Сёстры Вороновы

Пролог

Санктъ-Петербургъ

Март 1826 года

– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй раба Твоего Георгия, прости ему все согрешения вольные и невольные, и даруй ему Царствие Небесное, и вечный покой…

Слова священника разносились по кладбищу музыкой. Последним погребальным маршем под хруст падающих снежинок и ледяной звон морозного воздуха.

Слова плыли над землей, словно свинцовые тучи, придавливая своей тяжестью семью Вороновых.

Тихо, надломлено, отчаянно причитала супруга Георгия Дарья Тимофеевна. А рядом с ней стояли три маленькие девочки, с трудом понимающие, почему их отец лежит в узком деревянном ящике, а мама рыдает над ним.

Из всех трех только Анна достигла того возраста, когда начинаешь осознавать, что такое смерть. Она не могла оторвать взгляда от бледного, осунувшегося лица отца. Он лежал в гробу, такой чужой и нереальный, словно восковая фигура. В одно мгновение он стал таким далеким. Он больше не засмеется, не похвалит ее за прочитанную книгу, не подхватит на руки и не сожмет в своих крепких объятиях.

Она должна была молиться за упокой его души, но даже простое «аминь» застряло в горле комом невыплаканных слез. И только где-то в глубине души она в сотый раз повторяла: «Пусть это будет сон, пусть это будет сон…»

В левой руке она сжимала холодную ладошку Ольги. Совсем еще малышка Олечка, обычно лучащаяся здоровьем и энергией, была теперь неестественно бледна. Она гадала, что же будет дальше с папой. Отец Никодим говорил, что папочка ушел в Рай, но как-то забыл уточнить, где это и как скоро он вернется. Она насупила брови и сжала руку старшей сестры, ища привычной поддержки, какую всегда получала от матери, теперь занятой собственным горем.

По правую руку от Анны стояла Мария. Хрупкая, но всегда такая жизнерадостная сестренка, казалось, всего за несколько дней повзрослела на десяток лет, а если быть точнее, постарела. Закутавшись в шаль, она дрожала, словно изможденная старушка, потерявшая последние силы. Её большие зеленые глаза провалились, а на уголках девичьих глаз появились предательские мелкие морщинки. Но не от смеха, нет. От горя. Горя, которое поработило семью Вороновых.

Март вторил им в безутешном плаче. Голые деревья дрожали. Возможно, от ударивших ночью заморозков. А может, от безмолвных рыданий по безвременной потере.

Во всем чувствовалась обреченность, холодная и беспощадная, как сама смерть. И даже приход весны отметился лишь в календаре, на деле проиграв суровым зимним ветрам.

Отец ушел. И вместе с ним, казалось, ушла и частичка их души, оставив лишь леденящую пустоту и невыносимый страх перед будущим.

– Аминь, – выдохнула Анна, словно выпустила из груди последнее тепло. И тут же, не в силах больше сдерживаться, до крови прикусила губу, чтобы не издать истошный крик, когда послышались первые удары молотка.

Тук… тук…

С каждым ударом молотка в гроб вбивался гвоздь. С каждым ударом в сердце вбивалось осознание потери.

Тук… тук…

Юное девичье сознание отказывалось принимать происходящее: доски, гроб, и он, их отец, погребенный под толщей земли. Эти звуки, такие обыденные и потому еще более невыносимые, навсегда отпечатались в их памяти.

Три маленькие девочки не должны были слышать этого – этих похоронных, добивающих сердце ударов. Но как бы им ни хотелось изменить судьбу, теперь это была их реальность…

Когда все закончилось, и над могилой поднялся свежий холм земли, Анна крепко обняла младшеньких – Марию и Ольгу, прижав их к себе так сильно, словно пытаясь защитить от всего ужаса, обрушившегося на них.

– Пойдемте, девочки, – прошептала Анна, чувствуя, как слезы стали болезненно сдавливать горло. – Маме сейчас нужно побыть у могилы отца одной.

Они послушно пошли за старшей сестрой. Маленькие, потерянные тени на фоне холодного, серого марта. В тот день в душе каждой поселились глубокая, могильная тоска, предчувствие одиночества и неизбежных перемен…