Сереброликая Берегиня

Глава 1

Глава 1

Острая боль ожгла под коленкой, как хлесткое жало кнутовища. Юная, на вид совсем дитя, девушка взвизгнула, притормозила на миг, быстро оглянулась, заторопилась дальше. Босые ноги утонули в снежном ковре, тысячами иголочек муки пронзило ступни, застонала, но не остановилась, чуть помедлишь - нагонит. Шагнув в сторону, снова дернула головой, охватив рассеянным взглядом минувший путь. Вроде бы преследователь отстал. Тонкие ручки обхватили огромный выпуклый живот, ребенок в утробе крепко толкнулся, добавив страданий будущей матери.

- Потерпи, дитятко, - едва слышно прошептала она потрескавшимися на морозе губами, - потерпи.

Недалеко зашуршало, ухнуло, раздался волчий вой, девушка вздрогнула, звери почуяли добычу. Губы разбиты, кровоточат, алая нить тянется по подбородку. В чистом морозном воздухе запахи быстрее разносятся, в лесу меж голых стволов негде спрятаться. Сердце заколотилось быстрее, страх усилился стократно, собственной жизнью беглянка давно не дорожила, но не родившееся дитя, единственный свет жизни, его необходимо спасти любыми путями.

- Матушка Лада, велико силою твоею, сбереги дитятко мое, - голос дрожит, сиплый, слабый.

В отдалении среди обледенелых деревьев мелькнул силуэт, беглянка вскрикнула, изболевшееся сердечко пронзило каленым острием, сжалось в предчувствии недоброго. Высокий, плечистый мужчина следовал по пятам, приближался. Темная пятнистая одежда из выделанных шкур и мехов делала его почти невидимым на фоне сгущающейся чащи.

Придерживая живот руками, девушка сделала еще пару шагов прочь от темной фигуры и вдруг замерла в ужасе. Из глубин леса выбрела дюжина волков. В мареве блеснул жуткий оскал, в блеклом свете клыки огромные, в глотках клокочет, гаркает, взрыкивает, шипит. Клубы пара валят из черных пастей, растворяются в кристальном воздухе.

Кинжальный ветер вторил периодичному звериному вою, метался средь обледенелых деревьев. Случайная путница ему, что игрушка, набросится, взвихрится, отскочит. Скудное истрепанное одеяние, тонкое платье из грубой мешковины длиной чуть выше щиколоток, изношенное, местами рваное, облепило дрожащую плоть, подол взметыватся, подхваченный прозрачными перстами ветра, опадает. Растрепанные пряди медных волос хлестнули по раскрасневшимся на морозе щекам, не поморщилась. Тихая боль меркла в сравнении со страхом, железными клещами сковавшим грудь.

Назад пути нет, беглянка знала наверняка, обезумевший в порыве ярости отец ребенка, растущего в ее утробе, убьет и бровью не дернет. Впереди голодное, ведомое безысходностью дикое зверье. Зима нынче выдалась лютая: холод, промозглость, скудная пища обострили инстинкты и без того жадных до свежей плоти тварей.

Дернула головой, смерть сомкнула круг, отчаяние поглотило рассудок, вся жизнь промелькнула перед глазами.

Вот она совсем еще дитя, сирота пяти зим от роду, в деревне за ней присматривает усталая от тяжелой судьбы женщина, на ее попечении еще семеро ребятишек, муж умер недавно, обязав жену взвалить все тяготы на хрупкие женские плечи. Та и рада бы оставить девчушку, но лишний рот прокормить, столько сил не наберется. Отсылает сиротку на воспитание к одинокому мужику, отшельнику, тот в лесу обитает, неподалеку. С людьми не якшается, но от них и не чурается. Ребенок ему не в тягость, сам не стар еще, но по хозяйству дитя смотри чем, да пригодится.

Образ впервые увиденной избы опекуна живо предстал перед мысленным взором медноволосой: деревянный сруб, крыша укрыта почерневшим от времени перевернутым корнями вверх дерном, мрачные небольшие оконца напоминают пустые зияющие мраком глазницы, на пороге в открытых дверях, словно у входа в беззубую пасть чудовища, стоит, широко расставив ноги, мрачный человек с набежавшей на лицо тенью. И всюду густой лес, деревья стеной, высоки, пути загораживают, в листве скребется, шуршит, взрыкивает - страшно.

В следующий миг ей двенадцать, отшельник странно поглядывает на нее, в черных глазах пляшет нечисть, глумливая, порочная. Она пока не понимает сути перемен в поведении мужчины, жизнь лесной затворницы, слишком редкие свидания с людьми, оградили ее от мирской суеты и познаний, но горького опыта черпнуть приходится.

Четырнадцать. Пляску греховной нечисти в глазах отшельника она уже хорошо знает, страшится, он не добр, не ласков с ней, берет грубо, властно, следы на коже оставляет часто, синяки подолгу потом сходят. Уже трижды она понесла, но ни одного ребенка не сохранила, всякий раз обнаруживая быстро растущий живот, опекун приводит повитуху, та дает беременной горькое варево, питье сопровождается нестерпимой болью, кровью, опустошением.

Пятнадцать. В очередной раз на сносях. Шаркающие, тяжелые шаги повитухи обивают порог, дает очередную порцию отвратного зелья. Делает вид, что пьет предлагаемую ведьмой отраву, незаметно выплескивает, сохраняет жизнь не родившегося дитя. Одежду теперь носит просторную, осторожничает, тайком к людям через чащобу ходит, место присматривает, по весне уйдет безвозвратно, пока опекун охотится, благо живот небольшой, никто о ее положении не догадывается.

Видение обострилось, близко к развязке, перед мысленным взором нынешний вечер, отшельник возвращается злой из чащи, охота не сложилась, лук и колчан со стрелами с грохотом летят прямо на стол, грубо притягивает падчерицу, крепко прижимает к себе, вздрагивает, почувствовав раздувшийся живот. До этого он брал ее только сзади, не желая видеть слезы, постоянно сопровождавшие их нестерпимую ей близость. Резко меняется, ярость ставит уродливый опечаток на его лице, звериный оскал искажает черты, крик негодования, похожий на рычание, вырывается из тяжело вздымающейся груди. С силой отталкивает, едва устояла на ногах, замахивается, бьет по лицу, кровь побежала из разбитой губы, оборачивается к столу за оружием, во все стороны брать, ругань.

Не помня себя от ужаса, воспользовавшись замешательством опекуна, она срывается с места, в чем была, босая, бросается на улицу, во мрак и холод.

Глава 2

Глава 2

- Тятя, тятя, там корабли, тятя!

Круглолицый мальчонка с соломенными волосами прошмыгнул в кузню, подбежал к, богатырских размеров, мужику, занесшему молод над наковальней, приготовившись нанести чудовищный удар по раскаленному до бела куску железа, и принялся дергать за подол рубахи. И без того длинная, тряпица вытянулась углом едва ли не до колен, не удержал даже пояс, ребенок слишком возбужден, глядишь по швам треснет одежонка.

- Ты чего, Ладко? - нахмурился кузнец, молот все же рухнул на не успевшую остыть заготовку, оглушительный тонкий звон метнулся от наковальни, заставив ребенка невольно вздрогнуть.

- Там корабли плывут! - голос мальчишки, звонкий, чистый, срывался на писк, в маленьких голубых глазенках плясало озорное любопытство, нетерпение.

- И пусть себе плывут, - буркнул отец, сунул половину железа, походившего по форме на будущий меч, в печные угли, в ответ затрещало, с шипением взметнулся к потолку сноп золотистых искр.

Повернувшись к сыну, кузнец вытер испачканные сажей руки о длинный передник, сверху вниз строго глянул на мальца, тот спокойно не мог устоять на месте, переминался с ноги на ногу. Дернул плечами, мол, чего с дитя взять, сам в нежном возрасте терпением не отличался, тяжело, смиряясь вздохнул.

- Корабли бишь чужие, тятя! У них на носах страшнющие гады сидят! Пасти во... А зубища там...ух...

Ладко принялся жестикулировать, руки расходились в стороны, пальцы скрючивал, для достоверности даже зубами клацнул пару раз.

- У кого на носах... гады?

- У кораблей, у кораблей, тятя!

Кузнец озадачился, снял передник и направился к выходу, бросив на ходу сыну:

- Ну, пошли, поглядим на твоих гадов, что на носах у кораблей сидят.

Три огромные ладьи спускались по устью реки Волховъ, направляясь к новгородским берегам. Первой, плавно рассекая водную гладь, двигалась самая большая ладья. Теплый майский ветер надувал четырехугольный парус, с характерным рисунком в виде солнца на половину скрывшегося за горами с заснеженными вершинами, поднимавшийся от единственной реи, слегка облегчая задачу гребцам, усердно налегавшим на весла, торчавшим из уключин верхней части обшивки судна. Края бортов украшали разномастные щиты, одновременная защита и демонстрация разума и мощи. На носах, разрезая порывы ветра, покачивались вырезанные мастерами-деревщиками морды драконов. Свирепые, зубастые пасти устрашающе разинуты, грозятся схватить любую добычу на пути, будь то зверь или человек. Оранжевые лучи полуденного золотого диска игриво плясали, скакали по брызгам воды, разлетавшихся от ударов деревянных палок с плоскими концами о голубовато-зеленые потоки пресной влаги. Отражение изумрудной древесной зелени мирно покачивалось на волнах, подбегающих к покрытой сочной травой берегам.

Коснувшись илистого дна, ладьи с тихим шелестом остановили ход в месте, где неподалеку на берегу сосредоточилось немалое скопление народа. Один за другим, могучего вида гиганты, мужественные, плечистые мужи, стали покидать судна, легко перепрыгивая через невысокие борта. Брызги воды от их могучих стоп, облаченных в кожаные сапоги, отороченные мехом, летели далеко в стороны, обрушиваясь на рядом идущих с шумным плеском.

Следуя к суше, вперед выступили трое мужчин, остальные догоняли, озирались, привычка всегда быть на чеку. Странное, едва уловимое сходство давало повод посчитать чужеземцев братьями. Носимые одежды подчеркивали статность, мужественность. Толстые кожаные куртки с металлическими пластинками нашивок прилегают к телу не плотно, под ними угадывается могучий стан, раздавшиеся в ширь плечи, сильные бугрящиеся мускулами руки, каменные пластины груди, выпяченной, готовой отразить удар. Плотные темные штаны из оленьих шкур облепили крепкие ноги, на головах, скрыв часть светло-русых вьющихся локонов, меховые шапки с металлическими бляхами. Красивые грубой мужской красотой лица спокойные, уверенные, сразу видно, несгибаемой воли люди. Глаза от бледно-голубых до синих, как штормовое небо грозящее разразиться ливнями, в них читается властность, твердость, непоколебимость.

Новгородские старосты выступили вперед из толпы, сбежавшейся воочию лицезреть заморских гостей, со дня на день их дожидались. Свершилось, северяне на землях славянских племен, да начнется их законное правление, да воцарится мир, равенство.

- Гой еси, хоробрый витязь, - старец приветственно положил правую руку на грудь в области сердца, седая голова опустилась в поклоне, - и другам твоим здравия!

- И вашему племени здравствовать, - отозвался тот, слегка склонив голову, дань уважения возрасту, окинул старосту скептическим взглядом.

На вид старцу не менее сотни лет, лицо маленькое, расписано паутиной морщинок, губы тонкие, плотно сжаты, но вот глаза, голубые, яркие, полны жизни, лучатся золотыми искорками, и столько в них опыта, покоя. Невольно проникнешься доверием, неописуемой благодатью к незнакомому человеку. Ростом не велик, одежда простая, длинная льняная рубаха чуть выше колен, вышитая символичными узорами на рукавах и передней верхней части, широкий пояс багровой змеей обвивает худощавую талию, штаны из грубой ткани, темно-коричневого цвета, наполовину скрыты под подолом рубахи. На ногах льняные тканевые отрезы, намотанные по кругу на ступни и икры, чтобы не натереть мозолей от лаптей, сделанных из древесной коры.

Старец, видимо, по-своему истолковал любопытство обсмотревшего его человека, поторопился сказать:

- Знамо, путь долог ваш был, но дела безотлагательны, посему не откажите в просьбе нынче же собрать вече. Речь поведем о главном, да и раззнакомимся шибче.

- Твоя правда, - северянин не стал возражать, - созывайте вече. Со мной пойдут только братья, остальные будут ждать здесь до принятия окончательного решения с обеих сторон.

Староста кивнул, развернулся, взмахом руки приказал толпе расступиться.

- Не слишком ли поспешно решение не брать никого из дружины, Ререк?