Серый перрон

1 Щелчок

Это случилось летом. Когда именно, я не помню, да и вряд ли о таком нужно помнить! Даже хорошо, что я забыл о том, что случилось до моего прибытия сюда. На этот жуткий перрон….

Была середина лета, а может и конец его… Было очень жарко, и жара эта сводила с ума. Не только меня, но и добрую половину нашего маленького городка Редчелфилд.

Город был действительно настолько маленький и так отдален от столицы Англии, что моя учительница французского языка любила называть его захолустьем или забытым Богом местом.

День близился к концу. Я стоял на перроне, ожидая прибытия 138-го поезда, я любил встречать поезда. Со стороны мое хобби могло показаться, очень странным, ведь мне было уже восемнадцать, возраст озорства остался далеко в прошлом. Сейчас и не вспомню, с чего именно началась эта странная привычка встречать поезда. Считать их, наблюдать за людьми: как за теми, кто встречает, так и за теми, кто провожает.

Я ждал очередной поезд, мирно сидя на облезшей скамейке и наблюдая за теми, кто был там, на перроне. Кто-то из них уезжал, кто-то ждал родственников, а несколько человек были такими, как я – они просто ждали. Вот только чего именно мы ждали? Я и сам не знаю. Все мои родные жили не здесь, я и сам сюда не так давно приехал и даже помнил тот день, когда первый раз сошел на это злосчастный перрон.

И зачем я приехал учиться именно сюда? Почему не в Лондон или в Медсомерс? Сам не знаю. Наверное, мною тогда двигало что-то детское, что-то наивное, к чему примешивалось невинное стремление к шалости. Я даже профессию толком не выбирал, просто решил учиться тому, что первое пришло в голову!

Представьте себе: я выбрал профессию кинолога, хотя до этого плохо ладил с животными. А может, это они со мной не могли найти общего языка? Не знаю или не помню – а все из-за этого места… Из-за жуткого места. Хотя почему он жуткое? Место как место: слегка мрачноватое из-за своего цвета, но все же…

В тот день, когда пришел долгожданный 138-й поезд, что-то произошло, что-то важное, но что именно, я не помню. (Я вообще стал плохо помнить все, что происходило до тех событий, словно мне кто-то стер память). Единственное, что помню о том дне, так это сладковато-приторный запах гнили из мусорного контейнера внизу, аромат которого медленно разносил ветер. Все морщились, старались поскорей покинуть ту часть перрона, где был контейнер.

Мне было не слишком интересно наблюдать за теми, кто спешил, просто хотелось, чтобы он приехал поскорей, этот 138-й поезд, и после него я смог бы со спокойной душой пойти домой. Но почему я не ушел до этого, почему решил дождаться именно его, я сам тогда мало понимал, просто было желание ждать, и оно разгоралось во мне все сильней.

Это стало привычкой: встречать и провожать поезда в строго определенном количестве. Сегодня я остановился на цифре сто тридцать девять, завтра их должно было прийти ровно сто сорок. В одном из них приедет и моя тетя, но это будет завтра, а сейчас я сидел на облезшей скамейке и ждал, наблюдая за встречающими и провожающими. Они все были похожи. Все – одного серого цвета.

Я удивился и моргнул пару раз, после чего все пришло в норму: цвета одежды, лиц, улиц вернулись к нормальным. В тот момент я подумал, что глюк был просто от жары. Видимо, я схватил солнечный удар. Но теперь уже легче, и я снова окинул взглядом толпу.

Поначалу они были разные! Совершено разные, не похожие друг на друга ни одеждой, ни манерой говорить, ничем не отличающиеся от толпы зевак-туристов. Но потом они стали похожими. Словно две капли воды. Все они… Это произошло после ЩЕЛЧКА.

Он раздался в моей голове, не думаю, что его могли слышать окружающие. Казалось, кто-то громко щелкнул пальцами перед самым моим ухом. Я оглянулся, но возле меня никого не было. А потом я увидел девочку, которая сильно выделялась из толпы снующих туда-сюда людей.

Увидел мельком и снова переключился на свои мысли. Завтра мне предстоит встречать тетю, любимую тетю, и если бы не 138-й, я уверен, что встретил бы ее, но не судьба. 138-й поезд, который прибывал из Вашингтона в наш городок, все изменил. Я помню усталые серые глаза девчонки, которые смотрели на меня в тот момент, когда поезд промчался мимо.

***

Я даже подумал, что девочка эта напоминает мне мою сестренку, младшую сестренку, которой у меня никогда не было, но так хотелось, чтобы была! Или она все-таки была? Тогда почему я говорю о ней в прошедшем времени. Куда она делась? Что с ней произошло? Ушла?

Уехала, наверное, к тете, вот почему я ее плохо помню. Мы мало общались, а вскоре и полностью перестали общаться. Сестренка была примерно того же возраста как и эта девочка. Странная девочка, что стояла по другую сторону перрона и смотрела нам меня. Она сжимала в руке шарик – бесцветный, прозрачный шарик, а ее глаза внимательно следили за мной...

И вдруг в тот момент, когда прибывал поезд, лица людей, стоящих на перроне, слились в единое бесцветное пятно... Кто-то схватил меня за плечо, я обернулся, и тут послышался скрежет, словно кто-то царапал острыми, как бритва, когтями по металлу или стеклу.

Вначале я даже не понял, что именно произошло? Как исчезли с лиц людей и асфальта перрона их собственные натуральные цвета? Даже воздушный шарик в руках девочки стал медленно менять цвет с красного на бледно-розовый. Краску словно слизывали невидимые языки какой-то твари: цвет таял, испарялся в воздухе, просто исчезал…

Девочка продолжала стоять напротив меня и смотреть с нескрываемым любопытством, ее взгляд словно пытался что-то сказать, но что именно, я не мог понять! Не мог или не хотел? Теперь, вспоминая этот момент, я вряд ли смогу с точностью сказать, что именно ощущал. Просто смотрел в ее глаза цвета неба, и удивлялся, что и они быстро меняются, бледнеют…

Девочка отпустила шарик, он быстро полетел, уносимый резкими порывами горячего и сухого, почти колючего ветра. Потом стало тихо, время замерло, и шарик неожиданно тоже замер в воздухе…. На одном месте. Мне показалось? Нет, он действительно больше не шевелился. Ветер тоже стих, не было ни звуков, ни цветов. Все вокруг словно покрылось серым налетом, стояла гробовая, пугающая до мурашек тишина.

2. А врата открываются лишь раз

Прогуливаясь по пустому перрону, Джек изредка поглядывал на часы. На его лице, как обычно, застыло нарисованное гримом выражение печали и в каком-то смысле скорби. Черные линии грима доходили до самого подбородка, слегка отросшая щетина придавало облику еще более печальный и запущенный вид.

Каждый его шаг, каждый жест – все выдавало запрограммированность, некую программу, вложенную в этого человека. Возможно, так и было задумано, но только не им самим, а Вратами или самим этим местом.

Ему было скучно. Вот уже какой год (а может, и столетие), он был призван – или правильней будет сказать привязан? – охранять это место от непрошенных гостей. Они, в основном, приходили извне и только в том случае, когда открывались великие Врата. Когда же откроются малые, сюда придет смена, но пока и те, идругие были закрыты на засов, а поверх них висели и ржавели замки, съедаемые коррозией, плесенью, а местами даже обросшие мхом.

Все «незваные», как их привыкли называть здесь, по эту сторону Врат, в основном, приходили со стороны горизонта – из-за пелены серого неба и облаков, и только тогда, когда открывались Врата.

Но это было так давно, что Джек уже и сам не помнил, когда именно. Он не помнил, как ловил кого-то, когда последний раз наслаждался предсмертными криками своих жертв и когда последний раз отбирал чью-то жизнь.

Но в последнее время чувство охоты обострились настолько, что возникала потребность в ней, вернулась зависимость от охоты на непрошеных гостей.

Джек часто думал, что нужно поймать хоть кого-нибудь, убить хоть кого-нибудь! Ведь у него слишком мало времени, вскоре он станет ненужным, как те ржавеющие змееподобные рельсы, что уходили куда-то за линию горизонта. Откуда очень часто приходили они… Гости.

Одна только мысль или представление о том, что он отбирает чью-то жизнь, вызывали жуткий зуд десен и самих зубов, а сердце клоуна начинало биться чаще, пульс зашкаливало, легкая испарина покрывала его лицо. Он так давно не чувствовал приятное тепло от еще не остывшей крови на своих руках, не слышал ? звук хлюпанья этой темной жидкости, сопровождающийся предсмертными криками и стонами вторженцев.

«Я скоро стану ненужным, и тогда система от меня избавится! Стоит только заявиться в бюро и попросить лицензию на убийство чужаков, как на черном табло высветиться белыми буквами: «Отказано!», после чего ему, Джеку, останется лишь вернуться сюда, на перрон и считать бесконечные часы, минуты или секунды.

Джек скучал по охоте, как и Эдди, – маленькая обезьянка, которая все время до охоты находилось в заброшенном зоопарке, располагавшемся всего в одно квартале от вокзала. Эдди была вечным спутником и единственным помощником Джека, печального клоуна давно уехавшего цирка.

Их бросили здесь, в этом сером, прогнившем мире. Их поезд уехал очень далеко, поезд смог вырваться, увозя с собой воспоминания Джека о лучших временах. Тогда трибуны были заполнены зрителями, а под куполом цирка висел огромный зеркальный шар, испускающий в это серое и убогое место сноп красок и радугу, по которой Джек любил катать детей.

Но все это в прошлом. Теперь он страж, и вот что сказала бы мадам Помпадур, будь она здесь: «Свыкнись, Джек, это теперь твоя работа – потешать толпу! Ты будешь слышать их смех или плачь, их предсмертные стоны и видеть, как от них уходит жизнь. Теперь ты такой Джек, и этого не изменишь».

Каждый раз, навещая Эдди в зоопарке, он подкармливал своего любимца всякого рода лакомствами: то глазом, то зубом. Но самым большим деликатесом для маленькой обезьянки были печень и желудок вторженцев.

«Мы скоро покинем это место, я тебе обещаю! Когда в следующий раз откроются Врата, нас здесь уже не будет. Мы сбежим, а остальные могут справиться и без нас. Вот увидишь Эдди, мы сбежим!».

Сегодня же Джек почувствовал, что что-то не так. Все было не так: туман больше не клубился бесцветной дымкой вдоль перрона, он двигался, поднимаясь все выше. При этом и желание кого-то убить возрастало внутри клоуна.

«Мне нужно поймать, хоть кого-нибудь….»

Иначе невозможно контролировать свое безумие, а оно уже постоянно льется легкой песней, и Джек насвистывает ее каждые день и ночь.

«Они где-то там, по ту сторону серой завесы из пыльных облаков и бледного солнца, что мрачным белым диском застыло на горизонте. Оно не двигалось, поднимаясь по утрам и каждый вечер падая в одной и той же точке…

Растрёпанные патлы, что торчали из-под черного цилиндра на голове клоуна, больше всего напоминали дорожную зебру. Черно-белый ненавистный цвет означал для Джека, по крайней мере, три вещи: смерть, грязь и, возможно, надежду. Но ее не было у него до этого дня. Он давно забыл значения слова «Надежда», хотя оно часто вертелось у него на языке, пытаясь вырваться из глотки печального клоун. Но звуков здесь не было, сколько рот не открывай, ни единого звука не услышишь, тишина стоит гробовая...

3. Акеми

Стрелка уныло застыла на цифре двенадцать.

«По эту сторону полдень, вечный полдень безобразного дня».

Именно это жуткое число не давало покоя Акеми.

«Стрелки не двигались уже полвека, полвека в этом месте, а сколько же времени прошло там, по ту сторону?»

Он уже не помнил точную дату и время, когда именно он оказался по эту сторону. И сколько времени пробыл здесь. Но в парк аттракционов редко кто приходил, точнее редко кто доходил.

«Большинство умирали прямо там, на перроне. Джек попросту не оставлял им шанса добраться сюда. Этот вечно грустный и злой чудак…»

Акеми уже давно никого не убивал, да и не любил он это дело. Его парк развлечений был для того и создан, дабы самому Акеми не пришлось марать руки. Карусели мирно спали, словно их кто-то погрузил в кому. У каждого аттракциона была своя изюминка, которую мальчишка дорабатывал сам.

Например, мирная карусель с пони, единорогами и машинками имела смертельную особенность – ее конструкция позволяла разгонятся до больших скоростей и выкидывать наездника очень далеко, а на поручнях в нужный момент активировались смертоносные шипы, пробивающие кисть руки почти насквозь.

Комната так называемого смеха – гордость мальчика! Он мечтал получить лицензию на убийство, как и все. И сделал из комнаты настоящий бесконечный лабиринт из зеркал, при входе в который, спустя минут пять, активировалась ложная дверь-подделка. А вела она в опасное, полное кровожадный чудовищ, ущелье...

Настоящую же дверь маскировало опускаемое на механизме зеркало, ничем не отличающееся от сотни тысяч размещенных в данном зале зеркал. Краски на них хоть и были и выглядели словно новые, но из-за особенности этого мира все они казались мёртвыми, искусственными, ненастоящими… Лишенное живых красок и звуков, это место выглядело еще более запущенным. И несмотря на это, в качестве смотрителя и хозяина парка мальчик очень ревностно относился к своим обязанностям.

Листва медленно закружилась в триумфальном танце, последнем для этого месяца.

Акеми вздернул голову кверху, когда стая встревоженных ворон пролетела над его головой. Тишину нарушил их крик.

«В этом Богом забытом месте не бывает других сезонов, кроме осени. Вечный конец октября – начала ноября… Даже зимы здесь толком не бывает…»

Мальчишке было скучно… Тоску не мог развеять даже звук мелодии из его любимой шкатулки. Она была особенная… Из мира чужаков, из его мира. Это была единственная вещь, что сохранила в себе два цвета: цвет дерева снаружи, цвет красной бархатной обивки внутри. А еще запах – запах пыли и лака, словно шкатулку только что покрыли им.

Акеми слышал звон, резонирующей с самой прекрасной мелодией безнадеги и отчаяния... Такое было лишь раз, когда открывались Врата. И это – первый признак того, что Врата вновь откроются.

А еще мальчик был обеспокоен. Он знал, что вокзал – территория клоуна и знал, что Джек не упустит своего, он снова попытается вернуться в мир людей, сжульничав и не собрав нужное количество душ.

«Я не позволю тебе этого сделать, учитель, это нечестно, а я не люблю грязные игры… – Акеми стал хихикать, вначале совсем тихо, но с каждой минутой его плечи вздрагивали все сильней, а смех становился все громче. У мальчика началась истерика. А его единственный видящий глаз наполнился влагой.

Теплая слеза упала на белоснежную перчатку, оставляя пятно. Мальчик перестал смеяться. Он провел указательным пальцем по влажной дорожке на своей щеке и, стиснув зубы от ненависти и негодования, тихо произнес

– Ненавижу! Я ненавижу тебя, Джек!

Хозяин парка развлечений направился в сторону ворот, тихонько насвистывая мелодию, которая прочно засела в его голове, и он слышал ее уже не раз.

Он собирался навестить учителя, дабы преподать тому, как он считал, еще один урок.

4.Открытие врат

Земля легонько дрогнула, воронье, мирно сидящее столько времени на ветках деревьев возле вокзала, резко взлетело, образовав в небе воронку. Первым толчки почувствовал Джек. Он сидел в кафетерии вокзала, попивая черный, как сама ночь, чай. На лице печального клоуна заиграла улыбка. Обезьянка, что мирно сидела у него на плече и жевала старое, покрытое серой плесенью печенье, тоже подняла голову вверх и, вытянув шею, стала с любопытством и тревогой посматривать по сторонам.

– Свешилось, свершилось! – клоун вскочил на ноги и стал танцевать с обезьянкой по залу ожидания заброшенного вокзала.

В парке развлечений подул сильный ветер, заставляя опавшие листья и разбросанные старые газеты кружиться в хороводе, уходя в высь серого безоблачного неба. Хозяин парка, наконец, улыбнулся, его единственный видящий левый глаз слегка прищурился. На лице Акеми засияла улыбка – детская, легкая.

Ему вдруг захотелось вновь жонглировать ножами, ведь в этом деле он был мастер. Карусели ожили, заиграла музыка, привлекающая детишек, засверкали лампы. Они раньше имели разные цвета, но сейчас сияли лишь одним белым ярким цветом, таким, что даже безмолвная ночная гостья луна могла позавидовать их сиянию.

– Да, приходите мои дорогие! Приходите! Акеми вас покатает, если вы сыграете с ним в игру! – в единственном глазу мальчишки вновь мелькнуло озорство и детская искренняя радость, но вперемешку с возбуждением и жаждой убийства.

Неужели одному из стражей позволят вернуться в настоящий мир, мир, полный красок и радости, в мир, где дует настоящий ветер, вода не имеет привкуса ржавчины и не пахнет пеплом и гнилью? В мир, куда все они по стечению обстоятельств просто не смогли вернуться, в мир, где о них….забыли?

Мадам Помпадур сидела за столом в гостиной своего салона предсказаний возле мутного, ничего не показывающего хрустального шара. Это было на улице Увядших роз. И она тоже почувствовала толчки.

«Врата открываются!» – подумала мадам, и стала сильней водить руками по шару, пытаясь увидеть нарушителей покоя.

– Эрмонт, ты слышишь? Теперь мы не одиноки! Теперь у нас будет, что поесть и что рассказать и показать! – она была возбуждена настолько, что на лице выступила легкая испарина. Ее платье из прошлого века, с корсетом из атласного шелка, имело раньше темно-фиолетовый цвет, а теперь было просто черным.

Эрмонт – огромный питон, некогда имевщий желто-белую расцветку, теперь, как и его хозяйка, был окрашен лишь двумя лишенными жизни цветами: серым и белым. Он ползал по полу возле ног хозяйки, которая теперь улыбалась широкой улыбкой, выставляя напоказ оскал из полусгнивших зубов.

В глазах женщины можно было прочесть радость и надежду. Манипуляции, которые проводила руками хозяйка салона предсказаний, должны были разогнать туман в хрустальном шаре, чтобы стали видны лица вторженцев. Даже здесь ощущались толчки. Люстра качнулось пару раз, заполняя опустевший салон звоном хрусталя.

И все жители мертвого несуществующего городка, все те, кому было суждено блуждать здесь вечность, медленно потянулись в сторону вокзала. Лишь один житель этого города с тревогой и негодованием стоял, ожидал открытия Врат. Это была женщина с седыми волосами, заплетёнными в длинную косу. Она с опаской поглядывала в сторону вокзала и перрона из-за чуть приоткрытой занавески. Ее звали Элис, и лишь она знала тайну Врат, она была их хранителем, а сколько лет – уже не помнила...

Врата открывались. Проржавевшие железные решетки, как и замок, таяли на глазах. Джек стоял и с умилением наблюдал за этим. Казалось, что и замки стёрли невидимой рукой, державшей ластик, и сами Врата, будто нарисованные черным карандашом. Ластик уничтожал ненавистный всем жителям мертвого города серо-черный цвет. И он медленно отступал перед красками реального мира.

За Вратами виднелась иная реальность, настоящая! Ее нельзя было потрогать, но ее можно было ощутить. В мертвый город вместе с цветами ворвались ветер, запахи и звуки. Мертвый город снова ожил. На этот раз цвета Ворот были прекрасны. Они завораживали и одновременно пугали.

По ту сторону реальности был поздний закат, солнце уже село, но небо было еще золотистого оттенка, а по краям, именно в той стороне, куда небесное дневное светило вечно уходило отдыхать, собирались тучи – лилового, почти черного цвета. Видно было, что они не пытаться закрыть небо, просто служили аркой, обрамляя по краям золотистое небо.

Задул ветер и принес с собой запах листы и дождя. В том мире была гроза или дождь шел весь день, и лишь перед закатом погода немного улучшилась, тучи разогнал ветер, отгоняя их грозное скопище на запад, там, где садилось солнце.

Теперь на лице клоуна можно было прочесть улыбку, он приготовил свое любимое оружие – метательные ножи – и стал медленно подходить к Вратам. Намеревался тут же поприветствовать гостей, которые вот-вот должны выйти из Врат. Тогда начнется охота. Пока все будут, как идиоты, выбивать себе в бюро лицензию на убийство, Джек прикончит гостей и сбежит во Врата.

«Интересно, сколько же их будет на этот раз? А если я не справлюсь? Если не смогу? Если мне не хватит ножей?» – страх медленно, подобно хищнику, крался к душе Джека, стремясь завладеть его сердцем, наполняя его сомнениями, рождая предчувствие проигрыша.

Джек уже был в шаге от врат и даже протянул к ним руку, чтобы ощутить дуновение легкого ветерка. На минуту он даже подумал о побеге. Стоит только подойти еще на шаг и протянуть руку, и он окажется в мире красок, в мире, где все живое, где есть люди, и, значит, будет охота, которая может длиться вечно!

Он даже не заметил, как позади него выросла тень. Правую руку, что тянулась к Вратам, очень быстро оплела паутина лесок, тонких, как нити шелкопряда, и потянула обратно.

5. Мир лишенный красок

«Я не помню как долго мы падали, но мне казалось, что падение продлиться вечность... А может, мне хотелось этого? Напрасно! То место, где мы оказались, нельзя назвать никаким иным словом, только адом. Да, я и маленькая девочка Лиззи попали в ад, лишенный красок и полный ненужных для реальности людей.

Сильный порыв ветра чуть не разделил нас с девочкой, и, стараясь пересилить его рев, я крикнул ей: «Держись крепче!»

Она была напугана и тоже сильно кричала, из ее глаз струились слезы. Но наконец ветер стал стихать. Сквозь серую туманную пелену я увидел зеркало, нас несло прямо к нему»

Старинное, в полный рост человека, с облезлой, местами сохранившейся, но поблеклой позолотой на раме.

Я дернул Лиззи на себя и, обняв, прижал к себе так сильно, как только мог.

Боялся, что ее заденет осколками зеркала. Затем, перед самым столкновением, я повернулся к нему спиной – дабы принять удар, но вместо острой боли в районе поясницы, вдруг почувствовал пол, обычный деревянный пол гостиной.

Я открыл глаза, и увидел, что мы пролетели сквозь зеркало, словно его и не было. Я отпустил девочку и поднялся на ноги. Лиззи тоже встала, с ужасом сжимая моя правую руку, точнее она вцепилась в нее, словно клещ! Но я ее понимал, ибо наверняка в ее возрасте вел бы себя также.

Мы решили осмотреться и обнаружили, что нас выкинуло на чердак какого-го дома. В глаза кидалась серость, которая царила там: все было лишь серым или черным. Наша одежда тоже стала серой, казалось, из нее сбежали все краски, пока мы летели сквозь водоворот.

– Мне страшно… – Лиззи сильней сжала мое запястье, в ответ я усмехнулся горькой, печальной улыбкой и произнес:

– Все будет хорошо! – хотя и сам до конца не был в этом уверен.

Я подошел к маленькому и единственному тут окошечку, которое больше напоминало иллюминатор: оно было круглым и разделенным деревянной рамой на четыре части. Краска, имевшая ранее (в чем я был несомненно уверен!) белый цвет, теперь выглядела тусклой, она полопась и местами облупилась.

Это вызывало у меня не чувство страха или жалости, и даже не рвение все здесь передать, а, скорее, апатию, легкое безразличие ко всему. Серый цвет убивал во мне все хорошее: казалось, я могу забыть, что такое радость, и помнить только печаль, грусть, боль...

В окне я увидел унылый пейзаж заброшенного сада, заросшего сорняками. Вдоль тропинки валялись иструменты, ржавели под дождем, который хлынул так же неожиданно, как мы попали сюда.

***

– Так хочешь вернутся к той реальности, Джек? – поигрывая перочинным ножиком, позади клоуна появилась хрупкая фигурка мальчишки.

Оборачиваться не имело смысла, ибо клоун итак знал, что позади него стоит Акеми.

– Ты сильно постарел, Джек, с момента нашей последней встречи! Может, тебе уже давно пора… Ну ты сам знаешь о чем я говорю… – на лице мальчишки мелькнула ехидная, полная злорадства улыбка.

Клоун резко обернулся, тыча в лицо мальчику свою лицензию…

– Вот смотри: я совсем не старый, иначе бы она мне ее не выдала, та машина… Видишь? Аа где же твоя, а, Акеми? Тебе разве в парке не выдали ее? Или... постой, да ты ведь еще не совершеннолетний! Но вот досада! – он положил на плечо парнишки свою руку в белой перчатке. – В этом мире ты уже не сможешь вырасти, время здесь мертво, как и цвета.

Что же теперь делать, Акеми? Может, попросишь меня по старой дружбе, и я выбью ее тебе? Ведь, как я понял, Врата открылись, приближаются путники, и охота вот вот начнется! Посмотри на них! – он развернул резким движением мальчика, и тот увидел несколько силуэтов, которые медленно приближались сквозь туман, вечно царивший на перроне.

– Смотри внимательно: все они – охотники, как ты и я. И как думаешь, кто из них выиграет счастливый билет в ту реальность, полную красок и жизни, кто? Может, ты, а может – я?

Но Акеми не отвечал. Он уверен был, что выдержит любое передразнивание учителя. Ведь они оба уже знали, что сейчас начнется бой. У каждого здесь была своя лицензия на убийство пришельцев, у всех, кроме Акеми… ему не было даже шестнадцати, и он охотился без лицензии, что считалось нарушением правил в этом мире. Он вечно получал серьезные наказания, после каждой охоты. Но Джек был неправ, когда считал, что в этот раз ему снова выпадет роль палача, и он снова будет истязать Акеми после охоты! Нет, на этот раз мальчишка не подарит ему такого шанса.

Врата заскрипели и стали закрываться, картинка смазывалась, а шанс Джека нырнуть в реальным мир ускользнула… И, как казалось клоуну, навсегда.