Сиротка

Глава 1

В неполных четырнадцать лет рыжеволосая Мадлен Лаборде стала круглой сиротой. Отец уехал на заработки в другую страну и пропал более семи лет назад. А её матушка, Жанна Лаборде скончалась два дня назад от быстротечной пневмонии. Её тело уже было предано земле на одном из кладбищ для бедняков на окраине Парижа. Больше родных у Мадлен не было. К счастью Мадлен, её матушка перед смертью сумела договориться о дальнейшей судьбе своей единственной дочери. И сейчас девочка с взволнованно бьющимся сердцем ожидала в роскошной, великолепно обставленной гостиной особняка маркизов де Тьерсен. В этом особняке последние пять лет её матушка работала прислугой с раннего утра и до позднего вечера. А ночевать уходила к себе, в дом на соседней улице. Там, под самой крышей у Жанны Лаборде и её дочки была небольшая комнатка, которую они снимали. Родом Жанна была из Бретани, суровой окраины на северо-западе Франции. Где-то там, в одной из небольших деревень у неё оставались родственники… которые, впрочем, не хотели знать о Жанне Лаборде ровным счётом ничего с тех самых пор, как она, влюбившись в заезжего парижанина, уехала вместе с ним, в столицу. Родные сочли её предательницей. Муж Жанны оказался ветреным и не надёжным. После рождения дочери перебивался случайными заработками, а когда Мадлен исполнилось шесть, решил попытать счастья за границей, заверив жену, что устроится на хорошую работу и будет регулярно присылать ей хорошие деньги. С тех пор Жанна ничего о нём не слышала. Работая у маркизы де Тьерсен, Жанна Лаборде получала ровно столько, чтобы не умереть от голода и оплачивать комнату для себя и дочери. Кроме того, порой, она приносила для маленькой Мадлен угощение с господского стола – необыкновенно вкусное пирожное со взбитыми сливками или немного засахаренных фруктов. Маркиза Полин де Тьерсен, рано увядшая тридцативосьмилетняя женщина, стала вдовой пять лет назад. Детей у неё не было. Замуж она больше не вышла. Как говорили, маркиза посвятила всю свою дальнейшую жизнь служению Богу и благотворительности. Действительно, она много времени проводила в церкви. Делала пожертвования церковным приходам и сиротским приютам. Разумеется, благочестивая маркиза не смогла отказать в просьбе своей умирающей служанке. А именно - взять к себе в дом на работу её единственную дочь. В огромном особняке Полин де Тьерсен жила одна. Не считая периодических приездов сводного по отцу младшего брата – Жана-Анри. Брат был младше на двенадцать лет, прожигал жизнь и жил то в Голландии, то в Бельгии, беспечно транжиря состояние, оставшееся после смерти их отца.

Стоя в гостиной, в ожидании, когда к ней выйдет маркиза, юная Мадлен чувствовала откровенный страх. Конечно, она дала умирающей матушке слово, что будет сильной. Добрая маркиза готова взять её к себе, и она – Мадлен – должна будет служить ей верой и правдой. Быть верной, усердной и добродетельной. Глотая слёзы и гладя бледную задыхающуюся матушку по исхудавшей руке, девочка обещала всё это…

Сейчас Мадлен мельком глянула на себя в большое зеркало в тяжёлой позолоченной оправе. Бледное личико, испуганный взгляд, густые рыжие волосы цвета темной меди собраны наверх в причёску, подражающую высокородным дамам. Сегодня с утра девочка провозилась с ней более часа, пытаясь предстать перед маркизой в самом лучшем свете. Тонкую талию выгодно подчеркивал скромный кожаный поясок. Грудь, довольно большая для ее возраста, взволнованно поднималась, затянутая в корсет ее лучшего выходного платья бежевого цвета.

- Так ты и есть Мадлен Лаборде, дочка нашей верной Жаннет? – неожиданно раздался сухой, словно надтреснутый голос. Девочка испуганно обернулась. Поспешно сделала реверанс, опустив глаза в пол. Спустя мгновение, робко подняла их и увидела подошедшую к ней стройную невысокую женщину с осиной талией и маленькими руками, одетую в темно-зеленое бархатное платье. Лицо ее было довольно красиво, но выглядело желтоватым, каким-то мертвенным и совершенно бесстрастным. Оно было похоже на лицо восковой куклы-аристократки, которую Мадлен видела раньше в витрине одной из парижских лавок.

- Да, мадам, это я, - тихо ответила девочка так и оставаясь в согбенном положении реверанса.

- Бедное дитя, - прошелестела Полин де Тьерсен. – Сиротка.

Она как-то особенно сочно подчеркнула это слово. И Мадлен почему-то подумала, что она смакует его, словно как обсасывают во рту вишневую косточку перед тем, как выплюнуть.

- Поднимись же, - проговорила Полин, дотронувшись до плеча девочки.

Мадлен испуганно встала, подбирая подол длинной юбки.

- Ты очень красива, - мадам де Тьерсен рассматривала её, как какую-то любопытную картинку. – Твоя матушка, царствие ей небесное, иногда рассказывала про тебя, бедное дитя.

- Благодарю вас, - ответила Мадлен.

- Я думаю, ты умна и быстро освоишься в доме, - продолжала маркиза. – У тебя будет немало обязанностей, но не таких, с которыми ты не могла бы справиться. Ночевать ты будешь здесь же, у нас. Твоя матушка также просила об этом, чтобы ты, дитя, не осталась совсем одна. Кроме того, это платье… - Полин де Тьерсен снисходительно дотронулась до корсета девочки, - тебе его придется оставить. Все наши служанки ходят в одинаковой одежде. Так издавна заведено. Но новое платье очень милое и придется тебе по вкусу.

- Благодарю вас, госпожа, - смиренно ответила девочка, склонив голову. – Вы так добры ко мне!

- Ну, ну… - слегка засмеялась маркиза. – Это в память о твоей бедной матушке. Надеюсь, ты станешь достойной ей заменой, - она взяла Мадлен за подбородок и доброжелательно заглянула в её большие зелено-карие глаза.

- А теперь, ступай! – она направила девочку к двери, - старшая из служанок – Франсуаза – даст тебе новое платье, расскажет о твоих обязанностях и покажет комнату, где ты будешь спать.

Прошло несколько месяцев. Девочка постепенно осваивалась в особняке де Тьерсен. Довольно замкнутая по характеру, Мадлен была рада, что не надо было спать в общем помещении со слугами. Для ночлега ей выделили отдельную крошечную комнатку – бывшую кладовку. Комнатка была без окон, но небольшой топчан там вполне помещался. В противоположном углу девочка держала свои скромные пожитки, а на стену повесила небольшое деревянное распятие, взятое из дома. По вечерам перед тем, как уснуть, Мадлен тихо молилась, сложив ладони и глядя на худое страдающее тело, прибитое к кресту. Спустя полгода, ей казалось, что жизнь постепенно входит в ту колею, где размеренность и определенность преобладают над тревогой и отчаянием. Полин де Тьерсен была к ней достаточно добра. Хотя, по-прежнему казалась девочке ожившим восковым манекеном из парижской модной лавки. Обязанности Мадлен были не столь легки, но и не чрезвычайно сложны. Она должна была прибирать в комнатах, особенно усердно – в спальне мадам де Тьерсен и пустующих пока спальне и кабинете её брата. Также она помогала на кухне с мытьем посуды, а иногда и с готовкой кухарке.

Глава 2

Бывший маркиз быстрым шагом шёл мимо церкви Сен-Мерри. Службы в ней давно не проводились, уже более года церковь была закрыта для прихожан и приспособлена под административные и хозяйственные нужды молодой республики. В правой части церкви сделали склад, а в левом крыле пару раз в неделю проходили активные революционные собрания. Что-то вроде небольшого политического клуба, которых с начала революции расплодилось в городе, как грибов после дождя. На крыше бодро развевался трехцветный республиканский флаг, а на серой каменной стене, немного кривовато висел огромный плакат с неизменным за последний год слоганом:
«Свобода, равенство, братство или смерть!»

Оттянув нашейный платок, словно тот душил его, Тьерсен пробежал взглядом, по этим словам, размашисто намалеванным красной краской. Затем подошел к церкви поближе. Внимание его привлек листок, прилепленный на дверь и сообщающий, что кладовщику требуется помощник. «Грамотный толковый патриот, умеющий читать и писать». Тьерсен рассеянно провёл рукой по лбу и подумал, что, вероятно, надо уже на что-то решиться и попробовать устроится хоть на какую-то работу. Тянуть с этим больше было нельзя. К сегодняшнему дню в его кармане звенела пара жалких грошей, и чем платить за комнату, которую он снимал последние месяцы на улице Ренар, он не представлял совершенно. Его квартирная хозяйка – вдова Софи Бежо – сорокавосьмилетняя женщина, расплывшаяся в талии, с желтоватой увядшей кожей и дряблой грудью, вываливающейся из корсета, обрамленного атласными кремовыми розочками, отнеслась с определенным пониманием к его нищенскому положению.

- Что ж, красавчик… - протянула она хрипловатым голосом, когда бывший маркиз в очередной раз попросил недельной отсрочки с оплатой, - я всё могу понять… так же, как и то, что работаешь ты непонятно где. А если, как ты говоришь, ты работаешь, отчего у тебя никогда нет денег?
- Простите, мадам… я работаю, но средств не хватает, - пробормотал в тот день Тьерсен, глядя в иронично сузившиеся глаза своей квартирной хозяйки. – Прошу вас, дайте мне ещё десять дней. Я все оплачу за прошлый месяц, и внесу задаток.
- Старо предание, да верится с трудом, - усмехнулась мадам Бежо и, подойдя к Тьерсену, небрежно повертела в пальцах пуговицу на его камзоле. Она наклонилась совсем близко, и он явственно ощутил запах перегара. Мадам была любительница крепко выпить, особенно по выходным.
- Красивая пуговка, изящная, - вновь усмехнулась она, разглядывая изображенный в середине пуговицы дубовый листок. – А камзольчик-то у тебя недешевый, хотя и поношенный уже.
Тьерсен с испугом смотрел на свою квартирную хозяйку, ожидая уже последующего, вполне логичного продолжения про «бывшего», которого было бы неплохо сдать властям. Однако, мадам Бежо этого не сказала, а продолжала молча и как-то оценивающе смотреть на него.
- Взять с тебя и впрямь нечего, красавчик, - нарушила она, наконец, молчание. – Однако, кое чем ты всё же можешь мне отплатить.
- Чем же? – испуганно пробормотал Тьерсен, начавший уже догадываться о её намерениях.

Вместо ответа мадам Бежо обняла его за шею, вновь обдав запахом перегара и дешевых сладковатых духов. Затем развязала его нашейный платок и ногтями с облупившимся лаком стала жадно расстегивать пуговицы на его рубашке.
С этого дня Тьерсену пришлось стать любовником этой женщины, которая ничего, кроме отвращения у него не вызывала. Но выбирать бывшему маркизу не приходилось. Мадам Бежо действительно давала ему отсрочки с оплатой. И, лежа с ней рядом на узкой кровати в небольшой полуподвальной комнатке, которую снимал, Тьерсен думал, сколько же времени ещё всё это будет продолжаться… до того момента, когда она его всё-таки благополучно сдаст.

В молодости мадам Бежо, вероятно, была достаточно привлекательной женщиной. Но сейчас её дряблое тело, обвисшая грудь и складки на боках не вызывали у него ничего кроме брезгливости. Кроме того, в любви она оказалась на удивление ненасытной, требуя от него постоянного любовного пыла и удовлетворения своих желаний. Увы, у Тьерсена не всегда это получалось… Тогда от неудовлетворенной женщины сыпались оскорбления и насмешки. Впрочем, Тьерсен уже привык к ним, стараясь просто не обращать внимания. Выхода все равно не было.
- Откуда это у тебя, Андре? – поинтересовалась как-то мадам Бежо, проведя пальцем по шраму на его руке.
Конечно, она не знала его настоящего имени. Для нее и остальных он был теперь Андре Серван. Хотя, порой, бывший маркиз подумывал, что она прекрасно догадывается, что имя это фальшивое. Как фальшиво было теперь всё, связанное с его «новой» жизнью. Новая жизнь казалась Тьерсену каким-то мороком, дурным сном, от которого невыносимо остро хотелось проснуться. Но проснуться не получалось. А страшный морок затягивал его всё глубже и глубже…
- Что? – переспросил он рассеянно. И мадам повторила свой вопрос.
- А, это… - он повернулся к ней, - мне было шесть, когда мастиф отца напал на меня и порвал руку.
- O… - тонкие выщипанные брови мадам Бежо поползли вверх. – Бедный мальчик.
- Пса пристрелили, - продолжил Тьерсен. – А я с тех пор ненавижу собак.
- Бедняга, - опостылевшая любовница нежно потрепала его по щеке. – ладно, красавчик, ты уже отдохнул? Давай ка продолжим, - и, откинув с глаз прилипшие темные пряди, она впилась в его рот жадным поцелуем.

Сейчас, стоя перед объявлением на двери бывшей церкви, бывший маркиз вспомнил Софи Бежо, и его невольно передернуло. Сегодня наступил крайний срок оплаты, но денег не было. А это означало, что сегодняшней ночью ему опять придется ублажать нетрезвую распущенную женщину. Другого пути не виделось. Больше всего Тьерсен боялся оказаться на улице. Найти новое жилье без гроша в кармане… на это он мог и не рассчитывать. Оставался еще последний, крайний шаг, на который он всё еще не мог решиться. В маленьком тайнике, который он сделал в комнате, отогнув одну из досок в полу, а потом приколотив её обратно… под этой доской, завернутые в кусок потёртого синего бархата, лежали несколько фамильных вещей, от которых он до сих пор не мог избавиться, отнеся в скупку. Что-то не давало ему этого сделать. Не только страх быть разоблаченным, как «бывший», если скупщику, вдруг вздумается донести на него… но и нежелание расставаться с тем последним, материальным, что напоминало ему о прежней жизни.
Прежняя жизнь… её отголосками первое время после революции стали письма сестры, эмигрировавшей в Бельгию. Здоровье Полин де Тьерсен изрядно пошатнулось после всех этих событий. Открывшаяся чахотка подтачивала силы рано увядшей женщины. Возможно, именно это заставило её написать брату о том, что его удивило. В последнем письме Полин написала о его дочери, рожденной от служанки и отданной в приют при монастыре Святой Женевьевы. Девочку звали Луизой. Пробегая взглядом по изящному аккуратному почерку сестры, Жан-Анри на мгновение вспомнил ту робкую рыжеволосую девочку с большими зелеными глазами. Сиротку… разбитый сервиз и «наказание», которое он устроил этой неловкой девчонке в своём кабинете.
- Что ворошить прошлое… - недовольно пробурчал он. – Сестрица, как всегда… Впрочем, о ребёнке я и не знал. Полин сама мне ничего об этом не говорила. А как же звали ту рыжую сиротку… Мари, Манон? – Тьерсен задумался, чувствуя в глубине души какой-то лёгкий саднящий осадок. Для него, в общем-то никогда не испытывающего угрызений совести, это было странно и непривычно. Несколько мгновений он перебирал в памяти женские имена, пока, наконец, в мозгу отчётливо не всплыло имя. Мадлен.

Глава 3

- Мамочка, смотри… там дядя Пьер! – маленькая Луиза потянула Мадлен за руку.
Они вдвоем как раз вышли из лавки. Рабочий день Мадлен закончился и она, сосредоточенно нахмурив брови, размышляла, чем накормить дочь этим вечером.
Дома оставалось еще немного тушеной капусты и пара картофелин. А вот хлеба не было и купить его она уже не успевала. Весь день провела на работе, продавая зелень.

«Завтра выходной, пораньше с утра надо будет занять очередь в хлебную лавку», - подумала Мадлен, остановившись. Покупка хлеба в революционной столице становилась теперь непростым занятием. За буханкой хлеба люди простаивали долгими часами.
А, бывало, что лавка закрывалась перед самым носом из-за того, что хлеб внезапно заканчивался. И простые люди винили во всем спекулянтов, считая, что те специально прячут запасы муки, накручивая цены и создавая ажиотаж. Погром лавок, особенно тех, что продавали хлеб, стал в Париже обычным делом. Пару дней назад Мадлен, и сама видела такую разгромленную лавку. Точнее, это была кондитерская. В прежние времена, ещё до революции там продавали совершенно потрясающие торты, десерты и изысканные пирожные. Мадлен, будучи девчонкой, иногда подходила к витрине и рассматривала выставленные там торты. Один ей особенно нравился – в виде корабля с белыми зефирными мачтами и розовыми глазурными парусами. Стоя у витрины, она мечтала, как когда-нибудь разбогатеет и купит этот торт. Он был такой большой, что его хватило бы на неделю, если есть по кусочку. Мадлен размышляла, какой торт на вкус… наверное, невероятно нежный и сладкий. После революции ассортимент лавки изменился. Изысканных тортов там больше не продавали. Простым людям не на что было их покупать, а количество прежних покупателей – дворян - разительно уменьшилось. Теперь в лавке продавали самые простые пирожные – эклеры, заварные булочки и, конечно, хлеб.
Несколько дней назад, проходя вместе с Луизой мимо бывшей кондитерской, Мадлен увидела распахнутую, покосившуюся на петлях дверь и разбитые стекла пустой витрины. Лавка была разгромлена.

- Мама! – Луиза вновь потянула её за руку, и Мадлен, оторвавшись от своих мыслей, посмотрела туда, куда указывала дочь. С противоположной стороны тротуара действительно стоял её знакомый Пьер Рейналь. Молодая женщина перешла улицу, и Пьер как-то неловко улыбнулся, когда она поравнялась с ним.
- А я уж минут сорок тебя жду, Мадлен, - произнес он. – Задержалась ты сегодня на работе, я смотрю.
- Здравствуй, Пьер, - ответила молодая женщина. – Ты бы мог зайти ко мне в лавку, зачем ждать.
Она подняла на него глаза, и заметила в его взгляде какое-то странное смущение. Что-то новое, что стало для неё непривычным в этом, всегда уверенном и даже нагловатом парне.
- Просто вот… - он кашлянул и протянул ей какой-то сверток. – Это тебе, Мадлен. Бери и даже не вздумай отказываться. Мне сегодня, как активисту нашей секции, дали. Я сразу о тебе и подумал. Тебе нужнее. У тебя ж дочь малая… - он кивнул в сторону Луизы. – Я-то всё равно один.
Мадлен нерешительно взяла свёрток, развернула. Это был хлеб, целая буханка, ещё тепловатая, завёрнутая в очередной республиканский листок.
- Пьер! – воскликнула Мадлен, - что ты? Зачем?
- Бери, бери! – санкюлот сделал решительный жест, когда она протянула хлеб обратно. - Считай, я делаю это официально от имени республики. Заодно и новую газету почитаешь, - он хохотнул.
- Спасибо, Пьер, - тихо сказала Мадлен, прижав к груди сверток.
- Ерунда, не за что благодарить! – Пьер махнул рукой.
Возникла пауза…

Пьер потрепал по голове Луизу.
- Куда ты сейчас, домой? – спросил он у Мадлен.
Молодая женщина кивнула.
- Можно я провожу тебя? – спросил Пьер.
- Хорошо, пойдем, - ответила она.
Через некоторое время они свернули на улицу Монтрей и остановились перед трехэтажным домом из серого камня, где Мадлен снимала комнату.
- В гости даже не буду напрашиваться, все равно никогда не позовешь, - с ироничной ухмылкой проговорил санкюлот.
- Пьер, ты же знаешь…
- Да, я помню, что ты мне говорила, - проговорил Пьер, - что ты не встречаешься с мужчинами. Просто… - он вдруг взял ее за руку, но не грубо, а как-то нежно и бережно. И почему-то Мадлен не стала её вырывать.
- Просто, скажи мне. Только честно скажи. Скажи, и я отстану. Навсегда. У тебя кто-то есть? Ты же не можешь быть совсем одна, ты такая красивая, молодая… Мадлен…
- Пьер… - Мадлен смолкла, подбирая слова, но на ум ничего не приходило.
Все мысли почему-то спутались.
- Я не одна, Пьер, - наконец ответила она. – У меня дочь.
Она крепче сжала ладошку притихшей Луизы.
- А что насчёт её отца? – вдруг резко спросил Пьер, нахмурив брови. – Ты никогда ничего о нём не говорила… Кто он? Ты всё еще его любишь? Поэтому больше ни на кого из мужчин не смотришь?
- Мама сказала, что папа погиб на войне, – сказала Луиза.
- И ты до сих пор его любишь? – продолжал Пьер, — это так?
Мадлен покачала головой.
- Нет, Пьер, это не так. Давай не будем сейчас… не хочу при дочке. Когда-нибудь я расскажу тебе всё, позже… Пойми меня, Пьер.
Она подняла глаза, и он увидел в них слёзы.
- Ну хорошо, хорошо, - буркнул он, чувствуя себя виноватым. – Это ты прости меня, Мадлен. Просто знай, что ты… - он смолк на какое-то мгновение, потом продолжил, - ты мне не безразлична. Я все сделаю ради тебя.
- И… - он на мгновение смолк, погладил по голове Луизу, - ради неё - тоже.

***

Жан-Анри (де) Тьерсен унылым взглядом обвёл комнату, в которой обитал несколько последних дней. Помещение было совсем небольшим, со скошенным потолком и маленьким и круглым вентиляционным окном, сквозь которое скупо проникал стремительно тающий вечерний свет. Жалкая мансарда, расположенная под самой крышей одного из дешевых парижских домов. В прежние времена он и в страшном сне не мог бы представить, ГДЕ ему теперь придётся жить. Впрочем, выбирать не приходилось. Съем жилья стоил здесь на порядок дешевле, чем его прежняя комната с камином у мадам Бежо. Летом крыша сильно нагревалась, и в мансарде стояла невыносимая жара. Зимой же она основательно охлаждалась в виду того, что никакого отопления не предусматривалось вовсе. Но уже начался октябрь, жары не предвиделось, и Тьерсен тешил себя надеждой что как-нибудь дотянет до зимы. А там… а там видно будет. Пока он жил одним днём…
Скошенный по бокам потолок мансарды создавал ощущение какой-то конуры. Лишь в середине комнаты пространство расширялось, и Тьерсен мог встать здесь в полный рост, не опасаясь стукнуться головой о крышу. В центральной части, где края крыши соединялись широким швом, был зачем-то приделан довольно массивный брус. Возможно, раньше на нем сушили белье или использовали ещё для каких-либо целей.
Обхватив брус рукой, Тьерсен проверил его на прочность. Довольно крепкий. «Что ж, хотя бы есть, где удавиться», - пришла в голову вполне рациональная мысль, и он засмеялся.
А в глубине души ему хотелось рыдать от осознания всей мерзости своего нынешнего положения…

Тьерсен заплатил за комнату на месяц вперед, отдав владельцу дома 100 ливров. На оставшиеся деньги купил новый камзол, несколько больших свечей, бутыль хорошего красного вина, буханку хлеба, несколько вареных яиц, пару луковиц, ломоть сыра и большую копченую рыбину. Все это обошлось ему в 40 ливров. Тьерсен проклинал бурную революционную инфляцию, при которой цены каждый день росли, как на дрожжах.
Вино закончилось за пару дней. Еду он старательно растягивал больше недели, аккуратно деля на невообразимо маленькие порции. Изо всех сил пытаясь не тратить последние 10 ливров. Пища закончилась еще вчера вечером. С утра Тьерсен не выдержал. Пошел и купил на последние оставшиеся 10 ливров две бутыли дешевого вина. На закуску оставалась засохшая горбушка хлеба и луковица. Теперь в его кармане звенело лишь несколько жалких медных су.
А это означало, что он либо сдохнет от голода, либо должен заставить себя найти хоть какую-то работу. Прямо с завтрашнего дня.

Жан-Анри мрачно усмехнулся и открыл новую бутылку. Дешёвое пойло рубинового цвета бодро полилось в жестяную кружку.
- Как только бедняки пьют эту дрянь, - пробормотал он, опрокидывая в себя содержимое кружки.
Очертания комнаты постепенно расплывались под влиянием растворяющегося в крови алкоголя и скрадываясь наступающими в мансарде сумерками. Свечи Тьерсен экономил и сидел весь вечер без огня. Он выпил ещё одну кружку вина, и ему стало совсем тепло и почти уютно. Жан-Анри лег на продавленный топчан, служивший постелью, и закрыл глаза. Подумал про сестру, живущую теперь в Бельгии. По-новому «Закону о подозрительных», принятому более месяца назад, переписка с эмигрантами отныне приравнивалась к преступлению и каралась смертью. Тьерсен сжег все письма от сестры. Тяжело вздохнув, он в очередной раз подумал, что и сам был бы сейчас в Бельгии, если бы не та, приключившаяся с ним ужасная нелепость…
Сестра уехала из Франции почти сразу после взятия Бастилии и первых революционных волнений. Впрочем, Полин всегда была очень осторожной. А он… после её отъезда он продолжал беспечно жить в их особняке и поначалу ему это даже нравилось, он ощущал себя в доме полновластным хозяином. А революция… вся эта взбесившаяся кровожадная чернь… он был уверен, нет – свято убеждён, что рано или поздно её поставят на место, загонят обратно в стойло, а дворянам вернут все их прежние утраченные права и привилегии. Всего лишь… всего лишь надо немного потерпеть и подождать. Тьерсен почти не интересовался политикой, но, как и многие люди его круга надеялся хоть на какую-то разумность новой власти. Ведь во главе страны, пусть и номинально, всё еще был король. Пусть отчасти и подчиненный этому дикому «народному» парламенту. Но король был. А, значит, оставалась и какая-то надежда. И маркиз ждал, продолжая жить в своем фамильном особняке, тратя последние сбережения и распродавая картины, золотые безделушки, изящные фарфоровые статуэтки, шелковые гобелены и прочие дорогие вещи. Благо, у сестры – любительницы предметов искусства – подобного было в избытке. Слуги не любили Тьерсена, все они уволились сразу после отъезда его сестры. Жан-Анри научился жить один, без прислуги, хотя, поначалу это было очень неудобно. Но он ждал и надеялся…

Последняя надежда для Тьерсена рухнула 10-го августа 1792-го. Взятие восставшими парижанами Тюильри – королевской резиденции, низложение монархии в стране и установление республики. Он понял, что отныне возвращение в прошлое невозможно. Оставался один путь – бежать из страны. С трудом, риском и за немалую сумму он достал поддельные документы, по которым значился отныне Андре Серваном, нотариусом и представителем бывшего третьего сословия. Собрав в одно прекрасное августовское утро необходимые вещи, Тьерсен вместо распятия перекрестился на свой фамильный герб, красующийся на резных воротах, и покинул особняк… покинул Париж и, приближаясь к границе с Бельгией, искренне надеялся, что покинул и прежнюю, тревожную и страшную жизнь. Увы, и эта его надежда вскоре разбилась, как волна, разбивающаяся о скалы во время шторма.
В гостинице со спокойным названием «Кленовый лист» Тьерсена совершенно неожиданно узнала одна из его бывших любовниц. Когда она молча, но с нехорошей улыбочкой прошла мимо него в общем зале гостиницы, он ещё ни о чём не подозревал. Лишь позже он смутно вспомнил её… эту смазливую манерную девицу с пышными каштановыми волосами, родинкой на левой скуле, красивой грудью и невероятно страстную в постели. Какие только неприличные штучки он с ней не проделывал… а она только хихикала и бесстыдно просила ещё. Люси Болье… или Фолье… хотя, ему это было неважно, он не запоминал всех, кого соблазнил и с кем был близок. Их было слишком много… Впрочем, с девицей Болье всё произошло тогда, еще в Париже, по полному их взаимному согласию, и, как ему казалось – к обоюдному удовольствию. Они просто приятно провели вместе несколько бурных ночей. И расстались вполне мирно. Люси Болье, правда, порыдала немного, стоя у окна в гостиной и промокая покрасневшие глаза изящным кружевным платочком, когда он сказал ей о расставании. Но это ведь такая мелочь. Во всяком случае, так казалось Тьерсену. А что надумала и намечтала себе эта смазливая дурочка… разве он был в этом виноват, никаких обязательств Люси Болье он не давал. Но, как выяснилось, мадемуазель считала иначе.

Тьерсен уже задул свечу и лег в постель, утром предстояло встать в шесть часов, чтобы продолжить поездку. До границы оставалось совсем немного… к вечеру следующего дня он рассчитывал быть уже далеко за пределами Франции. Маркиз начал дремать, когда в дверь его номера раздались грубые тяжелые удары сразу нескольких прикладов:
- Именем республики! Открывайте, гражданин, вы арестованы!
Далее Тьерсен поразился сам себе, с какой молниеносной быстротой способен двигаться. Наспех одеться и сунуть в карман камзола документы и деньги было делом нескольких секунд. Далее он с трудом отодвинул тяжелую задвижку на раме, распахнул окно и с опаской посмотрел вниз. Второй этаж… а этажи в этой гостинице высокие. Прыгать было рискованно. Но он все-таки рискнул. За спиной уже деловито и со смачными ругательствами выламывали дверь. Багаж и все вещи пришлось бросить в номере. Внизу оказалась мягкая податливая земля, он спрыгнул, больно подвернув ногу и почти сразу бросился в заросли ближайшего кустарника. Ему опять повезло, что его никто не обнаружил и не догнал. Просидев до рассвета в ближайшем леске и продрогнув до костей, Тьерсен с утра сумел остановить экипаж, едущий в обратном направлении, в Париж. Он сам не знал, зачем решил вернуться в столицу. Возможно, был совсем растерян и действовал под влиянием эмоционального порыва. Но вернулся. Кроме того, в Париже у него ещё оставался особняк. Смешная иллюзия, рассыпавшаяся в прах, как карточный домик. Полной неожиданностью для Жана-Анри стало известие, что его фамильный особняк уже два дня как пустили с молотка. На красивый старинный дом с большим садом сразу нашёлся покупатель - кто-то из разбоготевших на революции нуворишей. Они быстро прибирали к рукам брошенное жилье «бывших».
Второй неожиданностью, окончательно подкосившей бывшего маркиза, стало известие о том, что выезд из Парижа отныне возможен только лицам, получившим свидетельство о «гражданской благонадежности». Как получить его, Тьерсен, живущий теперь по фальшивым документам и без средств к существованию, совершенно не представлял. Он остался в Париже. Ловушка захлопнулась.

Глава 4

Луиза рисовала. Графит, закрепленный между двумя деревянными палочками, быстро и уверенно двигался по листу бумаги. Детская ручка заканчивала очередной рисунок.
У Луизы их было уже много, хотя Мадлен просила её экономить и карандаш, и бумагу. Последнюю она приносила дочери из лавки, где работала. Бумага была темно-серая, грубая, шероховатая и служила для сворачивания кульков и обертки товара. Но другой бумаги не было. Та, что продавалась в художественной лавке – красивая, белая и плотная - стоила слишком дорого и была не по карману Мадлен с ее скромным заработком.
Правда, однажды она купила в художественной лавке карандаш для Луизы. С настоящим твердым немецким грифелем. Он был дорогой, почти 40 ливров. Но дочь так умоляла, и глядя в её карие глаза, в которых появились слёзы, Мадлен поняла, что для девочки это очень важно. В конце-концов, Луиза просила купить не куклу или пирожное. Всего лишь карандаш… С того времени прошел почти год. Луиза рисовала каждый день, это было её любимым занятием, во время которого она забывала обо всём. И глядя на страсть дочки, Мадлен невольно думала, что в роду у де Тьерсенов, вероятно, были художники. А может, проявилось что-то и с её стороны. Своих предков из Бретани Мадлен совсем не знала.
Кроме карандаша, Луиза рисовала кусочком мела на деревянной доске, которую ей также раздобыла Мадлен. Доска была гораздо экономичнее бумаги. Луизе не нравилось лишь то, что прежний рисунок всегда приходилось стирать. И делала она это со слезами.

- В монастыре ты тоже рисовала каждый день? – спросила Мадлен у дочки в тот день, когда впервые узнала о ее всепоглощающем увлечении.
- Я хотела каждый день, но матушка Клементина не позволяла. Говорила, что это праздное и греховное занятие.
- Греховное? – Мадлен невольно улыбнулась и обняла дочку. – Почему она так говорила?
- Я хотела нарисовать ангелов. И Бога, - серьёзно ответила девочка. – Но матушка Клементина сказала, что этого делать нельзя. Бога могут изображать только те, у кого есть высшее церковное разрешение. Но я… я часто думаю, какой он. Как он выглядит на самом деле…
- Луиза… - Мадлен взяла её за ручку и подвела к стене, на которой висело деревянное распятие. То самое, которое, осиротев, она взяла с собой из дома, где жила прежде с матушкой.
«Как давно это было…» - подумала она.
- Вот наш Бог, - она указала девочке на худое распятое тело, прибитое к кресту. – Наш Бог и Спаситель, Иисус Христос.
Маленькая Луиза смотрела на распятие, слегка нахмурив красивые темные брови и плотно сжав губы. И, поглядев на нее в профиль, Мадлен опять отметила, как она похожа на де Тьерсена. К сожалению, от внешности самой Мадлен Луиза не взяла ничего. Раньше от сходства дочки с человеком, причинившем ей только зло, Мадлен было больно. Но через год она почти привыкла к нему и смирилась. Всё равно было уже ничего не изменить.
А дочка росла славной. И, по всей вероятности, одаренной.

Луиза все продолжала рассматривать распятие. Потом протянула руку и дотронулась пальчиком до худого тела с выпирающими ребрами.
- Бедный Иисус… - тихо сказала она. – Наверное, ему было очень больно.
- Да, моя милая, - ответила Мадлен, целуя дочь в макушку. – Ему было очень больно. Но он умер за всех нас. Ради нашего спасения. А после воскрес для вечной жизни, в которой только свет, любовь и радость.
- Почему так? – вдруг спросила Луиза.
- Что? – не поняла её Мадлен.
- Почему нужно умереть, чтобы получить любовь и радость?
Вопрос дочки застал Мадлен врасплох. Она сглотнула, к горлу почему-то подкатил комок… обняла Луизу, прижала к себе и погладила ладонью по волнистым каштановым волосам.
- Я сама не знаю, милая. Мир наш устроен так.

***

(Де) Тьерсен с утра ходил по городу в поисках работы и к четырем часам вечера окончательно отчаялся. Он обошел уже много мест, но его почему-то нигде не хотели брать. То ли видели в нём одного из «бывших», то ли просто не хотели связываться по какой-то другой причине, о которой он не имел ни малейшего понятия… Но когда ему без объяснения причин, отказал в очередной раз владелец хлебной лавки, в которую требовался рабочий, Тьерсен почувствовал, что внутри наступил какой-то предел… Он свернул на набережную и быстро пошел вдоль реки, глядя на темную осеннюю воду, по которой бежала крупная рябь. Поднялся сильный ветер. Тьерсен взошел на высокий каменный мост и, облокотившись на перила, снова посмотрел на воду. Её темнота и глубина тянули за собой. И в какой-то миг, Жан-Анри подумал, что было бы неплохо разом прекратить все свои мучения. Прийти сюда ночью, заранее прицепив на шею хороший булыжник, залезть на узкий каменный бортик моста и спрыгнуть вниз.
От размышлений его отвлекли развеселые пьяные крики. На набережной появилась группка пьяных санкюлотов в красных колпаках. Похоже, они собирались свернуть на мост. Тьерсен повернулся и быстро пошел прочь.

Он сам не заметил, как вышел на улицу, где располагалась бывшая церковь Сен-Мерри. Та самая, где кладовщику требовался помощник.
«Наверняка уже кого-то взяли, - мрачно подумал Тьерсен, - объявление я видел недели две назад. Да и пробовать устроиться на работу туда – всё равно, что добровольно лезть в пасть к чудовищу»
Он помнил, что в этой церкви кроме склада устроен и революционный клуб.
А это означало регулярное присутствие там таких вот «патриотов», вроде тех, которые гуляли на набережной.
«Хотя… - продолжал размышлять бывший маркиз, - говорят ведь, что наиболее безопасное место – в самом центре бури. Может быть, настал момент как раз это проверить». Он усмехнулся.
Подходя к Сен-Мерри, Тьерсен был почти уверен, что должность уже занята и никакого объявления не увидит. К его удивлению, на двери висел все тот же, уже знакомый листок, лишь более пожелтевший и со слегка размытыми от влаги чернилами:
«Кладовщику требуется помощник - грамотный толковый патриот, умеющий читать и писать»
Тьерсен поправил на отвороте камзола трехцветную республиканскую розетку – неизменный атрибут приверженности революции – купленный им вчера на последние 20 су… глубоко вдохнул и выдохнул, быстро и незаметно перекрестился и открыв массивную тяжелую дверь, зашел внутрь.

Глава 5

По новому революционному летоисчислению шёл второй год Французской республики.
А по новому календарю начался месяц брюмер, который называли также «месяцем туманов». (Де) Тьерсен так и не привык к этим странным новым званиям.
Для него был просто конец октября, и унылая осенняя погода, пожелтевшая листва и порывы пронзительного ветра также не добавляли бывшему маркизу хорошего настроения. Пока было ещё довольно тепло, но Тьерсен не без ужаса думал о том, как зимой придется обитать в неотапливаемой мансарде. Ведь холода неумолимо приближались…
«Надо бы раздобыть побольше теплой одежды», - размышлял Жан-Анри, возвращаясь домой после очередного рабочего дня. Он работал у Филибера Журдена уже почти месяц, а вчера как раз получил долгожданные двести ливров. Уже стемнело, и улицы города тускло освещали масляные фонари – реверберы. Мимо проезжали одинокие экипажи, спешили домой случайные прохожие. Сегодня он припозднился. После работы гражданин Журден, пригласил его посетить очередное революционное собрание, которое проходило в левом крыле церкви. Тьерсен и хотел бы отказаться, но… не мог. Маску «патриота» и человека, «интересующегося славными революционными событиями», надо было держать до конца. И, конечно же, он радостно кивнул, сказав, что давно желает там присутствовать.
— Вот и славно! – одобрительно усмехнулся Филибер Журден и с силой хлопнул его по плечу.

Левое крыло бывшей церкви произвело на Тьерсена удручающее впечатление. Статуи святых были вытащены наружу. Как он уже знал, некоторые из них, частично разбитые, валялись на заднем дворе. Остальные, как сказал ему гражданин Журден, были полностью уничтожены и выброшены на свалку. Прямо перед алтарем располагалась грубо сколоченная деревянная трибуна, покрытая трехцветным флагом Французской республики. С нее и выступали самые активные ораторы. За один вечер таких выступлений, бывало, несколько. А публика представляла собой самый смешанный люд. В основном санкюлоты – рабочие, хотя, приходили иногда и более обеспеченные, и образованные люди, судя по их манерам и внешности. Но были они все же меньшинстве. Охотно посещали собрание и женщины, иногда и с маленькими детьми, которых, вероятно, было не с кем оставить. Выступать с трибуны женщинам не дозволялось, это была привилегия мужчин. Но слушать и участвовать в обсуждениях с места, они имели право. Чем и пользовались на полную катушку. Одетые в залатанные кофты и серые шерстяные юбки, в грубых деревянных башмаках, с красными патриотическими колпаками на головах, возбужденными блестящими глазами и ртами, воодушевленно орущими вслед за оратором убийственные революционные призывы… эти женщины вызывали у бывшего маркиза страх. Никогда ещё он не видел столь презираемый им прежде народ, всю эту «чернь», так близко, когда в тот вечер находился среди них в помещении бывшей церкви.
В тот вечер он пристроился у одной из колонн, ближе к выходу. Чуть поодаль стоял и гражданин Журден, периодически и с интересом посматривающий на него. И Тьерсен понял, что улизнуть раньше времени не получится. Это точно вызвало бы подозрение. Поэтому оставалось лишь стоять, изображая воодушевление и одобрение во взгляде, и слушать речь оратора. Выступающим сегодня был довольно высокий, крепкого сложения человек лет тридцати с длинными темными волосами, собранными в хвост. Оливкового цвета камзол украшала трехцветная кокарда. На загорелом лице яростно сверкали темные глаза. Говоря с трибуны, парень яростно жестикулировал. Вот, он сделал очередной резкий жест – рубанул ребром ладони по воздуху, от чего Тьерсен невольно вздрогнул и провел ладонью по лицу.
- Так мы поступим со всеми этими «бывшими»! – рявкнул с трибуны выступавший, - Лезвие гильотины снесет головы всем этим врагам нации!
- Да! Да! – активно закричали люди, столпившиеся вокруг трибуны. – Смерть им! Смерть аристократам и изменникам революции. Слава народу!

— Это Пьер Рейналь, - бывший маркиз услышал рядом с собой голос подошедшего гражданина Журдена. - Один из самых лучших ораторов из местных патриотов. Не так ли? – он с интересом посмотрел в глаза Жану-Анри.
- Да, очень зажигательно выступает, - ответил Тьерсен, выдержав его пристальный взгляд. – А откуда он?
- Работает в соседней типографии. Они выпускают прекрасный революционный листок под названием «Гильотина», а также печатают агитационные плакаты, которые мы потом здесь, у себя и развешиваем.
А также распространяем среди парижан.
- Гильотина… хорошее название…- протянул бывший маркиз.
- Да, - продолжал Журден. – Такие горячие люди и настоящие патриоты заслуживают всяческого уважения. Рейналь частенько у нас выступает. Он умеет заводить людей.
- И ещё вот что… - Журден сделал паузу.
- Что же? – быстро и обеспокоенно переспросил Тьерсен. Он бросил взгляд на трибуну, но Пьер Рейналь уже сошел с нее, а ораторское место занимал другой человек.
- Их типографии периодически нужны художники… своего постоянного художника у них нет. А надо делать эскизы для плакатов и иллюстрации для газеты. Ну, вы понимаете, Серван…
- Да, конечно… - бывший маркиз изобразил во взгляде живейшую заинтересованность.
- Я хорошо знаю Пьера и мог бы порекомендовать вас для этой работы. В качестве дополнительного заработка - как вам такое?
- Я был бы очень рад! – горячо произнес Тьерсен, подключив все свои актерские способности. На душе тоскливо скребли кошки.
— Вот и славно, - ответил гражданин Журден. – Тогда на днях я поговорю с Рейналем о вас.

И сейчас, идя домой после революционного собрания, Тьерсен раз за разом прокручивал в памяти этот разговор, предложение Филибера Журдена и свое безропотное согласие.
«Я как муха, полностью запутался в их паутине… - подумал бывший маркиз. – Не надо было соглашаться на эту работу. Но и отказ вызвал бы ещё бОльшие подозрения.»

Захотелось выпить, и он вспомнил, что дома алкоголя уже не осталось. В кармане были двадцать ливров, на которые он собирался купить какой-то еды на вечер, но ноги сами свернули к винному погребу. Восемнадцать ливров Тьерсен отдал за бутыль неплохого красного вина. И с немного улучшившимся настроением пошел дальше, размышляя о дальнейших перспективах своего безрадостного существования. Так, незаметно для себя, он миновал нужный поворот, за которым была улица, где снимал жилье. И очнулся лишь тогда, когда вышел к набережной Нового моста. Уже совсем стемнело. Тусклый свет фонарей, редко стоявших вдоль набережной, отражался на темной воде дрожащими желтыми пятнами. Подул пронзительный ветер, и Тьерсен съежился. Дешевый камзол согревал плохо, а более теплый был ему пока не по карману. Он подумал, что подработка в типографии у Пьера Рейналя, возможно, и не помешала бы. Может быть, и стоило рискнуть…
Он вышел к Новому мосту и уже собирался повернуть обратно. Его внимание привлек женский смешок, и он обернулся. Чуть поодаль, на набережной, стояло несколько женщин, по внешнему виду которых было все ясно. Одни из тех, кто обслуживал клиентов в находившемся неподалеку заведении «У мадам Сильвин». Когда-то, еще в прежней жизни, Тьерсен был там пару раз.

Он повернулся и пошел в противоположную сторону, но слышал, как за спиной резво застучали каблучки. В тот же миг до него дотронулась женская рука, и он обернулся, скрывая раздражение и испуг. Услуги проституток – было то, в чем он сейчас нуждался меньше всего…
- Гражданин, - произнесла девушка, остановившая его. У нее был глубокий, чуть хрипловатый голос. Они остановились как раз под фонарем, и в его тусклом свете он увидел ее лицо, довольно хорошенькое, блестящие глаза и вьющиеся черные волосы, свободно спадающие на плечи, закрытые темным плащом.
- Гражданин… - повторила она, - не желаете ли хорошо провести время? Я вас точно не разочарую.
Она раскрыла плащ, показывая большую белую грудь, затянутую в лиловый кружевной корсет. В глубокой ложбинке виднелась кокетливо прикрепленная трехцветная республиканская кокарда.
«Даже проститутки теперь носят революционную атрибутику» - подумал Жан-Анри и, усмехнувшись, провел пальцем по символу патриотизма, коснувшись белой кожи. Девушка, расценив это, как знак одобрения, развернулась в пол-оборота и выпятила грудь ещё больше, демонстрируя ее во всей красе.
- Гражданин, вам понравится, - томно произнесла она. – И всего 50 ливров.
- У меня нет денег, - ответил Тьерсен и, развернувшись, быстро пошел прочь.
Но настырная девица явно не собиралась отставать.
Жан-Анри опять услышал цокот каблучков, и на этот раз она буквально преградила путь, встав прямо перед ним.
- Ну хорошо, гражданин… лишь 40 ливров. Пожалуйста…
Последние слова она произнесла жалобно, как-то совсем по детски.
- Почему ты не найдешь себе других клиентов? – спросил Тьерсен.

Девица молчала, застыв как в каком-то оцепенении.
Вновь подул пронзительный ветер, и она, содрогнувшись в своей легкой одежде, прикрылась плащом, придерживая его тонкими голыми руками.
- Мадам Сильвин сказала, что завтра утром вышвырнет меня на улицу, - вдруг выдала девушка, всхлипнув. – Я и так зарабатываю меньше всех. Если я ничего не принесу к утру, она не будет меня больше терпеть. А идти мне некуда… Совсем некуда.

Она подняла взгляд, и он увидел, как по ее щеке побежала слезинка.
«Похоже, говорит искренне, - подумал Тьерсен. – Но…
- Деньги у меня дома, - ответил он. – Если ты согласна пойти со мной…
- Конечно! – воскликнула девица, уцепившись за его локоть. – Пойдем!

Глава 6

Когда начало светать, Жаннет ушла. Тьерсен лежал на топчане и смотрел, как она быстро одевается, беря со стола одежду. Дрожащее пламя свечного огарка отбрасывало на стену ее торопливую тень. Одевшись, девушка подошла к двери и через плечо оглянулась на бывшего маркиза. Он поднялся, доставая из кармана ключ.
- Спасибо, - вдруг сказала Жаннет, проведя ладонью по его заросшей щеке. – Ты знаешь за что…
Тьерсен кивнул, открывая ей дверь.
- И тебе спасибо, Жаннет, - отозвался он. – Спасибо за откровенность.
Переступив за порог, она опять обернулась.
- Приходи ко мне, если захочешь, Андре. Ты ведь знаешь, где дом мадам Сильвин?
- Хорошо, - кивнул Тьерсен. – Когда-нибудь приду.
Она приблизила к нему лицо, быстро чмокнула в губы, улыбнулась и побежала вниз. Какое-то время он стоял, слушая, как по лестнице быстро стучат ее каблучки. Затем все стихло…

Бывший маркиз вернулся в комнату, закрыл за собой дверь и вдруг с неимоверной силой ощутил своё одиночество, накрывшее его сознание, как огромная холодная волна… Вспоминая горький рассказ Жаннет, он подошёл к столу и хлебнул вино прямо из горлышка бутылки.
«Где же теперь Мадлен… - подумал он. – Может быть занимается таким же ремеслом проститутки. А дочь с ней. И что её ожидает дальше…»
Содрогнувшись от холода, царившего в мансарде, Тьерсен начал быстро одеваться. На работу к восьми, надо было еще побриться и что-то съесть. На завтрак его ожидал кусок хлеба и немного сыра. Впереди предстоял очередной, безрадостный и тревожный день.

***

- Дядя Пьер, это все мне? – маленькая Луиза с восхищением разглядывала то, что оказалось внутри довольно объемного свертка из газеты, который принес гражданин Рейналь. Потом перевела недоверчивый взгляд карих глаз на стоявшего рядом Пьера.
- Конечно, тебе, Лу, - он погладил девочку по голове.
- Сколько бумаги! – радостно воскликнула девочка, перебирая тонкими пальчиками объемную стопку. – И какая она белая, плотная!
- Ой, а это что? – отвернув дальше упаковку из газетного листа, она извлекла оттуда длинный карандаш.
- Карандаш! – глаза девочки засияли, как две звезды.
- И настоящий, английский, - добродушно заметил Рейналь. – Не то, что немецкие, которые в руке держать неудобно. Особенно, если ручка совсем маленькая, как твоя.

Луиза бережно держала в пальцах карандаш, глядя на него, как на самую настоящую драгоценность.
- Пьер, - подала голос Мадлен, стоявшая рядом. – Мне так неловко. Не знаю, как тебя и благодарить.
- Брось, Мадлен, - ответил Пьер, осторожно обняв ее за талию. – Бумаги в типографии много, мне это не в убыток. А карандашей у меня несколько таких, английских. Они очень качественные. Хорошо, купил незадолго до революции. Как чувствовал. Сейчас-то таких и не достанешь. Собаки-англичане ввели нам монополию на графит и во Францию его больше не поставляют.
- Луиза, ты слышала, что сказал дядя Пьер? - Мадлен обратилась к дочке. – Карандаш надо экономить. И бумагу тоже.
- Да, мамочка, - отозвалась Луиза. – Я буду экономить. Но можно… можно я сейчас порисую?
- Ну что с тобой будешь делать, - рассмеялась Мадлен. – Хорошо, рисуй. А потом мы все поужинаем. И ты тоже, Пьер, - она посмотрела на Рейналя. – Не отказывайся, прошу.
- Хорошо, - кивнул Рейналь.

Последнее время он иногда заходил к Мадлен в гости. Конечно, чисто дружески. Самое бОльшее, что позволяла ему молодая женщина – взять себя за руку, приобнять за талию или целомудренно поцеловать в щёку. Пьер Рейналь дивился такому поведению молодой женщины. Дивился и пытался найти ей объяснение. Ведь он чувствовал, что Мадлен выделяет его среди остальных мужчин. Видя его, она всегда искренне радовалась, а в ее зеленых глазах загорались горячие лучистые искорки. Её к нему тянуло. Но потом… потом все это почему-то затухало, и она снова становилась спокойно-сдержанно-отстраненной. Холодной и уравновешенной. «Как будто она чего-то боится», - размышлял Пьер, глядя, как Мадлен ставит на стол тарелки, разливает подогретый овощной суп и режет хлеб. И чем больше он про это думал, тем больше ему хотелось разгадать её загадку…

- Луиза, иди есть, - Мадлен позвала дочь, которая, сидя на кровати и, положив лист бумаги на какую-то книгу, была всецело увлечена рисованием.
- Иду, мамочка! – отозвалась дочь, продолжая свое занятие. – Иду через минутку!
- Не через минутку, а сейчас, иначе все остынет.
Луиза нехотя отложила карандаш и подошла к матери, показывая рисунок:
- Смотри, мам, это ты. Накрываешь на стол.
- О… а я действительно похожа, - рассмеялась Мадлен, рассматривая четко сделанный рисунок, отразивший ее основные черты. Она погладила дочь по волнистым волосам. – Ты умница.
- А это… - Луиза перевернула листок и показала изображение, сделанное с другой стороны. В целях экономии девочка часто рисовала на листе бумаги с обеих сторон.
- А это… папа. Не знаю, похож или нет. Посмотри, мамочка!
Дочь доверчиво тянула к ней рисунок. Мадлен взяла в руки лист, бросила на него взгляд… её губы дрогнули, и, неожиданно скомкав рисунок, она бросила его на пол.
- Мадлен, что ты делаешь? – изумился Пьер Рейналь. – Зачем?
- Мамочка, я так плохо нарисовала, да? – всхлипнула Луиза, - не похоже? Но я ведь его никогда не видела.
Но Мадлен, уже взяла себя в руки. Нагнувшись, она подняла смятый листок и, положив на стол, пыталась его разгладить.
Луиза молча стояла рядом. В её карих глазах дрожали слёзы…
- Прости, дочка, - проговорила Мадлен. – Я случайно. Прости меня.
Она продолжала разглаживать листок, и Пьер, внимательно смотревший в её побледневшее лицо, увидел бегущую по щеке слезинку.

После ужина маленькая Луиза устроилась с бумагой и карандашом в большом старом кресле, стоявшем у камина. Но вскоре девочку сморил сон. Мадлен подобрала упавший на пол листок бумаги с незаконченным рисунком, вынула из ослабевших пальцев девочки карандаш и положила их на стол. Осторожно поцеловав дочку, она взяла её на руки и отнесла на ее небольшую кровать, стоявшую в углу. Сняла с Луизы башмаки и курточку и накрыла ее тонким шерстяным одеялом. Откинув с закрытых глаз ребенка волнистые пряди каштановых волос, ещё раз поцеловала дочку в лоб.
- Спи, доченька, - прошептала Мадлен.
Затем она задернула импровизированную ширму, отгораживающую угол, где спала Луиза. Это было обычное стеганое одеяло, прикрепленное к протянутой наверху прочной веревке.

Вернувшись к столу, Мадлен увидела, что Пьер держит в руках рисунок Луизы и рассматривает его.
- А она здорово рисует, - с некоторым даже восхищением проговорил он. – Посмотри на крылья, они как живые, каждое перышко видно.
Мадлен взяла из рук Пьера лист бумаги. На нем был изображен ангел с расправленными крыльями. Крылья были большие, почти во всю длину его тела и выглядели действительно, как настоящие.
- Ангела нарисовала… - как-то рассеянно сказала Мадлен и улыбнулась усталой улыбкой.
- Дочка у тебя талант, - заметил Рейналь.
- Спасибо, Пьер, - поблагодарила Мадлен. – Луиза все время рисует. Сладу с ней никакого нет. Хотя, мне так даже легче – усадишь ее за стол, дашь карандаш, и она долго может так рисовать. Очень долго. И меня не отвлекает.
- Ей бы учиться надо, - резонно заметил Пьер.
- Я немного учу её читать и писать, - кивнула Мадлен. – А с рисованием… хочу накопить денег, чтобы обучать её живописи.
- Да, ее надо учить, - Пьер слегка провел ладонью по тонкой руке Мадлен, - она у тебя очень талантливая. Сама ведь ты рисовать не умеешь?
- Какое там, Пьер, - улыбнулась Мадлен, - совершенно не умею. У меня даже почерк ужасный.
— Значит, это передалось ей от отца, - Пьер наклонил голову и искоса взглянул на молодую женщину, – ведь так? Наверное, он какой художник был?
Мадлен положила рисунок на стол и, нервно сцепив руки, отошла к дивану, села на него. Она старалась выглядеть спокойной, но от внимательного взгляда Пьера Рейналя не ускользнул этот жест.

Мадлен молча сидела на диване, чуть наклонившись вперед. Ее ярко-рыжие волосы в свете огня от камина казались почти красными и контрастировали с внезапно побледневшим лицом. Пьер подошел и сел рядом с ней.
- Знаешь, о чём я подумал, Мадлен, когда ты укладывала дочь в кроватку? – добродушно произнес он, взяв ее хрупкую ладонь в свою.
Молодая женщина подняла на него вопросительный взгляд зеленых глаз. Но руку не убрала. Он перевел взгляд на ее розовые, красиво очерченные губы, нижняя губа была чуть полнее верхней.
Затем опять посмотрел ей в глаза.
- О чём? – тихо спросила Мадлен.
- Я на миг представил, что вы – ты и Луиза – моя семья. Моя жена и дочка. У меня ведь нет семьи, родители умерли, брат в республиканской армии. Мадлен… - Пьер немного повысил голос, чувствуя, что она хочет выдернуть руку из его руки. – Мадлен, прошу тебя, дай мне сказать…
- Я знаю, о чём ты будешь говорить, Пьер… - молодая женщина опустила ресницы, ее грудь, затянутая в корсет, взволнованно вздымалась.
«Я бы хотел не только говорить» - промелькнуло в голове у Рейналя. Он опять посмотрел на красивые розовые губы Мадлен. И, не удержавшись, подался вперед и обняв ее правой рукой за плечи, стал целовать долгим страстным поцелуем. Но ее губы не отвечали. Мадлен терпела секунд пять, затем, извернувшись, резко оттолкнула Рейналя.
- Не надо, Пьер! – воскликнула молодая женщина, и недоуменный мужчина уловил в ее голосе слёзы.
Он выдохнул, ощущая сразу несколько эмоций – обиду, досаду и даже немного злости… Он боялся, что злость эта будет стремительно нарастать. Надо было уходить.
- Что ж… - он поднялся, старательно отряхивая камзол, словно вкладывая в эти движения все своё раздражение. – Я всё понял, Мадлен. Прости меня, что не сдержался, - он направился к двери.
- Но… здесь же Луиза, - извиняющимся тоном пролепетала Мадлен.
Пьер Рейналь оглянулся на молодую женщину.
- Если бы её и не было, это всё равно ничего бы не изменило, - холодно отозвался он.
– Разве нет? - Он посмотрел Мадлен в глаза. Тебе просто нравится играть со мной, ведь так? Кто я для тебя, Мадлен? – он подошел ближе и посмотрел в ее бледное растерянное лицо.
- Ты… ты мой друг, - пролепетала молодая женщина, нервно сжав руки на коленях.
- Друг… - усмехнулся Пьер Рейналь, - друг – это хорошо. Но ты, Мадлен… неужели ты не понимаешь, что мне хочется и чего-то бОльшего. Ведь я люблю тебя. Я и дочку твою полюбил, как родную. А ты… что ты со мной делаешь? Почему ты сразу становишься бесчувственная, как деревянная… Нет, даже, как каменная. Твое сердце словно из камня сделано. Да ты сама любила кого-нибудь хоть когда-то, Мадлен?
Последние слова Рейналь почти прокричал. Мадлен испуганно подняла на него глаза, и увидела его горящий взгляд и желваки, играющие на скулах.
- Не кричи пожалуйста, Пьер… - тихо проговорила она. – Луизу разбудишь.
- Хорошо, - отозвался он. – Я сказал всё и, наверное, я больше не буду приходить к тебе. И видеть тебя, Мадлен. Не могу. Мне это слишком тяжело даётся.
Рейналь подошёл к двери и взялся за ручку.
- Нет! – воскликнула Мадлен. – Пьер, не уходи!
Она подбежала к нему, и он почувствовал ее руки, обнимающие его за плечи. Молодая женщина прижалась к нему, и он ощутил частые и глухие удары ее сердца. Мадлен обнимала его за спину, как ребенок, и плакала, плакала… С каким-то недоумением он посмотрел в её глаза. Но не увидел в них притворства. Вместе со слезами в них была боль… и искренность.
Они вернулись на диван пред камином. Пьер подкинул в угасающее пламя несколько поленьев и сел рядом с Мадлен. Вопросительно посмотрел на молодую женщину. Она перестала плакать и сидела теперь прямо и неподвижно, сложив руки на коленях. Руки были белые и худые, с выступающими прожилками тонких синих вен. И глядя на них, Пьер Рейналь ощутил и нежность, и боль, сдавившую сердце.
Мадлен неожиданно сама взяла его ладонь в свою и посмотрела в глаза.
- Это ты прости меня, Пьер, - проговорила она, - я должна была тебе все рассказать раньше. Но… я не знала, как это сделать. Я боялась, что ты не поймешь. Что ты уйдешь…
— Значит, я всё-таки нравлюсь тебе, Мадлен? – голос Рейналя потеплел. – Нравлюсь, как мужчина?
- Да, - отозвалась Мадлен. – Ты первый мужчина, который мне нравится. Очень нравится.
- Первый? – удивился Рейналь. – А как же… как же отец Луизы?
Мадлен молчала несколько мгновений. Затем сделала глубокий вдох, как будто боролась с чем-то невидимым, что её мучило, затем продолжила:
- Про него я и хочу тебе рассказать.

Глава 7

Типография, которую возглавлял Пьер Рейналь, находилась недалеко от бывшей церкви Сен-Мерри, на соседней с ней улице Сен-Мартен.
Найти её не представляло для (де) Тьерсена большого труда.
Свернув на Сен-Мартен, и пройдя немного по каменистой выщербленной мостовой, Жан-Анри уже издали заметил вывеску «Типография Пьера Рейналя».
Типография занимала весь первый этаж в небольшом сером каменном трехэтажном доме.

- Что ж, Серван, я обо всём договорился с Рейналем, порекомендовал вас, так что завтра с восьми утра он будет ждать вас у себя в типографии, - добродушно заявил накануне бывшему маркизу гражданин Филибер Журден, одобряюще хлопнув его по плечу. И выжидающе заглянул в глаза собеседнику.
- Большое спасибо! – Тьерсен постарался изобразить неподдельную радость во взгляде и горячо пожал Журдену руку. – Надеюсь, я с ним сработаюсь.
- Непременно сработаетесь, - Журден улыбнулся тонкими губами, - Рейналя вы уже видели во время его выступления в клубе. Парень он горячий, бывает вспыльчив, но простой в общении, без снобизма. И довольно щедрый. Так что можете рассчитывать у него на неплохую подработку. Завтра отпускаю вас на целый день. Разберитесь там у него в типографии что и как, войдите в курс дел. А послезавтра жду вас у себя, Серван. Как раз должны будут привезти вещи после очередных ревизий нескольких дворянских особняков, надо будет составлять описи.
- Хорошо, - кивнул Тьерсен.

И сейчас, приближаясь к типографии Пьера Рейналя, он вновь прокручивал в памяти этот разговор и сильно нервничал. Машинально дотронувшись рукой до щеки, Жан-Анри ощутил трехдневную щетину. Утром он катастрофически проспал в своей ледяной мансарде, и времени на бритье уже не оставалось.
«Может, и к лучшему, - усмехнулся Тьерсен, - более санкюлотский вид»
Поправил приколотую к камзолу трехцветную республиканскую розетку и, стараясь выглядеть как можно более спокойно и уверенно, толкнул стеклянную дверь типографии, заходя внутрь. Резко и не особо благозвучно прозвенел прикрепленный над дверью бронзовый колокольчик. Жан-Анри ступил за порог и оказался в довольно большом помещении с двумя окнами. Стоял гул и шум от работающих печатных станков, за которыми стояло несколько человек, одетых крайне демократично – в карманьолах, деревянных башмаках и с неизменными республиканскими розетками. На голове у одного из парней красовался красный колпак – символ повышенной революционной сознательности. Увидев вошедшего Тьерсена, человек в колпаке живо отделился от станка и подошел к нему.
- Привет и братство, гражданин! – приветствовал он бывшего маркиза. – Вы, собственно, кто?
- Привет и братство, - отозвался Тьерсен, - Я Андре Серван, художник… пришел по рекомендации от гражданина Журдена к Пьеру Рейналю.
- А… художник! – оживился «красный колпак», - отлично! Мы вас заждались!
- Я Марсель Бертье, печатник, - он протянул свою широкую ладонь и с силой стиснул руку Тьерсена, - Сейчас доложу о вас гражданину Рейналю.
Он прошел в угол комнаты, где начиналась лестница, ведущая на второй этаж и, задрав голову, крикнул необычайно звучным голосом:
- Эй, Пьер! Новый художник пришел!

- Иду, иду, - услышал Тьерсен резковатый, но достаточно приятный голос. По лестнице быстро спускался высокий человек в сером камзоле, с темными волосами, завязанными в хвост. Пьер Рейналь. Тьерсен помнил его по его горячему выступлению на революционном собрании в церкви Сен-Мерри несколько дней назад. Тогда он выглядел более воинственно. Но сейчас, когда он подошел к бывшему маркизу и, улыбнувшись, протянул ему руку, он смотрелся куда более миролюбиво. Взгляд темных глаз Рейналя пробежался по поношенному камзолу Тьерсена, мятому нашейному платку, зацепился за патриотическую трехцветную розетку, и, наконец, остановился на его худом небритом лице:
- Рад видеть вас, гражданин…
- Серван, - подсказал Тьерсен, улыбнувшись и стараясь выглядеть как можно более непринужденно. – Андре Серван. Рад взаимно.
- Точно, Серван, - кивнул Рейналь, - Филибер говорил мне о вас. Извиняюсь, я плохо запоминаю фамилии.
Он продолжал смотреть на Тьерсена каким-то цепким оценивающим взглядом, от которого тому стало не по себе.
- Итак, вы художник?
- По специальности я нотариус, - торопливо ответил Тьерсен, - но ранее брал уроки живописи и графики… чисто для себя, конечно. К этому у меня с детства есть определенные способности.
- Хорошо, - кивнул Рейналь. – Сейчас проверим ваши способности. Наша типография издает еженедельный патриотический листок. Называется он «Гильотина». Впрочем, за последние месяцы листок превратился уже в полноценную газету. Отличие нашей газеты от остальных, серьезных изданий в том, что мы преподносим всё с несколько сатирическим уклоном и юмором. Сатира в пределах морали и разумного, конечно.
- О… это интересно, - кивнул Тьерсен.
Пьер Рейналь внимательно посмотрел на него, затем продолжил:
- Мы стараемся привнести в описание даже тяжелых и не радостных событий каплю юмора. И в этом главное отличие нашей газеты от серьёзных изданий всяких там Демуленов и ему подобных. Вы понимаете, Серван, о чём я толкую?
- Да, понимаю, гражданин, - кивнул Тьерсен.
- Отлично!

Рейналь быстро развернулся, отошел к столу с наваленной на нем кипой разнообразных бумаг и протянул бывшему маркизу небольшое, но достаточно плотное газетное издание в несколько страниц.
— Вот, можете посмотреть, это наш выпуск за прошлую неделю.
Тьерсен взял в руки газету. На первом титульном листе большими острыми буквами было написано «Гильотина. Патриотический сатирический журнал. Выпуск 89-ый». Чуть ниже в виде неизменного логотипа было изображено острое и сверкающее треугольное лезвие. Жан-Анри перелистнул одну страницу, затем другую. Статьи, описывающие злободневные политические события, причём каждая статья сопровождалась довольно смешной и меткой иллюстрацией.
- Неплохо… - пробормотал Тьерсен. – Весьма талантливо нарисовано.
- Да, - согласился Рейналь, — это все наш бывший художник Матье Дефарж. Рисовал он чудесно, но в силу личных обстоятельств ему пришлось уволиться. Вот и ищем ему замену, соответственно. Посмотрите стиль рисунков и сюжеты, Серван, и скажите, сможете ли вы работать подобным образом и в подобном стиле.

- А… какова будет оплата? – осмелев, бывший маркиз слегка оттянул шейный платок.
- Насчет оплаты я скажу вам сразу, 100 ливров за один готовый оформленный номер. При желании могу дать задаток наличными, это будет ливров 40 - 50.
- Отлично, - искренне обрадовался Тьерсен.
- Я рад, что мы находим с вами общий язык. – Рейналь широко улыбнулся. – Теперь осталось проверить ваши художественные способности. Прочитайте эту статью, Серван, - Рейналь извлек из хаоса бумаг, лежавших на столе, какой-то листок, исписанный мелким убористым почерком, - статья небольшая. Вечером пойдет в печать. Прочитайте и сделайте к ней иллюстрацию, графическую. Можете присесть вон туда. - Он кивнул на небольшой столик, стоящий у окна. На нем уже заранее лежали листы бумаги и карандаши.

Тьерсен кивнул и, взяв листок, сел на указанное место. Читая статью, он внутренне уже не возмущался и не ужасался кровожадным призывам отправлять на гильотину всех, подобных ему «бывших» аристократов, спекулянтов и прочих «предателей французской нации». Возмущение, тоску и страх он постарался засунуть куда-то подальше, в глубину своей души… а сейчас, ему нужно было максимально сконцентрироваться, чтобы поймать самую суть статьи и изобразить её в необходимой ироничной манере, как требовал того Рейналь.
- Что ж, очень хорошо, - с одобрением отозвался Пьер Рейналь, когда примерно через полчаса Тьерсен протянул ему свою черно-белую иллюстрацию.
- Очередь на эшафот… - чудесно, Серван! А вы большой талант! Так смешно изобразили всех этих расфуфыренных «бывших».
Рейналь с одобрением хлопнул Жана-Анри по плечу.
- Этот рисунок я сразу отправляю в печать, он просто изумительный. Что ж, Серван, я беру вас на работу!

Глава 8

Мадлен старательно разбирала вымытую морковь и очищенные от земли клубни картофеля, складывая их в специальные плетеные корзины. В последние дни продажи в лавке упали, что объяснялось и отсутствием свежей зелени, ведь начался уже ноябрь, и ухудшившейся покупательной способностью парижан. Цены росли, и люди теперь экономили на всём. Мадам Мартина Флориньи, владелица лавки, кроме всего прочего и сама на прошлой неделе подняла цены на картофель, не слушая доводы Мадлен.
- Но мадам Мартина, - горячо попыталась высказать свое мнение молодая женщина, - получается, что картофель в нашей лавке будет стоить почти столько же, сколько мясо. – Так ведь мы вообще прогорим. Кто из простых людей станет покупать у нас картошку…
Но мадам Флориньи отмахнулась от ее слов, в буквальном смысле этого слова, взмахнув перед носом Мадлен своей смуглой жилистой рукой. Эта шестидесятилетняя женщина, имеющая итальянские корни, была крайне энергичной и обожала жестикулировать. Овдовев два года назад, она продолжала держать лавку одна, без мужа, взяв в продавщицы Мадлен. Оценив активность и сообразительность молодой женщины, помимо основных обязанностей – продажи зелени и овощей, мадам Флориньи доверила Мадлен вести расходную книгу и частенько принимать товар у фермеров, привозивших продукцию в город на продажу в их лавку.
- Милая моя, - мадам Флориньи усмехнулась, показав крупные «лошадиные» зубы и устало прикрыла темные выпуклые глаза, - неужели ты думаешь, что я глупее тебя. Ты ведь сама принимала вчера очередную партию овощей.
- Да, но…
- Ты ведь знаешь, что фермеры сами подняли цены. Тот же Жак Крезо, наш основной поставщик. К сожалению, условия сейчас ставит он, и мне приходиться с этим считаться. Иначе мы вообще останемся без поставщиков и тогда уж точно пойдем по миру.
- Но, если мы тоже будем делать такие наценки… - вяло пыталась сопротивляться Мадлен, ощущая, однако, в глубине души справедливость слов мадам Флориньи, - то…
- Если не сделать такую наценку, то и выручки никакой не будет, - Мартина Флориньи похлопала по руке Мадлен своей сухой ладонью, - детка, ты же умная. Сейчас тяжелые времена, и у нас большая конкуренция.
- Да, я всё понимаю… - тихо ответила Мадлен.

И сейчас, раскладывая в лавке привезенные вчера овощи, Мадлен раздумывала об этом невеселом разговоре. С тяжёлым сердцем она поменяла ценники на товар, как приказала ей мадам Флориньи и, закончив все приготовления, открыла лавку. Циферблат часов, висевших над входной дверью, показывал девять утра. Город уже давно проснулся. По мостовой ехали экипажи, торопливо проходили прохожие, спешащие по делам. Несколько минут Мадлен просто стояла у входа в лавку, вдыхая холодный ноябрьский воздух и кутаясь в теплую шерстяную шаль. Она любила эти утренние мгновения, до прихода самого первого покупателя. Вот, мимо лавки прошли двое парней в форме национальных гвардейцев и один из них – высокий и темноволосый, чем-то напомнивший ей Пьера Рейналя, приветливо улыбнулся молодой женщине:
- С добрым утром, гражданка! Хорошего тебе дня!
- С добрым утром, - улыбнулась в ответ Мадлен, запахнув на груди шаль и возвращаясь в лавку.
Парень действительно был похож на Рейналя, но, конечно, не он.

Сердце Мадлен сжалось, а на глазах выступили слёзы. После того откровенного разговора Рейналь не появлялся уже более недели. Напрасно Мадлен выглядывала его на улице, выходя в течение дня из лавки. Напрасно искала глазами его высокую фигуру, когда возвращалась вечером с Луизой домой. Или вчера, когда радостно побежала на стук в дверь в своей комнате в надежде, что это Пьер. Нет, это оказалась всего лишь соседка, пришедшая попросить у Мадлен соли.
Украдкой от Луизы Мадлен тихо плакала, проклиная себя за то, что рассказала ему всю правду про себя, даже никак не смягчив её и не приукрасив вымыслом. Но Луиза оказалась гораздо проницательнее, чем Мадлен думала.
- Мамочка, дядя Пьер не приходит из-за меня? – неожиданно спросила она вчера вечером у Мадлен, нахмурив брови.
- Нет, дочка… - Мадлен села перед Луизой на корточки и посмотрела в ее большие карие глаза, - почему ты так решила?
- Потому что… - выдохнула Луиза, - потому что я слышала, как он кричал, когда говорил с тобой. А потом называл моё имя. Я проснулась и всё слышала.
Голос девочки дрогнул.
- Я его чем-то обидела, да? Чем, мамочка?
Молодая женщина закусила губы и провела ладонью по волнистым каштановым волосам Луизы.
- Мы просто немного повздорили, - ответила она, стараясь, чтобы её голос звучал как можно убедительнее, - но ты здесь ни при чём, дочка.
- Правда? – Луиза опять нахмурилась, а в её глазах блеснули слёзы.
- Конечно, правда, - Мадлен прижала девочку к себе и поцеловала. – У него просто много работы, поэтому он и не приходит.
- Я скучаю по нему, - вздохнула Луиза.
- Я тоже, мой ангел, - отозвалась Мадлен.

Вернувшись в лавку, Мадлен посмотрела на Луизу, которая сидела и как обычно увлеченно что-то рисовала. Тяжело вздохнув, Мадлен подумала, что надо бы уже начать откладывать деньги на обучение дочери. Пока это никак не получалось. А уж если и продажи в лавке упадут… Молодая женщина нервно закусила губы и взглянула на часы. Уже 9:25… пока не было ни одного посетителя, и это Мадлен насторожило. Обычно к этому времени всегда приходило хотя бы пара человек. Теперь же возникло ощущение, словно все вымерли. Она прошла в подсобное помещение и еще раз внимательно осмотрела товар, сложенный в корзины и мешки.
Прошлась по помещению, сложив на груди руки.
Неожиданно громко звякнул колокольчик, прикрепленный над дверью.
- Мадлен! – раздался взволнованный женский голос.
Мадлен быстро вышла из подсобки и сразу узнала посетительницу. Катрин Беко. Худенькая, рано увядшая тридцатилетняя женщина, мать троих детей, частенько заходила за овощами в лавку к Мадлен, и они даже немного подружились. Младшая дочь Катрин – Аньес – была на год младше Луизы, и дети иногда играли вместе.
Но сейчас Катрин выглядела крайне взволнованной. Рыжеватые волосы под кружевным чепцом были растрепаны, она запыхалась и часто дышала, держа в одной руке ладошку дочери, а в другой – плетеную корзину, в которой виднелись яйца, прикрытые куском ткани.
- Мадлен! – воскликнула она, - Что на соседней улице творится! Срочно закрывай свою лавку!
- Но… почему? – выдохнула Мадлен, инстинктивно подбежав к Луизе и обняв её. – Что случилось, Катрин?
- Лавку пекаря Мориса громят, вот что! Мы с Аньес как раз шли мимо и всё видели… - голос Катрин дрожал. – Люди словно озверели! Кто-то со вчерашнего дня пустил слух, что у него припрятаны лишние запасы муки. Да и цены ведь выросли как два дня назад. Люди будто взбесились. Сначала стали булыжники в окна кидать, а потом вломились в лавку и… - Катрин всхлипнула, - вытащили пекаря и… не знаю, что они с ним сделали дальше. Я сразу побежала к тебе, Мадлен. Закрывай лавку и беги с Луизой домой. Скорее. Вдруг они явятся и сюда.
- Господи… - выдохнула Мадлен, - спасибо, что предупредила, Катрин!
- Не за что… - всхлипнула Катрин Беко, - мы с дочкой тоже скорее домой. Сейчас лучше не высовываться.
И развернувшись, она поспешила к выходу, таща за собой худенькую бледную девочку.

Глава 9

В голове у Мадлен всё смешалось. Она оперлась ладонью о край стола и, видя её волнение, Рейналь бережно взял её за другую руку.
— Это… это так неожиданно, Пьер, - пробормотала она, посмотрев в его глаза. И видела в них нежность, любовь и… страх. Страх потерять её.
«Я тоже не хочу его терять», - промелькнуло в голове у молодой женщины.
Она всё ещё молчала, лишь сильнее сжала руку Рейналя, держась за неё, как за опору.
- Я не стану торопить тебя, Мадлен… торопить с… - начал Рейналь и умолк, словно подбирая слова.
И посмотрев на него, она сразу поняла, что он имеет в виду.
– Я подожду, пока ты ко мне привыкнешь, - закончил Рейналь. – Я люблю тебя и постараюсь, чтобы ты была счастлива.
Он перехватил её взгляд, который Мадлен бросила на дочку и продолжил:
- И Луиза тоже.

Мадлен чувствовала удары своего сердца, которые казались ей оглушительными.
- Пьер… - она перевела дыхание, пытаясь унять эти оглушительные удары.
Сердце - набат.
- Пьер, я согласна.
Рейналь сжал её в объятиях так крепко, что Мадлен испугалась. Но это продолжалась несколько мгновений, затем он отпустил её, очень нежно и осторожно поцеловал молодую женщину в губы и прошептал ей на ухо:
- Я понимаю, чего ты боишься, Мадлен. И не стану торопить тебя пока… пока ты сама не захочешь. А расписаться мы сможем уже в следующем месяце, завтра я подам заявку в муниципалитет.
Мадлен кивнула, всё ещё не веря в реальность происходящего.
Неожиданно, внутри словно прорвало какую-то плотину и, присев за стол, она заплакала.
- Мамочка, - встревоженная Луиза подбежала к ней и обняла, - почему ты плачешь?
- Все хорошо, мой ангел, - отозвалась Мадлен, погладив дочку по голове и вытирая слезы, - все хорошо. Я от радости.
- Я же совсем забыл, - весело сказал Рейналь, — вот, может быть, немного отпразднуем сегодня?
Он извлек из одного внутреннего кармана камзола довольно большой ломоть сыра. А из второго – бутыль с вином.
- Как всё это уместилось у тебя, Пьер? – удивилась Мадлен. – Конечно, отпразднуем. Сейчас я разожгу камин и накрою на стол.
- Я помогу с камином, а ты пока накрывай, - улыбнулся Рейналь.
- Хорошо, - отозвалась молодая женщина, доставая чугунок с вареным картофелем и пару луковиц.
- Луиза, достань соль и нож, - попросила она дочку. И девочка охотно сделала это. Затем, подошла к матери, нарезающей на тонкие кольца розоватый очищенный лук и хитро улыбнувшись, спросила у нее:
- Ты и дядя Пьер… вы женитесь, да?
- Да, моя милая, - ответила Мадлен.
Луиза молча обняла ее и прижалась лицом к подолу ее платья.
— Это хорошо… - прошептала она. – Дядя Пьер никуда больше не уйдет.

После ужина Луизу стало клонить в сон. День был длинным и тяжелым, тем более для маленькой девочки. Мадлен сняла с нее верхнюю одежду, ботинки и положив дочь в кроватку, поцеловала.
- Спи, доченька, - прошептала она. – Добрых снов.
Задернув штору, огораживающую угол с кроваткой Луизы, Мадлен ввернулась к столу.
- Давай еще выпьем… за нас, - произнес Рейналь. – Знаешь, Мадлен, сегодня я по-настоящему счастлив. Я ведь боялся, что ты мне откажешь.
Он налил ей в кружку немного вина. Мадлен сделала большой глоток терпкой сладковатой жидкости… После всех тревог и волнений сейчас наступило какое-то расслабление.
- Какое красивое кольцо, Пьер… - тихо сказала она, разглядывая большой зеленый камень, грани которого сверкали в дрожащем свете свечи, стоящей на столе. – У меня никогда не было таких дорогих вещей.
- У тебя будут еще, любимая, - Рейналь улыбнулся, - будет всё, если только пожелаешь.
- Луиза так радовалась тоже, - ответила Мадлен, - раньше… - она сделала краткую паузу, затем продолжила, - раньше она всё время спрашивала меня про отца. Кем он был… как его звали.
- И что ты ей отвечала?
- Сказала, что его звали Жан и что его убили на войне. Что он был смелым республиканцем и защищал дело революции, - Мадлен слегка усмехнулась. – Слава Богу, она не знает правду. Прошу тебя, Пьер… - она с мольбой посмотрела в темные глаза Рейналя, - не говори ей правду о нём.
- Мадлен, да что ж я, зверь какой, что ли… - Рейналь плеснул ещё вина в свою опустевшую кружку. – А Луиза у тебя очень славная.
- Она любит тебя, Пьер, - горячо сказала Мадлен, - когда тебя не было, каждый день про тебя спрашивала. Я не прошу любить её также… понимаю, это тяжело… - она дотронулась до руки Рейналя, - но…
- Луиза мне тоже дорога, - перебил её Пьер. – Я уже почти не думаю, кто её отец. Слава богу, характером она пошла точно в тебя. А иногда я даже жалею, что она не моя дочь. Я постараюсь, чтобы она была счастлива, Мадлен.
- Спасибо, Пьер, - молодая женщина благодарно сжала его руку.
Возникла пауза. Лишь в камине потрескивали горящие поленья и слышались порывы ветра, завывающего за окном.

- Завтра надо идти на работу, - сказала Мадлен, опустив голову, - но я так боюсь за Луизу. Хозяйка сказала оставить ее дома, на целый день.
Запретила брать её в лавку. Я никогда не оставляла её одну, после… после того случая. Один раз, когда она была младше, я пошла в лавку за молоком. Прихожу, а на полу огонь – полено вывалилось и полыхает вовсю. А Лу забилась в угол и плачет. Я чуть не сошла с ума.
- Ты хорошая мать, - сказал Пьер.
- Обычная, - пожала плечом Мадлен. – Просто Лу – это всё, что у меня есть. Теперь и ты тоже, Пьер.
Пьер молчал, как будто размышляя о чём-то. Затем подошел к Мадлен и обнял её сзади за плечи.
- Понимаю, что ты боишься за дочку. Если хочешь, я возьму её завтра с собой в типографию. А ты иди на работу, Мадлен, - Рейналь посмотрел в её зеленые глаза. – Я присмотрю за ней. Она у тебя послушная, мешать не будет. Да и Луизе будет интересно посмотреть, как газету делают, уверен. Найду ей местечко, где она сможет сидеть и вдоволь рисовать. Надо будет только взять для неё из дома какой-то еды. Как тебе такая идея, Мадлен?
Мадлен молчала, а между её бровей появилась тоненькая морщинка.
«Не доверяет мне», - подумал Рейналь, отпустив её плечи и отходя в сторону.
Но Мадлен встала, подошла к нему, пока еще как-то робко и неуверенно обняла его сама и прошептала:
- Спасибо, Пьер. Я буду очень рада, если ты присмотришь завтра за Луизой.
И поцеловала.

Пьер осторожно обнял Мадлен в ответ, боясь испугать и в то же время чувствуя неподдельную радость.
- Не волнуйся за малышку, с ней всё будет хорошо, - прошептал он молодой женщине, вдыхая аромат её волнистых рыжих волос. Его рука скользнула с её талии чуть ниже, но Пьер вовремя вспомнил про самоконтроль и обещание, данное Мадлен. Пока она сама этого не захочет. Он целомудренно убрал руки с ее талии, дав себе слово не забываться. Но Мадлен сама прижалась к нему, доверительно, беззащитно и… и как-то по-другому. Возможно, сказывалось выпитое вино. А может, она стала относиться к нему как-то иначе. Пока Рейналь боялся думать об этом. Её грудь, затянутая корсетом, была совсем близко. И розовые губы тоже.
- Можно я тебе поцелую? – честно спросил Рейналь.
Мадлен кивнула, и он губами прикоснулся к её губам. Сначала нежно и очень осторожно. Потом - смелее, ожидая уже, что она не выдержит и опять его оттолкнет. И с удивлением почувствовал, что Мадлен отвечает на его поцелуй. Отвечает также нежно и… страстно. Поцелуй длился и длился, его не хотелось заканчивать. Хотелось бОльшего. Но Пьер Рейналь, сделав определенное усилие, всё-таки завершил его и посмотрел в лицо Мадлен. Её глаза были прикрыты, волосы растрепались, под нежной бледной коже на виске просвечивала тоненькая синяя жилка. Она открыла глаза и посмотрела в лицо Рейналя.
- Тебе понравилось, любимая? – спросил он.
- Да… - Мадлен кивнула, - очень. Пьер, я не думала, что это так… что это может быть так хорошо.

Глава 10

Сердце Тьерсена ухнуло куда-то вниз. Он пропустил несколько тяжелых глухих ударов. После произнесенного Рейналем бывший маркиз вдруг неожиданно подумал о том, в чём сам себе боялся признаться. Ведь этого просто не могло быть. Но разрозненные кусочки словно сами собой быстро складывались в его сознании в какой-то единый абсурдный пазл…
Пауза явно затянулась. Рейналь с интересом смотрел на него, словно ожидая какой-то одной определенной реакции. Нужной ему реакции.

Тьерсен потер подбородок и слегка улыбнулся:
— Тоже это заметил. Вероятно, девочка с юга, как и я. Или имеет оттуда корни. Мы, южане, все чем-то похожи.
- А откуда вы, Серван? – сразу поинтересовался Пьер.
- Прованс, - соврал Тьерсен.
На самом деле, предки его с материнской линии были из Лангедока.
Он посмотрел на Луизу. Та что-то увлеченно рисовала. Похоже, разговор взрослых был ей уже совсем не интересен.
- Хорошие места, - отозвался Рейналь. – Что ж, Серван, не буду мешать вам работать.
Он бросил на бывшего маркиза взгляд, показавшийся довольно красноречивым, и отошел к печатным станкам.
Тьерсен выждал минут пять. Затем окинул взглядом помещение типографии. Но Рейналя уже нигде не было видно. Вероятно, поднялся на второй этаж, где у него находился маленький рабочий кабинет.
Тьерсен оттянул шейный платок… почему-то ему стало душно… выждал ещё пару мгновений и негромко позвал Луизу по имени.
Девочка оторвалась от рисунка и вопросительно посмотрела на него.
- Как твоя фамилия, Луиза? – приглушенным голосом спросил Жан-Анри.
- Лаборде, - голосок ребёнка прозвучал чётко и звонко.
Тьерсен сглотнул, ощущая нарастающую пульсацию в висках.
«Этого не может быть… нет» - отчаянно прозвучало в его сознании.
Луиза с любопытством смотрела на него. Девочка, чуткая по характеру, сразу уловила произошедшие с ним изменения.
Тьерсен отложил карандаш, который все еще держал в руке. Пальцы слегка дрожали…
- А мама… твою маму зовут Мадлен? – он слышал свой голос словно со стороны.
- Да, Мадлен, - девочка кивнула. – А откуда вы знаете, дядя Андре?
- Слышал, как Пьер называл её имя, когда предлагал тебе поесть, - Тьерсен выдавил из себя бледную улыбку.
- А… - отозвалась Луиза, - понятно.
И вновь наклонилась к листу бумаги.

Тьерсен сидел, переваривая услышанное. Мысли метались, как дикие птицы, загнанные в клетку, и, крича, бились о ее прутья.
- Чёрт… - пробормотал он, сжав в кулак правую руку. Широкий беловатый шрам между большим и указательным пальцем покраснел.
Кровь в висках также пульсировала и так сильно, что Тьерсену показалось, что сейчас она выплеснется наружу. Стало невыносимо душно, он провел рукой по лбу и поднялся из-за стола.
- Если меня спросят, скажи, что я вышел на пару минут на улицу подышать воздухом. Хорошо, Луиза? – он вновь выдавил из себя улыбку, глядя в её большие карие глаза.
- Хорошо, - безропотно согласилась девочка.
- Сейчас вернусь, - он попытался сказать это как можно бодрее, но голос его прозвучал плоско и сдавленно.
Затем, быстрым шагом преодолев расстояние до двери, Жан-Анри вышел на улицу.

С неба падал мелкий колкий снег. Первый снег в этом году.
«Недаром с утра было так холодно», - подумал Жан-Анри. Он отошел в сторону от двери, под навес и прислонился спиной к стене типографии, засунув руки в карманы и глядя на улицу, которая постепенно становилась всё более белой. Мимо, противно дребезжа по камням, проехал экипаж, и это вывело бывшего маркиза из состояния какого-то оцепенения. Мысли вновь сумбурно закрутились в голове, и он приложил ладони к вискам.
- Всё кончено… - пробормотал Жан-Анри.
Сейчас он ощущал себя тем самым раненным загнанным зверем… которого в ближайшее время добьют, если…
А что, если? Если он не сбежит, не скроется прямо сейчас. Бросит всё – эту работу, с таким трудом налаженную хрупкую стабильность, относительно неплохой регулярный доход, который приносила ему подработка у Рейналя… А потом… А что потом? Вновь искать средства для существования, скитаясь по холодному опасному городу… или просто тихо повеситься у себя в мансарде?
Тьерсен вспомнил такую удобную для этого широкую балку и рассмеялся.
— Это был бы лучший выход, - неожиданно подумал он. – Но я не смогу… наверное, не смогу.
«Зато ты увидел дочь. Ты ведь и хотел этого, не так ли?» - ехидно прозвучала мысль, выходя на передний план и приглушая сумбур остальных.
- Хотел. Но не так. Не так… — прошептал маркиз.
«У нее все хорошо. Она красивая и смышленая. А ее мать не в борделе, а выходит замуж за революционера Рейналя. Теперь ты можешь успокоить свою паршивую совесть, - продолжал звучать голос в его голове. – Спасайся прямо сейчас. Беги».
Но представив, что всё опять придется начинать сначала, Тьерсен чуть не завыл в голос. Внутри что-то сломалось. Почему-то больше не хотелось спастись любой ценой. Ради чего? Чтобы выжить и жить, существовать, как…
Его лицо искривилось.
«Остаётся еще небольшой шанс, что Рейналь оставит всё, как есть и не будет ничего предпринимать. Внешнее сходство девочки со мной – ещё не доказательство. К тому же я не знаю, рассказала ли ему Мадлен про… обо мне» - мучительно размышлял бывший маркиз.

С неба всё также шёл и шёл снег. Хлопья стали крупнее и больше, похожие на танцующих белых бабочек. Тьерсен сделал глубокий вдох, выдохнул и толкнул дверь, осторожно заходя в типографию и стряхивая с волос снежинки. Но похоже, его отсутствие никто не заметил. Парни были полностью поглощены работой у печатных станков. Тьерсен внимательно огляделся, но Рейналя и Марселя Бертье в помещении не было, наверное, находились на втором этаже в кабинете Рейналя.
«Или кто-то из них пошёл доносить на меня властям», - усмехнулся Жан-Анри. Он отряхнул рукава камзола и подошел к столику, где сидела Луиза.
- Вам получше, дядя Андре? – неожиданно спросила она.
- Что?.. – Тьерсен растерянно посмотрел на ребёнка.
- Я видела, вы испугались чего-то, - тихо сказала Луиза.
- Всё хорошо, - Тьерсен погладил девочку по голове. – Наверное с утра съел что-то не то, надо было просто подышать воздухом. Мне уже лучше.
- А что ты рисуешь? – он бросил взгляд на лист бумаги, лежавший перед ней.
- Это… душа, - сказала Луиза.
И доверительно протянула ему листок.
Тьерсен взял его и увидел тело, лежащее на земле. А над ним был нарисован тонкий контур… очертания того же тела, поднимающееся наверх, в небо. По бокам его были небольшие прозрачные крылышки.
- Здорово, - сказал Тьерсен. – Очень. Давно ты рисуешь такое, Луиза?
- Да, - горячо ответила девочка. – А ещё… ещё я очень хочу нарисовать Бога. Но не знаю, как. А вы знаете, дядя Андре?
- Бога… - пробормотал Тьерсен, возвращаясь к своему столу. – Не знаю… но подумаю про это, Луиза.