Сказание о мертвеце

В некотором царстве, в давно забытом государстве, простирались поля, усеянные золотом пшеницы, и темнели дремучие леса, где шепот ветра переплетался с тайнами старых сказок. В этой земле жил мужик молодой по имени Иван. Широкоплечий, с лицом, обветренным солнцем, и руками, привыкшими к труду, он словно был вылеплен из самой земли. И все у него спорилось: и хлеб рос густо, и скотина плодилась, и дом был крепок, словно крепость.

Но, как известно, где есть свет, там непременно найдется и тень. Зависть черной змеей поселилась в сердцах его двоюродных братьев — Федьки и Гришки. Ленивые, как осенние мухи, и завистливые, как черти, они смотрели на успех Ивана, словно на незаслуженную награду. Каждый его урожай казался им укором, каждое бревно, положенное в дом, — личным оскорблением.

— Вишь, как разжился, хахаль! — плевался Федька, ковыряя грязным ногтем в зубах. — Будто один он только и умеет работать!

— Да погоди, Федька, — вторил ему Гришка, щурясь на солнце. — Напьется еще горькой слезы, попомнит нас!

И заварилась в их гнилых душах мерзкий план. Решили они Ивана извести со свету, чтобы самим зажить припеваючи, в его доме, с его достатком.

Однажды, когда солнце уже клонилось к закату, позвали они Ивана в лес, якобы за грибами.

— Грибов нынче — завались! — врал Федька, хлопая Ивана по плечу. — Такие боровики выросли — в шапку не поместятся! Вот на зиму закуски знатной запасешься!

Иван, доверчивый и простой душой, пошел с ними. Шли они вглубь леса, где деревья стояли стеной, а солнце едва пробивалось сквозь густую листву. Вдруг, в самой чаще, Федька с Гришкой набросились на Ивана, словно дикие звери. Ножи блеснули в полумраке, словно дьявольские усмешки.

— Что вы делаете, братья! — вскричал Иван, пытаясь отбиться. В его глазах читался ужас, непонимание, нежелание верить в предательство.

Но Федька с Гришкой были неумолимы. Ярость и зависть ослепили их. Удары сыпались градом. Иван упал на землю, захлебываясь кровью, а над ним стояли его братья, с искаженными злобой лицами.

— Вот тебе и грибочки! — прошипел Федька, вытирая окровавленный нож о траву.

Сбросили они тело Ивана в яму, наспех присыпали землей и ветками, чтобы никто не нашел. Вернулись домой, словно ничего и не произошло. Пили, гуляли, радовались, будто клад нашли. Ночами, правда, мучили их кошмары, но они отгоняли их водкой и глупыми шутками.

А у Ивана осталась жена, Марьюшка, красавица невиданная. Глаза ее сияли, как звезды, а волосы струились, как золото. Она любила Ивана всем сердцем и душой. Когда Иван не вернулся домой, Марьюшка чуть с ума не сошла от горя. Плакала, убивалась, звала его, но в ответ — лишь эхо разносилось по деревне, уносясь далеко в лес.

Похоронила Марьюшка мужа заочно, как должно, без тела в гроб лучшие его наряды положила, оплакала, как положено. Да только жить дальше надо. А Федька да Гришка тут как тут, начали Марьюшку утешать да в жены сватать, чтоб добро Иваново заполучить.

— Марьюшка, голубушка, не горюй! — причитал Федька, нагло заглядывая ей в глаза. — Мы тебе теперь опора и защита!

— Иван-то, вишь, не вернется боле, — поддакивал Гришка, обнимая ее за плечи. — А мы тут, рядом, всегда поможем!

Марьюшка, сердцем чуя неладное, видя в их глазах не сочувствие, а жадность, обоих прогнала.

— Уйдите, нечистые! — кричала она, захлебываясь слезами. — Не нужны мне ваши утехи! Иван мне дороже всего на свете!

Но Федька с Гришкой не отступали. Они ждали, как хищники, чуя добычу. Прошло время, и стали они совсем наглеть. Испугались, что Марьюшка за другого замуж выйдет и добро их мимо поплывет. Решили снова ко вдове Иванова посвататься, да уж силой взять, если по доброй воле не пойдет.

Пришли они ночью, когда луна пряталась за тучами, и мрак окутал деревню. Подошли к дому, как воры, крадучись. Федька схватил топор и с размаху ударил по двери. Дверь разлетелась в щепки.

— Ну, что, красавица, пришла твоя пора! — прорычал Федька, входя в дом.

Марьюшка в ужасе отшатнулась от них, прижавшись к стене. В ее глазах был такой страх, что даже у Федьки на мгновение дрогнуло сердце. Но жажда наживы пересилила все.

— Бери ее! — скомандовал Федька, и Гришка бросился к Марьюшке, схватив ее за руки. Она сопротивлялась, кричала, звала на помощь, но никто не услышал ее в ночной тишине.

— Отпустите меня, ироды проклятые! — пыталась Марьюшка вырваться. —Лучше смерть, чем быть с вами!

Но Федька и Гришка лишь смеялись в ответ. Они схватили Марьюшку и потащили ее прочь из дома, в темный лес, где когда-то оборвалась жизнь Ивана. В ту самую чащу, где деревья стояли стеной, а шепот ветра звучал, как зловещее предзнаменование.

И вот тут-то и случилось страшное.

Ночь обволакивала кладбище густым, липким мраком. Ветер зловеще шептал, колыхал верхушки деревьев и бросал причудливые тени на надгробные плиты. Тишину нарушало лишь жалобное уханье совы, предвещавшее беду. Именно здесь, на заброшенной могиле Ивановой, должно было произойти непоправимое — насилье грубое, нечеловеческое.

Вдруг земля, напитанная слезами и горем, задрожала. Тонкая паутина трещин, словно шрамы на измученном лице, прорезала холмик над свежим захоронением. С каждым мгновением трещины становились глубже и шире, пока не разверзлись, словно пасть ада. Из зияющей бездны вырвался смрад тления и сырой земли.

И вот, восстал он. Иван! Правда, не тот Иван, которого знали и любили односельчане, а бледное подобие человека, оскверненное смертью и тленом. Из глазниц, пустых и черных, как угли в остывшем кострище, сочился зеленоватый гной. Кожа, когда-то смуглая и здоровая, теперь обрела землисто-серый оттенок, а кое-где и вовсе обнажала кости, облепленные комьями земли и копошащимися червями. Пальцы, скрюченные и костлявые, напоминали клешни, готовые вцепиться в живую плоть.

Иван-мертвец поднялся, шатаясь и скрипя костями, словно старая, проржавевшая телега. От него исходила леденящая душу аура смерти и запустения.