Шепот забытых писем

Глава 1

Пыль была везде. Она медленно кружилась в луче холодного осеннего света, пробивавшегося из высокого окна, и оседала тонким, бархатистым слоем на стопках папок, корешках книг и на рукаве его свитера. Лев привык к этой пыли. Она была его сферой, его миром. Миром тишины, порядка и давно умерших фактов.

Его длинные пальцы механически перебирали листы из дела о выделении земли под дачный кооператив 1972 года. Скучно. Однообразно. Идеально. Здесь, в городском историческом архиве, не было места непредсказуемости. Не было живых, дышащих, чувствующих людей — только их бумажные следы, аккуратно подшитые и пронумерованные.

Дверь в подвал, где он работал, скрипнула.
— Лев Сергеевич, вы ещё здесь? Я уж думала, все ушли.
На пороге стояла Валентина Матвеевна, начальница архива. Её голос, как всегда, звучал так, будто она разговаривала на секретном совещании, даже если речь шла о том, где взять новый картридж для принтера.

— Заключительный акт, — коротко бросил Лев, не отрываясь от бумаг.
— Герой труда. Заходите завтра с утра ко мне. Поступил новый фонд, частный. Предоставили потомки. Разберите.
— Что за фонд? — спросил он без особого энтузиазма.
— Какая-то семья Загорских. До революции тут жили, потом эмигрировали, наверное. Коробка с какими-то бумагами, фотографиями. Посмотрите, составьте опись.
— Хорошо, — кивнул Лев.

Валентина Матвеевна удалилась, и в подвале снова воцарилась гробовая тишина, нарушаемая лишь скрипом его стула и шелестом бумаги. Он ненавидел эти личные фонды. Письма, дневники, открытки… В них всегда было слишком много эмоций. Слишком много ненужных, бесполезных деталей о чьей-то закончившейся жизни. Он предпочитал сухие официальные документы. В них не было души, а значит, и работать с ними было спокойнее.

Закончив с дачным кооперативом, он потянулся, костяшки его пальцев хрустнули. Взгляд упал на картонную коробку, скромно стоявшую в углу на полу. Наклейка с кривой надписью «Загорские» выглядела свежо и чужеродно в этом царстве ветхости.

«Сделаю сегодня, — вдруг решил он. — Чтобы завтра не отвлекаться».

Он поставил коробку на стол, подняв новое облако пыли. Внутри царил типичный для семейных архивов хаос: несколько потускневших фотографий с строгими дамами в корсетах и бородатыми господами, расписка о покупке кареты, меню какого-то званого ужина… Лев составлял опись с холодной эффективностью робота: «Фото. Групповое. Нач. XX в.», «Док. Хоз. Назнач. 1901 г.».

На самом дне, под стопкой старых счетов, его пальцы наткнулись на что-то мягкое и объёмное. Он вытащил пачку писем, перевязанных выцветшей голубой лентой. Конверты были пожелтевшими, но качественными, с тиснёным вензелем. Почерк на них был изящным, летящим, явно женским.

Лев вздохнул. Самое неприятное. Читать чужие письма — всё равно что подглядывать в замочную скважину. Но таковы были правила. Он обязан был бегло просмотреть содержимое, чтобы составить примерное описание.

Он развязал ленту, и она рассыпалась в руках, превратившись в шелковую пыль. Первое же письмо было датировано октябрём 1916 года.

«Дорогая моя Лиза, — начал он читать про себя, — сегодня опять был ужин у родителей. Невыносимо скучно. Все эти разговоры о войне, о спекулянтах, о том, кто кого представил ко двору… Я словно бы птица в золотой клетке, где все восхищаются оперением, но никто не видит, что у меня подрезаны крылья…»

Лев поморщился. Дворянские страдания. У них были еда, крыша над головой, а они мучились от скуки. Он хотел было отложить письмо, но взгляд зацепился за следующую фразу.

«…Но всё меняется, стоит мне вспомнить о Нём. Мы виделись сегодня украдкой, всего на несколько минут, у решётки Летнего сада. Моросил противный дождь, но для меня сияло солнце. Он сказал, что мой портрет почти закончен и что глаза ему удались… Ты ведь знаешь, о ком я. Мы должны хранить эту тайну пуще всего…»

«Роман с художником, — констатировал про себя Лев. — Банально».

Но что-то зацепило его.
Не содержание, а… интонация. Искренность. В этих словах не было наигранности. Сквозь пожелтевшую бумагу и столетие, пролегшее между ними, пробивался живой голос. Голос молодой девушки — умной, наблюдательной, пойманной в ловушку своего времени и сословия, но отчаянно жаждущей жизни и любви.

Он не заметил, как прочитал всю пачку. Последнее письмо в стопке было неоконченным, оборванным на полуслове. Оно было написано более нервным, торопливым почерком. Даты не было.

«Лиза, милая, я боюсь. В городе какие-то волнения, папа не велел выходить из дому. Из окон видно, как собираются толпы на Невском… Кажется, стреляли. Он должен был прийти сегодня, забрать свой этюдник, но его нет. Я молюсь, чтобы…»

И всё. Больше ничего.

Лев откинулся на спинку стула. В подвале было холодно, но по его спине пробежала странная дрожь. Что с ней стало? С этой Анастасией Загорской (инициалы «А.З.» стояли в углу каждого письма). Сбежала с своим художником? Уехала с семьёй? Погибла в огне революции?

Он посмотрел на часы. Было уже поздно. Он смертельно устал. Глаза сами закрывались. Последнее, что он видел перед тем, как сознание уплыло, было неоконченное письмо на столе, залитое холодным светом настольной лампы.

Ему снился бег. Он бежал по мокрой от дождя брусчатке, а за ним гнались крики и шаги. Он искал кого-то в толпе…

Лев резко дёрнулся и проснулся.

Голова тяжело раскалывалась. Он потянулся к телефону, но не нашёл его в кармане. Вместо этого его пальцы упёрлись в грубую деревянную поверхность стола. Не его стол.

Он медленно поднял голову.

Пыль исчезла. Лампы дневного света исчезли. Высокое окно было теперь не запылённым, а чистым, и сквозь него лился мягкий вечерний свет, окрашивая всё в золотистые тона. Стены были обшиты тёмным деревом, на них висели старинные карты в рамах. На столе перед ним стояла массивная чернильница и лежало перо.

Сердце Льва заколотилось с бешеной силой. Он обвёл взглядом комнату. Это был его кабинет в архиве. И одновременно — не он.

Глава 2

Тишина в кабинете стала плотной, звенящей, будто перед грозой. Лев застыл, вжавшись в спинку стула, не в силах оторвать взгляд от девушки в платье цвета сирени. Его мозг, привыкший к логике и фактам, отчаянно пытался найти рациональное объяснение. Сон? Галлюцинация от переутомления? Но шершавая поверхность стола под его пальцами, запах воска и старых книг, леденящий ужас, сжимающий горло — всё это было слишком реально.

— Я… я вас спрашиваю! — голос Анастасии дрогнул, но в нём послышались нотки не только страха, но и внезапной решимости. Она сделала шаг назад, к двери, словно готовясь к бегству. — Вы кто? Откуда у вас мои письма?

Её взгляд метнулся к связке писем на столе, и Лев увидел, как по её щекам медленно скатились две слезы. Это зрелище встряхнуло его сильнее, чем всё остальное. Это была не призрачная тень из прошлого. Это была живая, чувствующая девушка.

— Я не причиню вам вреда, — наконец выдавил он. Его собственный голос показался ему чужим, хриплым. — Меня зовут Лев.

Он понял, что должен сказать что-то, что-то, что хоть как-то объяснило бы его присутствие здесь, среди её самых сокровенных тайн. Мозг лихорадочно работал.

— Я… я помогаю разбирать архив вашей семьи, — это была первая правдоподобная мысль, которая пришла ему в голову. Отчасти это даже была правда.

— Сейчас? Ночью? И без ведома отца? — её брови поползли вверх. Паника в глазах начала сменяться подозрением. Она была не глупа. — И почему я никогда вас не видела? И… что это за одежда на вас? — она с нескрываемым любопытством и отвращением окинула взглядом его свитер и джинсы.

Лев почувствовал, как краснеет. Он был нелепым пришельцем из будущего в этом идеально воссозданном прошлом.

— Это… рабочая одежда, — соврал он, чувствуя себя идиотом. — Я из нового департамента. По сохранению документов.

Он решил перевести тему, пока совсем не запутался. Его взгляд упал на неоконченное письмо.

— Вы писали о волнениях в городе… о стрельбе на Невском, — сказал он тихо, и увидел, как она побледнела. — Вы… закончили письмо? Что случилось потом? С тем… с офицером?

Он не знал, зачем задал этот вопрос. Возможно, сработал профессиональный рефлекс архивариуса — докопаться до недостающего факта. Возможно, им двигало что-то другое, более личное.

Анастазия вздрогнула, словно от прикосновения раскалённого железа. Она посмотрела на него с новым, пронзительным страхом.

— Как вы можете знать о… — она запнулась, не решаясь произнести имя вслух. — Вы следите за мной?

— Нет! Я просто… прочитал, — он беспомощно махнул рукой в сторону стола. — Это моя работа. Читать документы.

— Читать чужие письма? — в её голосе прозвучало ледяное презрение. Она выпрямилась, и в её осанке появилась вся гордость её происхождения. — Это низко. Это подло. Я потребую у отца, чтобы вас уволили.

В этот момент из глубины дома донёсся голос, заставивший обоих вздрогнуть.
— Настя! Ты где? Идёт уже! Опоздаем в театр!

Голос был мужским, нетерпеливым, властным. Отец.

Анастазия метнула на Льва испуганный взгляд. Всё её напускное высокомерие мгновенно испарилось, сменившись паникой ребёнка, пойманного за шалостью.

— Вы должны уйти. Сейчас же, — прошептала она отчаянно. — Если вас найдут здесь, среди моих вещей… меня заключат в монастырь, а вас… я даже не знаю, что с вами сделают! Идите! Через чёрный ход, вон там! — она указала на другую, неприметную дверь в углу кабинета.

Лев вскочил. Его инстинкты кричали о том же — бежать. Он сделал шаг к указанной двери, но потом обернулся.

— А письма? — спросил он глупо.

— Оставьте! Я сама… я сама разберусь. Просто уходите!

Он кивнул и, уже отворяя дверь, услышал, как она снова прошептала ему в спину:
— И смените одежду. Вы привлекаете внимание.

Дверь вела в узкую, тёмную служебную лестницу. Лев бросился вниз, не разбирая дороги. Сердце стучало где-то в горле. Он выскочил в какой-то сырой, тёмный дворик, заваленный дровами, и прислонился к холодной кирпичной стене, пытаясь перевести дыхание.

Вокруг него был Петроград. Настоящий.
Он слышал отдалённый скрип колёс по булыжнику, лай собак, какой-то далёкий колокольный звон. Воздух пахл дымом, лошадьми и тем особенным, сладковатым запахом осеннего города, которого не знает современный Петербург.

Он пробыл в прошлом всего несколько минут. Но это были самые долгие и самые реальные минуты в его жизни.

И тут мир вокруг него дрогнул.

Словно плохо настроенный радиоприёмник, реальность начала мерцать. Кирпичная стена под его ладонью стала проваливаться, краски поплыли, звуки исказились в оглушительный гул. Его бросило в жар, а потом в ледяной холод.

Он зажмурился от боли, охватившей виски.

Когда он снова открыл глаза, он сидел за своим столом в архиве. В нос ударил знакомый запах пыли. Над ним горела люминесцентная лампа, мерно и противно гудев. В окне была кромешная тьма.

Он был один.

На столе перед ним лежало неоконченное письмо Анастазии Загорской. Его руки дрожали. Он провёл ладонью по лицу. Сердце всё ещё бешено колотилось.

Это был не сон.

Он посмотрел на часы. Прошло не больше пятнадцати минут с тех пор, как он задремал.

Пятнадцать минут. И целая вечность.

Лев медленно, почти с благоговением, дотронулся до края пожелтевшей бумаги. Теперь эти строки значили для него нечто совершенно иное. Это была не просто история. Это была живая девушка. Испуганная, гордая, плачущая.

И он знал, что должен вернуться. Он не понимал как и почему это произошло, но он знал, что не может оставить её там, в обречённом городе, с её страхом и неоконченным письмом.

Он должен был узнать, что с ней случилось. И, может быть, попытаться это изменить.