Синдром счастливой куклы

1

Продолжение книги "Дорогой дневник"

3 года спустя.

«Привет, цивилизация! Представляю вам очередной отчет о проделанной работе. Не забывайте подписываться на мой канал и ставить лайки! Всех люблю. Итак… Я не употребляю почти год. Что я могу сказать по этому поводу? Ничего хорошего. Головная боль долбит ничуть не меньше, мне все еще очень хреново. И ничто не радует, кроме гипотетической возможности сдохнуть. Но, как вы все знаете, я взял курс на творчество, и оно меня спасет. Просто колпак временно подтекает от «самоизоляции» — серые стены, серый вид за окном. Серое небо, «бесконечный апрель…»

Монотонное бормотание, проникшее в сон, рушит его, мгновенно возвращая меня в реальность — ту самую, серую и опостылевшую. Скриплю зубами, поворачиваюсь на бок и разгибаю затекшую руку, пронзенную миллионами иголок.

Комната погружена в полумрак, лишь захламленный стол в дальнем углу освещает тусклая желтая лампа. Посреди залежей тетрадок, бумаг, пустых сигаретных пачек и фантиков, завернувшись в клетчатый плед, перед ноутбуком сидит Юра и старательно корчит из себя страдальца — рассказывает паре десятков тысяч своих подписчиков о хреновой жизни и нелегкой борьбе с депрессией и зависимостью.

Поднимаюсь с дивана и, сшибая углы, плетусь на кухню — стримы Юры не вызывают у меня восторга.

Тесное пространство, выложенное изнутри заляпанным кафелем, тоже медленно, но верно поглощает хаос.

Видели бы родители, во что я превратила эту с трудом отвоеванную у родственничков квартиру…

Вытряхиваю в ведро бычки из переполненной пепельницы, споласкиваю грязную посуду, наполняю водой эмалированную кастрюлю, зажигаю конфорку под ней и лезу в морозилку.

В заиндевелом нутре обнаруживается последняя пачка пельменей — пищи богов, особенно когда ты потерял работу, а деньги, присланные мамой, быстро закончились.

Возвращаюсь в комнату и нависаю над столом, шурша пачкой с налипшей на целлофан коркой льда.

— Сколько? — спрашиваю одними губами, Юра поднимает чуть расфокусированные глаза и с досадой показывает мне три пальца.

Этот жест означает, что за час его позора и прилюдного унижения нам задонатили триста рублей и в ближайшие дни в наш рацион так и будут входить лишь пельмени из туалетной бумаги, купленные в гипермаркете по красной цене.

Сюрреализм. Даже Юра близок к отчаянию, и у меня из-под ног уплывает обшарпанный пол.

Мотаю головой и шиплю:

— Да нет, ты не понял. Пельменей сколько?

— Как обычно… — откликается он и продолжает, глядя в камеру: — Как обычно, накрывает ощущение полной безысходности. Надеюсь, друзья, меня убьет этот гребаный вирус… «Что с новым альбомом?» А ничего. Релиз планировался в мае, но Федор кинул нас, а на наш клич о поиске нового гитариста-вокалиста никто не откликнулся…

Я снова сваливаю на кухню.

На стене белеет прямоугольник календаря — 27 апреля, понедельник.

Из груди вырывается болезненный прерывистый вздох.

Отправляю пельмени в кипящий ад, щелкаю кнопку на чайнике и сажусь на подоконник. По ту сторону стекла моросит дождь, качаются черные голые деревья и стоят дома, переполненные доведенными до предела людьми.

Мы на всех парах несемся в пропасть…

Сегодня годовщина — три года назад я потеряла любимого человека, а вместе с ним и себя.

Три года я пытаюсь жить, вслепую угадывая направление, борюсь с болью и ищу смысл, но не нахожу.

Прижимаюсь лбом к стеклу и сквозь шум дождя и побулькивание воды в кастрюле прислушиваюсь к монотонной болтовне Юры — единственного живого существа, разделяющего со мной тяготы, горе и радости самоизоляции.

Кто он для меня?

Человек, подваливший на первом занятии в универе и обворожительно улыбнувшийся.

Он уже тогда был популярной в этом городе личностью — вел блог с тысячей подписчиков и являлся лидером группы с веселым названием «Саморезы», отжигавшей на окрестных фестах.

С тех пор мы не разлучались — он таскал меня с собой по всем местным тусам, концертам и впискам, выручал в трудные минуты словом и улыбкой. Он стал моим единственным другом, понимающим с полуслова, знающим обо мне все.

Я тоже знаю его как облупленного. Все, что он заливает восторженным зрителям на стриме — ложь и позерство.

У него никогда не было проблем с наркотой и не было депрессии — этот чел ценит жизнь и умеет радоваться ей. Как и все, чувствует пустоту и безысходность неотвратимо надвигающегося на нас будущего, но верит в лучшее — верит, как одержимый.

Однако повседневность породила моду на декаданс, шизу и саморазрушение, и Юра держит нос по ветру — в очередной раз делится несуществующим опытом и философствует, и некоторые заблудшие души воспринимают его слова как истину в последней инстанции. Аудитория верит ему и жаждет продолжения.

Ангельская утонченная внешность Юры никак не вяжется со словесным поносом, вырывающимся из его рта, и этот диссонанс исправно притягивает к его каналу внимание озабоченных личностей обоих полов, верных последователей, психов и оголтелых хейтеров. Но сейчас мы выживаем только благодаря им.

Потому что бизнес отца рухнул, дистанционное обучение учеников лишило маму большей части зарплаты, а я осталась в чужом городе без единственной подработки — мою уютную кофейню закрыли на карантин.

Хорошо, что в прошлом году, забив на нытье родных, мы с Юрой расписались.

Хорошо, что он ошивается здесь — тратя мой шампунь на свое роскошное каре, покрывая ногти моим черным лаком, умучивая мой ноутбук и растягивая мои свитера и толстовки широкими плечами.

Однажды он охарактеризовал нас как пару, женатую сорок лет, — и вместе тошно, и врозь — невозможно. Он прав — без него я и шага ступить не могу. Не хочу. Не получается.

Пусть он не понимает, каково это — блуждать по воздуху и вытягивать себя за волосы из пучины дурных мыслей, но у него есть крайне полезный скилл — умение заражать окружающих оптимизмом и принимать решения за других, и я завишу от этого.

2

Шаркая полосатыми махровыми носками по доскам паркета, на кухню в коконе пледа вплывает Юра. Скептически косится на плиту, с ногами залезает на табурет и загадочно глядит сквозь меня. Его тонкие губы трогает ухмылка.

— Что? Полное фиаско? — интересуюсь, поспешно утирая сопли, и покидаю подоконник.

Ставлю на стол кастрюлю, занимаю стул напротив и, вооружившись вилкой, принимаюсь за еду. Не припоминаю, чтобы сегодня я ела.

Юра выдерживает многозначительную паузу — с видом аристократа закуривает, стряхивает пепел на прозрачное донышко и наконец колется:

— Да не то чтобы… Пять штук! Так что живем!

Я давлюсь и удивленно пялюсь на одухотворенное лицо своего товарища по несчастьям, и он, затянувшись и выдохнув, поясняет:

— Чувак с ником Филин задонатил. И сказал, что может заменить Федора. Я тут же бросился пробивать о нем инфу… Оказывается, с недавних пор он живет на вписке у Светы. В общем, сейчас попробую связаться с ним в личке. Какой-никакой, а все же шанс… Чем черт не шутит.

Юра пускается в многословные рассуждения о внезапно замаячивших перспективах, обжигается и дует на пельмень, насаженный на вилку, а я киваю.

— Да уж. Вам сейчас может помочь только чудо…

Я не люблю все, что связано с репетициями и выступлениями, но это, похоже, моя карма.

Судьба в очередной раз прикололась, волшебным образом исполнив мою мечту — почти сразу после переезда в этот город Юра познакомил меня со своими друзьями — фриками и большими оригиналами, — и те приняли меня как родную.

Я оказалась в кругу себе подобных и с тех пор ни дня не оставалась в одиночестве. Компания прониклась ко мне стойким уважением (возможно, виной тому протекция Юры — звезды местного пошиба. Или мой тяжелый взгляд. Или выходки, на которые я бываю способна в подпитии. Или же они просто хорошие душевные ребята…)

Еще в старших классах школы Юра промыл им мозги и заразил идеей, что их банда «Саморезы» прославится далеко за пределами страны — надо только чуть-чуть потерпеть.

Но я уверена — увлечение не принесет ребятам широкой известности. Потому что в группе, которая пилит «местечковый суицид-панк», слишком много позеров. И лидер — позер.

— Еще неизвестно, когда вы все это провернете… Может, мы вообще до смерти просидим взаперти! — перебиваю я, устав от неосуществимых прожектов Юры и его громкого чавканья. — Мне нужна твоя помощь, Юр. Пожалуйста, перекрась мне башку в голубой. Запарило все, хочу разнообразия.

Юра затыкается, переводит взгляд на календарь за моей спиной и тушит окурок о мутный хрусталь пепельницы.

— Блин… — Его лицо перекашивает нервная улыбочка: — Вот я тормоз! Не вопрос. Тащи краску!

— Спасибо! Ты мой герой! — искренне смеюсь я. Для полной гармонии со своими тараканами мне нужно всего лишь соблюсти тупой ритуал и в годовщину смерти любимого парня ненадолго превратиться в Эльфа.

***

Снаружи завывает ветер, дождь барабанит по стеклам, оцинкованным подоконникам и крышам. За стенкой разгорается соседский скандал, ревут испуганные дети.

Отключаю перегревшийся телефон, бросаю его на пол и стараюсь сконцентрироваться на спокойном размеренном дыхании Юры на соседней подушке.

От громких причитаний ломит ухо — мама битый час ныла в трубку, что у нее болит душа и нет доверия к Юре… Что она не может больше терпеть папу двадцать четыре на семь, и, наверное, пора разводиться… А еще — что я должна приехать летом, потому что неприлично долго не появлялась дома. Иначе они навестят меня сами, как только отменят ограничения.

Втайне надеюсь, что их никогда не отменят — тогда мне не придется умолять Юру изображать влюбленного мужа и скрывать забитую татуировками руку — мама еще не видела черепа, розы и надпись «Error» на костяшках пальцев.

Я до сих пор не решаюсь вернуться в родной город и многое утаиваю от родителей — прячу шрамы под тату, тату — под длинными рукавами, неудачи — за улыбками, боль — за громким хохотом. Не хочу разочаровывать их. Не хочу их видеть и слышать.

Накрываюсь с головой одеялом, но вереницы навязчивых мыслей цепью смыкаются вокруг шеи и перекрывают кислород.

Три года назад они не поняли, какая со мной стряслась беда. Они предпочли не заметить.

Потолок разверзается, и меня опутывают щупальца безысходного ужаса. Три года… Прошло три года.

Я уже не ребенок, а дети, рожденные тогда, уже посещают детский сад.

Сейчас все слушают рэп, носят еще более уродливые вещи и снимают тупые ролики для Тик Тока.

А еще за три года случилось множество бессонных ночей, холодных рассветов, мутных закатов и ничего не значащих встреч. Сотни неумелых, но искренних стихов. Десятки новых порезов — робких, постыдных, саднящих. Миллионы ударов сердца, вдохов и выдохов в пустоту.

Мое нынешнее окружение — вечные подростки, ощущающие себя стариками.

Ты бы здорово вписался в их общество, Баг. Ты бы стал здесь звездой, и мы бы продолжили падать. Вместе.

Теперь я в полной мере осознаю, кем являюсь и кем кажусь, и очень хочу стать лучше. Только не представляю как.

Слезы обжигают глаза, удушье сменяется беззвучной истерикой.

Зачем я пообещала тебе то, что заведомо не смогу исполнить?

Я не стала достойным человеком. Не стала добрее, милосерднее и мудрее. Не стала счастливее. Я все еще ненавижу себя и продолжаю разрушать свое тело — напоказ, под всеобщее одобрение.

И бедная мама устала убеждать знакомых, наткнувшихся на мои странички в соцсетях, что сбритые виски, пирсинг и партаки — лишь дань моде и способ самовыражения.

На самом деле все это — следы бесчисленных бесполезных попыток разбудить себя.

Три гребаных года свободного падения… Я больше так не могу.

«Дай мне знак. Помоги выбраться. Помоги сдержать слово…» — шепчу в темноту и мучительно вслушиваюсь в звуки неспокойной ночи. Меня колотит.

Ничего не происходит. Никто из ныне живущих не способен дать ответы на мои вопросы. Никому не под силу меня понять.