответа не было. Только гулкая пауза и тикание огромных часов под потолком.

Она облизнула пересохшие губы и подумала, что лучше бы это действительно был охранник. Пусть даже злой и ворчливый. Пусть даже выгонит. Лишь бы кто-то живой.

Но внутренний голос шептал другое: если это был охранник, почему ты не слышишь его дыхания?

Из-за угла между рядами выросла тень. Сначала просто размытая фигура, расплывающаяся в полумраке, словно сама библиотека решила ожить. Анна замерла, пальцы её судорожно вцепились в край стеллажа.

Фигура приближалась медленно, без спешки. Длинный силуэт скользил по ковру почти бесшумно. Анна чувствовала, как по коже пробегают мурашки, и в какой-то миг ей показалось, что время замедлилось: звук шагов глухо отдавался в висках, сердце билось так громко, что заглушало тиканье часов.

И вот свет коснулся его лица.

Маркос.

Привычно спокойное выражение, словно его нисколько не смущала эта мрачная обстановка. И глаза те самые, в которых будто плавала тень. Вечный полумрак, поселившийся в зрачках.

Анна резко выдохнула, не заметив, что до этого задерживала дыхание:

— А вы, оказывается, любите пугать студентов до сердечного приступа!

Голос прозвучал звонко, почти слишком громко для этой гулкой тишины. Несколько стеллажей словно отозвались, поскрипывая древесиной.

Маркос слегка наклонил голову, и уголок его губ дрогнул, намечая едва заметную усмешку.

Случай на улице

Анна вышла из арочного дверного проёма архива, словно из чужого сна, и на секунду прижмурилась от резкого света. Сумерки в городе всегда наступали резко — ещё миг назад улицы будто дрожали в золотистом мареве, а теперь фонари зажигались один за другим, как звёзды на верёвочках. Воздух был прохладным, влажным, тянуло сыростью, но сквозь неё пробивались тёплые запахи: жареные каштаны, дым от дешёвых лотков с кукурузой и ещё что-то сладкое, будто карамель, всё это смешивалось в тяжелый вечерний коктейль.

Она остановилась на секунду, сделала глубокий вдох, но облегчения не пришло. В груди по-прежнему колотился тяжёлый ритм, то ли от быстрой ходьбы, то ли от слов Маркоса, застрявших в голове, как заусенец.

Город жил своей шумной, беспорядочной жизнью. Трамвай, как всегда, скрежетал рельсами, будто жаловался на собственную судьбу. Подростки с наушниками в ушах носились по тротуару, сталкиваясь с прохожими, и смеялись слишком громко, будто мир принадлежал только им. Старая собака на цепи в подворотне выла, тоскливо и протяжно, словно чувствовала что-то недоброе.

Анна ускорила шаг, вцепившись в свою сумку так, будто внутри было не несколько исписанных блокнотов и пара книг, а все её тайны. Она чувствовала её вес, будто этот простой предмет мог защитить.

— Отлично, — буркнула она, не обращая внимания на проходящих мимо людей. — Только этого мне не хватало. Загадочные мужики с говорящими книгами. И с угрозами, как в плохих фильмах. — Она криво усмехнулась. — А завтра ещё и на работу. С восьми утра.

Голос её утонул в шуме города, но самой стало чуть легче — слова вышли наружу, перестали зудеть в голове.

Она свернула в боковую улицу, узкую и почти пустую. Здесь было тише, хотя тишина эта была обманчива. Лампочки на фонарях потрескивали и мигали, бросая на асфальт дрожащие пятна света. Казалось, что сама улица то загорается, то гаснет, как дыхание огромного существа.

Анна невольно поёжилась. Шаги её отдавались гулким эхом, слишком отчётливо, будто за ней кто-то идёт следом. Она оглянулась. Никого. Только кошка метнулась через дорогу и растворилась в тени.

Вот и всё. Нервы. Просто нервы, — подумала она. Но пальцы сами собой сильнее сжали ремешок сумки.

Анна шагала по пустынной улице, стараясь держать ровный темп, будто сама себе доказывала, что бояться нечего. Дома здесь стояли старые, с облупившейся штукатуркой, с тёмными окнами, за которыми, казалось, никто не жил. Фонари редкими островками высвечивали асфальт, и каждый их проблеск делал тьму между ними ещё плотнее.

Шорох. Сначала лёгкий, почти неуловимый, словно сухой лист пролетел по мостовой. Анна обернулась — пусто. Шорох повторился, но теперь низкий, глухой, с металлическим оттенком. Она нахмурилась. И вдруг визг. Шины взвыли, пронзая тишину.

Она успела лишь повернуть голову, и мир ослепил белым. Две фары полоснули ей в лицо, так ярко, что на миг исчезли и дома, и фонари, и ночь — осталась только ослепительная вспышка, будто в неё врезалось солнце.

— Чёрт! — выдохнула Анна, голос сорвался. Она инстинктивно отшатнулась назад, почти споткнулась о бордюр.

Но машина летела слишком быстро. Её силуэт рванулся из темноты, тяжёлый, неотвратимый, как стальная тень. В ушах грохотало, сердце стучало в виски, и в ту крошечную секунду, когда разум ещё пытался собрать картину, Анна успела подумать лишь одно: вот так, глупо и нелепо раздавит таксист на тёмной улице. Не тайные книги, не странные пророчества, не загадочные угрозы. Такси.

Её ладони сами собой взметнулись вперёд, будто могли остановить тонну металла. В горле встал крик, рвущийся наружу, но он утонул в ревающем визге мотора.

Фары приближались, больно резали глаза. Анна сжалась, прикрыла лицо рукой, чувствуя, как кожа мгновенно вспотела. Времени, казалось, не осталось совсем.

И вдруг тишина. Почти нереальная, хищная. Машина, подрагивая, встала за каких-то полметра от неё. Двигатель урчал тяжёлым зверем, фары продолжали ослеплять, но движение прекратилось.

Анна замерла, не веря, что стоит целая. Ноги дрожали, словно хотели сдать позиции. Сумка соскользнула с плеча, ударилась о колено, и звук показался ей оглушительным.

— Вы что, с ума сошли?! — выкрикнула она, и голос отразился эхом от пустых стен. Впервые за этот день Анна почувствовала настоящий гнев, не страх, не тревогу — именно гнев. — Тут пешеходы ходят, между прочим!

Ответа не было. Только ровный рык двигателя.

Она сделала шаг в сторону, но фары медленно, словно живые, повернулись вслед за ней.

Анна застыла. Холодок пробежал по спине. Это была не такси.

Всё произошло в одно мгновение так, что мозг Анны не успел уловить границу между жизнью и возможным концом.

Резкая, сильная хватка, кто-то схватил её за локоть. Дёрнул, не оставив выбора. Мир качнулся, асфальт скользнул из-под ног.

Анна потеряла равновесие и, как кукла, влетела в чью-то грудь. Воздух вырвался из лёгких вместе с полузадушенным вскриком. Сумка с глухим стуком ударилась о камни мостовой, и этот звук показался невероятно громким, как удар барабана в тишине.

В тот же миг мимо них рванул поток — машина пронеслась, даже не думая останавливаться. Горячий воздух от мотора обдал кожу, пахнул бензином и гарью. Фары полоснули по кирпичной стене напротив, превратив её в яркую декорацию, и исчезли за поворотом.

Анна стояла, прижатая к чужому телу, сердце колотилось так, что казалось услышат даже камни под ногами. Она подняла голову.

— Осторожнее, — прозвучал знакомый голос.

Холодок пробежал по спине. Она знала этот голос. Именно он преследовал её последние часы. Тихий, уверенный, с той самой неприятной интонацией, будто говорящий всегда знает чуть больше, чем ты.

Анна резко отшатнулась, будто её ударило током.

— Вы?! — голос сорвался на визг. — Что вы… как вы…

Она уставилась на него и никакого удивления на его лице. Только лёгкая складка у рта, будто он слегка недоволен, что пальто запылилось. Маркос стоял так, словно они встретились у кассы в супермаркете, а не в шаге от смерти. Спокойно, уверенно, с той ленивой небрежностью, которая бесила Анну больше всего.