Шёпот предков

Глава 2. "Тепло Чужого Города".

После кошмара я спустилась вниз, надеясь, что запах еды перебьёт привкус страха. У кухни замерла: у нас были гости. Незнакомый женский голос, тёплый и низкий, резал тишину:
— Вы ей ничего не сказали? Рискованно, Глория. Последствия могут быть... необратимыми.
Мама ответила сдавленно, будто слова давили ей горло:
— Ей нужно время освоиться. Хотя бы неделя покоя...
— Весь город шепчется о возвращении Браунов. Несса заслуживает услышать правду от вас, а не из сплетен на углу.
Я невольно шагнула вперед — скрип половицы прозвучал как выстрел. Голоса умолкли. Черт! — мысленно выругалась я. Теперь отступать поздно.
Дверь распахнулась. Мама стояла на пороге, её улыбка была слишком яркой, как театральный грим:
— Несса, солнышко! Ты как раз вовремя — у нас важные гости. Иди знакомься.
Я зашла на кухню и увидела женщину лет шестидесяти. У неё были внимательные карие глаза и седые волосы, убранные в строгий пучок. На ней было свободное коричневое платье в скандинавском стиле. Но больше всего бросалось в глаза необычное ожерелье с цветными камнями разных пород. Её взгляд, изучающий и чуть слишком пристальный, заставил меня невольно выпрямиться.
— Здравствуйте... — вежливо произнесла я, чувствуя, как ладони стали влажными.
— Здравствуй, Несса, — женщина улыбнулась, но её глаза оставались неподвижными, как у совы. — Меня зовут Камилла. Для тебя — тётушка Камилла. — Она сделала паузу, будто взвешивая слова. — Ты выросла... поразительно прекрасной. Совсем как... — Её взгляд скользнул к Глории, стоявшей у плиты с каменным лицом, — ...как настоящая жемчужина этого края.
— Спасибо... — Я машинально улыбнулась, чувствуя, как нарастает неловкость. Кто она? Старый друг семьи? Почему мама никогда не упоминала Камиллу? — Позвольте спросить... как вы знакомы с нашей семьёй? — голос прозвучал тише, чем хотелось.
Я села рядом с Камиллой. На столе скромно, но аппетитно: румяный цыплёнок, овощной салат с зеленью, хрустящая картошка. Мама и после переезда умудрилась накрыть стол... Как у неё хватает сил? — мелькнуло с уважением и каплей вины.
— О, дорогая, с вашей семьёй я знакома давно. — Камилла мягко коснулась ожерелья, камни тихо звякнули. — Удивительно, что Глория не рассказывала обо мне...
Мама стыдливо опустила взгляд, пальцы её бессознательно сминали уголок салфетки.
— Я была близкой подругой твоей бабушки Агнет и нянчилась с Глорией, когда та была ещё совсем ребёнком.
Я осторожно села за стол рядом с Камиллой. Её взгляд, внимательный и чуть оценивающий, заставил меня выпрямить спину. На столе пахло душистым розмарином и свежим огурцом из салата. Скромно, но с любовью: румяный цыплёнок из духовки, яркий овощной салат, хрустящая жареная картошка. Как мама успела всё это после переезда? Непостижимо...
— Подруга бабушки?.. — Я невольно сжала ложку. Знаний о родне у меня было мало — только дядя Майкл, папин младший брат. Он жил за границей, вечный чудак, но добросовестно играл роль дяди: наши видеозвонки, подарки к каждому празднику...
Комок подступил к горлу. О бабушках и дедушках — почти ничего. Папа как-то обмолвился, что его родители погибли. Мама говорила, что её мама умерла рано от болезни. А о дедушках... тишина. Даже имён не знала. До сегодня.
— Раз вы знали бабушку... какая она была? — Я наклонилась вперед, забыв о еде. — Чем занималась? О чём мечтала?.. Мама почти ничего не рассказывала. Мне так не хватало этих историй...
Камилла отпила чаю. Кольца дыма поднялись над её кружкой. Она смотрела куда-то мимо нас, будто листала старый альбом.
— Агнет... — её голос стал тише, задумчивее, — была загадкой для всего Форест-Сити. Но со мной — делилась. Пусть и скупо. — Камилла провела пальцем по краю блюдца. — Упрямая. Решит что-то — хоть кол на голове теши. Не переубедить. Эмоции? Прятала глубже клада. Ни слёз, ни смеха. Даже я редко понимала, что у неё тут. — Она коснулась виска. — Но была в ней одна страсть...
Камилла закрыла глаза, будто вслушиваясь:
— Оркестры. Симфонии. В её гостиной всегда пахло крепким чаем и воском для паркета. Она сидела в кресле у окна — статуя. А рядом... радио. Оно гудело, как шмель. Штраус, Чайковский, Моцарт... Даже ночью. Глория, бывало, в слезах прибегала: "Тётя Камилла, выключите! Я уснуть не могу!". А Агнет... будто не слышала.
Мама резко подняла чашку. Глаза её блеснули влагой — или показалось?
Меня смущало одно: как молодая женщина могла так фанатично любить оркестры? В её время это вряд ли было модно... Значит, причина глубже. И ещё страшнее была её смерть — всего в тридцать пять. Тяжёлая болезнь. Какая? Почему никто не говорит? Мысли о наследственности сводили с ума: вдруг маму ждёт то же?..
Эти вопросы грызли меня с того дня в школе, когда задали составить семейное древо. Я пришла домой, полная детского азарта. Мама пожала плечами:
— Какое ещё древо? Мы — вот и вся семья. — Она отвернулась к окну, долго смотрела на улицу. В итоге мы склеили три листика: «Мама», «Папа», «Я».
На защите проекта класс хихикнул. Учительница подняла бровь, но поставила «удовлетворительно». Никто не спросил — и слава Богу. Но после этого я начала донимать родителей. «Покажите хоть фото!» Они отмахивались, как от назойливой мухи, пока однажды папа не достал пожелтевший снимок: «Держи. Только без расспросов».
На фото — она. Молодая, счастливая. Сияющая. Бабушка смеётся, прижав к себе маленький пукетик сереневых цветов.
— Неужели она не объяснила почему? — Я набила рот цыпленком, торопливо запивая соком. — Зачем ей оглушительная музыка при головной боли? Обычно люди ищут тишину!
Камилла отставила чашку. Её пальцы сомкнулись вокруг тёплого фарфора.
— Объясняла. Говорила, симфонии... приглушали боль. Будто звук заворачивал её в вату. — Она чуть помедлила, глядя на моё недоверчивое лицо. — Да, с точки медицины — абсурд. Но твоя бабушка не искала лёгких путей. Обезболивающие? "Химия", — брезговала. Предпочитала Моцарта таблеткам.
Я фыркнула:
— Странно. Если боль была такой адской, что требовался оркестр — почему не лечилась? Или... — меня осенило, — она скрывала настоящую причину?
— В нашем городе, дитя, болезни лечили искусством предков, а не аптеками, — Камилла коснулась янтарной бусины. Земля здесь щедра: знахари собирали травы у священных родников, голубую глину с обрывистых берегов Озера Теней, ягоды, что зреют только при лунном свете. Агнет доверяла только этим дарам. Местный лекарь прописал ей отвар зверобоя — золотистый, горький, пахнущий утренней росой. Она пила его исправно...
Но боль росла. Стала чёрной птицей, что клевала виски по ночам. Я носила ей новые травы: шалфей для ясности, ивовую кору против жара, серебристый мох для сна. Помогали — но ненадолго. И тогда...
Она открыла силу симфоний. — Голос Камиллы стал тише, почти благоговейным. — Музыка не глушила боль. Она плела ей колыбель. Обволакивала, как туман озеро. Под гром меди и струн Агнет наконец засыпала. А утром — травы начинали работать. Без симфоний они были семенами без воды. С ней — прорастали целительной силой.
— Но что на самом деле с ней случилось? — сорвалось у меня, прежде чем я успела сдержаться. — Почему тридцать пять?..
Я тут же пожалела — Камилла сомкнула веки, будто получила удар. Её пальцы дрогнули на чашке.
Она долго выдыхала, как бы выдавливая слова:
— Травы... лишь обманывали боль. Болезнь пожирала её изнутри. Неизлечимо. — Камилла поправила ожерелье, камни глухо лязгнули. — Ты ведь понимаешь, дитя: иногда природа сильнее знахарей. Мы... не уберегли.
Я решила дальше не продолжать и попытаться перевести разговор в положительную сторону, но в голову ничего не приходило и Камилла сама перевела тему, она рассказала какой мама вредной и непослушной была, как она с ней нянчилась, рассказала как мама убегала в лес ночью и в темноте, с факелами они всем городом её искали, мама стояла и смущалась, ведь теперь она совершенно другой человек. После ужина мы попрощались с Камиллой, я поблагодарила её за рассказы о бабушки и она заверила что будет приходить чаще и знакомить меня с новыми историями.

Глава 1. "Тот, кто зовет меня по имени".

Открыв дверь машины, я залезла на заднее сиденье и угрюмо уставилась в окно. Какой это по счёту переезд? Наша семья постоянно переезжает бывало, что за год мы могли сменить место жительства три раза. Я надела наушники в надежде не слышать вновь успокаивающее: "это последний, раз обещаем" и молча включила свой любимый плейлист Chase Atlantic. Папа закинул оставшиеся вещи в багажник, резко захлопнул его, сел на водительское место и завёл автомобиль. Я включила на максимальную громкость музыку и видела, как родители бурно что-то обсуждают, параллельно переводя взгляд на меня. Мама радостно обращалась ко мне, но я не отвечала и всё-таки пришлось снять один наушник.
— Что? — буркнула я, не отрываясь от окна.
Глубоко вздохнув, я медленно перевела глаза на маму — та сразу встрепенулась, заметив мой пустой взгляд, но её воодушевление это не убавило.
— Несса, это правда последний раз, обещаю — жалобным голосом произнесла мама, нервно перебирая свое платье, ожидая моей положительной реакции.
Ну вот, как я и говорила, опять это идиотская фраза. Я закатила глаза и глубоко вздохнув, надела наушник. Родители решили меня не беспокоить, поэтому поездка в три часа была тихой, я немного успокоилась и даже успела вздремнуть в дороге.
Мы заехали в придорожное кафе. Я вышла из машины подышать свежим воздухом. Вокруг ничего не было — пустое жёлтое поле, вероятно, уже засеянное, пустынная трасса с редкими машинами и это кафе. Зайдя внутрь, я увидела за кассой пожилую сельчанку — седые волосы в пучке, морщинистое лицо. Но её ярко-голубые глаза выглядели поразительно молодыми и живыми. На вид ей было лет пятьдесят, но для этих мест она выглядела ухоженной. Раньше я думала, что сельчанам не до красоты — не то чтобы они ходили неопрятными, просто вечная работа, казалось бы, не оставляет времени следить за собой. Но, глядя на неё, я поняла, как сильно заблуждалась.
Мама пошла за заказом. Мы с папой остались сидеть за столиком у окна, ожидая ее возвращения.
— Ну, какие у тебя предположения? — внезапно спросил папа. Я так удивилась, что чуть не выронила телефон.
— В смысле? — слегка приподняв бровь, поинтересовалась я.
— Как думаешь, в какой город мы едем?
— Я понятия не имею, здесь даже связи нет - буркнула я, раздраженно ткнув пальцем в безжизненный экран.
— Теперь всё будет по-другому. — успокаюваще сказал папа.

Он ласково погладил меня по голове. Я видела как его глаза покраснели от усталости, но в них светилась привычная мне теплота. Папа никогда не жаловался на трудности работы, хотя ночной свет из-под его кабинета не гас до утра. Выходных было мало. Но папа всегда находил время быть рядом, хотя мы виделись редко. Каждый свой отпуск он превращал в череду приключений - мы путешествовали неделями, будто наверстывая упущенное. Я так его люблю... Если бы он только понимал, что никакая работа не стоит его подорванного здоровья.
Сколько себя помню, папа никогда не повышал голос - даже в тех ситуациях, когда другие мужчины теряли терпение. Он всегда добр - пропускает всех вперед в дверях, помогает незнакомцам с тяжелыми сумками. И неизменно вежлив, даже когда устал.
Правда, с чувством юмора у него было неважно. Его шутки часто оказывались слишком мудрёными или непонятными. Но когда после очередной шутки воцарялась неловкая тишина, мы с мамой переглядывались и дружно смеялись - просто чтобы видеть, как его глаза загораются радостью.
Он прекрасно осознавал свою "комедийную беспомощность". Но в этом была своя прелесть - его неуклюжие попытки нас рассмешить стали нашей семейной традицией.
Мой отец, Кевин Браун, в свои сорок три выглядит так, что многие дают ему не больше тридцати пяти. Его каштановые волосы, всегда аккуратно зачесанные назад, уже тронуты благородной сединой. Небольшая борода подчеркивает мужественный овал лица, а густые прямые брови придают строгость взгляду, который смягчается, только когда он улыбается.
Он неизменно носит классические костюмы с белоснежными рубашками - стиль успешного бизнесмена. В молодости, уверена, он сводил с ума десятки девушек, однако сердце отдал только моей маме - настоящей королеве красоты. Говорят, когда они появлялись вместе на вечеринках, все вокруг замирали - такая это была идеальная пара. До сих пор удивляюсь, как мне досталась такая красивая семья.
У него собственная компания "Golden Tee", которая занимается сбором элитных сортов чая. Он постоянно встречается с китайскими поставщиками, пробует новые сорта, чтобы потом выводить их на рынок. Компания стала очень успешной, и теперь многие хотят сотрудничать с нами. Но, несмотря на это, мы никогда не жили по-богатому. Денег хватало, мы ни в чем себе не отказывали, но у нас не было собственного дома - из-за этих вечных переездов мы так и не обзавелись постоянным жильем.
Раньше у меня было много друзей, особенно в детстве. Но с каждым переездом расставаться становилось всё больнее - в конце концов я просто перестала заводить близкие отношения. Окружающие считали меня интровертом, а некоторые даже думали, что я высокомерная - знали же, что моя семья не бедствует.
Я наблюдала, как одноклассники тусовались вместе, ходили в кино, в кафе. Слышала, как девочки звали друг друга на ночёвки. Меня тоже приглашали, но я всегда отказывалась - зачем, если скоро опять придётся уезжать? Признаться, я им завидовала. Их дружба казалась такой лёгкой, такой... постоянной.
Со временем я изменилась - стала замкнутой, отстранённой, временами вспыльчивой, совсем не похожей на своих общительных родителей. Возможно, именно эти перемены заставили их наконец осесть - этот переезд стал последним.
Мама осторожно поставила передо мной чашку с дымящимся кофе и тарелку с сэндвичами, затем присела рядом. Её ладонь тёплой волной легла мне на спину:
— Несса, ты... не обижаешься на нас?
Я взяла её руку и сжала — знала, как она переживает.
— Конечно нет, — тихо ответила я. — Просто я... очень устала, мам. Понимаешь?
— Понимаю, милая. Но будь уверена — мы едем туда, где будет тихо и спокойно. Тебе должно понравиться, — мама взяла мою руку в свои. — Мы редко рассказывали про этот город... Это же наша с отцом родина. Ты сможешь найти друзей и начать всё с чистого листа. Дай только шанс этому месту.
Я вяло кивнула и откусила уголок сэндвича. С моим-то характером вряд ли получится подружиться с кем-нибудь... Хотя попробовать придётся — куда деваться.
Мою мать зовут Глория Браун. Ей сорок лет, но она выглядит значительно моложе: каштановые волнистые волосы, серые глаза, подтянутая кожа без намёка на морщины и идеальная фигура. Она тщательно ухаживает за собой — ходит в спортзал, делает маски для лица, обожает шопинг и дорогие платья. Она всегда смотрится, как модель. В этом мы, к сожалению, не похожи.
Но её характер — полная противоположность безупречной внешности. Мама бойкая, порой слишком упёртая, весёлая и предельно прямолинейная. Честность для неё — закон. Иногда эта честность граничит с жестокостью в словах. Именно за эту искренность, за то, что она никогда не притворялась и всегда оставалась собой, её и полюбил папа.
Внешне я, пожалуй, больше похожа на маму: длинные чёрные прямые волосы, спортивное телосложение, средний рост. Черты лица тоже в неё — маленькое лицо с аккуратным носом, тонкие брови, пухлые губы и серые глаза, которые лично мне кажутся красивыми.
Но вся эта внешность... она так и осталась ненужным даром. У меня никогда не было парня. Да, мне всего шестнадцать, но вокруг меня девчонки уже шепчут о свиданиях, целуются за школой — а я будто за стеклом. Заводить отношения? Бесполезно. Да и слишком больно — я с детства это усвоила.
Мальчики признавались. Из новых школ, с соседних улиц. И я всегда, всегда говорила «нет». Отказывала холодно, резко, будто вырывала сорняк с корнем. Даже крошечную искру чувства во мне я тут же гасила — и видела, как гаснут их глаза. Каждый раз после этого ненавидела себя чуть больше. Я так и не узнала, что такое лёгкая влюблённость... Потому что сама запретила себе чувствовать.