Скажи, что любишь

Глава 1

— Светлана? — елейный голос отвлекает меня от непростых мыслей, — не возражаете, если я к вам присоединюсь?

Я ставлю кружку с недопитым латте и поднимаю взгляд на девицу, так нагло вклинившуюся в мое личное пространство. Блондинка. В бежевом вязаном платье, с дорогой сумочкой, на шпильках. Губищи сочные. Я сразу представляю, что ими можно делать…и кому, и у меня заранее щемит между ребер.

Не дожидаясь согласия, она усаживается напротив и растягивает улыбку, в которой нет и намека на дружелюбность.

— Меня зовут Олеся.

Ждет, моего ответа. А я молчу. Смотрю на нее, ощущая горечь на языке и лед в груди. Красивая, примерно одного возраста со мной, в глазах вызов и снисходительное превосходство. Я знаю этот взгляд, и знаю, что за ним последует.

— Не хочешь спросить, кто я и что мне нужно? — фривольно переходит на «ты» и наманикюренной лапкой подзывает официанта, — американо, пожалуйста.

Я равнодушно жму плечами:

— Мне неинтересно.

— Ммм, — она усмехается, — очень зря. Мне есть, что сказать.

— Спасибо, не надо.

Я не хочу ничего слышать. В последние дни мое настроение колеблется между отметками «хреновое» и «очень хреновое», а сейчас появились все шансы скинуть его до состояния «полный звездец».

Ей плевать. Она перемешивает содержимое кружки, аккуратно кладет ложечку на блюдце, и выглядит, как королева, снизошедшая до простых смертных.

— Эти два дня Кир провел со мной, — сообщает как бы между прочим, — не было никакой командировки. Когда он звонил тебе и говорил, что находится на совещании, я сидела у него на коленях. Голая.

Черт… Когда уже перестанет болеть?

— Повезло тебе, — отпиваю остывший латте. На вкус – отвратительно, и желудок в очередной раз сдавливает неприятный спазм.

— Не веришь? — хмыкает Олеся и достает телефон, — смотри. Специально для тебя снимала.

Она разворачивает ко мне экран. Я не хочу ничего знать, но против воли опускаю взгляд. На видео роскошный номер, кремовые тона, зеркала, дорогая техника. Крупным планом пиджак от костюма известной марки. У моего мужа такой же.

У меня нервно дергается щека, но я продолжаю смотреть, понимая, что в конце ждет самое интересное. Самое страшное.

Чудо-оператор проводит лапой по темно-синей ткани. Узнаю Олесин маникюр. Молчу, проглатывая ядовитый ком, вставший в горле. Камера смещается, покачиваясь в такт шагам, и переходит от пиджака к кровати, на которой кто-то спит.

Кто-то…

Я знаю кто, но глупое сердце сопротивляется изо всех сил, пытаясь отрицать.

Камера безжалостно приближается, демонстрируя спящего на животе Кирилла. Даже во сне он выглядит хмурым, только складка между бровей стала немного мягче. Длинные ресницы едва заметно трепещут, отбрасывая густые тени.

— Зай, может в бассейн? — мурлыкает Олеся, ведя ноготками по смуглой спине.

Он сонно возится и, не открывая глаз, бурчит:

— Иди одна. Я спать хочу.

Она тут же покладисто соглашается:

— Хорошо, любимый. Отдыхай.

Устал бедный, уработался.

Напоследок кадр из зеркала – блондинка в крохотном бикини шлет мне воздушный поцелуй, пропитанный ядом.

— Ну что? Убедилась, что не вру? — Олеся небрежным жестом поправляет длинные платиновые волосы, откладывает телефон в сторону и смотрит на меня со смесью снисходительной жалости и триумфа, — Хочешь совет? Уйди сама по-тихому, пока он не выставил тебя за дверь с голым задом. Не мешай нам, отпусти его. Кирилл не любит тебя.

Я знаю…

Я всегда это знала…

Я даже почти привыкла и смирилась с этим…

Но не сегодня.

Я достаю телефон и, не отводя взгляд от собеседницы, набираю номер мужа. В синих очах на миг проскакивает страх. Сучка знает, что слишком много на себя взяла и превысила уровень дозволенного, по головке за такое своеволие ее точно не погладят. Но потом она упрямо поджимает губы и с вызовом вскидывает подбородок. Решила бороться за свое счастье. Верит в него… Дура.

Я выкладываю мобильник на стол и ставлю на громкую, гипнотизируя взглядом скупую надпись «муж». Когда-то он был сохранен, как «любимый»…

Спустя пяток гудков, раздается голос, от которого на руках дыбом поднимаются волоски, и в груди заполошно заходится уставшее сердце:

— Свет, давай живее. Иду на совещание.

— Я надолго не задержу, — у меня внутри немеет, застывает, покрывается ледяной коркой, — ко мне сейчас пришла Олеся.

— Какая? — ровно спрашивает муж.

— Губастая блондинка. Та, с которой ты провел эти выходные.

В трубке ожидаемая тишина. Я продолжаю:

— Говорит, что ты ее любишь, и чтобы я тебя отпустила.

— Скажи ей, чтобы шла на хер, — равнодушно роняет он, а Олеся дергается так, будто ее ударили.

Глава 2

Дорога до дома отнимает остаток сил. Я не хочу туда, где для меня ничего нет и никогда не было. Ледяное кладбище надежд.

Небрежно бросаю ключи на тумбочку, разуваюсь и ухожу в ванную. Там, полностью раздевшись, выпрямляюсь перед большим зеркалом и придирчиво рассматриваю себя в поисках первых признаков.

Живот еще плоский, но через пару месяцев это изменится. Грудь? Сжимаю ладонями теплые полушария, приподнимаю, словно взвешивая их. Вроде увеличилась, но не настолько чтобы Смолин обратил на это внимание.

В остальном, я все та же нелюбимая жена.

Но все-таки что-то хорошее в этой жизни есть. Бережно кладу руку на живот, в котором зреет новая жизнь. Малыш еще совсем крошечный, но мне кажется, что я чувствую его шевеление, и губы сами растягиваются в улыбке.

Замираю, поймав свой взгляд в зеркале.

Я уже не помню, когда видела свое улыбающееся отражение. Мне его не хватало.

— Поздравляю, Свет, — кладу руку на холодное стекло и подмигиваю самой себе, набираясь силы от своей собственной улыбки, — остальное ерунда. Прорвемся.

В приподнято-нервном настроении я провожу остаток дня. Даже позволяю себе пофантазировать о том, какого цвета будут стены в детской комнате, и какую коляску куплю. Это успокаивает, отвлекает, вытесняет из головы мысли о сочных губищах любовницы мужа. Конечно, в груди все равно постоянно екает и становится больно дышать, но я насильно заставляю себя думать о другом. О том, что действительно важно.

Потом наступает вечер. Кирилл привычно задерживается, а я не звоню ему, чтобы узнать, где он. Может, действительно работает, а может утешает свою губошлепку. Это его дело. С моей стороны больше никаких звонков не будет.

Я даже малодушно надеюсь, что сегодня он придет поздно, и мне удастся заснуть до его появления. Очередные несбыточные мечты…

Когда стрелка подваливает к девяти часам, двор озаряется светом фар, и из мрака выступают очертания черной хищной машины.

Приехал.

Остатки измученной улыбки сползают с моих губ, уступая место холоду. В последнее время рядом с ним мне постоянно холодно. И чем он ближе, тем сильнее идет озноб по коже.

Пока муж заводит машину в гараж, я по привычке ставлю разогревать ужин, хотя он, наверняка, где-нибудь поел, в компании с очередной девкой.

Нервничаю. Пока есть пару минут до его появления бегу в ванную и проверяю, не остались где-нибудь упаковки от тестов, или сами тесты. Все чисто, следов преступления не осталось. Можно выдохнуть.

Из прихожей доносится щелчок замка, но я не иду встречать. Не хочу, не могу и не буду. Поэтому остаюсь в кухне и уперевшись ладонями в подоконник смотрю на темное небо, покрытое рябью серых туч. На завтра снова обещали дождь.

Я слышу уверенные шаги и морщусь. Он сразу идет ко мне, а не наверх, и это плохо, потому что будет очередной разговор, после которого еще больше захочется сдохнуть.

— Света, — зовет, и в голосе звучат привычные требовательные ноты.

Я оборачиваюсь. Приваливаюсь задом к подоконнику, опираюсь руками позади себя и молча смотрю на мрачного мужа. Скольжу взглядом, подмечая привычные детали.

Он очень интересный мужчина, импозантный…

Блин, да кого я обманываю? Интересный? Импозантный? Охрененный!

Той породы, от которой у всех самок в радиусе километра размякают мозги, мокнут трусы и начинается обильное слюноотделение. У меня так точно все потекло и размякло, когда я в первый раз его увидела. Смотрела на него, едва дыша от благоговения и затаенного восторга, и не могла поверить, что он будет моим.

Высокий, статный. Не перекаченный, как медведь, а по-кошачьи гибкий и поджарый. В каждом жесте – снисхождение, в каждом взгляде – уверенность в своих силах. Волосы темные как смоль, а глаза светло-голубые. В них можно утонуть…И хрен выплываешь.

— Что сегодня было? — спрашивает он, как ни в чем не бывало расстегивая манжеты на пиджаке. Взгляд прямой, пробивает навылет. В нем нет ни вины, ни сомнений.

Равнодушное чудовище.

Я тоже научилась быть такой, поэтому ровно парирую:

— Очередное нарушение твоих клятв и обязательств.

Недовольно хмурится. Смолину не нравится, когда я показываю зубы, и еще больше не нравится, когда в чем-то уличают и тыкают носом в дерьмо.

— Ты обещал, что меня больше не коснется…все это. А в итоге твоя губастая Барби сама нашла меня, приперлась и показывала очень интересные фильмы с твоим участием.

Он все-таки отводит взгляд. Понимает, что это косяк. Обещание действительно было, и он его не сдержал.

— Олеся больше тебя не побеспокоит.

— Значит, побеспокоит кто-то другой, — небрежно отмахиваюсь, ничуть не сомневаясь в своих словах, — кстати, как прошла командировка? Не слишком утомился?

Красивые мужские губы сжимаются в тонкую упрямую линию. Никто не любит, когда его ловят на вранье. Даже такие равнодушные и самовлюбленные сволочи, как Смолин.

— В рамках обычного, — спокойно ведет плечами, — а что?

Глава 3

На расстоянии быть смелой и решительной гораздо проще. Я могу позволить себе игнорировать звонки отца, и не обращать внимания на его гневные послания. Он все грозиться предпринять какие-то меры, но на самом деле рычагов у него практически нет. Только деньги. И он очень сильно переоценивает стремление людей обладать ими. Мое так точно. Я ничего не хочу. Ни машин, ни квартир, ни шопоголичного безлимита, ни всего остального, чего по мнению отца я должна страстно хотеть, и что до дрожи должна бояться потерять.

Я заранее готовилась к отходу, поэтому у меня есть накопления. Никто не контролировал девочку в тратах, в результате девочка смогла скопить приличную сумму.

У меня есть машина, которую хрен у меня кто заберет.

У меня есть работа. Даже три, потому что в последние дни, стремясь излечиться от сердечной боли, я загрузила себя по полной программе. Причем работа такая, что при всех своих возможностях отец никак не сможет на нее повлиять. Разве что будет бегать по всему интернету и контролировать там всех и вся.

У меня есть квартира, которую мне оставила бабушка в обход своего деспотичного сына. Две комнаты, не центр, но и не самая окраина, а самое главное, что на другом конце города от прежней жизни, от Смолина.

Про Кирилла думать все так же больно. Правда боль из острой колющей перешла в затяжную, ноющую, и я наивно мечтаю, что когда-нибудь утром проснусь, а этот нарыв на моей душе прорвался и все прошло.

Мы почти не общаемся. Раз в несколько дней он звонит и монотонно спрашивает, как у меня дела. Я отвечаю, что все прекрасно, и на этом наш разговор заканчивается. Видать, я все еще числюсь у Кирилла на балансе в графе «жена», поэтому он проявляет вежливое внимание к моей персоне.

После каждого звонка становится тяжело дышать, и я долго сижу, уставившись мутным взглядом на его фотку на экране. Это снимок с нашей свадьбы. На нем я вся свечусь и улыбаюсь в тридцать два зуба, а Смолин скупо тянет губы в усмешке. Я тогда думала, что он по жизни такой суровый и сдержанный, а оказалось, что ему просто насрать и на меня, и на эту свадьбу. Я это поняла позже, когда увидела, как он смеется в компании, куда меня не пригласили.

Иногда мне хочется порыдать, но я запрещаю себе это делать. Иногда мечтаю позвонить ему сама и просто поговорить. Ни о чем. Но знаю, что он сошлется на занятость, прикрывая ей нежелание вести скучные беседы. Иногда наоборот хочу позвонить и сказать ему, что он конченый мудак. Но это было бы неправдой.

Смолин не плохой. Просто не мой. Вот и все.

Месяц пролетает будто в бреду. Я плыву по течению, едва успевая отмечать очередной день в календаре, и окончательно прихожу в себя только накануне важной даты.

Вот и все. Рубеж.

Море помогло, но полностью залечить раны ему не по силам. Пора возвращаться. Мой рейс поздно вечером, а в столицу я прилетаю уже за полночь, вызываю такси и еду домой. И только на полпути до меня доходит, что я по привычке назвала наш со Смолиным адрес. Адрес дома, в котором для меня больше нет места.

— Простите, — виновато улыбаюсь водителю, — я ошиблась с адресом. Мне нужно совсем в другую сторону.

Ловлю быстрый недовольный взгляд через переднее зеркало и жму плечами. Что ж, бывает. От дурных привычек не так-то просто избавиться.

Квартира встречает меня пустотой и запахом средств для уборки. Я заранее попросила подругу, чтобы та организовала службу клининга и привела мою берлогу в порядок. В итоге кругом чистота, порядок…и холод. Мне пока не уютно здесь, не получается осознать, что теперь это место – мой дом. Поэтому сплю прямо в одежде, плюхнувшись на неразобранный диван. Завтра я заберу свои вещи у Кирилла, а пока так.

Утром меня будит будильник. Он истошно вопит и бесит так сильно, что хочется швырнуть в стену, но вместо этого я лишь раздраженно хлопаю ко кнопке и иду в душ. Потом долго крашусь и привожу себя в порядок.

Обычно девочки хотят быть самыми красивыми на своей свадьбе, я же хочу быть самой красивой на собственном разводе. Тщательно замазываю темные круги под глазами, крашу ресницы так, что они становятся похожи на хлопушки, блеск на губы.

Я красивая. И отражение в зеркале это равнодушно подтверждает. Даже при большом желании не догадаешься, какая свалка у меня внутри. Разве что взгляд немного грустный. Хотя с чего ему быть веселым-то?

К назначенному времени я вызываю такси и еду в ЗАГС. Сижу на заднем сиденье, тереблю ремешок сумочки и не могу справиться с сердцебиением.

У меня развод на носу, вот-вот появится новый штамп в паспорте, а меня трясет от одной мысли, что я сейчас увижу его!

Вот не дура ли?

Дура…

В этом убеждаюсь, когда захожу внутрь и в конце коридора возле окна вижу фигуру Смолина, затянутую в костюм стального цвета. И тут же внутри все крошится, разлетается в хлам, с треском ломается на части.

Я соскучилась по нему. По человеку, для которого никогда ничего не значила.

Во рту снова горечь. К счастью, за этот месяц токсикоз утих, и я уже не бегу блевать от каждого волнения, но в животе крутит. Я невольно прикрываю его ладонью, но тут же отодвигаю руку в сторону, боясь выдать себя опрометчивым жестом.

— Привет, — подхожу к нему с ничего не значащей улыбкой.

Глава 4

Привыкнуть к тому, что я теперь одна, оказалось непросто.

Пару раз по ошибке я ехала не в ту сторону, забыв, что мой дом теперь в другом месте. Пугалась, когда трогала указательный палец и не находила кольца. Сначала неизменно захлестывала паника, оттого что потеряла, потом вспоминала, что сама сдала его в ювелирный, и становилось грустно.

Но особенно меня удивило, что теперь если со мной пытался кто-нибудь познакомиться, можно было обойтись без пафосного «я замужем».

Я не замужем! И если человек понравился, и хочется с ним общаться, то можно запросто это делать без оглядки на чье-то мнение.

Очень странно. Я когда впервые это осознала, долго сидела и смотрела в одну точку, пытаясь понять как так-то?

Потом поняла. Это и есть смысл слова «свободна».

Я свободна. Могу делать что угодно, с кем угодно, когда угодно.

Вроде здорово, а вроде мороз по коже.

Наверное, я бы долго во всем этом ковырялась, закапывая себя все глубже и глубже, ходила бы бледной тенью до самых родов и шарахалась от каждого, кто попадался на пути и проявлял хоть какие-то знаки внимания.

Спасла меня Ленка, тощая как палка кудрявая брюнеточка, с которой мы дружили еще с универа. Она вытащила меня на ужин в небольшой итальянский ресторанчик, и там, под вкуснейшую пасту, устроила мне промывку мозгов:

— Ты как бабка!

— Я не бабка.

— Бабка. Старая пердунья, которая выходит из квартиры только за тем, чтобы купить молока в ближайшем магазине, а заодно сердито поворчать на всех, кому не повезет оказаться рядом с ней в очереди.

— Тебе не кажется, что у меня для этого есть уважительные причины?

— Какие? — удивленно вскидывает брови, попутно наматывая спагетти на вилку, — у тебя неизлечимая болезнь? Тебя обокрали и весь мир задался целью сжить со свету?

— Я вообще-то развелась.

— Супер, — показывает мне большой палец.

— Лен, ты издеваешься? Мне так тошно, что по утрам с кровати вставать не хочется.

— Почему?

Я никак не пойму, то ли она дуру включила, то ли действительно не понимает.

— Потому что все, наша история с Кириллом подошла к концу.

— Ну и слава Богу. Сюжетец так себе, тема не раскрыта, финал слит.

— Точно издеваешься, — тяжко вздыхаю я, — Я пытаюсь научить жить без него.

— А до этого типа с ним жила. Вот просто душа в душу? — Лена продолжает меня доламывать, — насколько я в курсе, вы все время были сами по себе.

— Ты же знаешь, я пыталась.

— Знаю. Так на моей памяти еще никто в не пробиваемую стену головой не долбился.

— Я просто его любила.

— А он тебя? — нагло вскидывает брови, — Смолин тебя любил?

Я удрученно качаю головой, но ей этого мало:

— Что-что? Не слышу? Повтори погромче.

— Никогда он меня не любил.

— Вот именно поэтому нужно отпраздновать твой развод. Ты только представь себе, больше не надо жить с тем, кто тебя не любит.

— Мне плохо.

— Пройдет. Переболеешь, переключишься и все у тебя будет хорошо. Крестница моя скоро толкаться начнет, — она кивает на мой живот, — вообще не до скуки будет.

— Я не знаю, как буду одна.

— Разве ты одна? То, что выпал один элемент из твоего хреново собранного паззла, еще не делает тебя никому ненужной. Вон, например, — едва заметно указывает вилкой мне за спину, — симпатичный молодой человек уже несколько раз заинтересованно на тебя посмотрел, и кажется не против подойти и познакомиться.

— Он просто не знает, что я беременная.

— Пфф, тоже мне проблема. Если мужчина полюбит женщину, то примет ее и с малышом. Я тому пример.

Ее родители познакомились, когда Ленкина мама была на седьмом месяце. Поженились, и он воспитывал мою подругу как родную дочь, не делая разницы между ней и общими детьми, которые появились позже. И до сих пор, хотя ей уже за двадцать, она называет его не иначе как папулечка, а он ее своей бусинкой.

— Это если полюбит.

— А чего бы тебя не полюбить? Ты красотка.

— Смолин вот не полюбил.

— У вас со Смолин изначально все не так было. Это только в кино, героев загоняют в брак, они такие ух-ах, поругались маленько, а потом все, жить друг без друга не могут. А на деле, вы как были чужими, так чужими и остались. И если честно, тебе очень повезло с Кириллом.

— Это еще почему?

Я искренне считала, что он мое наказание за все мои прошлые прегрешения. Моя жестокая карма.

— Потому что он тебя отпустил. Не стал включать м…чудака, сажать тебя на цепь, ломать под себя и контролировать каждый шаг, как это делают некоторые богатые сукины сыны, убежденные, что они пупки Вселенной, и что им можно все, а жена должна молча, дома на коленях, и со счастливой улыбкой на публике, — серьезно произнесла Лека, — Он отпустил тебя, наплевав на все договоренности, и дал шанс стать счастливой с кем-то другим. А то, что не полюбил…что ж, это его право. Насильно мил не будешь. Это ты изначально придумала то, чего на самом деле нет, а для него это просто бизнес.

Глава 5

Четыре месяца спустя

— Свет, я купила билеты в снежный парк, — сходу обрушивается Ленка, — ледяные скульптуры, каток, горки, глинтвейн.

— Молодец. Причем здесь я? — пыхчу в трубку, — из зимних развлечений мне сейчас доступно разве что слизывание снега с варежек.

— Не прибедняйся. Ты бодра, как горная козочка.

— Лена, какая козочка? У меня семь с половиной месяцев, я – колобок на ножках. И предел моих мечтаний – это мягкий плед, булочка с маком и ведро мандаринов.

Новый год уже прошел, а тяга к цитрусовым до сих пор со мной.

— На обратной дороге купим тебе мандаринов, собирайся.

— Но…

— Собирайся. Пока есть возможность, надо везде ходить. Успеешь еще дома насидеться.

Она права, с рождением ребенка жизнь круто изменится и станет не до привычных развлечений, но как же лень.

— Что-то не хочется. У меня дела.

— Какие? И вообще, что ты там пыхтишь?

— Учусь правильно дышать.

— Маткой? — иногда подруга бывает весьма беспардонной.

— Ей родимой.

— Здорово, — хохочет она, — а у меня ни в какую дышать не хочет. Сколько не пыжься – все без толку. Чакры забиты, каналы закупорены. Скорее лопнешь, чем продохнешь. Сплошная засада.

— Лен, — с укором и с улыбкой, — не хулигань.

— А ты не включай бабушку. Идем гулять.

С немалым сомнением я смотрю на любимый диван, на горку мандаринов в вазочке, на телевизор. Можно провести отличный уютный вечер и лечь пораньше спать, обняв супер удобную подушку для беременных…или все-таки поднять свою обленившуюся попу и вытащить ее на прогулку.

— Света! — не дождавшись моего ответа, подруга снова рявкает в трубку, бессовестно разбивая мою умиротворенность, – ты уже одеваешься?

Ладно, фиг с тобой:

— Одеваюсь.

— Вот и молодец.

— Не забудь, с тебя мандарины.

После разговора я еще немного сижу на диване и тяжко вздыхаю. Сокрушаюсь, ворчу, но на самом деле мне хочется пойти. В парке будут огни, музыка, веселые люди и праздничное настроение. Этой зимой я особенно жажду праздника.

Мы подъезжаем к парку, когда уже стемнело и яркие гирлянды сияют круче звезд. Ленка проворно выскакивает с переднего и распахивает передо мной дверь:

— Вы так любезны, сударыня, — улыбаюсь ей в тридцать два зуба и с выползаю из салона.

На мне пуховик, в котором я похожа на большой снежный ком, теплые угги и шапка с забавными ушами. Косметики нет – меня хватило только на то, чтобы одеться и выйти из дома. Да и кому в этом снежном парке какая разница накрашена я или нет? Всем весело, всем плевать. А если кому-то не плевать – его проблемы. Я вообще беременная, и как говорят друзья, очень милая. Может, врут…

— Итак, какие у нас планы? — спрашиваю, поглубже натягивая шапку.

Ветра нет, с неба неспешно сыплются мелкие, искристые снежинки, продолжая создавать новогоднее настроение. Они падают на ресницы, на щеки, нос. Щекочут, заставляя морщиться и фыркать.

Мне нравится.

— Сначала глинтвейн, — подруга потирает лапки от предвкушения, — мне настоящий, тебе детский с малинкой, а дальше посмотрим.

Я не против. Пусть будет глинтвейн.

Мы неспешно гуляем по парку. Смотрим товары на прилавках, набираем какой-то ненужной, но очень милой ерунды, фоткаемся возле внушительных ледяных фигур и даже хулиганим в снежном тире.

Несмотря на свое положение, я проявляю чудеса меткости и сбиваю всех снеговиков, а Ленка лупит во все стороны и не попадает вообще ни разу. Поэтому мне дарят розовую сахарную вату, а ей – фигу с маслом.

— Я просто поддавалась, — ворчит подруга, жадно посматривая на мой приз, — беременным надо уступать.

— Просто у кого-то рученьки растут из попочки, а заодно беда с глазомером, — отрываю целый пласт и с удовольствием запихиваю в рот. Вкусно, сладко и весело, — мммм.

— Еще и дразнится, паразитка, — вздыхает Ленка, а потом коварно выхватывает у меня вату и отпрыгивает на приличное расстояние.

— Эй!

— Вот тебе и эй.

— Отдай! — смеюсь, грозно надвигаясь на нее.

— Ничего не знаю, это боевой трофей и компенсация за потрепанное самолюбие, — подруга тоже угорает и пятится от меня, нагло разматывая сладкий пучок.

От кровавой расчлененки ее спасает телефонный звонок.

— Славка, — сообщаю ей шепотом и отвечаю, — привет.

— Привет. Как дела?

— Гуляем с Ленкой в парке.

— Одобряю. Привет ей.

Она прекрасно слышит, о чем мы говорим, и что-то мычит в ответ. Членораздельно сказать не может, потому что рот забит моей ватой.

— Тебе тоже привет. Как у тебя там?