Сестринская ложь. Чужие грехи

Глава 1

Утро было серым и прохладным. Я проснулась от привычного чувства долга — нужно вставать первой. Под одеялом еще тепло, за окном туман цепляется за горы. Повернулась на бок — место Ислама пустое. Он опять ночевал в гараже, ковырялся со своим новым двигателем. Вздохнула, спустила ноги на пол.

На кухне пахло вчерашним хлебом и сыростью. Затопила печку, поставила чайник. Руки сами знали, что делать. Достала масло, сыр, лепешки. Потом пошла будить маму и Эльвиру.

Эльвирина комната всегда была другим миром. Духи, блестки на платках, стопка журналов. Она спала, уткнувшись лицом в розовую подушку. Разбудила ее не сразу. Она буркнула что-то недовольное, отвернулась.

— Вставай, отец уже во дворе.
— Отстань, Аля. Еще пять минут.

Ее пять минут растянулись бы на час. Потянула ее за плечо — вставай, серьезно. Она села на кровати, глаза заплетенные, злые. Утром она всегда была злая. Потом ее взгляд метнулся к тумбочке, к стулу, к сундуку. Лицо изменилось — сон как рукой сняло.

— Где мой телефон? Ты не брала?
— Зачем мне твой телефон? Ищи сама.

Она вскочила, начала метаться по комнате, скидывая вещи. Ее паника была слишком сильной для простой потери телефона. Сердце у меня сжалось. Но я прогнала плохую мысль. Просто телефон.

Вышла во двор. Отец чинил калитку, его спина под старой курткой была напряжена. Мама сидела на лавочке, чистила картошку. Кивнула мне молча. Я начала расстилать ковер для молитвы — нужно было успеть до полного восхода.

Помолилась. Просила, как всегда, мира для семьи, здоровья родителям, чтобы Ислам стал добрее. Чтобы Эльвира нашла хорошего человека. Глаза были закрыты, а уши ловили звуки — Эльвира все еще шумела в доме, отец стучал молотком.

Только встала с колен, как увидела отца. Он стоял у сарая и держал в руке маленький розовый предмет. Телефон. Лицо у отца было странное — слишком спокойное. Таким оно бывало перед большой грозой.

— Эльвира! — позвал он, и голос был тихим, но резанул тишину. — Иди сюда.

Эльвира выбежала на крыльцо, волосы распущены, на лице — маска страха. Я замерла на месте, тряпка для выбивания ковров в руке.

Отец нажал на телефон, экран вспыхнул. Он смотрел на него, и его лицо старело на глазах. Щеки будто обвисли. Он поднял глаза на Эльвиру.

— Это твое?

Она открыла рот, но звука не было. Кивнула. Еле заметно.

— И что тут написано? — он протянул ей телефон, как будто это была змея. — Объясни. Кто это? Кто такой Лев?

Лед прошел у меня по спине. Лев. Незнакомое имя. Эльвира стояла, как столб, губы дрожали. Я видела, как она пытается что-то придумать, но паника сковала ее.

— Я… я не знаю… Это не мои сообщения… Может, взломали…

Глупая, глупая отговорка. Отец ударил ладонью по стене сарая. Мы все вздрогнули.

— Взломали?! Взломали и написали вот ЭТО?! — он закричал, и от его крика с деревьев сорвалась стайка птиц. Мама встала с лавки, руки у нее тряслись. — Позор! Позор тебе и нашему дому!

И тут случилось то, чего я никак не могла ожидать. Эльвира посмотрела на меня. Не с мольбой, а с каким-то диким расчетом. А потом — опустила глаза и прошептала:

— Это… это не мой телефон. Это… Алии.

Воздух перестал поступать в легкие. Я не поняла. Просто стояла и смотрела на сестру, которая не поднимала головы. Отец медленно повернулся ко мне. Его взгляд был пустым, как высохший колодец.

— Алия? Это правда?

В горле стоял ком. Я видела, как Эльвира плачет — настоящие слезы катятся по ее щекам. Она вся сжалась, маленькая, испуганная. Моя младшая сестра. Которую я защищала всегда. От собак, от насмешек, от гнева отца за двойки. И я поняла, что должна сделать это снова. Сейчас. Иначе его гнев раздавит ее.

Я сделала шаг вперед. Отделила себя от стены, к которой прислонилась. Голос мой был чужим, плоским.

— Да. Это мой телефон. Моя переписка. Прости меня, отец.

Тишина во дворе стала абсолютной. Даже ветер стих. Потом отец издал звук, похожий на стон. Мама ахнула и закрыла лицо руками. А я смотрела на Эльвиру. Она подняла на меня глаза. И в них, среди слез и испуга, я увидела слабую, ужасную искру. Искру облегчения.

Глава 2

Тишина после моего признания длилась, может, три секунды. Но они растянулись в бесконечность. Я видела, как меняется лицо отца. Сначала — непонимание. Потом — щеки налились темно-красным цветом. Вены на шее вздулись. Он бросил телефон на землю, как будто он жёг пальцы.

Мама закричала. Нет, не закричала — завыла. Тонко, по-собачьи. Она упала на колени, схватилась за голову.

— Алия… дитя моё… нет…

Отец перевёл взгляд с меня на Эльвиру. Его глаза были стеклянными.

— Ты. Иди в дом. Закройся в комнате. Чтобы тени твоей здесь не было.

Эльвира кивнула, быстрыми мелкими шажками почти побежала к крыльцу. Она не посмотрела на меня ни разу. Её плечи были сгорблены, но в беге чувствовалось дикое облегчение. Ловушка захлопнулась не для неё.

Остались мы трое во дворе. Я, отец и рыдающая мать.

— Почему? — спросил отец. Один-единственный раз, и голос его треснул.

Я не знала, что ответить. Потому что она сестра? Потому что испугалась за неё? Эти слова застряли комом в горле. Я молчала, опустив голову. Смотрела на свои тапочки, на крашеные голубые полы. Лучше бы я смотрела ему в глаза.

Он подошёл ко мне вплотную. От него пахло потом, табаком и гневом.

— Я растил святую. А ты… ты оказалась гнилой внутри. Под покрывалом благочестия — грязь. С кем? Кто этот Лев?

— Не знаю, — прошептала я. Губы почти не слушались.

— Как не знаешь? Ты же переписывалась! — он замахнулся.

Я зажмурилась, втянула голову в плечи. Но удара не последовало. Отец не бил женщин. Никогда. Он лишь тяжело дышал надо мной. Потом отступил.

— С сегодняшнего дня ты никто. Не дочь мне. Не жена Исламу, пока не разберусь. Твоё место — в маленькой комнате, на складе. Никуда не выходи. Ни с кем не говори. Будешь ждать моего решения. И решения мужа.

Мама поднялась с земли, подошла, хотела обнять. Отец рыкнул на неё:

— Не смей! Она осквернена. Не подходи.

Рука матери повисла в воздухе. Её глаза были полы страданием. Она потянулась ко мне, но отец взял её за плечо и грубо развернул к дому.

— Иди. И запереть её.

Мама поплелась, оглядываясь через плечо. Я стояла одна посреди двора. Солнце уже пригревало, но мне было холодно, до дрожи.

Маленькая комната на складе. Бывшая кладовка для старых вещей. Там пахло пылью, орехами и мышами. Мама наспех постелила на топчан тонкий матрас, кинула подушку и одеяло. Принесла кувшин с водой и кусок хлеба.

— Почему, дочка? — спросила она шёпотом, пока отец был за дверью. — Зачем ты это сделала?

Я только покачала головой. Не могла говорить. Она хотела погладить меня по волосам, но дверь распахнулась. Отец стоял на пороге.

— Вон.

Дверь захлопнулась. Щёлкнул ключ в замке. Потом — звук задвигаемого на улице тяжёлого засова. Чтобы наверняка.

Я села на топчан. В комнате было одно маленькое запылённое окошко под потолком. Через него падал столб света с кружащейся в нём пылью. Я смотрела на этот свет и не могла думать. В голове была пустота, гудел одинокий ветер.

Прошло несколько часов. Я слышала звуки дома — голос Эльвиры (она уже не плакала), стук посуды, шаги. Мой мир сузился до этого сарая. До запаха плесени.

Вечером пришёл Ислам. Я услышала голоса во дворе — низкий, спокойный голос мужа и гневный, взволнованный голос отца. Потом шаги приблизились к сараю. Засов скрипнул, ключ повернулся.

В дверях стоял Ислам. Высокий, широкоплечий. Лицо его было строгим, как у судьи. Он вошёл, оглядел мою клетку. На его лице не было ни капли жалости. Только холодное изучение.

— Правда, что ли? — спросил он без предисловий.

Я кивнула, не в силах лгать ему в глаза. Пусть думает, что это я. Пусть.

Он медленно покачал головой.

— Я такого от тебя не ожидал. Ты, которая в мечеть каждую пятницу. Коран читает. А сама… с каким-то Львом.

Он произнёс это имя с таким отвращением, что меня передёрнуло.

— Ислам… — начала я, но он резко поднял руку.

— Молчи. Твой отец сказал — ты больше не моя жена. Пока не будет покаяния. Пока я не решу.

Он подошёл ближе, наклонился. Его дыхание пахло мятной жвачкой.

— Зачем, Аля? У тебя же всё было. Я, дом, уважение. Тебе мало?

В его глазах читалось что-то ещё, помимо гнева. Раздражение? Нервозность? Я не поняла тогда.

— Мне жаль, — выдавила я.

— Жаль, — повторил он без выражения. — Сиди тут. И подумай о своём поведении. Отец прав — позор на весь род. Мне теперь в глаза людям смотреть стыдно.

Он развернулся и ушёл. Дверь снова закрыли. Но в этот раз я слышала, как он говорил с отцом уже спокойнее, убедительнее.

— Не волнуйтесь. Я разберусь. Если это правда её телефон — значит, будет нести ответственность. Я своё решение объявлю позже.

И потом, уже совсем тихо, но я поймала обрывок:

— …Эльвира бедная, вся в истерике, боится теперь даже на улицу выйти…

Их голоса затихли. Наступила ночь. В комнате стало холодно. Я закуталась в одеяло, но оно не грело. Из-за стены доносился смех — включённый телевизор в доме. Кто-то смотрел комедию. У них там была жизнь. А я здесь, в темноте, с чужим грехом на душе.

Под утро я наконец заплакала. Тихо, чтобы никто не услышал. Плакала от обиды, от страха и от стыда, которого не должно было быть. Но больше всего — от жуткого, ледяного одиночества. Будто меня вырезали из большой теплой картины и выбросили на мороз. И все, кто был на той картине, отвернулись.