Сказка о Золотой Змейке

Пролог

Сказка - ложь. В ней нет намёка
Как спастись нам от беды.
Жизнь сурова и жестока,
Чуда не дождёшься ты.

Красота всегда обманет,
Щедрость - не спешит подать,
Доблесть - сгинет, и не станет
Сила правду защищать

Без расчёта и без права
Для себя урвать кусок,
И продажна дура-слава.
Сказки слушать есть ли прок?

Есть. В душе надежда жарко
Греет и волнует кровь.
Ждём мы сказки, как подарка:
В ней всегда права любовь,

Справедлива мудрость, дивно
Непорочна красота...
Сказка - ложь. Но в ней наивно
Скрыта вечная мечта.

Сказка 1: Сказание о Золотой Змейке и Ивене - княжьем сыне

Было ль, не было ль — точно не ведаю, только сказывают добрые люди, будто в стародавнюю пору жил в наших землях один князь. Был он славен делами и зело богат, да к тому ж послал ему Творец трёх сынов. Старший княжич был удачлив и смел в бою, средний — с детства хитёр и в делах сметлив, младший же ничем меж людей не ославился, окромя простоты своей да глупой доли.

При рождении каждого из сынов князь велел посадить по дереву: первым тополь, вторым кучерявый вяз, ну а третьей тонколистную иву. Так и стали княжичей величать, по деревьям, что росли с ними вместе, да по собственным их делам: старшего Тополем Воином, среднего — Хитрым Вязем, ну, а младшего — Ивенем Простаком. И как деревья росли круг за кругом, набирая силу и стать, так и княжичи подрастали своим чередом.

Вот пришла пора, вздумал князь сыновей женить. Для того он затеял пир и созвал на него из своих земель всех достойных людей, у кого была в доме дочь на выданье. Три дня в княжьих палатах шло веселье и пир горой, а на утро дня четвёртого, чуть Маэлево Око озарило двор, князь велел сыновьям прийти, встать всем трём супротив гостевых палат и пометить стрелой окно, за которым девица гостит, кто какую желает иметь себе женой.

Старший сын долго с выбором не тянул, послал стрелу в оконце одного из знатных господар. Средний же, поразмыслив сколь должно, отправил стрелу в окно богатого купца. Ну, а младший пустил свою стрелу наугад. Да только удача его подвела: налетел вольный ветер и унёс стрелу Ивеня Простака на болото, в самую Марь. Князь, узнав о том, весьма осерчал и велел сыну младшему, непутёвому, в тот же миг, нимало не медля, отправляться на поиск стрелы, а найдя её, в том же урочище изыскать себе невесту, и домой без неё не являться.

Побрёл бедный Ивень куда глаза глядят, при пустых руках и один-одинёшенек: с кочки на кочку, через топь да трясину. Вот он шёл по поваленному бревну, оступился, да как рухнет — только искры посыпались из глаз! Опамятовался, сел, ощупал себя: руки-ноги целы, голова на месте, и то хорошо. Огляделся он по сторонам, видит, рядом ещё одна живая душа невзгоду терпит: змеелюдицу валежиной придавило, застряла она, бедняга, меж ветвей, и ни туда, ни сюда.

Увидала змеелюдица нашего молодца, позвала его голосом человечьим, нежным, девичьим: «Помоги мне, избавь от лихой беды. А взамен и я тебя выручу, от заботы твоей избавлю».

Княжич сжалился, отвалил бревно и донёс змеелюдицу до чистой воды. Она в первый раз в бочажину окунулась — ожила, заблестела глазками; вдругорядь ещё окунулась — заиграла чешуя её червонным золотом; ну, а третий раз окунулась — и вынырнула, держа в лапках пропажу-стрелу:

— Не её ль ты, добрый молодец, по болоту искал?

Тот ответил змее, пригорюнившись:

— Благодарствую. Добро сделала ты, что нашла мою стрелу, только тем от заботы меня не избавила. Где же мне теперь посреди трясин себе невесту добыть?

А змея в ответ:

— Не кручинься, добрый молодец, а невестою своей меня назови. Я сама есть дочь змеиного царя, родство со мной даже князю не поставят в укор. Буду я для людей твоей женой, а на деле стану верно тебе служить: за то, что ты меня от погибели спас, исполню три любых твоих пожелания.

Взял тогда княжич за руку змеелюдью дочь и пошёл с ней в дом своего отца. И сыграли три свадьбы на княжьем дворе, да все три во единый день: старший княжич взял за себя красавицу господарыню, средний — умницу купцову дочь, ну, а младший — змеелюдицу чешуйчату.

Старший княжич с женой стал жить в крепости, средний — приобрёл в посаде богатый дом, лишь у младшего ничего нет как нет. Узнала о том Золотая Змейка. Привела своего мужа на сыро болото, зашипела по-своему, по-змеиному. В тот же миг поднялись из болота во множестве слуги змеиного царя и построили для неё палаты светлые да высокие. Так и зажил в них княжич Ивень с женой — змеелюдицей, ни о чём хлопот не ведая.

По прошествии девяти седмиц вздумал князь узнать, как сыны его живут-поживают, ладно ль жёны их умеют дом блюсти да хозяйство вести. Приказал он позвать к нему сыновей. Как явились те на отцовский двор, дал им князь своё повеление: чтобы к завтрему каждая из сыновних жён испекла самолично хлеб для его стола. Поклонились сыны отцу, да пошли себе по домам.

Старший княжич жене рук марать не велел, приказал испечь хлеб сенным девушкам. Средний тоже жены своей неволить не стал, прикупил лучший хлеб у пекаря. Ну а младший невесел пришёл в свой дом. Стала спрашивать его Золотая Змейка:

— Что печален ты, о чём закручинился?

Отвечал он жене — змеелюдице:

— Как же мне не грустить, не печалиться? Повелел князь батюшка, чтобы к завтрему испекла ты хлеб для его стола, самолично, своими лапками. А коль не исполнишь князев наказ, аль стряпнёй своей ему не потрафишь, будет нам с тобой огорчение.

— Не печалься, — сказала она ему, — помолись, да ложись поскорее спать. Коль желаешь ты — будет исполнено.

Младший княжич послушал, улёгся спокойно спать. Чуть уснул он, жена его, Золотая Змейка, змеиную шкурку скинула, обернулась девой красы невиданной. Поставила она опару, творя над ней знаки колдовские, замесила тесто, шепча над ним заклятья нелюдские, и к утру испекла хлеба небывалые, дивно пышные да высокие, с нежным мякишем, хрусткой корочкой. А чуть Око озарило небесный свод, вновь надела дева шкурку чешуйчату и пришла своего мужа будить:

— Пробудись, мой свет, открывай глаза. Настал срок нести мой хлеб к князю на стол.

Вот явились к князю все трое сынов, и у каждого свежий хлеб в руках. Хороши оказались все хлеба, только Змейкин-то вкуснее и лучше всех. Князь то старшим сынам поставил на вид, младшего же похвалил весьма, каждого сообразно наградил, отпуская же, дал повеление: чтобы к завтрему каждая из сыновних жён соткала ковёр для его палат. Поклонились сыны отцу, да пошли себе по домам.

Старший княжич с награды купил жене красны сапожки, а работать в ночь и тут не велел, усадил за ткацкий стан чернавушек. Средний тоже жену свою потешить не забыл, подарил ей шаль тивердинскую. Ручек же её он опять пожалел, приобрёл ковёр у заезжих купцов. Ну а младший невесел пришёл в свой дом. Стала спрашивать его Золотая Змейка:

Сказка 2: Сказание о том, как Ивень Простак в змеиное царство ходил

— А коль так, то его и слушайся, приведёт оно, куда надобно, — отвечала ему эла светлая, а потом шагнула вниз по веточкам, в руки Ивеню вложила лист берёзовый и как лёгкая дымка истаяла. Долго Ивень ждал толкования, ничего больше не дождался он: не вернулась к нему этла светлая и ни слова уж не добавила. Взял тогда Ивень лист да волшебный ключ и шагнул он в топь непроглядную.

Опустился Ивень на болотное дно и увидел в нём ворота тесовые: закалённым железом окованы, на замок крепко-накрепко заперты. Но лишь Ивень прислонил к ним волшебный ключ, они сами собой распахнулись, а как только Ивень шагнул за них, за спиной у него вновь захлопнулись. Видит Ивень — шумит подводный лес, вместо пташек в ветвях рыбки шастают, вместо трав под ногами водоросли. А за лесом луга да поля лежат, и живёт вокруг змеиный народ. Всё у них, как у честных земных людей: избы, повети**, пашни да репища, только вместо коз да ретивых коней по лугам пасут рыб диковинных. Осенил себя Ивень знаком Ока Маэлева и пошёл себе по просёлочку, куда сердце звало да глядели глаза.

Долго шёл он иль коротко — не ведаю, но пришёл Ивень в богатый змеиный посад. В нём стояла крепость высокая, в ней — палаты сплошь белокаменные, перед ними толпился змеиный народ: стар и млад, да разного сословия. Молвил Ивень змеям собравшимся:
— Поздорову вам, змеиный народ! Что за праздник здесь? Или сход какой?
Отвечал ему самый старый змей:
— Не на сход мы сошлись, не для праздника. Умерла у царя меньшая дочь: весь народ с ней нынче прощается.
Тогда Ивень подумал и сам решил: «Дай-ка и я погляжу, что за дочь у царя змеиного.»

Вот зашёл он в крепость на широкий двор, подошёл к палатам белокаменным, и увидел пред собой хрустальный гроб, а во гробе — жену свою милую. Стерегли её воины грозные, в чешую серебряну убраны, а за ними на резном крыльце, на высоком стульце сам змеиный царь сидел в чешуе златой, переливчатой. Подходил к крыльцу весь змеиный люд: все царю низёшенько кланялись да о дочери его печалились. Подошёл и Ивень в свой черёд. Положил он царю земной поклон, а ко гробу с девой придвинувшись, опустил в него лист березовый, Светлой Марой ему подаренный: прямо в руки Змейке вложил его. И едва коснулся лист её рук, ожила Золотая Змейка, очи ясные распахнула и сказала: «Как долго же я спала!»

Удивился тогда весь змеиный люд, ну, а царь весьма возрадовался. И за дочкино исцеление предлагал он награду великую: золотой казны и серебряной, самоцветных каменьев диковинных, дом богатый с усердными слугами. Ивень же отвечал, упорствуя:
— Не хочу я ни злата, ни серебра, а хочу лишь в жёны дочь твою, чтобы жить с ней под Оком Маэлевым, чтоб ходить ей без шкурки чешуйчатой, чтобы жить, как все люди добрые.
Осерчал наконец змеиный царь и сказал упрямцу неумному:
— Сам не знаешь, чего желаешь ты, и в желаниях меры не ведаешь! Человек не живёт в змеином краю, змей — не ходит без шкурки посуху. Ты обманом пришёл в мой подводный край, заслужив тем казнь неминучую. Но за то, что ты дочь мне от смерти спас, я тебя в награду помилую: отпущу наверх без наказания!

Тут же змеи в серебряной чешуе подхватили Ивеня под руки, отнесли за врата подводные и на берег болотный вынесли. Сами ж снова в чёрную воду ушли, словно их и в помине не было. И остался Ивень Простак посреди болот как был: при пустых руках и один-одинёшенек.

Примечания:

* Рухлядь - в изначальном, старинном значении движимое имущество.
** Поветь - нежилая пристройка к деревенскому дому. Чаще всего она делается над хлевом и используется для хранения сена.

Быль 1: Подозрительное знакомство

Ивень крепко выругался и размазал комара по щеке. Напуганная его голосом, из кустов шумно вспорхнула птица. День неумолимо клонился к закату, сумерки погружали болото в серый полумрак, и с каждым мигом надежда отыскать стрелу делалась всё более зыбкой. И всё же Ивень не спешил сдаваться. Он просто не мог смириться с тем, что вот так бездарно потерял дорогущий наконечник из элорийской стали, червлёный этловой кровью. Впрочем, винить в этом было некого: как обычно, с сотворением неурядиц в собственной жизни Ивень отлично справился сам.

Строго говоря, весь прошедший день с самого утра не предвещал ничего путного. Не следовало Ивеню тащиться на состязание стрелков. Однако монеты были нужны до зарезу: накануне он крупно проигрался в кости у Бодуна. Подобные долги следовало отдавать как можно скорее, либо до отдачи не показывать носа в кабак. Просить монет у отца не представлялось возможным, поход в лес и продажа добытого требовали времени и труда, и потому мысль поучаствовать в состязаниях, устраиваемых при Неречинской крепостице в честь Дожинок*, показалась Ивеню особенно заманчивой. Пустить десяток стрел по мишеням всяко легче, чем полночи тропить оленя, пол-утра его разделывать, а потом дотемна убеждать спесивых баб на торгу, что мясо свежее, и померло вовсе не от старости. К тому же наградные, выделяемые гарнизонным начальством лучшему стрелку, были обычно весьма хороши.

В победе Ивень почти не сомневался, стрелял он куда метче большинства лесных олухов и гарнизонных забияк. Беда была совсем в другом: получив награду, ему следовало как можно скорее убираться с ристалища. И вот как раз с этим возникли сложности. Сперва хорошенькая девушка улыбнулась ему и подарила обережку, потом — со всех сторон сбежались дружки и случайные знакомцы… Уж конечно, после такого надо быть полным ракшасом, чтобы не угостить славницу** пряничком и не пригласить пропустить по шкалику всех, кто явился поздравить лучшего стрелка. Ивень ракшасом не был, так что полученные на ристалище монеты очень скоро перекочевали в кошель неречинского корчмаря***. Однако парня это не особо расстроило, ведь оставалась ещё наградная стрела, которую он, едва получив, сразу припрятал в мешок. И правильно сделал: только благодаря этой предосторожности ему удалось выйти из корчмы, не пропив стрелу заодно с монетами. Но дальше всё снова пошло наперекосяк.

После Ивень сам не мог объяснить, что за муха его укусила, и зачем он, уже выдув четверть гуся**** самобульки, взялся на спор сбить белку с дерева. Причём непременно наградной стрелой. Зубатке понятно, что стрела эта из-за резных украшений на древке не годна для прицельной стрельбы, к тому же наконечник ее стоил куда дороже шкурки линялой травоставной белки. Однако Ивень выстрелил — и вполне предсказуемо промазал. После он уныло шастал по болоту, пытаясь разыскать среди кочек ушедшую «в молоко» стрелу и размышляя над тем, что к прежнему долгу умудрился добавить ещё один проспоренный медяк.

О том, что стрела могла с пяткой уйти в мягкий грунт, даже думать не хотелось. «Найдись, зараза, — упрашивал мысленно Ивень. — Ну что тебе стоит воткнуться в какой-нибудь пенёк? Хоть бы только не в топь…»

Вдруг ему почудилось, будто что-то блеснуло в траве под завалом из веток. Окрылённый внезапной надеждой, Ивень рванулся сквозь кусты и валежник, умоляя про себя: «Только бы она… Только бы она…» До нужного места оставалась буквально пара шагов, когда под ногу подвернулась какая-то осклизлая коряга. Ивень неловко рухнул в мокрый мох, уткнулся носом в то самое, блестящее, и обомлел. Из-под ветки упавшего дерева торчал кончик змеелюдьего хвоста.

Подобная встреча могла обернуться как умопомрачительной удачей, так и крупными неприятностями: всё зависело от того, жив ли змеелюд. Полная змеелюдья шкурка с неповреждённой чешуёй была редкостью и ценилась весьма высоко. Крупные чешуи и щитки со спины охотно покупали оружейники, из них получался прочный и лёгкий доспех, почти не нагревающийся Оком в жару. Из чешуй потоньше делался дорогой швейный инструмент, лезвия для ножей и наконечники для стрел, ну, а оставшаяся мелочь шла на девичьи украсы. Ивеню случалось видеть чешую чёрного цвета с петушиным сине-зелёным отливом, знал он так же, что иногда попадается изумрудно-зелёная и серебристая, как хорошая сталь. Но хвост перед ним имел совершенно потрясающий оттенок, тёплый и насыщенный, красновато-каштановый у основания чешуек и почти медовый у их краешков. За такую красоту можно было смело просить столько, что хватило б целый круг гулять у Бодуна, ни в чём не ужимаясь, да ещё и по вечёркам ходить гоголем, щедро раздаривая девкам гостинцы… Вот тогда Светланка пожалеет, что дала ему от ворот поворот. Оставалось лишь выяснить, способен ли сопротивляться нынешний хозяин золотой чешуи.

Ивень поднялся на четвереньки и осторожно, по широкой дуге обошёл свою находку, чтобы увидеть её с другого торца. Сам он никогда не сталкивался со змеелюдами настолько близко, но по наслышке знал, что нелюди эти сильны и очень опасны. Змеелюд, попавший под поваленное дерево, как видно, не слишком пострадал, но ветки надёжно вжали его в мох, не позволяя сдвинуться с места. Стройное, длинное тело его вытянулось неподвижно, даже дыхания Ивень не заметил. Но как знать… По морде, лишённой всякого человеческого выражения, трудно было не только догадаться о том, что у твари на уме, но и даже разобрать, жива ли она. Сквозь твёрдые, прозрачные веки змеелюда виднелись яркие, словно драгоценные камни, янтарно-жёлтые глаза. Ещё более интересным Ивеню показалось то, что на чешуйчатой змеиной башке был надет серебряный обруч с узорными зубцами весьма тонкой работы и крупным прозрачным камнем синего цвета во лбу. «Очешуеть, — подумал Ивень. — Это ж сколько за такую красоту выручить можно, если продать её не в нашем захолустье, а снести в Стольну… Собственный хутор обустрою, да ещё и на свадебный откуп останется».

Словно в ответ на его мысли, камень едва заметно осветился изнутри, и Ивень услышал нежный девичий голосок, окликнувший его так тихо и жалобно, что невозможно было не отозваться:

Быль 2: Хлеб насущный

Хоть родня и считала Ивеня бессмысленным балбесом, на самом деле он умел обустроить свой быт толково, даже не без удобств. На берегу большой Маринской водьи у него была собственная заимочка: крытый лапником шалаш с пристанью для плоскодонки. В шалаше Ивень ночевал накануне охоты на гусей или отлёживался после лихих загулов, о которых не следовало знать отцу. Туда-то он и принёс свою добычу.

Первым делом, Ивень извлёк из-под мостков верёвку, которой обычно привязывал лодку. Один конец её был надёжно закреплён на вбитом в дно столбе. Другим Ивень обвил змеелюдку вокруг талии. Верёвка имела достаточно длины для того, чтобы золотая змейка могла прилечь в шалаше или окунуться в воду у мостков, но не позволяла ей уйти на глубину. А чтобы пленница не пыталась высвободиться, пришлось слегка подрезать коготки у неё на руках. Зубы Ивеня не так беспокоили: заглянув змейке в рот, он убедился, что едва ли та сумеет перегрызть добротную, хорошо пропитанную смолой бечеву. Развязать же его особенный охотничий узел не могли даже крепкие парни, куда там змейке с её нежными пальчиками.

Домой Ивень не пошёл, справедливо рассудив, что дверь ему в ночи не откроют, зато после придётся объясняться с отцом. Тот всё едино будет шуметь, но если прийти на хутор уже засветло и не с пустыми руками, хотя бы не схватится сразу за плётку. Так что Ивень разложил у входа в шалаш костерок, достал припрятанную на подобный случай чёрствую краюшку хлеба и уселся перед огнём разглядывать свой нынешний улов. «Да, — думал он, снова любуясь болтами от змеелюдьего самострела, — хороши железочки. Но домой не понесу, а то дурацких вопросов не оберёшься. Надо будет ещё до света сгонять к Вязеню, продать пару. А лучше — обменять на солонину. Или всё же на монеты? Светланке пряника куплю, глядишь, и забудет дуться. Хотя… Ракш с ней, со Светланкой этой. Мамке башмаки куплю, Брусничке — холста на приданое, малышам — леденцов. Вот они глаза повытаращат…»

Помечтав немного о том, как обрадуются малыши, как мамка с сестрой будут хвалить его и ахать, хватаясь за щёки, Ивень вздохнул и отогнал приятное видение прочь: «Зубатке ясно, только опять дураком обзовут. Правильно старшие братья сделали, что отделились. Тополь, вон, женился, ушёл на свой хутор — и сам себе большак. Попробуй ему кто что вякни. Вязень, хитрый жучара, тот вообще в крепостицу подался, к гарнизонному кузнецу в ученики. Заодно, говорят, скоро и в зятья к нему притрётся».

Впрочем, даже слегка завидуя своим удачливым старшим братьям, Ивень не спешил идти по их стопам. Жить в своё удовольствие, быть вольным парнем при отцовском доме нравилось ему куда больше, чем день деньской горбатиться на собственном хуторе или потеть в кузне. Отец, правда, порой гонял его за лень и нахальство, сестрица не скрываясь, в голос бранилась, стирая и чиня его барахло, а мать всё чаще вздыхала: «Когда ты уже женишься, горюшко луковое?» Однако от дома Ивеню не отказывали, ведь приносимый им из лесу кусок не был лишним в котле, да и рукам его при отцовском хозяйстве всегда находилось дело. «Или продать их сразу все? — размышлял Ивень, осторожно пробуя пальцем острый кончик болта. — Это ж монет прорва. Отделюсь от отца, куплю себе справу, какую надо, да и подамся в лесные ходоки…»

Вдруг ему на плечо легла лёгкая холодная лапка. Ивень едва не подскочил от неожиданности: змеелюдка подкралась тихо, как ночная тень. Синий камень в её очелье мягко светился.

— Тебе чего? — рявкнул Ивень, отводя взгляд в сторону: теперь-то он знал, почему не стоит смотреть змеелюдам прямо в глаза.

Змейка не испугалась и не удивилась. Обернув к Ивеню свою равнодушную морду, она попросила трепетным девичьим голоском:

— Отвяжи меня.

— Ну вот ещё, — усмехнулся Ивень, — нашла дурака. Я тебя отвяжи, а ты сразу в воду, и была такова? Нет уж, голубушка, так мне не интересно.

— Я заплачу, — прошептала змейка вкрадчиво. — Три желания за свободу. Это будет справедливо, ведь ты спас меня от смерти.

Забыв осторожность, Ивень развернулся к ней.

— Три желания? Что, вот прям любых?

Змейка ответила не сразу. Ивеню показалось, что на её морде даже нарисовалось какое-то подобие смущения, янтарные глазки впервые моргнули и почти по-человечески скосились долу.

— Желания должны быть в пределах моих возможностей. Поверь, это не так уж мало. Я могу создать лекарства почти от любых ваших болезней, ценные вещи, еду… Только мне нужен хотя бы примерный образец.

— И не врёшь? А ну, проверим, — Ивень протянул змейке обкусанную краюху. — Во, еда! Можешь такого наделать?

Змейка с самым серьёзным видом осторожно взяла хлеб из его руки, поднесла к лицу, повертела в тонких пальцах.

— На первый взгляд ничего сложного. Но для точной оценки мне нужен мой ранец.

Ивень протянул змейке её мешок, а заодно на всякий случай вытащил из ножен и положил себе под руку тесак. Змейка, похоже, не собиралась обманывать. Сперва она покрутила камень в своём очелье. Свет из него сделался заметно ярче и белее. Порывшись в мешке, змейка достала небольшой ларчик, внутри которого обнаружились узкие и высокие чашечки из прозрачной слюды. Некоторые были пусты, в других поблёскивали разноцветные жидкости. Змейка отщипнула от краюхи пяток крошек, поместила их в пустые чашечки, в каждую добавила чего-то, принялась перемешивать, сравнивать, разглядывать на просвет…

— Состав примерно ясен, — сказала она наконец. — Это не сложно. Потребуется котёл или большой горшок с широким горлом, субстрат с достаточным содержанием клетчатки, дрожжевая культура, немного стимулятора и безопасное место для очага.

— Чего? — подозрительно переспросил Ивень. Из всего перечисленного он понял только про горшок.

— Из чего вы делаете эту еду?

— А, так бы сразу и сказала, — вздохнул Ивень разочарованно. — Мука нужна. Только где ж её взять?

— Мука?

— Зёрна толчёные. Рожь, можно овёс или жито. Но эдак-то любая баба сможет. А вот чтобы просто, без муки…

Змейка вовсе не расстроилась. Оглядевшись вокруг, она уверенно заявила:

Быль 3: Волшебный горшочек и бесконечное полотно

Око уже начинало клониться к закату, когда Ивень вернулся на заимку. Пребывал он в весьма дурном расположении духа, и не без причин. Нынче у него вышла размолвка с сестрой.

Перед тем, как отправиться в лес, Ивень заглянул в избу, кинул свой зипун на лавку под окно и скомандовал Брусничке, возившейся у печного шестка:

— Заштопай.

Та и не подумала подчиниться. Сердито зыркнув на брата через плечо, она заявила:

— Сам штопай. Достал уже.

— Бруська, не будь врединой. Я те бисеру куплю.

Брусничка фыркнула, но в глазах её промелькнул интерес. Ивень поспешил развить успех:

— И чешуи для украс червлёной дам. Такой ни у кого больше нету.

Это оказалось ошибкой.

— Иди ты лесом, балабол, — сказала Брусничка разочарованно и снова отвернулась к печи. Не поверила. Ивень потоптался у неё за спиной, повздыхал, потом решил зайти с другой стороны:

— Бруся…

— Отзынь.

— Ну Бруся… Мне до милой надо. Как я к ней такой обтрёханый явлюсь? — и Ивень состроил несчастное лицо. Сестрица слегка смягчилась. Она подняла зипун, осмотрела дырки, прожжённые змейкиным очагом, и вздохнула, выдвигая из-под лавки короб с нитками:

— Мда, оба рукава… Ты б ещё задницей в костёр уселся.

— Дура, — буркнул Ивень.

— От дурака и слышу. Девка-то хоть стоит того, чтоб я тут на тебя лоскуты переводила? Чейная? Я её знаю?

— Не твоего ума дело.

— Ах так? — швырнув скомканный зипун в руки брату, Бруська решительно задвинула короб обратно под лавку. — Вот и шуруй до неё, каков есть. Пускай тебе твоя цаца сама обноски латает.

Ивень хотел было схватить нахалку за косу, но та метнулась к печке и с самым свирепым видом выставила перед собой кочергу. На дворе между тем послышался голос отца. Сообразив, что, явившись на шум драки, старый Крапивник не станет разбирать, кто прав, а кто виноват, Ивень махнул рукой на злыдню-Бруську, сунул под мышку зипун и поспешил к двери. У порога он обернулся, чтобы напоследок пригрозить сестре кулаком.

И вот, теперь Ивень стоял у водьи в прескверном настроении и дырявом зипуне.

Змейка, по-прежнему привязанная к причальному столбу, устроилась на мостках перед шалашом, и было понятно, что она может очень долго сидеть вот так: совершенно неподвижно, прикрыв глаза и подставив чешую последним лучам Ока. «Ящерица, одно слово», — хмуро подумал Ивень.

Нарочито громко топая, он подошёл к своей пленнице и бросил на доски перед ней подстреленную по пути утку:

— На, сделай пожрать.

Змейка не испугалась, не удивилась, даже не вздрогнула. Не открывая глаз, она ответила уже знакомым Ивеню нежным девичьим голоском:

— Так мы договорились? Исполнение трёх желаний за свободу.

— Пускай, — отозвался Ивень, полагая, что договор этот не сильно его обяжет. Но змейка, как видно, думала иначе.

— Хорошо, — сказала она серьёзно. — Еда. Первое желание исполнено?

— Вот уж нет, так не пойдёт. Один хлеб — он что? Съели — и нету.

— Понятно. Я научу тебя, как сделать, чтобы еда была всегда.

Пока Ивень работал в отцовском хозяйстве, змейка, как выяснилось, тоже времени зря не теряла. Горшок, испорченный поутру, она заделала, да так ловко, что трещины на нём было теперь не найти. Этот самый горшок змейка и вынесла из шалаша, поставив на землю перед Ивенем.

— Здесь закваска. Просто добавляй свежую воду и солому — и всегда будешь иметь хлебное тесто. Если нет соломы, можно кормить мелкой щепой, хвоей или мхом. Не станешь кормить — она заснёт, но не погибнет, просто в следующий раз ей для роста понадобится больше времени и подкормки.

— Лады, годится, — кивнул Ивень. А сам подумал, что волшебный горшок, конечно, неплохое подспорье в хозяйстве, но со следующим желанием он не станет спешить. Хотя…

— Слушай, змейка, — сказал он живо, — а можно сделать так, чтобы на закваске не одно лишь тесто росло?

— Другая еда?

— Да не обязательно. Еды я и сам в лесу добуду. А вот, скажем, одёжа: тут ведь прясть-ткать надо, а значит, без тётки в хозяйстве никуда. Только от тёток этих больно много шума да мороки. Просил нынче сестрицу заштопать зипун, а она на меня с кочергой… Вот если бы так же, как тесто, можно было полотно из горшка доставать! Ни дырок тебе, ни забот.

Змейка деловито кивнула:

— Такое возможно.

— О! — воскликнул Ивень радостно, сваливая свой зипун перед змейкой. — Для начала вот на этом попробуй, чтоб дыр не было.

— Не вижу смысла это чинить. Материал изношен и плохого качества. Проще использовать его, как основу для выращивания новой ткани. Цвет имеет значение?

— Красный хочу! — ляпнул сгоряча Ивень. Потом одумался и с некоторым сожалением добавил: — Но лучше как-то попроще, чтоб в лесу не быть заметным.

— Всё понятно, — и змейка снова замерла в полной неподвижности, прикрыв глаза.

— Эй, — окликнул её Ивень, слегка дёрнув за верёвку, — а зипун?

— Позже, — ответила она невозмутимо. — Ночью. К утру будет готово.

Остаток дня Ивень промаялся в неизвестности. Он всё ждал, когда же змейка начнёт чинить зипун, но мгновения утекали, и ничего не происходило. Змейка по-прежнему неподвижно сидела на мостках. Ивень сам развёл костёр, запёк утку, наляпал лепёшек из волшебного теста, поел в гордом одиночестве, и наконец, устроился на ночлег.

Разбудил его тихий плеск воды. Ивень выглянул из шалаша. Стояла глухая, безлунная ночь. Змейка, свесившись с мостков, помешивала лапкой воду и напевала по-своему: леденящие сердце трели из шипящих и свистящих звуков далеко разносились над болотом. Раскрытая колдовская книга лежала рядом с хозяйкой. Со страниц её лился мягкий серебряный свет.

Вдруг книга тихонько зарычала. Змейка перестала петь, стряхнула воду с лапок и принялась быстро водить и постукивать кончиками пальцев по светящейся поверхности. От этого рык прекратился, зато на странице начали сами собой появляться и исчезать загадочные руны. Заметив такое диво, Ивень торопливо осенил себя охранным знаком и отодвинулся за полог. Однако змеиное колдовство по-прежнему дразнило его любопытство, так что пришлось ему дальше подглядывать через щель. А змейка ещё долго ворожила над своей книгой: то постукивала по ней, то замирала неподвижно, прижав кончики пальцев к обручу на висках. В такие моменты Ивень замечал, как по камню у неё во лбу пробегают короткие бледные сполохи.

Быль 4: Невеста с болота

Поев, Ксашенька снова надела змеиную башку, и после почти сразу завалилась спать. А вот Ивеню не спалось. Слова змейки о том, что чешуя — всего лишь одежда, не давали ему покоя. Получалось, что нет никакого резона ждать змейкиной линьки. Ивень попытался было осторожно срезать с её шкурки хоть одну золотую чешуинку, но ничего не добился, только затупил нож. «Эх, — подумал он с досадой, — тесачком бы… Хотя… Может, оно и к лучшему, что ничего не вышло. Ну как змейка проснулась бы и стала драться? Нет, тут надо быть хитрее. Схожу-ка я до бабки Кабанихи, спрошу у ней для Ксашеньки сонного зелья, и тогда уж напою её да наковыряю чешуи. И убивать змейку не придётся, пускай себе потом возвращается в болото». С этой мыслью Ивень закатился в уголок, устроился поудобнее и спокойно закрыл глаза. Идти к Кабанихе нынче же не имело смысла, прежде следовало изловить в уплату за зелье хоть пару-тройку уток. А не выспавшись — какая охота?

Если Ивень, увлёкшись своими делами, и думать забыл о родных, то родные о нём вовсе не забыли. Едва свет Ока подрумянил болото, снаружи раздались шаги, разговоры, смешки и обрывки песен. Полог, закрывающий вход Ивенева шалаша, приподнялся, и внутрь с возгласом: «Эй, лежебока! Опять у тебя день — к вечеру, работа — к завтрему?» заглянула Брусничка. Несколько мгновений ей понадобилось, чтобы проморгаться и привыкнуть к полутьме, а потом она разглядела перед собой вместо брата чешуйчатое страшилище, змеелюда, сладко спящего посреди шалаша.

Девка ахнула, зажмурилась и с диким визгом кинулась наружу. Разбуженный столь грубо и неожиданно, Ивень едва успел схватить её за подол. Однако Брусничка, решив, что настал её смертный час, и змеелюд уже сцапал её, чтобы утащить на дно, только заорала втрое громче и рванулась прочь с удесятерённой силой. Подол затрещал, но выдержал. Держась за него, заспанный, взлохмаченный Ивень следом за сестрой выехал на пузе из шалаша.

Почти сразу вокруг грянул дружный смех. Несколько парней и девок с соседских хуторов, оба Ивеневых младших братца, ещё какая-то детвора, ватагой отправившаяся поутру в лес — ребята обступили Ивеня с Брусничкой со всех сторон.

— Ой, девоньки, не могу… Держите меня семеро…

— Бруська! Чего орёшь? Мы мало что не обделались, думали беда какая приключилась, а тут всего-то и делов, что твой чумазый брательник к подолу прилип!

— Ивень, пень болотный! Вот напугал-то!

— Рожу бы хоть умыл, а то тебя уже девки шарашатся…

Отсмеявшись вдоволь, ребята снова начали разбредаться по бережку, собирать рогоз*. Брусничка же, побывав под градом насмешек, забыла и про змеелюда, и про свой недавний испуг. Раскрасневшись с досады, она выдрала у Ивеня из рук подол и прошипела сквозь зубы:

— Чтоб тебя, негораздок лободырый! Послал Маэль братца: ни пользы, ни чести, одно позорище перед людьми! Надо мною уж по вечёркам смеются, никто из парней ко мне садиться не хочет! А всё через тебя, никчемушника!

— Это с чего это я вдруг никчемушник? — обиделся Ивень.

— Да с того, что ни одна девка, даже последняя распустёха, с тобой миловаться больше не пожелает. Нет у тебя никакой милой. У, завиралище! — и Брусничка зло замахнулась на него пустым лукошком.

— Дура, — рявкнул Ивень в ответ. — Чтоб ты знала, парни к тебе не садятся только с того, что нрав у тебя ёрный, да рот чёрный**. А на меня даже не кивай, я почитай что женат.

— Уж не на змеелюдице ли болотной?

— А хоть бы и так. Только она, представь себе, не лапотница, как ты, а дочь змеиного князя. Вот.

— Брешешь? — насмешливо прищурившись, спросила Бруська.

— Ни пол слова.

— А сколь откупа дал? Вшей мешок да соплей горшок?

Народ, заинтересованный их перебранкой, начал опять собрался к шалашу. «А, пропадать, так с треском», — подумал Ивень. И нагло заявил во всеуслышание:

— Ничего не дал. Забрал девку уводом.

Вокруг сразу повисло молчание. Ребята уставились на него с восхищённым интересом. Одна только Бруська повторила недоверчиво:

— Брешешь ведь?

— Маэль мне свидетель, — и он широко осенил себя знаком Полуденного Ока. Конечно, поминать самого Пресветлого Маэля в таком деле было глупо и опасно, но у Ивеня уже не хватило духу остановиться и на глазах у всей ватаги признать обман.

— Чем докажешь? — настороженно спросил один из старших парней.

— Во, — Ивень, пошарив за пологом, вытянул из шалаша обновлённый змейкой зипун. — Ни у кого такого нету. Это моя Ксашенька сшила. Она и ткать, и хлеб печь мастерица. И меня любит без памяти. И красавица такая, что сказать нельзя.

— Да ну, — крикнул кто-то из малышни. — Она ж змея: в чешуе, и всё такое…

— Эта чешуя — только волшебная одёжа. А как снимет её — баба себе и баба, только очень красивая. Поняли? Вот проснётся — и пойдём с ней вместе кланяться моему отцу.

Ребята запереглядывались, тихонько запереговаривались между собой, однако больше никто и не думал смеяться. Стало ясно, что нынче к вечеру всё Неречье и половина Мари в придачу соберётся к Крапивной горке, чтобы поглазеть на Ивеня и его жену.

Ивень заполз обратно в свой шалаш, зарылся носом в постель и тихонько прошептал: «Маэлевы Оченьки, что же я, дурак, натворил…» Рядом с ним шевельнулась во сне золотая змейка. Осенённый новой задумкой, Ивень вскочил и поскорее принялся её трясти:

— Касшенька, эй! Ксаша! Просыпайся! Дело есть!

Белёсые веки без ресниц вздрогнули, открылись, и сквозь веки внешние, прозрачные, на Ивеня уставились янтарные глаза.

— Что случилось? — спросила змейка сонно.

— Понимаешь, — горячо зашептал ей Ивень, — тут такое дело… Короче, у меня есть третье желание. Надо, чтобы ты пошла со мной на отцов хутор, и чтобы все поверили, что ты — моя жена.

Змейка вздохнула и ответила:

— Звучит глупо, но исполнимо.

— Только тут есть одна заковыка: надо, чтобы ты выглядела, как девушка. Наша, не змеелюдья. Сможешь?

Ответа Ивень ждал с некоторым трепетом, не слишком надеясь на удачу. Зато Ксашенька, похоже, была полностью уверена в своих чарах. В её глазах даже блеснул живой интерес. Она уселась поудобнее, извлекла из сумы свою волшебную книгу, поправила камень во лбу и серьёзно заявила:

Быль 5: Змеиное подворье

Когда Око перевалило за полдень, змейка разбудила Ивеня. Вернее, уже не змейка вовсе, а красавица Ксашенька. И проснулся Ивень от того, что она осторожно гладила его по волосам, напевая:

«Зыбаю, колыбаю,
Отец ушёл за рыбою,
Брат ушёл дрова рубить,
А сестра — пелёнки мыть,
Бабушка — козу пасти,
Ты же спи себе, расти.
Будешь в поле работать —
Станет некогда поспать…»

В беззаботную пору, когда Ивень и портков-то ещё не носил*, так пела ему мать, перебирая загрубелыми от работы пальцами сыновние волосёнки. Ивень улыбнулся этим давним воспоминаниям, отметил про себя, что голосок у Ксашеньки хорош, потом открыл глаза и… едва не подскочил от неожиданности.

Лежал он вовсе не на куче лапника в тесном, тёмном шалаше, а на широкой лавке, в просторной и чистой горнице. Это была не обычная лесная изба наподобие отцовой: стены украшали красные** окна, и вместо мутного пузыря в их рамы были вставлены оконницы из прозрачной слюды. Обстановка тоже выглядела непривычно богато: полки с расписной посудой выстилали узорные рушники, скамьи и лавки покрывали камчатые*** полавочники, а на полу лежал самый настоящий полянский ковёр. Вскочив, Ивень выглянул за окно и увидел дворик, обнесённый добротным частоколом и смотревшийся так, словно находился он не среди болот, а в зажиточном месте, где-нибудь в Пристольной или даже Срединном посаде.
— Что это? — спросил Ивень одновременно встревоженно и удивлённо. — Откуда?
Ксашенька улыбнулась и развела руками:
— Маскировка. Извини, для её создания мне пришлось немного покопаться у тебя в голове. Когда мы пойдём к людям на хутор, я оставлю большую часть снаряжения здесь, так что надо защитить дом от зверей и воров. Кстати, твои сородичи уже сбежались и толпятся перед воротами. Это нормально?
— Ну да. Они нас с тобой ждут, — ответил Ивень. — Девки красоты**** хотят, да и в следок к нам встать***** кое-кто не прочь… У тебя ленты есть?
Касшенька удивлённо подняла брови.
— Ты говорил, что замужние женщины их не носят.
— Но в девках-то ты должна была их носить, верно? После свадьбы красоту раздавать положено, делиться доброй долей.
— Понятно, — сказала Ксашенька, вынимая из сундука пучок ярких цветных лент. — Сгодится?
— Ага. Ты, главное, по пути не робей: если какая девка встанет перед тобой поперёк стёжки, ты дай ей ленту, и всё. Вот когда придём на Крапивную горку, там придётся малость покланяться, я ведь, вроде как, без родительского благословения оженился. Мать с отцом выйдут нам навстречу, тогда увидим, чем дело повернётся. Если вынесут что из угощения, надо будет принять с поклоном и отведать: значит, не сердятся, от дома не отказывают. Если вынесут топор да мотыгу, значит, от родства не отрекаются, но велят отделиться и жить своим хозяйством. Вот если совсем с пустыми руками выйдут, тут уже хуже: так делают, когда больше вовсе знаться не хотят.
— А тебе как хочется? — деловито спросила Касшенька, застёгивая на запястьях обручья, украшенные такими же синими камнями, как в венце, только помельче и попроще. — Могу повлиять.
— Мне лишь бы из рода прочь не погнали, — весело отозвался Ивень. — Жить нам с тобою есть где, так что…
— Не нам, а тебе, — напомнила ему змейка. — Третье желание — последнее. Завтра на заре уйду.

Ивень усмехнулся и подумал про себя: «Мечтай, кто ж тебя пустит». Жизнь на пару с Ксашенькой теперь казалась ему куда привлекательнее возможности обладания её золотой чешуёй. В смелых мечтах Ивень уже видел себя то купцом, у которого любой товар разбирают, не торгуясь, то даже князем, без боя обращающим в бегство толпы врагов: Ксашенька своими каменьями хоть кому башку задурит, внушит всё, что надо. И сама она, ясно дело, при Ивене окажется не в обиде, будет ей житьё, как у этла за пазухой. Пускай себе вволю греется на припёке, купается в болоте да разукрашивает свою книгу дивными знаками. А добыть опарышей ей на прокорм — дело нехитрое. Оставалось только обернуть всё так, чтобы змейка сама пожелала остаться жить на суше. И Ивеню казалось, что он отлично знает, как этого достичь. Со вздохом он вытащил из мешка, с которым не расстался даже во сне, три болта от змейкиного самострела, остриём одного из них нацарапал послание на берестушке, потом связал болты в пучок и пошёл на двор.

Если поутру некоторые из ребят ещё посмеивались над словами Ивеня Простака, похвалявшегося женитьбой на змеиной княжне, то к полудню, когда на месте жалкого шалаша у берега водьи вдруг выросла справная изба, все смешки и недоброжелательные слова поутихли. Девки кинулись по домам прихорашиваться, парни расселись под воротами сторожить. Из девок одна лишь Брусничка осталась на месте: что толку наряжаться, если не с кем после идти рука об руку за молодыми вслед? В задумчивости она бродила вдоль ограды нового подворья, разглядывая траву у себя под ногами. Вдруг знакомый голос тихонько окликнул её:
-Эй!
Брусничка подняла голову. Поверх частокола на неё с улыбкой смотрел Ивень.
— Тебе чего? — хмуро поинтересовалась она.
— Видишь? — брат показал стянутую полоской бересты связку из трёх кованых стрелок. Брусничка коротко кивнула в ответ. — Снеси до Кабанихи. Что она тебе даст взамен, то нашей мамке передашь. Скажешь ей, это для моей жены, на добрую долю. Поняла? Потом возвращайся. Если управишь всё путём и в срок, мы с Ксашенькой тебя как надо отблагодарим: первая славница на весь удел станешь, в женихах будешь рыться, как в сору. Ну что, сделаешь?

Брусничка задумалась, прикусив губу. С одной стороны, опыт подсказывал ей, что с Ивенем только свяжись: забот получишь полон рот, а пользы — с маковое зёрнышко. С другой, по недавним событиям выходило, будто Ивень не такой уж балбес и враль. Однако пока она будет бегать к Кабанихе, после до дому, да потом назад к Змеиному подворью, молодые успеют выйти из ворот и раздать девкам всю красоту. Словно почуяв её сомнения, Ивень сказал:
— Без тебя никуда не двинемся. Первая лента — твоя.
— Давай уж, — вздохнула Брусничка.
Ивень протянул ей своё послание. Девушка заткнула стрелки за пояс, прикрыла от посторонних глаз краем запона и, кликнув сидевших неподалёку младших братцев, поспешила вместе с ними к Кабаньей горке.