Шедевр Безумия

Глава 1 "Ритуал»

Алессандро Висконти с его верной правой рукой – Марчелло Бьянки переступили порог закрытого клуба «Il Vecchio Cancello» Это было заведение, куда пускали только по кольцу с фамильным гербом или по личному приглашению одного из капо. Охрана у входа – два угрюмых громилы с шрамами в виде крестов на скулах даже не попросили пропуск. Увидев Алессандро, они мгновенно расступились, склонив головы в почтительном поклоне, их налитые кровью глаза избегали встретиться с холодным взглядом Висконти. Они прекрасно знали, кто перед ними.

Клуб был выдержан в стиле старых флорентийских дворцов – высокие потолки с лепниной в виде виноградных лоз, стены, обитые темно-бордовым бархатом с вышитыми золотом гербами знатных семейств. Массивные хрустальные люстры бросали приглушенный свет на фрески с изображением нимф и сатиров, чьи полуобнаженные тела словно оживали в танце теней. В воздухе стоял густой коктейль ароматов – дорогой кубинский табак, выдержанный 30-летний коньяк и тяжелые восточные духи от девушек, чьи силуэты мелькали в полумраке. Где-то вдалеке играл пианист, но музыку заглушали хриплый смех, шепот сделок и звон бокалов.

Алессандро сразу заметил менеджера – тощего сицилийца Альфонсо в костюме , который явно был на размер меньше. Тот яростно жестикулировал, объясняя что-то новенькой девушке – хрупкой блондинке с глазами испуганной лани. Она судорожно сжимала поднос с шампанским, ее пальцы белели от напряжения.

— Фаббри. Он здесь?— голос Алессандро прозвучал как удар хлыста.

Менеджер резко обернулся, и его лицо исказилось. В глазах мелькнул настоящий ужас – он знал, что Алессандро не просто важная персона, а наследник Дона Висконти, чей гнев мог стоить жизни. Его тонкие губы задрожали, а пальцы начали нервно тереть лацканы пиджака.

— Синьор Висконти! Честь для нашего заведения...— он залебезил, сгибаясь в поклоне. — Да, да, Лоренцо Фаббри в VIP-зале... Пришел развлечься... Может, вам что-то нужно? Виски? Девушек?

Алессандро лишь усмехнулся. Развлечься. Как будто этот выскочка мог позволить себе развлечения на его территории.

Дверь в VIP-комнату была из векового дуба, с бронзовой табличкой — «Только для господ». Но какими «господами» были эти шавки?

Когда Алессандро вошел, его взгляд сразу нашел Лоренцо Фаббри— того самого мелкого капо из клана «Россо», чей отец когда-то лизал сапоги настоящим Донам. Лоренцо развалился на диване из кожи аллигатора, его поза кричала о наглой самоуверенности – одна рука была закинута за спинку, другая медленно гладила бедро полуголой брюнетки. Две девушки обвисли вокруг него, как змеи: одна целовала его шею, оставляя следы помады, другая шептала что-то на ухо, но он даже не слушал – его глаза уже были прикованы к Алессандро. Взгляд Лоренцо говорил: «Я здесь король»

— А, Висконти!— Лоренцо широко ухмыльнулся, выпуская дым сигары. Присоединишься? Или слишком горд для нашего скромного общества?

Он лениво приподнялся, смахнул девушек жестом, словно прогоняя назойливых мух.

— Пошли вон.

Девушки бросились к выходу, их босые ноги скользили по мраморному полу.

Алессандро не двигался. Его черная рубашка , сшитая на заказ в Милане, идеально облегала плечи. Каждый мускул был напряжен, как струна. Руки, спрятанные в карманах, сжимали рукоять ножа. Этот клинок был старше самого Алессандро на три столетия. «Убийца»– так называли его в кругах коллекционеров. Рукоять, вырезанная из бивня африканского слона, украшена витиеватой резьбой : переплетающиеся змеи, символ молчания, и герб Висконти – скрещенные кинжалы над пылающим сердцем. Говорили, что этим ножом в XVI веке Джузеппе Висконти заколол кардинала-предателя, посмевшего встать на сторону Борджиа. Отец вручил его Алессандро в день его первого убийства со словами: «Пусть он пьёт только вражескую кровь»

— Почему твои люди работают на моей территории?— его голос был тихим, но каждый звук резал воздух, как бритва. — Это всегда были земли Висконти. Все это знают.

Пауза.

— Или ты метишь куда выше?

Последние слова он произнес с ледяной насмешкой, нарочито подчеркивая пропасть между ними. Лоренцо – сын мелкого Дона, чей клан держался лишь на старых долгах и подачках. Алессандро – наследник «Nostra Ombra» – самого могущественного семейства Флоренции.

Лоренцо встал. Медленно, с нарочитой небрежностью, но пальцы его слегка дрожали, выдавая нервозность.

— Я намерен показать потенциал нашей фамилии— он прошипел, как гадюка. И скоро вся Флоренция будет знать имя Фаббри. У меня есть кое-что... что может в мгновение уничтожить тебя, Висконти.

Алессандро не ответил. Он просто смотрел– без эмоций, только расчет.

— Ты хорошо подумал?— его голос был тише шепота, но в нем звенела сталь.

Лоренцо усмехнулся. Его губы искривились в кривой ухмылке, глаза блестели от наглости. Он наклонился вперед, будто делился грязным секретом:

— Ты не посмеешь тронуть меня. От меня зависит весь твой бизнес или хорошая его часть. Он нагло подмигнул. Давай по-хорошему: отдашь мне квартал, который

мне нужен, и я сделаю тебе скидку.

Алессандро медленно обошел его, наливая виски из хрустального графина с тонкой гравировкой. Капли янтарной жидкости плавно стекали по стенкам бокала, издавая тихий переливающийся звук. Он сделал небольшой глоток, ощущая, как обжигающий напиток растекается по горлу, затем аккуратно поставил бокал на полированную столешницу, оставив влажное кольцо на темном дереве.

Лоренцо воспользовался моментом. Его рука резко рванулась к внутреннему карману пиджака, пальцы обхватили рукоять пистолета с привычной уверенностью. Выстрел прозвучал внезапно, гулко отозвавшись в замкнутом пространстве комнаты.

Алессандро успел увернуться, пуля прошла около плеча, едва задев кожу. Кровь медленно проступила на черной ткани, но Алессандро даже не поморщился, будто не ощутил боли. Его лицо оставалось абсолютно спокойным, лишь в глазах вспыхнула холодная ярость.

Глава 2 "Дон Висконти"

Утром он подъехал к вилле отца, и даже после всех этих лет позолоченные ворота с фамильным гербом Висконти по-прежнему открывались с торжественной медлительностью, словно впуская его в другой мир. Машина плавно остановилась на гранитной площадке перед парадным входом, окруженной идеально подстриженными кипарисами. Алессандро вышел и пропитанный ароматами средиземноморских трав воздух напомнил ему детство – то особенное ощущение, когда понимаешь, что твой дом – это крепость, возвышающаяся над всем городом.

Вилла сверкала белоснежным мрамором в лучах утреннего солнца. Высокие венецианские окна с витражами отражали небо, а массивные дубовые двери с бронзовыми львиными головами намертво впились в память – именно здесь, на этих ступенях, отец впервые объяснил ему простую истину: "Висконти не плачут. Висконти берут то, что им принадлежит".

Он вошел в холл, где хрустальная люстра бросала блики на стены, украшенные фресками эпохи Возрождения. Среди фамильных портретов в золоченых рамах висел и ее образ – матери в темном платье, с той самой жемчужной нитью на шее улыбка, которая больше не коснется его кожи.

И вдруг — воспоминание ударило, как нож под ребра.

Он маленький. Сидит у нее на коленях, заливаясь смехом. Жемчужины перекатываются между его пальцами, холодные и гладкие. Он тянет — нить рвется, бусины рассыпаются по полу, звеня, как падающий дождь.*

— Мама, прости!

Но она не сердится. Никогда не сердится. Только смеется, целует его в лоб, прижимает к груди. От нее пахнет лавандой и чем-то теплым — так пахнет дом.

— Ничего, мой мальчик. Это просто вещи. Ты для меня важнее всех жемчужин на свете.

Ее пальцы в его волосах, голос, как колыбельная. Он прижимается щекой к ее плечу, чувствует, как бьется ее сердце.

— Мама, пойдем рисовать!

Она улыбается.

Он бежит по мраморному полу, спотыкается, падает. Колено разбито в кровь, боль острая, жгучая. Слезы тут же заливают глаза.*

— Ма-ма…

Она уже тут, на коленях перед ним, руки дрожат, когда она осматривает ссадину. Губы ее шевелятся в беззвучной молитве.

— Тихо, солнышко, сейчас пройдет…

Она прижимает его к себе, целует в макушку. Ее пальцы вытирают слезы, и он уже готов перестать плакать, но—

— ЧТО ЭТО?!

Голос отца режет воздух, как лезвие. Алессандро вздрагивает, инстинктивно прижимается к матери, но слишком поздно — железная хватка впивается в его плечо, отбрасывает назад. Он ударяется спиной о стену, воздух вырывается из легких.

Перед глазами — отец. Его лицо искажено яростью, жилы на шее набухли, как канаты. Он хватает мать за горло, сжимает так, что ее ногти тут же впиваются в его запястья, оставляя кровавые полосы.

— Ты растишь из него слабака! Тряпку!

Он хватает ее за горло ее глаза расширяются, губы синеют. Она хрипит, пытается говорить, но пальцы отца сжимаются еще сильнее.

— НЕТ! МАМОЧКА!

Алессандро бросается вперед, цепляется за руку отца, но тот, не разжимая хватки, бьет его кулаком в лицо. Мальчик падает, кровь тут же наполняет рот — он прикусил губу. Голова звенит, в глазах темнеет.

Мать хрипит, ее пальцы судорожно бьют по рукам мужа, но он не отпускает. Ее лицо становится багровым, глаза выкатываются, слюна капает на подбородок.

— Посмотри на нее! — отец шипит, наклоняясь к Алессандро. — Это твоя вина! Ты заставляешь ее меняться!

Вдруг — хруст. Мать издает странный, булькающий звук. Отец наконец разжимает пальцы, и она падает на колени, давясь кашлем, изо рта течет слюна с кровью.

Алессандро ползет к ней, но отец хватает его за волосы, заставляя встать.

— Ты — мужчина. Ты — мой наследник. Ты не имеешь права на слезы.

Он срывает с себя ремень. Кожаный, толстый, с массивной пряжкой на конце.

Первый удар обжигает спину, будто раскаленный прут. Алессандро кричит, но отец бьет снова. И снова. Пряжка разрывает кожу, кровь тут же проступает, заливая рубашку.

— Будешь ныть? Будешь слабым? Я выбью это из тебя!

Мать пытается встать, тянется к нему, но отец бьет ее ногой в живот. Она падает, хватаясь за пол, но он наступает на ее пальцы, давит — хруст костей, ее крик.

Алессандро рвет вперед, но отец хватает его за шею, прижимает к стене.

— Смотри! Смотри на нее! Ты хочешь быть таким же жалким?

Мать лежит на боку, держится за живот, изо рта у нее течет кровь. Ее глаза встречаются с его взглядом — в них столько боли, столько ужаса… и любви. Даже сейчас.

— Про…сти…— шепчет она.

Отец бьет его снова. Пряжка попадает по виску — мир взрывается белой болью. Алессандро падает, кровь заливает глаза. Последнее, что он видит перед тем, как сознание гаснет — отцовские туфли, приближающиеся к матери…

Алессандро застыл перед портретом. Он больше не тот мальчик. Но боль никуда не делась. Она жила в нем. И хотя воспоминания давили грузом, теперь он понимал их истинную цену.

Жесткие уроки отца – ремень и унижения, где каждый шрам был экзаменом на право носить их фамилию. Тот самый "холодный взгляд", который когда-то пугал, теперь жил в его собственных глазах – и Алессандро был благодарен за этот дар.

Он прошел по мраморной лестнице, каждый сантиметр этого дворца был частью его закалки. Даже теперь, когда его лоферы звонко стучали по мрамору, он слышал эхо отцовских слов: "Ты не идешь по коридору. Ты утверждаешь свое право здесь ходить."

Кабинет Дона Висконти, главы клана «Nostra Ombra», встретил его густым, почти осязаемым ароматом кубинского табака, смешанным с терпковатым запахом векового красного дерева, пропитавшегося за десятилетия властных решений. Воздух здесь был плотным, словно насыщенным невысказанными угрозами и кровавыми обещаниями, которые висели тяжелее, чем дым от гаванских сигар.

Глава 3 : "Тени на утреннем солнце"

Флоренция просыпалась медленно, укутанная в золотистую дымку утра. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь узкие переулки, играли на стенах старинных палаццо, где время оставило свои следы в виде трещин и облупившейся охры. В воздухе витал пряный аромат свежесваренного кофе, смешанный со сладковатым запахом жареных каштанов и тёплым дыханием камня, прогретого за день. Где-то вдалеке, за черепичными крышами, перекликались колокола Санта-Кроче, а по Понте Веккьо уже бродили первые туристы, щурясь от яркого света в витринах ювелирных лавок и потирая сонные глаза.

Кафе "Alba Mattina", затерявшееся в тени древней арки в двух шагах от шумной Пьяцца делла Синьория, казалось застывшим во времени. Его выцветшая синяя вывеска с потрескавшимися позолоченными буквами и потертые столики из тёмного дерева, покрытые сетью мелких царапин, хранили память о бесчисленных днях. Здесь собирались свои - местные завсегдатаи, знавшие хозяина по имени и делавшие заказы без меню, и гости города, те самые, кто умел находить настоящую Флоренцию - не парадную, вылизано-туристическую, а живую, с царапинами истории на стенах и подлинными эмоциями в глазах.

Лили Сорренти двигалась между столиками с лёгкостью балерины, выработанной годами работы в тесном пространстве. Её каштановые волосы с золотым отливом, собранные в небрежный пучок, выбивались прядями, обрамляя лицо с тонкими, выразительными чертами. Кожа - белая, почти прозрачная, как у фарфоровой статуэтки. А глаза... Голубые. Яркие. С тёмным ободком, будто подведённые самой природой.

На её пальцах, тонких и ловких, виднелись следы краски - жёлтой охры и умбры, въевшиеся в кожу так, что никакое мыло не могло их полностью отмыть. Она не суетилась, не заигрывала с посетителями - просто делала свою работу. Чётко. Быстро. Без лишних слов, но с достоинством, которое заставляло даже самых наглых туристов вести себя прилично.

За угловым столиком, под потрескавшейся фреской с ангелом, чьи крылья со временем потеряли позолоту, сидел Алессандро Висконти. Все знали, кто он, и боялись даже смотреть в его сторону — один неверный взгляд мог стоить жизни. Его высокая, подтянутая фигура с резкими, будто высеченными из каррарского мрамора скулами и твёрдым, решительным подбородком казалась чужеродной в этом уютном кафе.

Холодные, стального оттенка глаза, обрамлённые густыми тёмными ресницами, не выражали ничего, даже когда его тихий, ровный голос с лёгкой хрипотцой произносил вещи, от которых у других стыла кровь в жилах. "Я даю на это не больше суток, иначе..." — долетело до Лили, когда она проходила мимо. Она знала о нём только то, что шептали на улицах. Он не просил. Не уговаривал. Он приказывал. Его боялся весь город. Его имя произносили шёпотом, а взгляды опускали, едва он проходил мимо.

Рядом сидели его люди, обсуждая что-то важное. Их голоса звучали приглушенно, но в их интонациях чувствовалась напряженность — словно они решали судьбу кого-то или чего-то. Один из них, высокий и худощавый, нервно постукивал пальцами по столу, другой, с холодным взглядом, склонился над бумагами, что-то чертя на них.

"Эспрессо", — резко бросил он. Его голос прозвучал как лезвие, рассекающее воздух, четко, без лишних слов.

"Уже несу", — кивнула Лили, не записывая заказ. Её голос звучал спокойно и звонко, будто она не замечала тяжелой атмосферы, окутавшей столик. Она уже повернулась, чтобы уйти, когда он внезапно остановил её.

Он медленно поднял взгляд и прищурился: "Посмотри на меня."

Она подняла глаза — и вдруг что-то внутри неё сжалось. Его зрачки расширились, взгляд стал пронзительным, почти гипнотическим. От этого контакта кровь застыла в жилах. Ей показалось, что его тело слегка дрожит — едва уловимо, но достаточно, чтобы понять: что-то не так.

"Ты пойдешь со мной", — сказал он, не отводя глаз. Его слова прозвучали не как предложение, а как приказ, не терпящий возражений.

Лили тактично промолчала, лишь ответила: "Ваш кофе скоро будет готов."

"Ты знаешь, кто я?"

"Человек, который заказал эспрессо", — парировала она, и в её голосе не дрогнуло ни единой нотки страха.

За спиной мужчины один из его людей — коренастый, с шрамом через бровь — усмехнулся. Его смех был коротким, но в нём слышалась насмешка, будто он ждал, чем закончится этот разговор.

"Я тот, кто может сделать так, чтобы завтра ты здесь не работала. Или чтобы это кафе вообще закрылось."

Лили на секунду задумалась, затем спокойно сказала: "Тогда мне не придётся больше слышать угрозы от незнакомцев. Пойду за вашим кофе."

Он резко схватил её за запястье, его пальцы впились в кожу. Его хватка была железной, словно он пытался не просто удержать её, а оставить след — метку, напоминание.

"Ты смеешь так со мной разговаривать?" — его голос стал опасным, тихим, как шелест лезвия перед ударом.

Лили посмотрела на его руку, сжимающую её запястье, затем медленно подняла глаза. В её взгляде не было ни страха, ни вызова — лишь спокойная уверенность.

"Если вы не отпустите меня сейчас, ваш эспрессо остынет. А я не люблю подавать холодный кофе."

Он замер на мгновение, будто её ответ его удивил. Затем его губы дрогнули в подобии улыбки — недоброй, предупреждающей.

"Принеси мой кофе. И запомни — мы ещё не закончили."

Она кивнула и ушла, оставив его с непривычным чувством. Его дыхание участилось, сердце билось чаще, чем должно было. Эту реакцию он знал очень хорошо — учащённый пульс, сухость во рту, лёгкую дрожь в пальцах — но она никогда не была направлена на людей, лишь на шедевры искусства.

День тянулся мучительно медленно, она уже заканчивала смену. Последние часы особенно тяготили - время будто застыло в густом воздухе кафе, пропитанном ароматом кофе и выпечки. Каждый клиент, каждый заказ казались бесконечными. Она машинально протирала стойку, следя, как солнечные лучи медленно ползут по деревянной поверхности, отмечая неумолимый ход времени.

Глава 4 "Эстетика пустоты"

Капли воды, тяжелые и медленные, скатывались по рельефному торсу Алессандро, оставляя за собой влажные тропинки на загорелой коже. Он выходил из просторной душевой кабины, целиком вырезанной из мрамора с прожилками серого и золотого. Воздух был густым от пара, который клубился, оседая на позолоченных смесителях с гравировкой в виде виноградных лоз, на венецианских зеркалах в рамах из черненого дерева, на мозаичном полу, где каждая плитка была уложена вручную флорентийскими мастерами.

Он провел ладонью по лицу, смахивая влагу, и пальцы на мгновение задержались на щеке, ощущая подушечками легкую щетину. Полотенце было небрежно обернуто вокруг бедер.

Его дом, что подарил ему отец стоял в самом сердце Ольтрарно, на левом берегу Арно.

Палаццо XVI века, где он иногда ночевал , было спрятано за высоким забором Внутренний дворик, окруженный арочными галереями, был залит солнцем. Здесь всегда царила тишина, нарушаемая лишь плеском воды и редким криком чайки, пролетающей над крышами Флоренции.

Его спальня напоминала не жилое помещение, а зал музея, где каждый предмет был шедевром, хранящим в себе историю, кровь и тайны. У окна, затянутого тяжелыми портьерами из черного бархата, поглощающими даже намек на дневной свет, стояла этрусская ваза IV века до н.э. — фигурная, с изображением пирующих богов, их лица застыли в вечном экстазе, а руки протянуты к чашам с вином, которое они так и не смогут выпить. На комоде из черного дерева, инкрустированного слоновой костью в причудливые узоры, лежали фамильные перстни: сапфир, окруженный бриллиантами, холодный и неприступный, как ледяная корона; александрит, коварно меняющий цвет при свете — то кроваво-красный, то ядовито-зеленый; и простое золотое кольцо с выгравированным девизом рода, слова которого стерлись от времени, но не от значения.

Его взгляд задержался на медальоне — золотом, в виде розы, усыпанном россыпью крошечных рубинов, словно капель крови на лепестках. Он взял его в ладонь, почувствовав холод металла, который так и не смог перенять тепло человеческого тела, сколько бы его ни носили. Это был медальон его матери. Тот самый, что он украл тайком после ее смерти, вынув из потайного сейфа отца, зная, что тот никогда не отдал бы его добровольно.

Мамочка, смотри!— маленький мальчишка, едва достающий до края садовой скамьи, нес в руках алую розу, ее шипы впивались в пальцы, но он не отпускал. Летиция сидела в саду, погруженная в книгу, ее светлое платье колыхалось на ветру, а волосы, словно шелковая вуаль, падали на страницы.

— Милый, осторожно, ты можешь уколоться…— ее голос был мягким, как шепот листвы над головой.

— Мамочка, это тебе! Он как тот медальон на твоей шее! Смотри, я принес тебе цветок, он такой же красивый, как и ты!

Она отложила книгу, и в ее глазах вспыхнуло что-то теплое, живое, нежное.

— Спасибо, мой Алессандро…Она взяла его на руки, прижала к груди, и он утонул в аромате ее духов. Ее губы коснулись его лба, нежный поцелуй, оставивший на коже след, который он будет чувствовать даже годы спустя.

— Знаешь историю этого медальона?— она отстранилась, держа его за руки, и в ее глазах плескались сказки.

Мальчик покачал головой, завороженный.

— Давным-давно жил юноша — кузнец. Он любил девушку с самыми голубыми глазами на свете и каждое утро приносил ей свежую розу. Но однажды она заплакала: «Я хочу, чтобы они никогда не вяли…» И тогда он взял молот, золото и рубины и выковал для нее медальон — розу, которая никогда не умрет.

Она сняла цепочку с шеи, и медальон заиграл в лучах солнца, будто живой.

— Этот медальон мне подарила твоя бабушка. Дедушка сделал его для нее… — ее голос дрогнул, наполняясь теплом воспоминаний. — А теперь… — ее пальцы сжали его ладонь, вкладывая в нее золото, — это наша семейная реликвия. Наша… вечная роза. Когда-нибудь ты подаришь ее своей возлюбленной.

— Мамочка… — он завороженно смотрел на сверкающий в ее руках символ любви, — а она будет такая же красивая, как ты?

Она засмеялась, и ее голубые глаза стали такими нежными, что казалось, в них отражается само небо.

— Конечно, — прошептала она, гладя его по волосам. — Она будет самой красивой. А ты… — ее голос стал тверже, — ты должен будешь защищать ее. Как твой дед защищал бабушку. Как твой отец… — она на миг замолчала, но потом улыбнулась снова, — как все мужчины защищают то, что им дорого.

Она снова притянула его к себе, и он закрыл глаза, чувствуя, как ее пальцы вплетаются в его волосы, как ее дыхание смешивается с его дыханием, как мир сужается до этого мгновения — до ее тепла, до шепота: «Ты самое дорогое что у меня есть , я никогда тебя не оставлю…»

Звонок телефона разорвал воспоминание.

— Алло, босс.— голос Марчелло , жесткий, лишенный той нежности, что еще секунду назад звучала в его ушах.

Алессандро сжал медальон в кулаке так сильно, что острые лепестки впились в кожу. Капли крови упали на комод, смешавшись с пылью веков.

– Нашли точные адреса? – спросил он, глядя в окно, где первые лучи солнца играли на поверхности Арно.

– Да, – ответил голос в трубке.

– Отлично. Я сам поеду.

Пауза. Вдали зазвонил старинный часовой механизм – точная копия тех, что делали во Флоренции в XVI веке.

— Босс, насчёт Рикардо... Всё готово. Можно решить вопрос сегодня — тихо, без лишних глаз, — сказал Марчелло.

— Нет. Я сделаю это сам.

Пауза.

— Но зачем рисковать? Ребята могут...

— Это не риск. Это необходимость. Чтобы каждый крысёнок в нашем городе запомнил цену предательства.

— Хорошо

— Да, — Алессандро задумался на мгновение. Помнишь ту любовницу Рикардо? Я хочу, чтобы она... присутствовала при нашем разговоре.

Глава 5: "Неоцененное"

Флоренция встретила очередное утро золотистыми лучами, пробивающимися сквозь резные деревянные ставни кафе "Alba Mattina", окрашивая стены в теплые медовые оттенки. Лили, как всегда, пришла раньше всех — она расставляла фарфоровые чашки с потрескавшейся позолотой, поправляли крахмальные салфетки, складывая их в аккуратные треугольники, и настраивали старую кофемашину, которая то и дело фыркала паром, будто недовольная ранним пробуждением. За шесть часов смены она обслужила тридцать семь клиентов: туристов в панамах и с картами в руках, заказывавших капучино после полудня, вопреки всем итальянским традициям; местных бизнесменов в мятых костюмах, требовавших "эспрессо, очень крепкий", словно надеясь, что горечь кофе перебьет горечь их неудач; пару влюбленных, делившихся одним круассаном и хихикающие над шутками, которые казались смешными только им двоим.

Когда последний клиент ушел, оставив на стуле смятый бумажный платок, а бармен Альберто начал лениво вытирать бокалы тряпкой, пахнущей вином, Лили вытерла руки о запачканный мукой и кофейной гущей фартук, скинула его за стойку и потянулась, чувствуя, как ноют мышцы после смены — спина гудела от напряжения, а ступни горели в дешевых балетках на тонкой подошве. Кафе опустело, остались только крошки на столиках, липкие от варенья, да темные пятна от эспрессо, растекающиеся по мраморным столешницам, как абстрактные картины, достойные самого Кандинского. Она достала из-под стойки холст, завернутый в грубую мешковину — тот самый пейзаж с Пьяцца Санто Спирито, где молодой отец катал на плечах смеющегося мальчика, "Надо отнести его в галерею на продажу", — подумала она, ощущая знакомый комок надежды и тревоги где-то под ребрами.

Галерея "Arte Moderna" была ближайшей к ее дому да и комиссия за работы намного выше чем в остальных — дряхлая лавчонка с облупившейся вывеской, затерянная в узких переулках города. Лили толкнула дверь, звякнул колокольчик, издавший хриплый звук, похожий на предсмертный крик вороны. Внутри пахло пылью веков, плесенью, въевшейся в стены с времен Медичи, а возможно, самим владельцем, синьором Бартоли, который носил один и тот же коричневый пиджак, от которого пахло нафталином и коньячным перегаром.

Он даже не поднял головы, когда она вошла, будто чувствовал ее приближение.

"Принесла новые работы ?" - хрипло бросил он, наконец взглянув на нее желтками глаз, покрытыми мутной пленкой.

Лили молча развернула холст

Галерист фыркнул, тыкнул пальцем в темные тона, оставив жирное пятно на свежей краске. Опять твои мрачные мазня. Кому это надо? В прошлый раз хоть лица были размытые, а тут...Он провел грязным ногтем по лицу отца, оставив царапину. Посмотри на то что покупают , это пейзажи , это цвета и краски. Ах да.

Он порылся в ящике, швырнул на прилавок двадцатку с пятном, похожим на соус. "Вот три твои картины купили на днях. Какой-то псих взял все. Бери. Теперь сможешь заказать пиццу ,он усмехнулся.

Лили сглотнула. Двадцать евро. На новые краски не хватит, только на половину тюбика ультрамарина. Но она молча взяла деньги, сунула в карман джинсов.

"Спасибо," - прошептала автоматически, чувствуя, как ком стыда поднимается к горлу.

И в следующий раз, если будешь приносить, - он закашлялся, выплюнув что-то в платок, - сделай что-нибудь повеселее. Цветочки. Или котиков. Или лучше - нарисуй мне вывеску. Заплачу пятьдесят.

Флоренция вечером была красивой. Слишком красивой. Золотистый свет фонарей превращал мусор в золото, смех пьяных туристов сливался с шумом дорог. Лили шла, опустив голову, чувствуя, как комок в горле становится все плотнее.

"Нет таланта, никто не покупает " - шептал внутренний голос, пока она переступала через спящего бродягу. Просто нет. И никогда не будет. Ты рисуешь как слепая, чувствуешь как мертвая, и единственное, что у тебя получается - это быть невидимой.

Ее дом - если это можно было назвать домом - находился на окраине, в старом здании эпохи Возрождения, где когда-то жили слуги богатых семей. Теперь тут ютились такие же, как она - неудачники, мечтатели без будущего, проститутки и беглые иммигранты. Внутри пахло тушеной капустой, а лестница скрипела под ногами.

Комната под самой крышей. Дешево. Уютно, если не считать скрипучих половиц, проваливающихся в никуда, и вечного запаха сырости, въевшегося в стены глубже, чем грехи в душу. За дверью с номером "13", нацарапанным от руки, находилось четыре квадратных метра ее вселенной.

Лили толкнула дверь, зажгла свет - лампочка в сорок ватт, подвешенная на проводе, мигнула три раза, прежде чем решиться гореть. Комната была крошечной: узкая кровать с продавленным матрасом, стол с красками, заляпанный всеми цветами радуги, мольберт у окна, заклеенного газетами от солнца. В углу стоял платяной шкаф одна дверца которого давно отвалилась, обнажая три платья и старый свитер. На полу лежал коврик, вытершийся до основы, но все еще хранящий следы какого-то восточного узора.

Она бросила сумку на пол, собираясь налить себе чашку кофе из крошечной алюминиевой кофеварки, стоявшей прямо на полу у кровати. Но рука замерла в воздухе.

Конверт.

Белый. Чистый. Словно только что сошел с печатного станка. Лежал прямо на подушке, как будто кто-то аккуратно положил его туда, зная, что она сразу заметит. Так, как кладут любовные письма в старых фильмах.

Лили замерла. Воздух в комнате вдруг стал густым, как краска.

Она жила одна. Хозяйка-вдова, синьора Бруни, у которой она снимала жилье, никогда не заходила без спроса, ограничиваясь криками через дверь о просроченной оплате.

Пальцы дрожали, когда она взяла конверт. Бумага была плотной, дорогой, такой, какой оборачивают юридические документы. На ощупь - как пергамент средневековых манускриптов. На ней не было ни адреса, ни имени - только ее отражение в полированной поверхности.

Глава 6. "Последний закат во Флоренции"

Лили открыла глаза. Утро встретило ее неестественной тишиной - даже шумные голуби, обычно копошившиеся под ее окном и будившие ее своим воркованием, сегодня молчали. Солнечный луч, пробивавшийся сквозь узкую щель в деревянных ставнях, медленно полз по облупившейся стене, освещая миллионы частиц пыли, танцующих в воздухе. Она лежала неподвижно, прислушиваясь к собственному прерывистому дыханию, к учащенному стуку сердца, которое, казалось, вот-вот вырвется из груди. Желудок пустым узлом сжался от голода, но мысль о еде вызывала приступ тошноты. Даже представляя аромат кофе, обычно бодрящий ее по утрам и наполнявший энергией, сегодня казался отвратительным, вызывая лишь новый спазм в горле.

"Это был просто кошмар", - прошептала она хриплым голосом, проводя влажной ладонью по липкому от пота лицу. Кожа была холодной и влажной, как после ледяного душа. Но когда она, с трудом заставив себя подняться, начала собираться на работу, надевая поношенные джинсы с выцветшими коленями и простую белую футболку , взгляд неожиданно упал на маленький прямоугольник у порога.

Крошечный конверт.

Такой же, как вчера - плотная, дорогая бумага с шелковистой текстурой, которая приятно холодила пальцы, когда она взяла его в руки. На этот раз там была только одна фраза, выведенная тем же изысканным каллиграфическим почерком: "Время идет, Лили". Буквы слегка поблескивали на свету, будто чернила были смешаны с настоящей золотой пылью, оставляя на кончиках пальцев едва заметный блеск.

Она сжала конверт в кулаке, дорогая бумага хрустнула, поддаваясь давлению. Затем резким, почти яростным движением швырнула его в металлическое ведро для мусора, где он ударился о дно с глухим стуком. Но слова уже врезались в память, как острый нож в мягкое дерево, оставляя после себя незаживающую рану.

Кафе "Alba Mattina" встретило ее привычной утренней суетой. Звон хрустальных бокалов, шипение вспененного молока, смешанные голоса клиентов - все это слилось в знакомый гул, который обычно успокаивал ее. Лили автоматически включилась в работу: наполняла кофемашину свежими зернами, раскладывала теплые круассаны на фарфоровые тарелки, тщательно протирала стойку влажной тряпкой. Монотонные, доведенные до автоматизма движения успокаивали, почти заставляли забыть вчерашний ужас. На какое-то время она даже расслабилась, заставляя уголки губ подняться в натянутой улыбке для постоянных клиентов, перекидываясь парой ничего не значащих слов с коллегами.

Смена близилась к концу, и Лили чувствовала, как усталость накрывает ее тяжелой волной. Обычно в такие моменты она мечтала о мольберте и красках, но сегодня у нее не было даже сил думать о рисовании - единственном, что всегда приносило ей утешение.

Но когда после шести вечера она вышла в зал с подносом грязной посуды, ледяная волна страха накрыла ее снова, сбивая дыхание.

Зал был пуст.

Все столики - опустели в одно мгновение, будто по какому-то невидимому сигналу.

Лили замерла, поставила посуду на стойку с глухим стуком и огляделась, машинально вытирая влажные от мыльной воды руки о хлопковый фартук. Внезапно раздался металлический щелчок - слишком знакомый, слишком четкий, чтобы его можно было спутать с чем-то другим. Звук взведенного курка, от которого кровь стынет в жилах.

Она медленно подняла голову, словно боялась увидеть то, что ждало ее за стойкой.

За стойкой стоял Сильвио, хозяин кафе. Его обычно румяное, добродушное лицо было серым, как пепел от сигареты, а капли пота стекали по вискам. Рядом - огромный мужчина в черной шелковой рубашке, настолько широкоплечий, что казался квадратным, как шкаф. Его массивная ладонь с короткими толстыми пальцами, украшенными массивным золотым перстнем, держала пистолет с длинным стволом, который был плотно прижат к виску Сильвио.

Лили почувствовала, как кровь отливает от лица, оставляя после себя лишь ледяной холод. Губы задрожали сами по себе, отказываясь слушаться.

"Не надо! Стойте!" - крикнула она, и собственный голос показался ей чужим, доносящимся словно из другого конца туннеля.

Только тогда она увидела его.

Алессандро Висконти сидел за ближайшим столиком, расслабленно откинувшись на спинку стула из темного дерева. Его длинные, ухоженные пальцы медленно барабанили по мраморной столешнице, оставляя на полированной поверхности едва заметные отпечатки. Солнечный свет, пробивавшийся сквозь витражное окно, играл на его острых скулах, окрашивая загоревшую кожу в теплые медовые тона, которые так контрастировали с ледяным, безжизненным выражением его глаз.

"Она больше не работает здесь," - произнес он ровным, почти скучающим тоном, даже не удостоив Сильвио взглядом. "Если ты понял - кивни два раза. Если нет..." - Алессандро сделал театральную паузу, слегка наклонив голову набок, - то завтра ты не откроешь это кафе. И не откроешь никогда.

Сильвио кивнул. Два раза. Резко, почти судорожно, будто его голова была привязана к невидимым нитям.

Принеси мне кофе, Лили,- сказал он мягко, даже не поворачиваясь к ней, продолжая рассматривать свои идеальные ногти.

Она не двигалась, чувствуя, как ноги будто приросли к грязному кафельному полу, стали тяжелыми, как свинец.

"Кофе." - на этот раз голос прозвучал резче, с металлическими нотками, от которых по спине пробежали мурашки.

Она подчинилась, движения ее были механическими, как у заводной куклы.

Руки дрожали так сильно, что горячий кофе расплескался по блюдцу, оставляя темные, почти черные пятна на белоснежном фарфоре. Когда она протянула чашку, его пальцы на мгновение коснулись ее кожи - сухие и прохладные, как мраморная плита.

Их взгляды встретились.

Алессандро медленно перевел взгляд на Лили. В этот момент луч заходящего солнца упал прямо в ее глаза, сделав их синими глубокими , насыщенными - холодными, как лед. В этот момент что-то изменилось в его глазах. Зрачки расширились закрывая почти всю радужку , веки задрожали мелкими, почти незаметными судорогами. Его пальцы вдруг сжались в странном, неестественном спазме, ногти впились в ладонь, но уже через секунду он взял себя в руки, будто ничего не произошло.