Сказы Сиродила

Серебряная шкатулка

Не так давно в Скинграде случилось очень необычное событие. Я бы не стал рассказывать о нем, будь оно связано с простым убийством или грабежом, коих сейчас полным-полно после гибели благословенного императора Уриэля Септима VII, да прибудет он в лучшем мире.

Мое сердце подсказывает, что будущим поколениям Империи этот урок пойдет только на пользу. Если, конечно, от Империи что-нибудь останется, раз покушаются на самого верховного канцлера…

Амора Пу́ллия, жительница Имперского города, переехала в Скинград в первых числах Огня очага. Дом Пуллии в столице незначительно пострадал от нашествия даэдра (по её словам, «грязные скампы побили окна и нагадили в камин, только и всего»). Отец семьи, Эйрин Пу́ллия, решил остаться, а жену спровадил в наш красивый и чистый город, пока всё не уладится.

Приобретя дом Шамира за сорок тысяч септимов, она исчезла в нём на месяц-другой ради лечения нервов. Её прислуга, Эйджа-сирота, неизменно закупала у меня продукты в строгой последовательности: апельсин на завтрак; фарш, картофель и прочие овощи для пастушьего пирога на обед; томаты и семена фенхеля для супа на ужин. Никто в городе всерьез не интересовался судьбой Аморы — приезжих после Кризиса Обливиона находилось в огромном избытке; для скинградцев было бы в радость, чтобы такие люди, как Амора, не приезжали вовсе, потому что траты на рынке и в магазинах из-за столичных транжир возросли в два, а то и в три раза. Графу даже пришлось издать указ об имущественном цензе для новоприбывших, лишь бы утихомирить народный гнев.

Возможно, в какой-то момент Амора отчаялась сидеть в четырех стенах, и поэтому весной принялась за активную, поистине кипучую деятельность. Опуская множественные подробности, плодом её главного труда стала скупка древних драгоценностей, антиквариата и книг из Айлейдских руин. Я лично прохаживался по её дому, в изобилии украшенном всеми побрякушками не вполне ясного происхождения. Обыкновенно случается, что у имперки должен быть вкус, какая-нибудь минимальная эстетика, но Амора страдала перманентным расстройством взгляда на красоту; многие вещи имели странное или сомнительное предназначение, либо обладали неприятной вычурностью.

Часть раздобытых безделушек Амора выставляла на продажу у себя дома, прямо на первом этаже, в котором жила, работала и спала вечная Эйджа. Коммерция приобрела заметный успех, и пожилая нордка-прислужница в одном уличном разговоре со мной проболталась, что септимы в кармане для неё теперь так же естественны, как голубое небо над Скинградом. Похоже, жалованьем Эйджа не была обделена, хотя её прежний хозяин, ныне известный как Чемпион Сиродила (да благословлен будет его путь), вовсе не считался жадной персоной.

Начиная с первой недели Второго зерна, когда Скинград, его замок и виноградники получали золото солнечного тепла, Амора по ту́рдасам и фре́дасам устраивала званные вечеринки - либо возле дома за большим столом, если позволяла погода, либо в гостиной. Как я уже говорил выше, у имперки не оказалось эстетических дарований; так было и с её званными ужинами, которые скатывались в пошлятину. Среди постоянных посетителей пошлых вечеринок чаще всего встречались люди скромного достатка, и ни одного скинградского богача.

Братья Сурили вежливо отказывали Аморе в совместной попойке. А другие, обладавшие важной фамилией, делали вид, что никаких приглашений они не получали.

Конечно, и я побывал однажды на таком мероприятии, кажется, это было в прошлый ту́рдас… или фре́дас. Время в плохом вине протекает слишком быстро, не правда ли? Мёд Ро́зеторна, которым хвалились все на свете и особенно норды, на столе отсутствовал - видимо, хозяйка предпочитает оставлять его себе. В тот вечер собралась известная мне компания из Амо́ры, собственно моей персоны, винодела Ре́мана Броде́ра, Бу́рза гро-Шу́ргака, Фала́ну Хлаалу, Па́рвена и Фа́дуса. Все они давно жили в Скинграде и этим фактом как бы удовлетворяли имперку в желании приобщиться к местному обществу.

Но один человек мне был малоизвестен. Гость пришел вместе с Фала́ну и вёл себя скромно, чем и привлек мое внимание. Его звали Го́ронир. Он оказался бо́смером из Ва́лленвуда, торговцем редкостей по собственному признанию. Босбер поставлял ингредиенты для Фала́ну в её лавку «Всё для алхимика», в том числе не вполне разрешенные. Откуда я знаю? Какой бестактный вопрос.

Фала́ну, как я понял в тот вечер, хотела подружить бо́смера с Амо́рой, так как этому дельцу всегда было что предложить из диковинных вещей.

— Так и что вы нам расскажете про себя, господин Горонир? — хозяйка встречи выпытывала у гостя подробности из жизни. Поверх её синего платья лежала шаль: месяц Второго зерна, когда вечереет, имеет привычку бросать в холод улицы Скинграда.

— Нечего рассказывать, миледи. Я простой сын простого отца, случайно оказавшийся в нужном месте. Это довольно скучная история.

— Так я люблю скучные истории! Ну же, рассказывайте.

— Что ж, в четырнадцать мне пришлось отправиться в паломничество к древним святыням. В работе с древними свитками мой ум накопил много знаний, интересных и тайных. Затем я принялся искать потерянные драгоценности в руинах на юге-западе Сиродила.

— О, и я тоже ищу артефакты из прошлого! Вы представляете, как мы близки?

— Не то слово, — босмер слабо улыбнулся. Он сидел в стёганом дублете, маленький, кудрявый, по чуть-чуть пригубляющий вино из серебряного кубка.

— А есть что-нибудь для меня, Горонир? Я ещё не показывала вам свою коллекцию из Айлейдских руин.

— Не увлекаюсь айлейдскими артефактами, - тихо произнес босмер.

Амора приподняла правую бровь в удивлении. Услышанное мной тоже вызвало смущение. Если искать в руинах Сиродила, то что? Впрочем, руины руинам рознь. От Кризиса Обливиона немало всяких диковин осталось.

— Ну позвольте тогда узнать, какие драгоценности вы ищете? И что за руины такие на юго-западе отсюда?

— Где я ищу, никому не расскажу. Это коммерческая тайна. А что ищу, так это поистине сокровищница, которая раскроется далеко не каждому…

Отверженные из Кватча

— Это мое последнее предупреждение. Хватит! Я что, похож на идиота? — раскрасневшийся Кристоф Маран, владелец таверны «Брина Кросс» кричал на людей в лагере. — Довольно, всё. Завтра же прикажу анвильской страже разогнать весь собравшийся сброд. Так больше продолжаться не может, не допущу этого.

«А ещё месяц тому назад он называл нас оказавшимися в беде друзьями, — подумал я, глядя в красное лицо. — Как же тяжело переносят невзгоды люди»

Тавернщик не унимался. Грудь под его клетчатой рубашкой вздымалась, руки тряслись. Его коммерческое предприятие шло ко дну. Я стоял рядом с ним, чтобы успокоить тавернщика, но его, изрядно натерпевшегося за последние недели, уже несло на всех порах в объятья Молага Бала.

— Сегодня же собирайтесь, складывайте скарб и езжайте куда глаза глядят. Это моя земля! Моя семья живет и работает здесь со времен деда Квинта. Я приютил вас от чистого сердца, но ожидал хоть какого-нибудь благоразумия, скромности и порядка. И чихать хотел, что ваш Кватч спалили полгода тому назад. У всякого добра есть предел прочности, господа. Не хватало ещё разориться с вашего присутствия.

— Ну разошелся, милый человек, — Хлофгар поднялся навстречу тавернщику. Однако в ответ тот предостерегающе выставил перед собой стальную булаву, шипастую и блестящую.

— Просто соберите вещи и уезжайте. И не ходи за мной с просьбами, Хлофгар. Мое терпение лопнуло. Это конец.

Я сплюнул себе под ноги. В душе свербило от несправедливости, навалившейся на меня в последние часы. Сегодня казалось, что её стало слишком много, что её раздуло до вселенского масштаба, что она скоро поглотит не только Тамриэль, но и все планы принцев даэдра.

По-человечески я сочувствовал Кристофу. Его таверна растеряла почти всех клиентов. Путешественники в Анвил или наоборот, в столицу империи, теперь предпочитали останавливаться у босмера Форока. В его «Готтшо» нет вида на приморский город. Пустяк. Зато посетитель уйдет живым и невредимым от улыбчивого босмера. Чего не скажешь про «Брину Кросс». У имперца Кристофа, благодаря усердию беженцев, можно остаться без кошелька, какой-нибудь полезной вещи или даже лошади. И вовсе необязательно для этого выходить из «Брины Кросс» в ночную тьму — ловкачи принялись воровать и в дневное время.

А сегодня один из самых добрых людей на свете, брат Саллиан, пал жертвой гнусного грабежа, окончившегося убийством. Конечно, для Кристофа Марана это посягательство на всякие разумные устои, а для его клиентов — громкий и яркий сигнал, что раз ножом режут монахов, то всем прочим тут точно останавливаться не стоит. Как бы то ни было, финальный аккорд у нас, вынуждено бездомных из Кватча, единственного разрушенного до основания города со времен Кризиса Обливиона, оказался печальнее некуда.

Мне надоело стоять возле Хлофгара. Он, как всегда, слепил на лице гримасу твердости, пытаясь демонстрировать нордское спокойствие перед тяжелым боем; здоровяк всегда ладил с Кристофом, видимо и сейчас считал, что сможет договориться об уступке. Нордская наивность. Деньги всегда выигрывают у милости, особенно когда на кону реальное благополучие и будущее дельца. Имперец, владевший таверной, никогда не пойдет против себя. И я бы не пошел. А вы бы пошли против своего благополучия?

Потому я ничего не сказал в защиту беженцев. Хотя сам являюсь таковым. Бесполезно. Пора смириться с неизбежной переменой жизни. Совсем скоро нам придется покинуть предместья Анвила, чтобы найти новый приют.

Я прошелся по вечернему двору. В момент убийства небо заволокло серой злобной тучей, а с моря протяжно выл ветер. Бледно-желтой головкой кивал зверобой. Палатка, где размещался брат Салливан и его ученики, колыхалась — любой желающий имел доступ к служителям духовного ордена. Теперь там никого не было, кроме обмякшего тела.

Первоначально никто даже не поверил в случившееся. Под вечерним покровом, когда все разбрелись по своим палаткам и кострам, послышался дикий крик. Сбежались к палатке монахов. «Это просто невозможно», заговорчески говорила юная Лавандушка, держа свои тонкие белые пальчики сложенными у рта. И повторяла так долго, пока не увидела труп. Слёзы боли окропили её прекрасное бледное, не очень благородное лицо простой ткачихи, оказавшейся в трудном положении. Бретонские корни, по-видимому, взыграли внутри неё трагедию, а свежая юность усилила все чувства. В отличие от неё, Хлофгар сразу же, схватив мясницкий топор, пошел бить преступников. Остальные, в том числе я, немо ожидали дальнейших событий.

— Крепче, крепче его держи! Бей в эту наглую животную рожу! — орущий Кристоф Маран, только узнавший от малыша Сакипу про убийство, взял первую попавшуюся под руку палку и яростно атаковал каджита в плечо. Получивший удар гнева по-кошачьи зашипел от боли.

Вслед за каджитом схватили молодую аргонианку и какого-то хмыря, белокожего мужчину с крепким телосложением, который совсем недавно появился на днях. Я оттолкнул подальше маленького аргонианина и помог связать участников дикого преступления. Чтобы успокоить белокожего, Хлофгар метко бросил табурет в его голову.

— Во силища-то какая! — дрожащая Лавандушка, глядя на Хлофгара, всегда удивлялась норду-великану.

Словно польщенные благородством жертвы, боги прорвали свинцовую завесу в небе, и озарился закатный розовый след на холме, где случилось ужасное. Если душа покойного Саллиана и должна была отправиться в иной мир, то этот момент следовало считать самым подходящим.

Кристоф ушел в таверну, заперся в ней на десять минут, затем вышел с голубем; птица лежала в его крепких хозяйственных ладонях, при обретении свободы тут же вспорхнула крыльями и улетела в сторону Анвила. Позади стоял Хлофгар, но без наблюдения за его лицом чувствовал, что сейчас в душе силача произошло тяжелое переживание, и ранним утром конница с капитаном стражи прибудет для ареста. Скорее всего, заберут всех троих до окончательного разбирательства, но обвинение получат, я думаю, только каджит с аргонианкой. Впрочем, к Голдуру-пьянице, белокожему хмырю, прибившемуся к нам недавно, я бы отнесся с очень большим подозрением.