Шёпот прошлых лет: рубиновые сердца

Пролог

7220 год от «Звездопада».

Грязь, слякоть, вонь помоев и трупной смрад изводили желудок, выворачивали его словно тряпку. Устаревшая вентиляция практически не вытягивала затхлый воздух, а запах костров и ароматы тлеющих хорошо пахнущих трав не справлялись. Невыносимое амбре для «детей солнца» практически не замечалось здешними жителями, которые за долгие столетия жизни в Подгороде привыкли к вещам намного хуже, нежели зловоние.

Он ступал осторожно, каждый шаг казался мягким, выверенным. Под ногами скрипели старые настилы, под ними хлюпает земля, практически ставшая киселём. Мужчина в плаще с широким капюшоном сбился со счёта, сколько он миновал штреков, переходов, узких проходов и мелких улочек. Он впервые видел вереницы трущоб, громоздящихся друг над другом буйством мусора, из которого они собраны. Его глаз касался удручающих видов убогой застройки, разбитых улочек, небольших площадей, стихийных кладбищ и всего, что стало спутником беспроглядной нищеты, воплощённой безнадёги. «Дитя солнца» с удивлением в широких глазах посматривал на толпы людей и аэтерн в обносках, выцветших старых одеждах. Их кожа отдавала болезненной серостью в тусклом свете лунных светильников неведомого происхождения, а в пустых глазах погас последний свет надежды. Под кожу забирался холодный ужас, когда он переступал через умирающих, дёргающихся в конвульсиях, их предсмертные хрипы изводили рассудок. Прежде юнец не знал о плотоядных червях, но когда увидел синюшнее лица, бурые пятна на иссохшей плоти, кроваво-белую пену на губах и кровь… много крови, сочащейся из горла, из глазниц, понял, что это за твари.

Его спутник не замечал всего этого. Так же облачённый в плащ, он шёл уверенно, явно зная дорогу сквозь гадкий едкий полусумрак.

- Поспешим к борделям, хороших девок расхватают, - ретиво говорил ведущий, каждое слово преисполнено похотью. – Будь ты хоть сотню раз благородным, выходцем из наиправеднейших домов, но настоящую радость жизни для тебя откроют умения молодой аэтерночки. А может быть и не одной.

- Зачем? – словно бы пытаясь отмежеваться, спросил парнишка. – Орэ, прошу тебя, мы же потом не отмолимся.

- Потом отмолишься, Даль’Гейсс. Обильными жертвами культу можно много чего простить. А если класть их в карман Первосвященника, то искупление будет намного быстрее!

- Я уже пожалел, что пошёл с тобой.

- Да ладно тебе. Там такие девочки, глаз залюбуется. Килеяночки, киреяночки, эндералки, а если ты любишь девушек по крепче, то тебе явно понравятся нордлиндочки.

- Ты женатый человек.

- И что!? Я не мужик что ли? Знаешь, там наверху дамы такие «праведные», прям куда деться. Я пытался к одной подкатить на приёме, но она махнула хвостом и ушла от меня. А сама, наверное, спит с хранителем высшего ранга и не одним!

- Что за приём?

- Да у Даль’Гейссов. Балда, твой папаша устраивал! Ой, чего там только не было, - стал смаковать мужчина, рот наполнился слюной, можно было захлебнуться. – И дюннийские деликатесы, и самые прекрасные вина, и курочки, и жаренные тельцы под неримским шафраном. Ох, а сколько сладостей… я никогда не ел орехи в меду с шоколадной крошкой.

«А он последний кусок хлеба доедает», - юнец взглянул на нищего старика в старом балахоне, смахивающего на рваный мешок, который беззубым ртом обсасывает окаменевший кусок булки, тщетно пытаясь размягчить его.

Одна мысль, что он станет как Орэ, страшила молодого аристократа. Мужчина перед ним спокойно шёл возле умирающих, к нему то и дело тянулись руки с тарелками, просящими хоть самую ржавую монетку, звон драгоценной латуни для них будто пение самой Ирланды.

Молодой Даль’Гейсс осматривался, пытаясь найти хоть что-то светлое в жизни здешних обитателей, но их существование представало настолько убогим, что рассудок отказывался верить в то, что ему открылось. Вереницы мужиков, защищённых лишь старыми ветхими кожаными накидками поверх тряпья, шли на зачистку рукава, где объявились подземные твари. В руках сжимаются гвоздёванные дубинки, старые ржавые топоры и короткие обломки мечей. Возле них исхудавшие шахтёры, в тряпье и покрытые язвами, понуро шагали с кирками на плечах… не каждый из них вернётся домой, ибо скудный паёк, частые обрушения, монстры и нечеловеческие условия убивают не хуже палача. На полуразрушенном сгнившем крыльце рядом сидел старик… удивительно, как вообще можно выжить в Подгороде до такого возраста.

- Зачем ты меня повёл в обход? – фыркнул Даль’Гейсс. – Пошли бы через основные дороги.

- Чтобы задержаться на час-дугой?

Чтобы не видеть ужаса вокруг, молодой аристократ уставился в пол, но оказавшись в узком переходе, где справа и слева это высящиеся до «потолка» гряды трущобных дощаных домов, Подгород стал изводить его душу разговорами, которые не лучше «обворожительных видов»:

- Как твоя доченька? – спросила женщина. – Как наша прекрасная Беторис? Она ведь была первая красотуля.

- Первая красотка, - горестно выдохнула девушка, огрубевшие мозолистые руки интенсивно тёрли одежду в тазе с мутной водой, – она ушла, прости Мальфас.

- Ты имеешь из жизни… или её заманил в свои сети сутенёр Луккой?

- Да куда там. Она украла у торговца светопылью деньги с последнего дела. Тот ублюдок подсадил её на шмаль, использовал, как доставщицу, но она его послала. Зараза, теперь из-за сорока серебряников, она вынуждена бежать в дальние тоннели. Помоги Мальфас, чтобы она не померла там с голоду, или её не загрызли паразиты.

Часть 1. «Год первый – слепое око»/Глава 1. По соображениям совести

«Дело возмездия — это страшное дело. Разум, не ведающий жалости из-за боли, гнева и ярости, не способен мыслить здраво. Голос здравого смысла напрочь заглушается чёрной жаждой. И в этом деле очень трудно не потребовать больше, чем действительно необходимо».

- Аврелиан Даль’Солярис. Великий магистр Святого ордена.

Эндерал. 7288 год от «Звездопада», первый день месяца «Отправления», сандас[1].

Умиротворяющее пение ветра заставляло забыть о кошмарах, об ужасах, которые терзали больной рассудок когтями воспоминаний, стыда, гнева и жалости. Он был рад не видеть лиц, тех, кого забрала его рука, предсмертные крики и хрипы умирающих не сводили с ума душу. Таинственная фигура величаво стояла у носа небольшого судна и взирала вдаль, где уже виднелись образы портового города, укутанного в пески, укрытого за золотистыми барханами и дюнами, и накрытого массивной скалой.

- Что это за хер рыбий? – спросил матрос у своего напарника, вытягивая полотно сети. – Ни свет, ни заря, а он выперся на палубу.

- Да пустынный страж его знает, - буркнул мужик в промокшей рубахе, спрятанной в обрезанные по колено штаны. – Заплатил хорошо, чтоб его не трогали. Молчит, скотина, но поговаривают, что он служил самой Золотой королеве!

- Ты посмотри на его одежду, - отвернулся парень, схватив рыбину, ретиво выскользнувшую из пут, - он же ассасин. Точно тебе говорю. Не успеешь оглянуться, а он тебе брюхо вспорет, как бабкину сумку!

Статный образ мужчины обволакивался небесным золотом восходящего солнца, укутывался в нём, словно бы в царственной накидке. С другой стороны, на фоне пылающего жёлто-багряного диска он подобен угольку, чёрной точке, чья ничтожность подчёркивается внушительными размерами «царя неба».

- Ты посмотри, какие шмотки, - прошептал матрос, - такие просто так не заработаешь. Я говорю тебе, не одну душонку он загубил на службе коронованной суке.

Торс странного человека покрывала белоснежная накидка, смахивающая на плащ с аккуратным округлым капюшоном, в котором утопал образ лица. Через грудь проходили кожаные ремни портупеи, а на животе перетянут тёмно-синий шарф, обшитый золотом, утянутый широким ремнём. На поясе угрожающе покачивался длинный ятаган, убранный в ножны, украшенные растительным орнаментом. Высокие сапоги до колен скрывали слегка мешковатые белые штаны, выполненные из мягкой ткани. Запястья сжимали чёрные толстые наручи, несущие странные отметки на неведомом языке.

- А цацки, - показал мужик, вытаскивая рыбу за рыбой, - да мне, чтобы купить это, нужно обокрасть боцмана. Жизни не хватит, чтобы заработать.

- Тише. Не то услышит и нас загубит.

Длинные пальцы украшены парой колец, изумительной утончённой работы. Казалось, что они плетённые, выполненные из золота и украшенные каменьями, которые просто так не раздобудешь. Царский сапфир красил левую руку, а чистый как слеза младенца бриллиант правую. А груди же слегка покачивался медальон в виде трёхлистника, слегка отдающий образами острого клинка с широкой гардой и сверкающий благородным и пленяющим серебром.

Матросы дёрнулись, когда неподвижная фигура шевельнулась. Мужчина слегка запрокинул голову, подставив сухое и темноватое лицо на милость свежего ветра. Кожей он чувствовал ласку лёгкого бриза, смахивающую на ласку девушки. Широкие карие глаза уставились в ультрамариновое небо и узрели чистейшее полотно, твердь, охваченную в рассветное пожарище к востоку. Лик возвещал усталость, в глазах мерцали огоньки убийственной апатии, которую не мог передать ни один язык, словно бы вся печаль мира водворилась в душе человека.

На палубу вышел второй мужчина. Он простучал по палубе каблуками высоких грубых сапог из чёрной мятой кожи. Его тело скрывали пёстрые одежды неаркской аристократии – бело-зелёный камзол поверх рубахи белого цвета, а на груди пришит шеврон с странным геральдическим знаком. Грудь украшал благородный зверь – выполненный в золоте лев, чьим фоном стал нефритово-изумрудный покров.

Статный мужчина быстро сблизился с путешественником на носу, простучав каблуком по палубе. Камзол затрепетал и зашелестел, поддаваясь порывам лёгкого ветра.

- Я услышал тебя, когда ты ещё проскрипел дверью, - бархатная речь кирийца лилась подобно шороху сухого песка, походила на шёпот пустыни. – Ты слишком громко ходишь, мой друг.

Первый вопрос оказался пронизан осторожностью, переплетённой с природной твёрдостью голоса:

- Рэм, ты ещё думаешь о ней? О том, что случилось в Эли-Рейм?

- Нет тех слов, ни на кирийском, ни на инальском, ни на килейском, ни на одном из языков этого подлунного мира, чтобы выразить скорбь.

- Хорошо, поведаешь о…

- Давай не будем об этом, - холодный голос проникся неестественной пугающей дрожью, - это слишком тяжёлая история.

- Как ты, Абрахам? – спросил мужчина, чей один весь вид навеивал образ гордого рыцаря. Он осторожно положил белую крепкую руку на плечо. – Не беспокойся, Святой орден позаботится о том, чтобы это было твоё последнее задание. После этого, ты получишь столько денег, что сможешь до конца денег не думать о том, чтобы работать.

- Знаешь, когда ты появился на пороге моей лачуги, я подумал, ты хочешь увидеть старого друга, - горестно вздохнул Абрахам, поправив капюшон. – Сам Лионэль Даль’Златоброд приехал в Киру, чтобы позвать меня в гости. А ты оказался эмиссаром Великого магистра, который, - он осторожно осмотрелся, будто бы каждая тень могла иметь уши и глаза, - стремительно гробит страну в своём безумии и идиотизме.