Шипы Помнят Кровь

Глава 1

Блетесверг, где я родилась и выросла, был не самым большим городом, но он казался целым миром, ограниченным старыми каменными стенами, что помнили еще времена моих прадедов, и густыми, темными лесами, раскинувшимися вокруг, словно непроницаемый плащ, полный шорохов, вздохов и тайн, что никогда не раскрывались до конца. Узкие, кривые улочки Блетесверга мостили неровным, отшлифованным веками булыжником, по которому стучали подкованные копыта груженых лошадей и скрипучие деревянные колёса телег, разнося по воздуху пёструю смесь запахов: острый навоз с дороги, приторный запах свежеиспечённого ржаного хлеба из пекарни на углу, терпкий и кисловатый душок из кожевенной мастерской вниз по улице, где постоянно что-то вымачивали и скребли, и вездесущий легкий запах дыма из печных труб. Днём город гудел: на площади у ратуши торговцы со всех окрестных деревень и даже из дальних земель расхваливали свой товар – грубые шерстяные ткани, льняное полотно, ремесленные изделия из дерева и металла, свежие овощи и фрукты по сезону, живую птицу в клетках. Ремесленники стучали молотками в своих мастерских, кузнецы звенели железом, дети играли в догонялки и прятки в переулках, визжа от восторга, а женщины полоскали бельё у городского фонтана, обмениваясь последними сплетнями. Но стоило солнцу начать клониться к закату, заливая небо кроваво-красными и оранжевыми оттенками, как атмосфера менялась. Шум стихал, словно по невидимому сигналу, двери лавок запирались на тяжёлые засовы, ставни на окнах домов опускались с характерным стуком. Люди торопились домой, их шаги учащались, а взгляды становились более осторожными, постоянно скользя по темнеющим углам. Город замирал, будто затаив дыхание в ожидании чего-то… чего-то, что могло прийти только с наступлением непроглядной темноты.

Над всем этим мирским существованием, над страхами и надеждами его жителей, возвышался шпиль нашей приходской церкви Святого Иоанна – острый, строгий, указующий тонким, отточённым пальцем на небеса, напоминая о высших силах и вечной жизни. Колокольный звон этой церкви был не просто звуком; он был ритмом нашей жизни, отмеряя часы, призывая на утреннюю и вечернюю молитвы, возвещая о радостях и печалях. От утренней зари, призывающей на молитву, и к работе до вечернего благовеста, напоминающего, что с закатом солнца лучше находиться под крышей, закрывшись на все засовы, под защитой освящённых стен и недремлющего покровительства Всевышнего. Церковь Святого Иоанна была сердцем и душой Блетесверга. Её настоятель, почтенный отец Постумий, мужчина с пронзительным взглядом синих глаз, в которых словно отражалось само небо, и голосом, что мог быть твёрдым, как камень, когда он обличал грехи и наставлял заблудших, или мягким, как утешение, когда он отпускал их на исповеди и обладал огромным, неоспоримым влиянием. Он проповедовал веру, мораль, милосердие, но и неустанно напоминал о существовании Зла в мире, о необходимости быть бдительными и сильными духом. И самым страшным, самым осязаемым Злом для простых людей Блетесверга были вампиры.

Существа, лишённые благодати Божьей, проклятые, мёртвые, что ходили среди живых, извращенная пародия на человечность, питающаяся их кровью и жизненной силой. Страх перед ними был впитан с молоком матери. Он читался в глазах женщин, поспешно крестящихся при виде одинокой летучей мыши, промелькнувшей в сумерках; в нервных усмешках мужчин,пытающихся шутить о старых легендах в таверне, но поглядывающих на окно, в ожиданиях увидеть там бледное лицо. Вампиры были воплощением всего, чего боялся набожный люд: внезапной, насильственной смерти без возможности исповеди и отпущения грехов, потери души, обречённой на вечные муки, осквернения всего святого. Образы бледнолицых тварей с горящими в темноте глазами, острыми, как бритва, клыками и сверхъестественной силой преследовали в ночных кошмарах и оживали в шёпотом уличных разговоров, в историях о пропавших без вести путниках или обескровленном скоте.

Я слушала все это, видела эту веру и этот страх. Кивала в нужных местах, крестилась, когда нужно. Но внутри... внутри я чувствовала себя чужой этому пылкому благочестию. Я не верила в Бога в том смысле, в каком верили они – как в милостивого Отца на небесах, который следит за каждым твоим шагом. Моя жизнь показала мне другой мир – мир, где борьба идет не за душу в загробной жизни, а за саму жизнь на земле. Мир, где есть силы, противостоящие не только церкви, но и самой природе. Где есть существа, которых, казалось, не остановит ни одна молитва, если не подкрепить ее серебром и острым колом. Я не была нечестивой; я просто не находила в своем сердце того огня веры, который горел в других. Церковные ритуалы казались мне красивыми, но пустыми формальностями. Слова отца Постумияо Божественной защите – не более чем успокоительными сказками для тех, кто не знал, что делать, когда сказки оживают в темноте. Я верила в силу серебра. Верила в остроту кола. Верила в знания, собранные Орденом. Но не в Бога, что сидит где-то далеко на небесах. Это была моя маленькая, тщательно скрываемая тайна, не менее важная, чем тайна Ордена.

Наш дом стоял в отдалении от городской суеты и благочестия, там, где последние крыши Блетесверга уступали место дикой, необузданной природе, и где власть церкви ощущалась куда слабее. К нему вела узкая, утоптанная тропа, начинавшаяся как продолжение деревенской улицы, но постепенно погружавшаяся под сень древних, плотно стоящих деревьев леса Кадавер. Воздух здесь был прохладнее, чем в городе, запахи – острее: влажной земли, прелой листвы, сосновой хвои и чего-то еще, неопределенного, дикого, что заставляло инстинктивно ускорять шаг и оглядываться. Наш дом стоял на небольшой прогалине, прижавшись к лесу Кадавер, принимая его близость как неизбежность.

Со стороны дом выглядел неприметно – двухэтажный, из темного дерева, с крепкой черепичной крышей, надежно защищавшей от любой непогоды. Окна были небольшими, защищенными прочными ставнями, которые мы запирали на ночь на несколько крюков. Как любой дом охотника, он был функционален, но в нем чувствовалась и некая суровая красота: просторная кухня с огромным очагом из дикого камня, где всегда тлели угли, источая тепло и уютный запах дыма; массивная, прочная мебель из темного дерева; много места для хранения припасов – висящие под потолком связки сушеных грибов и ягод, ароматных трав с едким запахом (некоторые из которых, я знала, использовались не только для готовки, но и для ритуалов), вяленое мясо и рыба, висящие на крюках. Пахло в нем древесным дымом, воском, которым мы натирали полы до блеска, и терпким, чуть металлическим запахом звериных шкур, выделанных и развешанных для просушки в отдельной пристройке. На стенах висели охотничьи трофеи – массивные рога оленей, шкуры убитых волков.

Глава 2

Я как раз разбирала новую партию книг, привезенных купцом из дальних земель – тяжелые, пахнущие смолой и дальними дорогами тома в крепких кожаных переплетах, некоторые с металлическими уголками и застежками. Мои пальцы скользили по тисненым узорам на корешках, по гладкому пергаменту, пока я пыталась определить, куда поставить каждый экземпляр, чтобы не нарушить строгий порядок господина Леманна. В магазине было тихо, слышался только скрип половиц под моими ногами, шорох страниц, когда я аккуратно переворачивала титульные листы, и тихое посапывание господина Леманна, задремавшего за своим столом в глубине магазина.

Внезапно колокольчик над входной дверью звякнул, нарушив тишину устоявшегося дня.

Я подняла голову, ожидая увидеть кого-то из постоянных покупателей или просто праздного зеваку, и внутренне готовясь к вежливому приветствию и стандартным вопросам о наличии той или иной книги. Но в дверном проеме стоял мой отец.

Он не часто заходил в магазин, даже когда был в городе по делам Ордена, требующим общения с городскими властями или кузнецом. Сейчас он был одет как обычный охотник или фермер, пришедший на рынок – в добротную, но неброскую кожаную куртку, плотные штаны, высокие сапоги, пропахшие лесом и дымом, и с простой кожаной сумкой через плечо. Но даже в этой простой одежде, среди книг и мирской суеты, чувствовалась его собранность и готовность к действию, которая никогда его не покидала.

— Клодия, — произнес он, его голос был негромким, чтобы не привлечь внимание господина Леманна, но теплым, с оттенком нежности, который он позволял себе только когда обращался ко мне или матери. На его лице мелькнула редкая, быстрая, но очень мягкая улыбка, которая всегда предназначалась только для нас.

Я тут же выпрямилась, отложив книгу, сердце пропустило удар от неожиданности и легкого беспокойства – его визиты без предупреждения всегда что-то значили, даже если это было просто желание увидеть меня.

— Отец? Не ожидала тебя увидеть в городе сегодня.

Он вошел, и колокольчик за его спиной снова тихо звякнул. Отец огляделся по сторонам, его острый взгляд скользнул по рядам книг, по старым картам на стене, по моему рабочему месту у окна, словно он изучал помещение на наличие невидимых угроз, даже там, где их, казалось бы, не могло быть.

— Надо было кое-что забрать у кузнеца по Орденским делам, — ответил он, намекая на тайную часть своей жизни, которую он никогда не называл прямо здесь, в этом мирном уголке. — И решил проведать тебя.

Он подошел ближе, остановившись у прилавка, понизив голос еще больше.

— Как дела? Господин Леманн не обижает? Справляешься с этими... писаниями?

— Что ты, отец. Все хорошо. Книг много, работы хватает, но она спокойная и понятная, в отличие от… — Я осеклась, не желая прямо упоминать об их делах. — Вот, разбираю свежий привоз из соседнего города. Целая коробка трактатов по теологии.

Я похлопала по стопке новых томов, иронично намекая на их содержание, учитывая мое внутреннее отношение к предмету.

Он кивнул, но взгляд его задержался на мгновение на моих руках, испачканных книжной пылью, затем поднялся к моему лицу, словно он искал там что-то, что нельзя было увидеть глазами обычного человека – следы усталости, страха, тени. Я знала этот его взгляд – взгляд охотника, оценивающего состояние добычи или товарища после долгого пути. Он часто смотрел так на мать, когда она возвращалась с вылазок, или на меня, если я казалась ему слишком бледной или уставшей, будто подозревая невидимую болезнь.

— Спокойная работа, — задумчиво повторил он, и в его голосе послышалась легкая грусть или… зависть к простоте моей жизни, к ее отдаленности от той вечной войны, в которую был погружен он? — Это хорошо, Клодия. Это очень хорошо, что у тебя есть такой уголок в этом мире.

Он сделал паузу, и я почувствовала невысказанный вопрос, витающий в воздухе между нами, понятный без слов, потому что он был частью нашей повседневности, как воздух, которым мы дышали. Все ли в порядке? Ничего необычного не почувствовала? Не видела? Не слышала ничего такого, чего не должно быть здесь? Это был язык нашего дома, язык постоянной предосторожности, язык тех, кто живет с тайной на грани двух миров.

— Все как обычно, отец, — ответила я, зная, что именно он имеет в виду. Никаких странных теней на улицах, никаких необъяснимых происшествий в городе. Никаких признаков их, тех, кого он выслеживал, — Город живет своей жизнью. Готовятся к завтрашнему дню. Говорят, вампира казнить будут на площади. Из соседнего города привезли.

Выражение лица отца мгновенно стало серьезным, почти суровым, будто упоминание о вампире в этом тихом месте было неуместным и опасным. Улыбка исчезла, а глаза стали жестче, как кремень, готовый высечь искру.

— Я знаю, — коротко ответил он. — Не ходи смотреть, Клодия. Держись подальше от площади. Тебе там делать нечего. Толпа, сильные эмоции – страх, ненависть... Это может привлечь нежелательное внимание. Или скрыть его.

Его тон не оставлял места для споров. Я никогда и не ходила на подобные публичные мероприятия, связанные с Орденом. Мне это было неинтересно – зрелище смерти, пусть и вампира, не привлекало меня. И родители всегда запрещали – по тем же причинам, что он назвал сейчас. Слишком много... энергии. Слишком много взглядов, эмоций – страха, ненависти, кровожадного любопытства. Опасность всегда витает там, где собирается много людей с одним сильным чувством, особенно когда речь идет о вампирах, которые могут почувствовать это за версту.

Глава 3

Утро после разговора с родителями принесло лишь зыбкое облегчение. Солнце взошло, заливая мир бледным светом, и привычные звуки Блетесверга – дальний лай собак, стук копыт, ранний колокольный звон, призывающий первых прихожан к заутрене – казались такими надежными, такими прочными. Тревожные слова отца о моем будущем, о «будущем Ордена», висели в воздухе, но их реальность была отложена до «завтра». А сегодня был обычный день. Почти.

Первую половину дня я провела на кухне с матерью. Запах сушеных трав – мяты, мелиссы, чабреца, зверобоя – наполнял теплое помещение, смешиваясь с ароматом травяного отвара, который мать готовила для кого-то из нуждающихся в городе или, возможно, для одного из членов Ордена после тяжелой ночи. Мои пальцы, привыкшие к гладкой бумаге и кожаным переплетам, казались неловкими, когда я помогала ей отделять листья от стеблей, сортировать корни и цветки.

Мама не говорила много, лишь изредка давала инструкции или делилась короткими замечаниями о погоде или предстоящем приезде гостей.

— Нужно проверить запасы меда, — говорила она, или «убедись, что комнаты наверху проветрены и чисты». Эти обыденные слова звучали спокойно, но в ее глазах читалась та же сдержанная тревога, что и у отца. Приезд гостей, особенно из соседнего города и по делам, касающимся меня, явно был чем-то большим, чем просто визит вежливости.

Воздух в доме, несмотря на тепло очага и запах трав, казался немного разреженным. Я чувствовала тяжесть невысказанных слов, висящих между нами, тайну, которая вот-вот должна была обрести форму и войти в мою жизнь. Работа с травами, обычно успокаивающая, сегодня не приносила покоя. Я мечтала сбежать, хотя бы на несколько часов, туда, где мир был простым и понятным: на поляну, где меня ждал лук.

После обеда я решилась. Сказала матери, что хочу пойти попрактиковаться. Она лишь кивнула, не задавая вопросов – она знала, что стрельба из лука была моим способом найти равновесие. Я взяла свой лук, обтяжку которого я натерла воском до идеальной гладкости, колчан со стрелами, сделанными отцом, но оперенными мной, и небольшой узелок с остатками хлеба и сыра. Выскользнув из дома, я почувствовала на лице прохладу осеннего воздуха.

Тропа в лес Кадавер начиналась сразу за нашим двором. Она была узкой, по бокам ее теснились кусты и молодые деревца, а затем стена плотного леса поднималась вверх, загораживая небо. Днем лес был другим, не таким пугающим, как ночью. Свет, хоть и рассеянный, пробивался сквозь кроны, создавая мозаику теней и солнечных пятен на земле, усыпанной листвой. Пахло сырой землей, влажным мхом на камнях и прелой листвой. Звуки были другими: не шорохи и вздохи ночи, а многоголосый хор птиц – их щебет, трели, стук дятлов по стволам, мягкое гудение насекомых в воздухе. Лес жил своей, видимой, понятной жизнью.

Я шла по тропе, стараясь ступать бесшумно, как учил отец, но без его целенаправленной осторожности. Это была просто привычка, часть меня. Я знала эту тропу наизусть: каждый изгиб, каждый корень, выступающий из земли, камни, скользкие после дождя, места, где весной скапливались лужицы талой воды. Тропа вела все глубже под сень деревьев, воздух становился прохладнее, запахи – насыщеннее.

Наконец, я вышла на нашу поляну. Она была небольшой, окруженная со всех сторон высокими соснами и елями, скрытая от города плотной стеной деревьев. Здесь было тихо, только ветер шелестел в высоких верхушках сосен. Я поставила щит с мишенью, положила узелок с едой на гладкий камень. Размяла плечи и руки, взяла лук, его гладкое дерево приятно легло в ладонь, и вытащила стрелу из колчана.

Натянув тетиву, мышцы спины и рук напряглись, привыкая к знакомому усилию. Прицелилась в центр мишени, стараясь отбросить все мысли, сосредоточиться только на цели, на своем дыхании, на биении сердца. Момент абсолютного контроля.

И тогда это произошло.

Не звук. Не запах. Не увидела ничего. Это было ощущение. Пронзительное, резкое, как укол льда, ощущение невидимого взгляда. Оно пришло не спереди, не сбоку, а из ниоткуда, охватывая меня целиком. Словно кто-то стоял очень далеко, за стеной деревьев, может быть, даже не в этом лесу, но обладал зрением, которое могло пронзать пространство и плоть, видеть меня насквозь. Не враждебно. Не угрожающе. Пока. Просто... наблюдал. С холодной, отстраненной интенсивностью. Как охотник наблюдает за добычей, замирая, сливаясь с местностью, не выказывая себя ни звуком, ни движением, ни даже запахом.

Я замерла с натянутой тетивой, мышцы дрожали не от усилия, а от внезапного шока. Сердце пропустило удар, затем забилось быстрее. Я медленно, очень медленно повернула голову, осматривая опушку леса по всему периметру поляны. Мои глаза скользили по стволам деревьев, по тенистым нишам между ними, по кустам боярышника и дикой малины. Только деревья. Дневной свет, пробивающийся сквозь листву, создавал обманчивые формы, заставляя видеть то, чего нет.

«Это просто нервы», — подумала я, но стрела со свистом ушла в сторону от мишени.

Я попыталась сделать еще один выстрел, но ощущение взгляда усилилось, став почти осязаемым. «Отец учил, что паника — худший враг, — пронеслось в голове. — Я должна была сохранять спокойствие, попытаться определить направление, заметить следы…» Но страх был сильнее. Это не было воображение. Это было что-то реальное. И оно было здесь. Оставаться на открытой поляне, выставляя себя на всеобщее обозрение, было верхом глупости.

Затем появился холодный ветерок. Он пронесся по поляне, едва шелохнув листья у моих ног, но он был неестественно холодным для этого дня, для этого места. Не порыв ветра перед дождем, не обычный лесной бриз. Этот ветер был... мертвым. Он коснулся моей кожи и тут же исчез, оставив после себя только ощущение пустоты. Я резко обернулась, но вокруг было спокойно. Ничего не двигалось, кроме обычных листьев, шелестящих под действием обычного ветра.

Глава 4

Утро нового дня лишь сменило острый страх перед невидимым на давящее ожидание. Накануне, после возвращения из леса Кадавер, ощущение чужого взгляда не оставило меня до самого сна, оно витало где-то на границе сознания, смешавшись с тревогой от разговора с родителями и бабушкой у вечернего очага. Неясные слова отца о моем будущем и уклончивость матери только усилили чувство неопределенности. Гости из Видербурга должны были прибыть сегодня, а это означало, что этот день нужно было посвятить напряженным приготовлениям, создавая видимость идеального порядка и спокойствия.

С самого рассвета, когда бледный свет только начал проникать сквозь щели в ставнях, дом уже гудел от тихой, сосредоточенной деятельности. Сегодня не было и речи о том, чтобы идти в город или даже заниматься стрельбой из лука на поляне, ставшей вчера местом моего беспокойства. День был расписан заботами по дому, которые требовали моего участия.

Мать уже хлопотала на кухне, где запах горящего торфа из очага смешивался с ароматами пекущегося хлеба и тушащегося мяса. Бабушка, несмотря на свой возраст, который я не знала точно, но который, я полагала, был весьма преклонным, оказалась на удивление энергичной и требовательной в вопросах порядка и чистоты.

— Клодия, ты не стой как истукан! — окликнула меня бабушка своим скрипучим, как старая дверная петля, голосом, когда я задумчиво смотрела в окно на серый рассвет. — Гости едут! Важные гости! Нужно, чтобы дом сиял, будто его святой водой омыли от порога до крыши! Неси ковры во двор, выбивай их, пока солнце не поднялось высоко и не припекло! Чтобы ни одной пылинки, ни одной паутинки!

Я вздохнула, но спорить не стала. Я потащила тяжелые шерстяные ковры во двор. Каждый раз, когда я поворачивалась спиной к лесу, по коже пробегал холодок, и я то и дело бросала тревожные взгляды на темную кромку деревьев. Мне казалось, что из-за любого ствола может выглянуть бледное лицо, что тень под соснами может шевельнуться неестественным образом. Монотонный стук выбивалки по плотному ворсу, облака пыли, поднимающиеся в воздух, помогали немного отвлечься от тяжелых мыслей.

Позже, когда солнце поднялось выше и его лучи, еще бледные, но уже обещающие дневное тепло, начали проникать в комнаты, мы с матерью принялись за уборку внутри дома. Мы тщательно протирали пыль с мебели, начищали до блеска медные рукояти дверей и оконные защелки, скоблили полы дочиста, используя жесткие щетки и горячую воду с травами, меняли подстилки в комнатах для гостей на свежие, пахнущие мятой, принесенными бабушкой из ее личных запасов.

Мать избегала моего взгляда, будто боялась, что я прочитаю в нем что-то, чего мне знать не положено. Я хотела спросить ее снова о гостях, но тут же вспомнила обрывок разговора, который подслушала ночью между матерью и бабушкой, когда ходила за водой. Бабушка говорила о «необходимости укрепить союз», а мать с горечью отвечала, что «для Клодии это слишком тяжелый долг». Тогда я не придала этому значения, но сейчас эти слова обретали новый, зловещий смысл.

Бабушка тем временем занималась своими делами в кладовой, куда свет проникал только от маленькой масляной лампы. Оттуда доносились тихие шорохи, негромкое позвякивание металла и стекла. Я знала, что там она работала со своими склянками и ступками, смешивая порошки и жидкости. Специфические, резкие запахи трав, многие из которых были мне незнакомы или использовались только в ритуалах, а не для лечения, доносились из-под двери. Я знала, что она готовила не только «травы для спокойствия» или отвары для здоровья, но и, возможно, что-то для защиты дома от нежелательных сил, которые могли бы сопровождать или преследовать гостей.

Мы работали почти молча, каждый погруженный в свои мысли и свои задачи. Я не спрашивала о казни, которая уже состоялась вчера в городе. Не потому, что забыла. Я давно усвоила урок: разговоры об этом бесполезны. Родители и бабушка никогда не рассказывали подробностей своих вылазок, если только это не было абсолютно необходимо для моего обучения. Например, опознание следов или запахов, знание слабых мест определенных существ. Все, что касалось их борьбы и целей, их потерь и побед, оставалось за закрытыми дверями тайника и пеленой недомолвок. Я знала, что они были вчера в городе, обеспечивая порядок и безопасность. Но как именно они это делали, что видели, с чем столкнулись – об этом не говорилось.

Я сосредоточилась на работе, стараясь заглушить тревогу монотонностью движений и физической усталостью. Вытирала пыль с полок в библиотеке, где стояли старые книги. Я проводила ладонью по гладкой, отполированной древесине стола в гостиной, где по вечерам мы пили чай при свечах и где сидели позавчера, обсуждая мое будущее. Потом чистила масляные лампы, наполняя их свежим маслом, подготавливала фитили, чтобы сегодня вечером в доме было светло и уютно.

К вечеру дом сиял чистотой. Ковры были выбиты, полы вымыты, каждый уголок блестел. В комнатах для гостей стояли вазы с ветками цветущей вишни, принесенными бабушкой из леса Кадавер.

Мать наконец села отдохнуть у очага. Её лицо было изможденным от дневных трудов. Но оно было удовлетворенным – работой и, возможно, результатом того, что случилось на площади. Бабушка вышла из кладовой, держа в руках небольшой деревянный ящичек, пахнущий травами и чем-то острым, а отец недавно вернулся из города.

Мы собрались в гостиной, ожидая у очага. Я сидела у огня, глядя на пляшущее пламя и чувствуя тяжесть в груди. Ощущение невидимого взгляда, преследовавшее меня вчера в лесу, сегодня было почти неощутимо, заглушенное суетой дня, усталостью и присутствием других. Но я знала, что оно не исчезло. Оно просто затаилось где-то там, снаружи, как хищник, ожидающий своего часа.

Глава 5

Дверь Дома Ордена Последнего Света закрылась за спинами вошедших с тем же глухим стуком, с которым она закрывалась за моими родителями, уходящими на охоту, или за мной, возвращающейся из города. Этот звук всегда символизировал границу – между нашим миром и тем, что оставалось снаружи. Сегодня эта граница, казалось, стала еще более ощутимой, вместив внутрь не только привычный холод ночи и запах леса, но и нечто новое – присутствие чужаков, пусть и названных братьями по Ордену, чье прибытие предвещало перемены, от которых нельзя было укрыться.

Мои родители встретили гостей с формальным, сдержанным достоинством, присущим главам Ордена, знающим цену протоколу и первому впечатлению. Отец, несмотря на усталость, которая, была на его лице, излучал спокойную силу и невозмутимость. Мать стояла рядом. Ее рука все еще незаметно лежала на поясе, но глаза внимательно изучали каждого прибывшего, оценивая их не только как членов Ордена, но и как людей, пришедших с определенной целью. Бабушка оставалась у очага.

Первым, кто шагнул через порог, был мужчина, за ним женщина и юноша. Они еще не сняли плащи и капюшоны, когда мужчина произнес:

— Мир вашему дому, Глава Розессилбер, — обратился он к отцу.

Отец кивнул, но я видела, как он внутренне собрался, готовясь к предстоящему разговору.

— И вашему, братья и сестры. Проходите, пожалуйста, к очагу. Дорога, должно быть, была долгой и утомительной, особенно через лесные тракты в это время года.

Снимая тяжелые дорожные плащи, они вошли в прихожую, где висели шкуры и связки трав, с которых сыпались сухие листья и частички земли дальних земель. Отец жестом пригласил их в гостиную, где тепло очага обещало уют, но напряжение первых минут встречи не исчезало.

— Клодия, — произнес отец, поворачиваясь ко мне. — Это наши гости из Видербурга, Главы Ордена Первой Жизни, Господин Кёниг и Госпожа Кёниг.

Господин Кёниг был примерно возраста отца, высокий, широкоплечий, с лицом, изрезанным глубокими морщинами, которые говорили о долгих годах, проведенных под открытым небом, в опасностях и принятии трудных решений. У него были карие глаза, которые быстро и цепко осматривали все вокруг. Он кивнул мне. Его взгляд задержался всего на мгновение, прежде чем переключиться на мои, видимо, бледные от волнения и невысказанных страхов, щеки.

Госпожа Кёниг была несколько ниже своего спутника, но держалась с не меньшим достоинством и внутренней силой. Ее лицо, обрамленное длинными, аккуратно собранными на затылке седыми волосами, было строгим. У нее были голубые глаза, такие же пронзительные и внимательные, как у ее спутника, но с оттенком холодной стали, не лишенной при этом глубокого знания мира и его опасностей. Она улыбнулась, но ее улыбка не достигла глаз, оставаясь лишь формальностью, вежливой маской.

— Рады познакомиться с дочерью Глав Ордена Последнего Света, госпожа Клодия Розессилбер. Мы много слышали о ваших родителях и ихособых талантах в выслеживании и уничтожении.

Я сделала небольшой формальный поклон, как было принято при представлении важным особам, стараясь, чтобы дрожь в руках не была заметна.

— Добро пожаловать, — мой голос прозвучал тихо. Я чувствовала, как он дрожит.

— И это их сын, — продолжил отец, жестом указывая на юношу, который стоял чуть позади своих родителей. — Эмилиан Кёниг.

Юноша подошел. Он был высоким, даже крупным для своих лет, с широкими плечами и подтянутой фигурой. Он снял капюшон, открывая темные, гладко зачесанные русые волосы и бледное лицо, на котором читалась легкая усталость от дороги. Его глаза – голубые, как чистое дневное небо после грозы – казались такими же, как у его спутников, настороженными и оценивающими.

Мы все прошли в гостиную к очагу, где горел яркий огонь. Тепло огня, казалось, ненадолго разогнало прохладу ночи, принесенную с улицы, но не развеяло напряжение. Я стояла в стороне, чувствуя себя неуместной и лишней в этом собрании Глав Ордена, наблюдая за их движениями, их мимикой, их скрытыми знаками. Три пары глаз, привыкших высматривать тьму, оценивали меня – не как девушку, а как... кого-то другое, кто имел ценность в их мире.

Мать принесла свежий, горячий травяной чай и поставила на низкий стол дополнительные чашки, расставляя их с тихим позвякиванием. Мы сели у очага. Мои родители заняли свои привычные места, а гости расположились напротив. Их фигуры в свете огня казались еще более внушительными и значимыми. Бабушка по-прежнему сидела чуть в стороне, у самого очага, скрестив на коленях свои сухие руки.

Разговор начался с обмена формальными любезностями о дороге, о новостях из Видербурга, о состоянии Ордена в других регионах. Они говорили на особом языке Ордена, полном намеков, понятных только посвященным. Это язык, который я понимала, но который не был моим. Обсуждали погоду, урожай, но за этими обыденными темами чувствовалось ожидание перехода к главному. Затем отец перешел к сути визита.

— Мы получили ваше письмо, братья Кёниг, — начал он. — Ситуация с перемещающимся объектом действительно требует скоординированных действий двух ветвей Ордена. Вампир, ускользающий от Ордена Первой Жизни в Видербурге и появляющийся в окрестностях Блетесверга... Это необычно и опасно для обоих наших городов, для спокойствия людей, которые живут на границе наших земель.

Господин Кёниг кивнул.

— Именно так, Глава Розессилбер. Это существо хитрое и быстрое. Оно не оставляет обычных следов, пользуется древними путями, о которых мы знаем лишь из старых записей Ордена. Такие пути мы не можем полностью контролировать в наших землях. За последний месяц было несколько инцидентов в окрестностях Видербурга. Исчезновения, обескровленные животные... И теперь, судя по донесениям и по приметам в лесу Кадавер, он переместился ближе к вам, на границу ваших земель.

Глава 6

Ночь после прибытия гостей прошла без сна. Я лежала в своей постели, завернувшись в шерстяное одеяло, но холод, который я чувствовала, исходил не извне, а изнутри.

Нарастающее чувство паники, холодными волнами подкатывающее к горлу, сменялось острой, обжигающей яростью. Как они посмели?! Как могли родители, которые любили меня по-своему – присуще их суровому, скрытному миру – так спокойно распорядиться моей жизнью? Как будто мои чувства, желания, планы и моя мечта о простом, мирном будущем, о жизни, где я сама выбираю свой путь, не имели никакого значения перед лицом «блага Ордена»? Ордена, к которому я никогда не чувствовала себя принадлежащей, чьи тайны и опасности всегда ощущались мной как тяжелое бремя, а не как призвание, которое я должна была бы принять. Я хотела кричать от этой чудовищной несправедливости. Хотела сбежать, исчезнуть, вернуться в мой пыльный, тихий книжный магазин, где самым большим моим беспокойством было найти нужную книгу для прихотливого клиента или вытереть пыль с бесчисленных полок – мир, который теперь казался недостижимым раем, утерянным навсегда. Но я знала, что это бесполезно. Бежать было некуда. Их мир настиг меня.

С первыми, еще бледными лучами солнца, едва проникающими сквозь щели в ставнях, еще до того, как колокола в городе возвестили начало дня своим звоном, дом снова ожил. Не тихими, привычными хозяйственными хлопотами, не запахом свежей выпечки, а сдержанной, целенаправленной активностью, присущей охотникам, готовящимся к выходу на опасное дело, чья жизнь может оборваться в любой момент. Я слышала шаги внизу, негромкие голоса, позвякивание металла, скрип кожи – звуки, которые раньше вызывали лишь смутное беспокойство, а теперь звучали как подготовка к моей собственной казни. Они готовились к охоте. К охоте на вампира, который перемещался между городами, представляя угрозу для обоих Орденов и для людей, живущих на их границах.

Я поднялась с постели, чувствуя себя разбитой не только от бессонницы, но и от тяжести произошедшего. Подошла к окну, отдернув плотную занавеску. Лес Кадавер выглядел мрачным и равнодушным в утреннем свете. Его деревья стояли плотной стеной. Позавчера я чувствовала там угрозу извне, исходящую из самых его глубин. Вчера угроза пришла изнутри, приняв форму улыбчивых, но решительных гостей. Невидимый наблюдатель... Где он сейчас? Все еще там, в лесу, наблюдает за домом, за мной?

Спустившись вниз я увидела, как мужчины готовятся в гостиной. Отец, Господин Кёниг и Эмилиан склонились над большой, старой картой нашего города и окрестных лесов, расстеленной на столе. Их пальцы скользили по линиям дорог, рек, обозначениям деревень и глухих лесных участков, обсуждая возможные маршруты вампира и его потенциальные убежища – старые склепы, заброшенные шахты, глубокие пещеры. На столе лежало их снаряжение: охотничьи ножи с серебряными лезвиями, тяжелые арбалеты с отполированным деревом, колчаны, полные болтов с серебряными и освященными наконечниками, кожаные фляги с зельями и святой водой, мешочки с освященной землей и пучки трав с резким запахом. Эмилиан стоял рядом с отцом. Он выглядел серьезным и сосредоточенным, полным предвкушения и ответственности за свою первую настоящую охоту, чья опасность была очевидна даже мне. Мать и Госпожа Кёниг не готовились к выходу. Они сидели чуть в стороне, проверяя карты, сверяясь с записями в старых дневниках Ордена. Значит, на охоту отправлялись только мужчины.

Я вошла в комнату, и на мгновение все взгляды, привыкшие высматривать опасность в тенях, обратились на меня. Господин Кёниг кивнул с той же формальной вежливостью, что и вчера вечером. Госпожа Кёниг улыбнулась холодной, вежливой улыбкой, приветствуя будущую родственницу по расчету. Её глаза, казалось, видели насквозь мое притворное спокойствие. Мои родители просто посмотрели, оценивая, как я пережила ночь, насколько сломлена или насколько готова принять новую реальность, которую они для меня выбрали. Эмилиан... он тоже посмотрел, его голубые глаза задержались на мне чуть дольше, чем у других. В них читалось любопытство и, возможно, легкая неловкость или смущение от вчерашнего объявления. В его взгляде не было ни триумфа победителя, ни отвращения к предстоящему браку. Только спокойное наблюдение за девушкой, которая теперь должна была стать его женой.

— Доброе утро, Клодия, — произнесла мать, возвращаясь к проверке записей. — Ты как? Выспалась?

— Да, — солгала я, чувствуя, как горят глаза от бессонницы и невыплаканных слез. — Чем я могу помочь?

Я понимала, что должна предложить свою помощь. Это было частью порядка в доме.

Отец поднял голову от карты. Его палец остановился на обозначении какой-то древней руины в глубине леса.

— Ты можешь помочь матери и Госпоже Кёниг с приготовлением запасов в дорогу для нас троих. Еда, вода, травы для отваров.

Я пошла на кухню, чтобы начать собирать припасы, чувствуя, как внутри закипает негодование, которое я не могла высказать в присутствии гостей. Слышала, как из гостиной доносится разговор: голоса мужчин – глубокие и низкие, обсуждающие маршруты и тактику, особенности местности, известные Ордену Последнего Света, и то, как их сочетать с методами Ордена Первой Жизни, сравнивая подходы, делясь опытом; голоса женщин – более звонкие, касающиеся специфики снаряжения для охоты в лесу и защитных ритуалов, которые могли бы потребоваться, их различия и сходства в двух Орденах.

Позже, когда я собирала травы для отваров, из кладовой, где всегда пахло сушеными растениями и землей, вернулась бабушка. Она пришла помочь матери, явившейся только что на кухню с Госпожой Кёниг.

— Они говорят о нем, — тихо сказала она. — Хитрый. Быстрый. Один из старых. Тех, что помнят другую тьму. Такой не отдаст свою жизнь легко. Будет биться до последнего вздоха... или последнего шороха ночи.

Глава 7

Я вернулась домой. Дверь закрылась за мной с тихим щелчком, и я снова оказалась внутри. Атмосфера дома изменилась после ухода мужчин. Исчезло напряжение подготовки к охоте, наполненное мужской энергией и предвкушением действия. Теперь здесь царила другая атмосфера – женская, тихая, но не менее напряженная. Мать и Госпожа Кёниг находились в гостиной с бабушкой, склонившись над картами и старыми записями, продолжая свои изыскания и обсуждения.

Я прошла мимо, стараясь быть незаметной, но чувствуя, как их взгляды скользят по мне. Мать бросила на меня быстрый, оценивающий взгляд – убедиться, что я вернулась и не натворила еще больших глупостей после нашего разговора – и тут же снова сосредоточилась на разговоре с Госпожой Кёниг. Госпожа Кёниг просто посмотрела. Её глаза отметили мое присутствие, но в них не было ни сочувствия, ни даже любопытства к моему состоянию после увиденной ею сцены на кухне. Бабушка тоже не сказала ни слова, лишь чуть заметно кивнула головой. Недавний конфликт, мои слезы, крики, их холодные, окончательные слова – все это, казалось, уже осталось в прошлом. Теперь были дела Ордена – планирование, ожидание.

Я поднялась в свою комнату. Сил не было ни на что, кроме как сидеть у окна, глядя на лес, где недавно промелькнул силуэт. Что это было? Вампир? Другая тварь? Или тот самый наблюдатель, который следил за мной? Я не знала. Но мысль о нем теперь не вызывала только страх. Она вызывала... странный интерес. Интерес, рожденный желанием найти альтернативу уготованной судьбе. Альтернативу, которая, возможно, таилась там, в тенях.

Время тянулось медленно. Изнизу доносились тихие, приглушенные голоса женщин, занятых своими расчетами и изучениями. Они, вероятно, обсуждали повадки вампира, его вероятные пути отхода, слабые места. Возможно, обменивались знаниями двух Орденов, как и предполагалось, объединяя свой опыт. Моя мать – Глава Ордена Последнего Света, чья специализация, заключалась в выслеживании и борьбе в лесу и в использовании природных сил и древних знаний. Госпожа Кёниг – Глава Ордена Первой Жизни, чьи методы, возможно, были иными, более официальными, более связанными с городами или укрепленными поселениями и с более структурированным подходом. Они были разными, но объединенными одной целью – защитой людей от тьмы. И одной договоренностью – моим браком с ее сыном.

Напряжение в доме росло. Каждая минута, проведенная в этих стенах, казалась часом. Я чувствовала себя пойманной, запертой.

Именно в этот момент, когда я сидела у окна в своей комнате, снаружи раздался звук. Необычный. Не просто звук ветра или деревьев. Резкий, нарастающий гул, а затем стена воды.

Начался сильный ливень. Крупные, тяжелые капли забарабанили по крыше, по стеклам окон с такой яростью, что, казалось, они могут их разбить. Шум дождя был таким сильным, что заглушил все звуки в доме, даже тихие голоса женщин внизу.

Я замерла у окна, глядя, как вода потоками льется по стеклу, искажая вид леса. Звук ливня был оглушающим, но он не пугал меня сам по себе. Он... подтолкнул. Дом, который должен был защищать, теперь казался душным и тесным, а его стены давили, как стены темницы. Каждая минута здесь, под этой крышей, казалась ожиданием неизбежного. Я не могла оставаться здесь после всего, что услышала от родителей и после увиденной тени в лесу.

Я должна была выбраться. Пусть даже под этот ливень. Уйти. Сейчас.

Я встала и пошла к двери.

Спустилась вниз и прошла на кухню. Мать сидела там, наливая себе чай. Рядом стояла Госпожа Кёниг, вытирая руки полотенцем. Они обе выглядели уставшими и озабоченными, видимо, и погода, и мысли об охоте, и, возможно, о нашем утреннем разговоре давили на них. Звук дождя был таким сильным, что, казалось, стены дрожат, а дом вот-вот рухнет под его натиском.

Я подошла к матери. Пришлось почти кричать, чтобы она услышала меня сквозь грохот ливня и ветра, завывающего в щелях.

— Мама! — крикнула я. — Мне нужно в магазин!

Мать повернулась, ее глаза расширились от удивления и, возможно, легкого раздражения, вызванного и моим появлением, и непогодой.

— В магазин?! Клодия! Ты разве не видишь?! Какой магазин сейчас?! Там... там просто стена воды! Ты же только что пришла с улицы!

— Мне нужно! Очень нужно! — настаивала я. — Я обещала господину Леманну! Там... там новая партия свитков! Очень важные свитки! Он сам не справится к завтрашнему дню! Я должна пойти!

Ложь вырвалась сама собой, прикрывая истинное, гораздо более глубокое желание сбежать. Слова вылетали быстро, сбивчиво, но звучали почти убедительно, словно это была действительно моя единственная, неотложная обязанность.

Лицо матери стало жестким. Она посмотрела на меня, затем на Госпожу Кёниг, которая наблюдала за нами с невозмутимым выражением лица, словно эта семейная сцена была лишь частью местных обычаев, достойной лишь беспристрастного наблюдения, не вызывающей эмоций или сочувствия. В глазах матери я увидела смесь недовольства моей несвоевременной «обязанностью», беспокойства за меня, выходящую под такой ливень, и усталости от всего происходящего. И, возможно, нежелание продолжать спор.

— Клодия, это не время для прогулок! — сказала она, стараясь перекричать дождь. — Мужчины только что ушли. Дорога опасна в такую погоду! Лес не прощает беспечности, особенно сейчас, когда там активно!

— Я буду осторожна! Я быстро туда и обратно! — убеждала я, чувствуя, что это моя единственная возможность вырваться. Либо сейчас, либо никогда.

Глава 8

Я стояла посреди книжного магазина, сжимая в руке тяжелый переплетный нож. Только что я слышала шаги в пустом помещении, видела розу, появившуюся из ниоткуда, и чувствовала, как капля моей крови впиталась в пергамент на столе.

Стараясь успокоить бешеное сердцебиение и выровнять прерывистое дыхание, я опустила нож, но не выпустила его из руки, держа крепко, словно он был единственным связующим звеном с реальностью. Каждый шорох мокрой одежды, каждый скрип старых половиц под моим весом казался шагами, приближающимися из темноты. Мой взгляд метался от стола, где лежала алая роза, к темным проходам между высокими стеллажами.

Постепенно острота первого, панического страха начала отступать, сменяясь холодной, въедливой тревогой и жгучим недоумением. Что это было? Кто это был? Как кто-то мог войти в запертый магазин, оставить розу, вызвать... что бы ни было вызвано каплей моей крови, и исчезнуть бесследно?

Я подошла обратно к столу. Взгляд остановился на розе. Она была такой же яркой и свежей, как и мгновение назад. Её алый цвет казался почти зловещим в мягком, колеблющемся свете свечей. Лепестки манили и отталкивали одновременно своей совершенной, неестественной свежестью в этом пыльном месте. Рядом с ней, на пергаменте, темнело пятнышко моей крови, уже не круглое, а расплывшееся, словно бутон миниатюрной темной розы расцвел прямо на столе.

Осторожно, кончиком ножа, я приподняла розу, не решаясь коснуться ее пальцами снова. Осмотрела стебель – на нем не было видно места среза, он был ровным.

Зачем? Зачем кому-то понадобилось проникать в мой магазин и оставлять розу? Что означают шаги, которые я слышала, но чьего обладателя не нашла? Связано ли это с наблюдателем в лесу? Это был он? Или нечто другое, что пришло по его следу?

Я провела пальцем по краю пятна крови на пергаменте, не прикасаясь к самой крови. Чувствовала легкое, но отчетливое онемение там, где был укол. Капля моей крови. Связь. С чем? С кем? Древние тексты Ордена, которые я иногда читала в тайне, говорили о крови, о ее силе и связях, которые можно установить через нее, о ритуалах, требующих крови, о подношениях. Но это были ритуалы, известные только Охотникам, используемые ими против сил тьмы. Мог ли кто-то другой, кто-то... не из мира людей, кто-то из мира тьмы использовать это? Нечто, обладающее знанием, недоступным даже многим в Ордене?

Я оглядела пустой магазин, медленно поворачиваясь в свете свечей. Ряды книг, уходящие в темноту. Тени, пляшущие в углах. Мокрая одежда на стульях, от которой поднимался пар в прохладном воздухе. Это было мое убежище. Место, где я чувствовала себя в безопасности от мира Ордена. Но теперь даже сюда проникло нечто странное. Мой мир здесь, в стенах книжного магазина, перестал быть неприкосновенным. Опасность последовала за мной и нашла меня, оставив свой след.

Я посмотрела на окно. Ливень все еще хлестал, хотя и с меньшей силой, не давая возможности возвратиться домой. Дорога в такую погоду была бы слишком опасной, даже для тренированного Охотника, а тем более для меня, промокшей и уставшей. И, честно говоря, перспектива вернуться в Дом – к ожиданиям, к разговорам о браке, к необходимости снова притворяться или молчать – казалась сейчас более пугающей, чем тайна в магазине, какой бы зловещей она ни была. Здесь, по крайней мере, была неизвестность, а не несчастье.

Что я могу сделать? Сидеть и ждать? Ждать, пока прекратится дождь и придется возвращаться домой? Ждать, пока опасность проявит себя снова? Нет. Я должна была что-то понять. Узнать.

Мой взгляд упал на книжные полки. В этом магазине хранилось знание, собранное годами, даже веками. Знание о мире, о его тайнах, о его обитателях и о том, что скрыто от обычных глаз. Не только обычные книги по истории или философии, но и старые фолианты, которые собирал господин Леманн, порой странные, пугающие, посвященные древним верованиям, символам, легендам, проявлениям сил, которые Орден называл тьмой. Книги, которые я читала в тайне от родителей, ища ответы на свои вопросы о мире Ордена, о его врагах, о том, что скрывалось в лесу Кадавер.

Может быть, ответы были здесь. Ответы о розах, что появляются из ниоткуда? О шагах, что не оставляют следов? О символах, что могут нести послания?

Я подошла к стеллажам, где хранились самые старые и редкие книги. Я искала что-то необычное. Книги о символах? О редких проявлениях потустороннего? О связях между мирами? О значении крови в древних верованиях? О посланиях, оставленных нечеловеческими сущностями?

Я двигалась вдоль полок, проводя пальцами по истертым корешкам, вдыхая знакомый запах старой бумаги и кожи, смешанный с ароматом влаги и слабым, чужеродным запахом розы, доносящимся от стола. Страх не ушел полностью, но он отступил, уступив место сосредоточенности и любопытству. Я должна понять, что это было. И что это означает для меня.

Наконец, мой взгляд остановился на одном из фолиантов. Он был старым, в истертом кожаном переплете, без названия на корешке. Его возраст ощущался кожей под пальцами. Я осторожно вытащила его с полки. Он был тяжелым. Его страницы просели под тяжестью времени и, возможно, знаний, которые он хранил.

Я отнесла фолиант к своему столу, поставила его рядом с ярко-красной розой и пятном моей крови – символами этой новой, пугающей реальности. Открыла его. Страницы были плотными, пожелтевшими, исписаны мелким, неровным почерком на языке, который был мне знаком – языке старых текстов Ордена, полном архаичных оборотов и специальных терминов, требующих усилий для понимания. Рисунки, странные символы и руны дополняли текст.

Глава 9

В тот вечер, когда буря стихла, оставив после себя лишь мокрые улицы, сияющие в свете фонарей, и свежий, омытый воздух, пахнущий влажной землей, я вернулась из книжного магазина домой.

Последующие два дня проходили в гнетущем, однообразном ожидании и в давящей рутине, которая должна была, наверное, успокоить, но лишь усиливала внутреннее напряжение. Утро сменялось днем, день – вечером, а мужчины все не возвращались с охоты, и каждый час ожидания натягивал невидимую струну. Атмосфера в доме оставалась напряженной, пропитанной сдержанной тревогой и концентрацией. Мать, бабушка и Госпожа Кёниг проводили долгие часы в гостиной, склонившись над старыми картами и записями. Их тихие, серьезные разговоры о маршрутах передвижения вампира, признаках его присутствия, особенностях поведения и возможных опасностях эхом отдавались в пустых помещениях дома, наполняя его тревожным гулом. Присутствие Госпожи Кёниг постоянно напоминало мне о причине ее приезда.

И вот сегодня, на третий день после той бури и странного знака в магазине, я, как обычно, возвращалась из Блетесверга домой. День уже клонился к вечеру. Солнце садилось за холмы, окрашивая небо в багровые и золотистые тона, а темная стена леса на горизонте казалась еще более мрачной, чем обычно, словно вбирая в себя последние лучи света. Я шла по знакомой дороге, усталая от дня, но с привычной настороженностью, ощущая легкое покалывание на коже затылка.

Но когда я вышла на последний изгиб дороги, откуда открывался вид на Дом Ордена, я сразу поняла – что-то не то. Атмосфера вокруг дома была иной. Напряжение долгого ожидания, которое висело в воздухе последние два дня, исчезло, сменившись... чем-то другим. Возле дома было больше движения, чем обычно в это время дня – люди, не похожие на жителей нашего дома, лошади у коновязи, которые не принадлежали нам. И у входа в дом стояли трое мужчин. Мой отец. Господин Кёниг. И Эмилиан.

Мужчины вернулись.

Их походное снаряжение, следы усталости на лицах говорили о долгом и трудном пути. Они были измученными, с тенями под глазами. Одежду покрывали следы борьбы и непогоды, несмотря на то, что сегодняшняя дорога, вероятно, была сухой. Но в их позах, в том, как они стояли, чувствовалось не только усталость, но и завершенность. Охота закончилась. Они вернулись.

Увидев меня, вышедшую на дорогу, они на мгновение замерли. В глазах отца мелькнуло удивление от моего появления в этот момент, затем, возможно, облегчение от того, что я в порядке, и, как всегда, легкое неодобрение, что я так долго отсутствовала, когда все ждали. Господин Кёниг просто кивнул. Эмилиан посмотрел дольше, его голубые глаза казались темнее в сумеречном свете, в них читалась усталость. Что-то изменилось в его взгляде, в его осанке. Он держался иначе.

Не теряя ни минуты, движимая смесью тревоги, любопытства и предчувствия неизбежности, я подбежала к ним. Отец, увидев меня, положил тяжелую, уставшую руку мне на плечо.

— Клодия, — сказал он. — С тобой все в порядке?

— Да, отец, — ответила я, стараясь отдышаться, чувствуя себя неловко под его внимательным взглядом. — Со мной все хорошо. Я была в магазине.

— Пойдем в дом, — сказал он, мягко подталкивая меня к двери. — Входи, дитя. Там поговорим. Есть новости.

Мы вошли внутрь. В гостиной, куда мы направились, мать и Госпожа Кёниг уже встречали своих вернувшихся мужчин более полно, в более интимной обстановке дома. Сцена была короткой, но наполненной эмоциями, которые редко позволяли себе проявлять люди Ордена, особенно перед посторонними, даже если эти «посторонние» были будущими родственниками. Мать, обычно сдержанная и строгая, шагнула навстречу отцу, и на мгновение ее лицо смягчилось, а усталые линии разгладились. Она обняла его крепко, уткнувшись лбом ему в плечо, словно сбрасывая с себя груз дней ожидания, страха и ответственности за дом и за наше благополучие. Отец прижал ее к себе. Рядом Госпожа Кёниг сделала шаг навстречу Господину Кёнигу. Она не проявила бурных, видимых эмоций, не было слез или громких слов, но в том, как она коснулась его руки, как задержала на нем взгляд, в легком, почти незаметном наклоне головы, чувствовалась глубокая, молчаливая привязанность и беспокойство, которое она скрывала, и огромное облегчение от его возвращения из опасного мира тьмы, с которым они боролись.

Я стояла чуть в стороне, наблюдая за ними, и чувствовала себя лишней в этой сцене близости и принадлежности, к которой я не имела отношения. Усталые, но живые, вернувшиеся из мира, где смерть была рядом. Мой взгляд невольно скользнул к Эмилиану. Он стоял рядом с отцом, его голубые глаза оглядывали комнату. В его взгляде была усталость, как и у других, но и... удовлетворение? Опыт? Тень пережитого? Он вернулся другим, отличным от того юноши, которого я видела три дня назад, полным предвкушения, но еще не закаленным реальностью. Он прошел через что-то опасное и вернулся победителем. Теперь он был закален. На мгновение наши взгляды встретились, и в его глазах мне показалось что-то новое, что я не могла прочесть, но я тут же отвела глаза, чувствуя, как холод проходит по спине при воспоминании о розе, крови и словах из книги. Я не знала, что читать в его взгляде после осознания того, что наши жизни теперь связаны планами наших родителей.

— Сядьте, — предложила мать, разрывая момент воссоединения, указывая на кресла у очага, где уже горел огонь, добавляя уюта, который казался неуместным после их возвращения из опасности, но который был необходим для уставших путников.

Мы все расселись. Мужчины в креслах, все еще в походной одежде. Женщины напротив них, а я чуть в стороне.

Глава 10

Наступило утро казни. Меня разбудила мать. Еще стояла глубокая предрассветная мгла, окутывая Дом Ордена и окрестности плотной серой завесой, скрывая очертания деревьев леса Кадавер и холмов вокруг. Но сквозь щели в ставнях, которые я не закрыла полностью прошлой ночью, уже пробивались первые, едва заметные, робкие лучи света, окрашивая край горизонта в бледно-серый цвет стали или пепла. Это означало, что времени осталось совсем немного, неумолимо приближая неизбежное. Скоро солнце взойдет над лесом, проливая свой свет на мир, и на Рыночной площади Блетесверга начнется казнь. Пора было собираться.

Я поднялась с постели, чувствуя себя совершенно разбитой, словно и не спала вовсе. Тело было тяжелым, мышцы ломило от напряжения прошедших дней. Ночь была беспокойной, полной тревожных, обрывочных снов, в которых переплетались образы алой розы, чьи лепестки казались окровавленными; темного пятна крови на пергаменте, расплывающегося и растущего; невидимых шагов в пустом магазине, приближающихся из ниоткуда; лицо Эмилиана, строгого и далекого, говорящего слова о долге и союзе. Холод в комнате пробирал до костей, несмотря на тяжелое одеяло, под которым я лежала. Но это был не только физический холод раннего утра, но и холод предчувствия, которое сжимало сердце.

Я начала собираться. Надела чистое, темное платье из плотной ткани – цвета, приглушающие яркость жизни, подходящие для такого торжественно-жуткого события, цвета траура и официальности. Заплела волосы в тугую, аккуратную косу, пытаясь придать себе хоть какую-то внешнюю собранность, которая совершенно отсутствовала внутри, где все было хаосом страха, тревоги и непонимания.

Я почти закончила, завязывая шнурки на высоких, плотных сапогах, которые должны были защитить от утренней сырости и грязи улиц, когда раздался тихий стук в дверь. Негромкий, нерешительный, совсем не похожий на властный, требовательный стук матери или других взрослых в Доме Ордена, привыкших к немедленному подчинению. Странно для этого часа. В Доме Ордена не принято было стучаться в двери утром перед выходом на важное дело, тем более в комнаты женщин, когда все должны быть заняты подготовкой к выходу. Времени на вежливости и лишние церемонии не оставалось.

Я замерла, чувствуя, как сердце замирает в груди. Стук повторился, чуть громче, настойчивее, но все еще осторожно.

— Клодия? — прозвучал приглушенный голос из-за двери, его тон был... неуверенным?

Это был Эмилиан.

Удивление и недоумение заставили меня встать и подойти к двери. Что ему здесь нужно? Почему он не готовится с мужчинами? Почему он пришел ко мне? Я не ответила сразу, пытаясь понять причину его прихода.

— Клодия, это я. Эмилиан. Открой, пожалуйста. Мне нужно с тобой поговорить. Всего пара слов.

После секундного колебания, поддавшись любопытству, которое всегда пересиливало страх, или просто не зная, как иначе поступить, я подошла к двери и открыла ее. Эмилиан стоял в коридоре. Его фигура выделялась на фоне серого утреннего света, проникающего из окон в конце коридора. Он был уже одет в свою походную одежду – темная кожа, тяжелые сапоги, пояс, на котором могло висеть оружие, но сейчас оно отсутствовало. Он выглядел не так, как я его запомнила по первому, поверхностному впечатлению три дня назад, когда он только приехал полным юношеского предвкушения. Охота изменила его, добавила что-то новое в его облик, что-то более жесткое, более определенное. В его глазах читалась нечто, похожее на... задумчивость? Или даже неуверенность? Смущение? Его лицо, молодое, но уже с жесткими линиями, высеченными, вероятно, опасностью и ответственностью, было спокойным.

— Эмилиан? — тихо спросила я.

— Прости, что беспокою так рано, Клодия. Я знаю, мы скоро выходим. Все готовятся. Но я хотел поговорить с тобой до того, как мы пойдем. Это важно.

Поговорить? О чем? О предстоящей казни? О нашем будущем, которое висит над нами, как тяжелая, давящая туча?

Я отступила от двери, позволяя ему войти в комнату. Он вошел, остановившись у порога, словно не решаясь пройти дальше, чтобы не вторгаться в мое личное пространство больше, чем это было необходимо. Свет свечей, которые я зажгла, чтобы было удобнее собираться в полумраке комнаты, бросал на его лицо колеблющиеся тени, делая его черты более резкими, выделяя усталость в глазах. Он выглядел немного неловко, стоя там, в моей комнате, что было совершенно неожиданно для будущего Главы Ордена, для человека, который только что вернулся с победой над вампиром.

— Я хотел извиниться, — начал он. Он смотрел на меня. Его голубые глаза искали что-то в моем лице, какую-то реакцию, какое-то понимание, может быть, прощение. — За то, что отец настоял на твоем присутствии на казни сегодня.

Извиниться? Это было еще более неожиданно, чем его приход. Извиниться за приказ отца? За то, что моя судьба связана с его успехом? Я не знала, как реагировать, мои мысли путались.

— Я не знал, — продолжил он, делая шаг ближе. Его руки были опущены вдоль тела. — Я не знал, что ты никогда не была на казнях. Я думал, что все дети Охотников проходят через это с юных лет, что это часть вашего воспитания, часть вашей жизни. Что ты привыкла к этому. Как привык я.

Он сделал паузу, словно подбирал слова, пытаясь объяснить свои действия.

— Возвращение после охоты выдалось непростым. Опасности подстерегали на каждом шагу, но мы преодолели их, и я испытал гордость. Гордость за эту охоту, за поверженного вампира. Это моя первая столь значимая победа. Она имела для меня огромное значение, как для моего становления в Ордене, так и для моего отца. И я... я желал, чтобы ты была рядом, как моя будущая жена. Я хотел, чтобы ты стала частью этого момента, разделила его со мной. Я сам обратился к твоему отцу с просьбой о твоем присутствии. Мне казалось, это было единственно верное решение.