Сказки Гиблых Земель: Алёна Бессмертная

Пролог

Кальма правила вечностью.

Её царство было безупречно, как первый лед, сковавший воды реки до самого дна. Не чертоги мрака и стонов, а бесконечные галереи из черного обсидиана и молочного хрусталя. Воздух, неподвижный и прозрачный, был выдут из самого понятия тишины. Фонтаны с жидким серебром застыли в немыслимо сложных спиралях, никогда не падая. Сады полнились деревьями с листьями из тончайшего нефрита и цветами, вырезанными из алебастра, — они не знали увядания, не источали аромата, только холодное, замершее совершенство. Даже свет здесь был не естественным — он струился с потолков-небес, не имея видимого источника, отбрасывая длинные, идеально четкие тени. Собственных теней Кальмы было три, и они расходились от её ног под разными углами, словно чёрные лепестки.

Она сидела на троне из черного обсидиана, инкрустированном венами лазурита, и смотрела в Зеркало. Оно было не из стекла, а из спрессованной тьмы, и показывало не отражение, а вспышки. Минувшие жизни, вспыхивающие и гаснущие, как искры в пепле. Гулкий треск угасающих душ. Последний вздох. Тусклый свет, покидающий глаза. Она видела это миллионы раз, знала на вкус все оттенки финалов.

И скучала.

Её красота была ужасающа и абсолютна. Лицо с резкими, словно высеченными из мрамора скулами и тонким носом. Губы, всегда подкрашенные кроваво-красным оттенком. Но главное — глаза. Глаза цвета поздних сумерек, в которых плавали мерцающие точки, будто осколки далёких, холодных звёзд. Длинные, чернее самой тьмы волосы струились по плечам и спине, не шелохнувшись, будто тоже были отлиты из полированного камня. Она облекала себя в одеяния из теневого шёлка, что обвивал её высокую, стройную фигуру, не скрывая, а подчеркивая каждую линию — вечный, бесстрастный идеал.

Её пальцы с длинными, острыми ногтями лениво водили по поверхности Тёмного Зеркала. Очередная вспышка. Старик в хижине. Потухший взгляд. Тоска. Скучно. Ещё одна. Воин на поле боя. Боль, ярость, потом — пустота. Привычно. Она вздохнула, и от её вздоха по галерее пробежала едва слышная звенящая дрожь. Даже этот звук был безупречно печален.

Она отвела взгляд к своим владениям. К статуям. Они не были изваяниями — это были души, которым она даровала форму и покой. Прекрасный юноша с лютней, замерший в вечном поклоне. Девушка с лицом, полным невысказанной печали, застывшая у невидимого окна. Они были её коллекцией. Идеальными, безмолвными, предсказуемыми. Они не старели, не болели, не просили, не разочаровывали. Они просто были. Как и она.

Но сегодня чувство пустоты, это жужжащее, назойливое чувство отсутствия чего-то, было острее. Её взгляд, скользнув по рядам прекрасных пленников, не находил отдохновения. Что-то щемило там, где должно было быть лишь ледяное равновесие. Что-то извне.

Её пальцы снова коснулись Зеркала, но на сей раз она не искала кончины. Она искала… жизни. Той самой, жаркой, неистовой, пахнущей дымом очага и спелыми яблоками. Той, что сопротивляется. С усилием, будто раздвигая толщу тёмной воды, она направила взор Зеркала не на концы, а на середины.

И увидела.

Деревню у реки. Вечер. Девушка с толстой русой косой, сидящая на завалинке. Она что-то вышивала, а её лицо, озаренное последними лучами солнца, светилось таким тихим, глубоким счастьем, что Кальма на мгновение почувствовала странное жжение в груди. К девушке подошёл юноша. Высокий, крепкий, с открытым лицом и ясными глазами. Он смотрел на неё, и в его взгляде не было ни капли обладания — только восхищение, нежность и какая-то животворящая гордость. Он что-то сказал, и девушка засмеялась, откинув голову. Её смех был беззвучен в зеркале, но Кальма увидела его — он вибрировал в воздухе, как колокольчик, трепетал в уголках её глаз, в движении плеч.

Это не было страстью. Это было… целым миром. Маленьким, тёплым, хрупким и невероятно ярким миром на двоих. Он сиял в серой чередe будней, как самоцвет в груде булыжников.

Кальма замерла. Её совершенные брови чуть сдвинулись. В её царстве не было смеха. Не было этого тёплого свечения кожи под закатным солнцем. Не было этого взгляда, наполненного будущим. У неё было только вечное прошлое.

Зависть пришла не как жгучая злоба, а как тихая, ядовитая осознанность. Как понимание того, чего у неё нет и никогда не было. Эта пара, этот миг их счастья был более живым, чем вся её вечность из стекла и тени. И это было нестерпимо.

Она не захотела уничтожить этот свет. Нет. Зачем уничтожать самую прекрасную игрушку, которую она когда-либо видела? Она захотела её иметь. Забрать сюда, в свой безупречный музей. Разобрать этот живой мир на части, очистить от грубой шелухи чувств и оставить только суть — красоту. Красоту юноши. Красоту его преданности, но направленной уже на неё саму. А девушка… Девушка была ключом. Её горе, её отчаяние станут той темной оправой, в которой ярче заблещет новая игрушка.

Губы Кальмы, похожие на лепестки сухой розы, тронула едва заметная, холодная улыбка. Скука отступила, уступив место азарту хищницы, увидевшей редкую дичь.

«Поиграем, — прошептала она, и её шёпот застыл в воздухе мелкой рябью теней. — Покажите мне, на что способна ваша мимолётная жизнь. А я покажу вам… вечность».