Скучная жизнь и весёлые сны Нади Белых

Глава 1. Обухом по голове

Когда-нибудь я научусь принимать февраль как нечто неизбежное. Когда-нибудь, но точно не в этом году. Подъем по будильнику полседьмого в темноту и прохладу: нашарить ногой тапки, не наступить при этом на кота, не заплакать от желания упасть навзничь в теплую постель – это первые три задачи на сегодня. Выполнила, считай молодец.

Когда-нибудь я приду к успеху и куплю себе кофемашину с капучинатором. Так и вижу себя на первой полосе новостных лент: «Женщина, которая состоялась как личность!». И я там счастливо улыбаюсь, держа кружку ароматного свежесваренного кофе со сливочной пенкой и корицей.

Когда-нибудь я равномерно распределю время и не просижу первые двадцать минут своего утра, пялясь в бестолковые новости в соцсетях, чтобы потом во вторые двадцать - чуть менее судорожно пить кофе, краситься, одеваться, гладить юбку, причесываться, искать ключи от квартиры, которые всегда лежат в кармане не той куртки.

Когда-нибудь я научусь испытывать удовольствие от каждого момента своей жизни, а не жить в ожидании того, как разбогатею, встречу идеального человека, который сделает меня счастливой или того лучше «волшебника в голубом вертолете». Человеку-то небось нужно тоже в ответ дарить свою любовь и делать какие-то встречные шаги, совершать поступки.

То ли дело волшебник! Он приземлится на крыше дома, постучит в мою квартиру и скажет: «Эх, Надька, хорошая ты девчонка, таких нету более, да только счастье в глазах твоих не светится. И чтоб исправить эту вселенскую несправедливость, я дарю тебе много-много счастья. На, держи. Ты ничего мне не должна за это». И с этими словами он забежит в свой магический вертолет и улетит причинять счастье какому-то другому хорошему человеку.

А пока что я смотрю в зеркало и говорю себе: «Эх, Надька, хорошая ты девчонка, таких нету более. Только опаздываешь постоянно и всякую чушь сочиняешь, лишь бы на работу из дома вовремя не выходить».

«Уиу-уиу-уиу». Февраль меня тоже не любит. Знает, что я его терпеть не могу, поэтому сегодня приготовил подлянку и зашел с козырей: ударил ночным тридцатиградусным морозом. «Уиу-уиу-уиу» - сказала моя маленькая старая машинка укоризненно и добавила: «Что ж ты, Надька, на прогрев меня накануне не поставила? А еще хорошим человеком себя считаешь после этого. Чай, не в Москве живешь, в Сибири, глупая, ты курица. Иди теперь на автобус».

Три минуты зайти домой, чтобы утеплиться: сменить юбку и колготки на дуэт из некрасивых брюк и подштанников. Плюс минут пять добежать до остановки, плюс от двух минут до бесконечности простоять в ожидании забитого «пазика» с уникальной возможностью ехать минут двадцать в открытых дверях с развевающимся на морозе шерстяным шарфиком. Добавим к этому еще пять минут на бег от остановки до здания Краевого управления статистики, и получим в итоге жирное и бессовестное опоздание.

На работу я зашла, когда минутная стрелка уже перевалила за половину девятого.

– Доброе утро! – я подошла к охраннику расписаться в журнале. – Наш пришел?

– Викторыч? – охранник почесал подбородок. – Нет, не было еще.

– Странно. – Я на всякий случай проверила фамилию начальника в столбце с расписавшимися и заполнила: Белых Н.А. Время: 7.59. Подпись. В колонке до меня уже тянулось с десяток фамилий, указавших 7.59.

Охранник заулыбался:

– Ох, бессовестные, а. И как не стыдно.

– Очень стыдно, – приложила я руку к груди. – Очень. Но таковы обстоятельства.

В кабинете уже шустро стучала клавиатурой наша новенькая специалистка Машуня, а за соседним столом пристально смотрела в монитор, спустив на нос очки, немолодая, но весьма уважаемая в кругах статистики Тамара Егоровна. Периодически она говорила сама себе «ага» и торжественно кликала мышкой. Проходя к шкафу с верхней одеждой, я, естественно, заглянула в оба монитора: у одной бурлит активная переписка в мессенджере – с компьютера же удобнее, у второй – неизменная косынка. Значит, начальника точно не было.

Поздоровавшись со всеми, я торопливо включила компьютер, уселась на свой стул и стала усиленно греть щеки руками, чтобы они приобрели нормальный цвет, который и положен человеку, уже сорок минут находящемуся на рабочем месте. От подштанников можно было позже избавиться в туалете.

Но ни в ближайший час, ни в следующие два, Александра Викторовича на работе не возникло. Мы восприняли это как знак свыше, говоривший нам прямо: «Девочки, отдохните. Всех цифр не пересчитаешь». Поэтому дважды попили чай, Машуня зачитала по очереди всем гороскоп сначала на день, затем на год, затем мы изучали характеристики своих личностей по восточному и даже зороастрийскому учению.

Оказалось, что я по какому-то из гороскопов Медведь, по другому Липа, а по третьему вообще Химера. Тамара Егоровна была Вереском по гороскопу цветов, что привело ее в большой восторг, а Машуня расстроилась, что она как Кентавр не может существовать в одном энергетическом поле со своим молодым человеком, которого определила как Медузу Горгону.

– Я так и знала, – говорила она, разворачивая конфетку. – Он и есть эта медуза. Никакой конкретики, второй год живем уже: то люблю, то женюсь, то не готов, то он там в себе разбирается. Одно слово – медуза беспозвонковая.

– Беспозвоночная, – поправила ее Тамара Егоровна. – Слушайте, ну пора уже заявки оформлять на транспорт, если мы как в прошлый раз за него распишемся, эти опять разорутся, – она кивнула в стену, отделявшую наш кабинет от приемной.

Тут же в дверь заглянула делопроизводитель Лена:

– А где ваша заявка на машину? Никуда на неделе документы не повезете? А ваш где? – кивнула она на пустующее кресло начальника отдела. – А это что за конфетка? «Бешеная пчелка»? Я такие не люблю, спасибо, – она поморщилась, когда Маша протянула ей конфетку.

Мы дружно пожали плечами.

– Сами не знаем, Лен, – объяснила я. – У нас заявка есть, давай я за него подпишу. А потом заменим, когда появится.

– Звоните, согласуйте при мне, – недовольно заворчала Лена. – А то потом опять до разборок дойдет, я не готова опять перед руководителем стоять объясняться, почему вам нельзя машину выделить срочно, «прямвотсейчас».

Глава 2. Две встречи и одни похороны

Я стою на невысоком пригорке. Утоптанная тропинка ведет вниз, к берегу речки с быстрым течением. Справа и слева от меня – две незнакомые женщины среднего возраста в длинных платьях. Я смотрю на свои ноги: они также скрыты подолом длинной юбки. Рядом криво воткнутый в землю дощатый указатель с полустертой, но читаемой надписью: «Ведьмина деревня». Спускаемся вниз, к реке. На бережке, поросшем гусиной лапкой, стоит ветхий домишка. Скрип двери, вслед за которым в темном проеме возникает сморщенная старуха со спутанными седыми волосами. На ней испачканный льняной передник, на шее – ожерелье из мелких костей, а на поясе висят сушеные птичьи лапы. Я уже знаю, что это очень сильная, очень древняя ведьма. Она пристально вглядывается в меня белыми слепыми глазами, как будто на самом деле что-то видит. От жуткого взгляда старухи по спине бегут мурашки. Она утвердительно кивает женщинам, сопровождающим меня и говорит:

– Наша. Пусть не боится.

Просыпаюсь в тревоге.

В моем личном соннике «ведьмы» входят в топ три рейтинга снов с трактовкой «не жди от грядущего дня ничего хорошего», хуже них – только полчища насекомых и грязная вода.

Собственно, не ожидать от дня ничего хорошего можно было и без сонника. Сегодня третий день со смерти Викторыча, и его семья пригласила всех коллег на прощание в ритуальном зале и похороны.

Конечно, всех руководство не отпустило, разумно опасаясь, что краевая статистика в этот день даст сбой, но нас с Тамарой Егоровной, как самых приближенных к усопшему, делегировали выразить соболезнования от лица всей организации. Машуню мы оставили караулить телефон, посчитав ее, к тому же, слишком молодой и жизнерадостной для таких мрачных мероприятий.

По такому случаю нам выделили служебный автомобиль, на котором мы с Егоровной заехали за венком с золотой надписью на черной ленте «От коллег» и цветами.

Накануне я жутко волновалась, что мой светлый пуховик будет выглядеть вызывающим пятном и дурным тоном среди траурной процессии, но ничего черного или хоть сколько-нибудь темного в гардеробе не нашлось, благо хоть на голову изыскался старомодный черно-зеленый шерстяной платок. Утром мне пришлось потратить немало драгоценных минут, прилаживая его к своей голове и так, и эдак, но все одно: выглядела я подобно Марфушке со своим истинно русским курносым и веснушчатым лицом. Тамара Егоровна же, наоборот, прицепила к своему норковому берету черную сетчатую вуаль и весьма смахивала на вдову итальянского мафиози из какого-то фильма, особенно если смотреть в профиль. Выглядело антуражно, но я не могла отделаться от ощущения, что это уже перебор, хотя высказать свои соображения постеснялась.

– Ну, Надюшка, речь подготовила? – спросила она меня уже в машине.

– Тамарочка Егоровна, давайте вы с речью выступите, у вас лучше получается.

– Ну знаешь ли, кто теперь начальник, тот и должен речи говорить! – не удержалась она от упрека. Ленка еще вчера мне доверительным шепотом сообщила в коридоре, что Егоровна будет злиться из-за злополучной должности «и.о.», но я пропустила это мимо ушей. В моей голове просто не укладывалось, что кто-то может грезить на полном серьезе о такой обузе.

Я хотела сначала как-то оправдаться или объяснить ей возможные мотивы моего назначения, но в итоге решила промолчать, потому что знала, что Егоровне лучше не позволять ловить себя на чувстве вины: свесит на меня свои последние три отчета и не покраснеет. Я сделала печальный вид и сказала:

– А жаль, что не хотите сказать речь. Александр Викторович вас очень уважал и всегда делегировал самые серьезные дела. А вот еще помните, как вы с ним выступали на корпоративе дуэтом? У вас так голоса сочетались прекрасно, все аплодировали стоя.

Глаза Тамары Егоровны увлажнились, она помолчала с проникновенным видом, а потом запела грудным голосом:

– «Две звезды, две светлых повести»... Эх, ну до чего же прекрасный человек был, Викторович. Ну нету таких больше, нету. – Она достала из сумочки пачку бумажных платков и вытерла глаза. - Ладно, скажу я пару слов от лица коллектива, скажу.

Зал для прощания располагался практически за городом, недалеко от кладбища. Народу было много, я обратила внимание, что люди в общем-то оделись кто во что горазд: пуховики и пальто всех возможных цветов, а шапки так и подавно – полосатые, цветастые, с помпонами и без. И с чего вдруг я так по-дурацки заморочилась с этим платком?

Тамара Егоровна тоже была впечатлена количеством пришедших и все трогала меня за рукав и говорила:

– Надь, ну ты посмотри сколько пришло. Вот так и нужно жить, чтобы столько людей пришло с тобой попрощаться.

У меня мелькнуло в голове, что в моем случае, не считая близких родственников, пришло бы от силы человек пять.

К нам стали подходить какие-то люди, жать Егоровне руки и выражать соболезнования. Она всем согласно кивала головой, жала руки в ответ, печально вздыхая, говорила общие фразы. Внезапно меня осенило, что не все знают, как выглядит Валентина, супруга Александра Викторовича, и поэтому принимают за нее Егоровну, благодаря драматичному виду. Сама же Валентина скромно сидела в углу с заплаканными глазами, окруженная подругами и родственницами.

Мы возложили венок и цветы, в почтительном молчании постояли возле открытого гроба, в который я старалась не смотреть, а затем подошли к Валентине. Тамара Егоровна сказала пару соболезнующих слов, какие положено говорить в подобных случаях, я ей неловко поддакивала. Валентина кивнула и поблагодарила нас, хотя было понятно, что мысли ее далеко не здесь. Все это производило на меня невероятно давящее впечатление, и хоть окна в зале были приоткрыты, все равно отчаянно хотелось выбежать на свежий воздух.

Я огляделась по сторонам и обнаружила, что есть второй выход и, оставив Егоровну одну, тихонько стала продвигаться к двери с зеленой табличкой «EXIT». За дверью был узкий коридор, ведущий с одной стороны в служебные помещения, а с другой – на улицу, что мне и было необходимо. Я толкнула дверь и сделала глубокий вдох. «Бедная Валентина, – думалось мне. – Каково ей сейчас. Как она это все выдерживает?» Во внутреннем дворике было пусто, за исключением курящего у перил мужчины неопределенного возраста. Я посмотрела ему в спину, затем, чтобы чем-то занять себя, развернулась и стала рассматривать лежащие неаккуратной стопкой на полке возле двери объявления, визитки и буклеты: «лучшие места на кладбище. Недорого», «траурная флористика, живые цветы», «фото на памятники» и тому подобное.

Глава 3. Надькины трансформации

Открываю глаза. Комната плывет и кружится. Это не мой линолеум, совершенно точно не мой. Чужой линолеум проплывает перед глазами, стена качается. А кровать моя. Комната наконец-то прекращает свои сумасшедшие движения, я окончательно просыпаюсь.

Дверь на балкон приоткрыта и меня приятно обдувает теплый весенний ветерок. Дождалась настоящей весны! Вдруг в комнате резко темнеет, я смотрю в сторону балкона: тучи птиц проносятся мимо и бьются крыльями в стеклопакеты. Их так много, что не видно неба. Похоже, что птицы хищные: орлы или вроде того. Теплый ветер усиливается. Вдруг с резким хлопком открывается одна створка, и ко мне на кровать мягко планирует белая ослепительно красивая сова.

Окончательно просыпаюсь: за окном по-прежнему февраль, совы в квартире нет, линолеум старый. Сон оставил двойственные впечатления. Набираю в поисковике «сонник сова». Ничего хорошего: эпидемии, войны, смерть сновидца – брр, дедушка Фрейд предрекает болезни мочеполовой сферы. Глаз цепляется за строчку: «исключением является сова белого цвета, которая знаменует сновидцу серьезные внутренние трансформации».

Вот! Трансформации – это то, что мне сейчас очень нужно. И не только внутренние.

Я пошла на кухню шуметь чайником, готовить холостяцкие бутерброды, включила телек. Надо бы с машиной разобраться, вызвать таксиста с проводами или просить кого-то из соседей помочь. Разбираться с машиной совсем не хотелось, хотелось топать ножкой, и чтобы оно как-то само по себе из хаоса превращалось в порядок и систему. Настроение непродуктивное. В кои-то веки решила себя не ругать за это, отложила вопрос на потом, о чем точно пожалею завтрашним утром.

Пока чайник закипал, опять подошла к зеркалу, покрутилась, ущипнула себя за бочок, оценив степень мягкотелости. Убрала волосы в высокий пучок, затем распустила, попробовала уложить на другой пробор. Все было не то. Достала косметичку, покопалась в поисках красной помады. Накрасилась. Стерла ватным диском. Опять все не то и не так.

– Надя, ты ничего не понимаешь во внутренних трансформациях! – через полчаса выговаривала мне по телефону подруга Ирина, которую в узких кругах именовали исключительно Ириской. Не потому что она была приставучей и липла к пломбам, а с легкого посыла ее племянника Максимки, который ласково называл ее "Иришкой", но "Ш" не выговаривал толком. Ириска была большим профессионалом в сфере внутренних и внешних трансформаций. Всех тренингов личностного роста, раскрытия внутреннего потенциала, осознания и принятия своей женственности, которые она успешно прошла, было и не сосчитать.

– Надя, – говорила она мне назидательно. – Дело не в прическе и в макияже, а в при-ня-ти-и себя, понимаешь! Полном принятии своей сущности! Прими себя такой, какой тебя задумала природа.

– Ага, – говорила я. – Ты права. Я все понимаю.

– Вот я себя приняла, и Вселенная сразу ко мне стала благоволить, сразу. Я это чувствую и благодарно принимаю. И ты почаще благодари.

Некоторое возражение шевельнулось в моей голове по поводу Ирискиного принятия себя: еще в прошлом году я забирала ее из клиники пластической хирургии после комплексной операции по подтяжке груди и коррекции живота. Надо сказать, что спонсор Ирискиных трансформаций, Андрей, в это время находился в запланированном запое.

В общем, Ириска была крупнейшим специалистом не только в сфере внутренних, но и внешних трансформаций. Почему теперь подруга с таким жаром давила на тему принятия себя, мне было неясно. Наверное, с подтянутой грудью себя принимать было проще, чем с неподтянутой.

– Тебе для начала нужно пробудить в себе женственность. То самое женское начало, которое в тебе дремлет! Из штанов же не вылезаешь. Нужно было еще пять лет назад идти со мной воронки крутить. – Ириска зашла на любимую тему. – Ну и про благодарность не забывать. Запросы во Вселенную, в общем формулировать правильно и посылать. Но для этого, конечно, лучше начать с кармического очищения.

Далее последовала такая лавина информации, что меня накрыло с головой. Я на секунду отвела телефон от уха, чтобы ненароком не получить дозу излишнего облучения этой просветленностью.

Ладно, кое-как свернув разговор, я отключилась от Ириски и решила пойти проторенной дорогой: записалась на субботу на стрижку и окрашивание в салон. Как ни крути, а каре и новый оттенок в трансформациях лишним не будет.

Тренькнуло сообщение: «Чем занимаешься?». От Синцова. Мама дорогая. Чем же я занимаюсь? В голове судорожно закрутилось: «Ем» – подумает, что обжора, «Смотрю телек» – слишком глупо, «Лежу в ванне» – пошловато...

«Читаю книгу», – отправила.

«Уу, все умничаешь? Какую?»

Господи, какую?!

Порывшись на книжной полке, я изыскала томик Мопассана и сфотографировала обложку: «Милый друг» Ги де Мопассан. Отправила фото Синцову.

«Зеленцова, ты не меняешься!»

«Белых, Серёжа, Белых»

«А зря! Зеленцова мне больше нравилась! Фамилия в смысле»

И затем, не дожидаясь моего ответа:

«В воскресенье встретимся?»

Сердечко у меня на этом так и ёкнуло. Вот, Надька, вот твоя трансформация! Твоя белая сова! На тебе, получи и распишись! Флиртуй, будь красивой, будь легкой!

Так, пусть не думает, что я только его тут и жду. Пишу:

«В вскр были кое-какие планы. А во сколько?»

Кое-какие планы – это на языке Надьки Белых означает «ни одного», но Синцов об этом, к счастью, не знает.

«В 4?».

«К 4 постараюсь освободиться»

«Ок. Заеду. Спокойной ночи!»

Спать я легла, наполненная роем бессвязных мыслей, которые не давали голове отдохнуть перед работой:

«Поблагодарить Вселенную! Спасибо, спасибо, спасибо, Вселенная. Да за что? Еще ж ничего нет. Хоть бы подстригли нормально в субботу, а то приду, как овечка. Купи корм Конфуцию. Синцов! Как он мне тогда нравился! Интересно, как сейчас выглядит Настя, его бывшая жена? Спи, не смей лезть в телефон. А ну не сметь! Спать! Может, на эпиляцию записаться еще? Нет, рано. Еще как бабка в этом платке была. А мужик этот с блинами. Ужас! Спи давай»

Глава 4. Юрец

Юрец стоял и курил во внутреннем дворике ритуального зала. Настроение было паршивое: мало того, что похороны у дядьки, так еще и у дочки сегодня день рождения.

Наталья, бывшая жена, отправила Полинку вместе со своими родителями в санаторий на Алтае на две недели. Конечно, Юрца она об этом уведомила заранее, чтобы стребовать с него деньги на оздоровление ребенка, а судя по сумме: на оздоровление ребенка, своих родителей, ну и себя, наверняка, тоже не забыла оздоровить чем-то приятным в виде новой сумки или другого модного барахла. Наталья еще намекала, что надо бы в подарок вложиться, но он сообщил, что со своим подарком ребёнку разберется сам.

Он закурил еще одну. Потребительское поведение бывшей злило особенно тем, что оно стало передаваться и Полинке, которая теперь если и звонила, то начинала со слов: «У Миланки есть это и то, пап, а у меня нету», «А я видела в магазине огромного плюшевого корги, вот бы мне такого». И Юрец не мог ей отказать, и покупал, и привозил это все, или переводил Наталье на карту нужную сумму: лишь бы его дочь не чувствовала себя обделенной – все-таки в неполной семье растет.

От прошлых чувств к жене теперь осталась только бесконечная обида и злость, распространявшаяся в моменты подобных мрачных раздумий, на всех окружавших его женщин. Полинке сегодня исполнялось семь, и в сентябре ей следовало идти в школу, что открывало Наталье новые бесконечные горизонты для манипуляций и вытягивания денег.

Бывшая жила с родителями, иногда подрабатывала администратором в салоне красоты, изредка фотографировала в студии у знакомых. Наталья вообще всегда была продвинутой, красиво одетой, современной женщиной, в общем, не чета Юрцу, которого она, будучи с ним в браке за глаза, а бывало, и в лицо называла «колхозником». И действительно, за собой он не следил, носил одну и ту же одежду, с утра до глубокой ночи работал, не различал суши и роллы и мог «жрать» целыми днями одну картошку. В общем, Юрец был из тех, кто «лук» ассоциирует исключительно с едой, одним словом – колхозник.

В садик, на танцы, по врачам Полинку водили Натальины родители, себя же она ранними подъемами не утруждала. Ну потому что создана она была для большой любви и красивой жизни.

Тьфу. Юрец мысленно ругнулся и отогнал от себя эти размышления.

Он развернулся, чтобы зайти в зал. Возле входной двери топталась женщина.

Из невольного желания выместить своё дурное настроение, он неудачно пошутил про «бабулю», но сам себя тут же и осёк, потому что понял, насколько отвратительно это было: женщина никакого отношения к его несчастьям не имела.

После, за обедом, умудрился усесться рядом с ней: нет, никакая не бабуля, и даже не тетка, так, больше даже девчонка, с веснушчатым, вполне милым лицом, и уставшими глазами. Надежда – понял он из разговора за столом. Надежда! Хорошее имя – русское, простое, человечное что ли.

Надежда была раздраженной, чего-то нервничала, быстро засобиралась домой. Юрец хотел было предложить ее подбросить до остановки хотя бы, но пока размышлял, той уже и след простыл.

Благо, блины радовали. К ним Юрец питал ностальгическую привязанность: пока жива была бабушка, каждый раз, когда внучата гостили у нее, она ставила на стол огромное блюдо со стопкой теплых блинов, миску с растопленным маслом и тарелку со сгущенкой. Маленький Юра с постоянно сопливым братом Никиткой ели, облизывая липкие пальцы, а бабушка гладила их по головам жесткими руками и приговаривала: «Ешьте, мои хорошие, вкуснее бабушкиных блинов нету ничего!».

Как бы Юрец ни напрягал память, но действительно, вкуснее этих блинов он в жизни ничего не пробовал. Наверное, потому что все самое вкусное в мире остается там, в детстве. А детство у Юрца закончилось рано. Мать всегда имела слабое здоровье, и толком нигде не могла работать, да и бытовые дела вела кое-как. Отец был уже возрастным, когда у него появились дети, к заработку не стремился: сторожил где-то за небольшие деньги, которые тратил на свои же дешевые сигареты, приходил домой со смены, включал телевизор и ложился на диван. Юрка с Никиткой крутились сами по себе, иногда бегали поесть к бабушке. Уже подростком Юрец, который всегда был крупным мальчишкой, подрабатывал помогая разгружать машины у продуктовых магазинов. Когда к Юрцовым восемнадцати годам спина стала болеть так, что обезболивающие не спасали, он уже не мог работать грузчиком, но успел накопить на первую старенькую машину.

Так Юрец негласно стал главой семьи. Шли годы. Сначала они похоронили бабушку, затем мать. Никитка, ставший двадцатилетним здоровяком-студентом, привел в квартиру беременную невесту. Юрец молча тащил на себе всех, как бессмертный пони, успевая оплачивать Никиткину учебу, подкидывать деньги на памперсы, а иногда еще и нянчиться с крошечной племяшкой. Он вставал раньше всех, приходил домой затемно, что-то ел. Иногда возился с приятелями в гараже. На тот момент у него уже обозначилось нечто вроде своей артели, занимающейся перевозками грузов по городу, и жизнь встала на понятные для него рельсы.

Понятные до того момента, пока он не встретил её, Наталью. С тех редких уроков литературы, которые Юрец все же успел посетить в школе, в его голове остались какие-то отголоски фраз про «чудное мгновенье» и «мимолетное виденье». И во время случайной встречи на улице один его приятель гордо познакомил Юрца со своей новой девушкой, последний вдруг ясно осознал все и про «мгновенье», и про «виденье» и даже про «гения чистой красоты». Жизнь Юрца в этой точке безвозвратно перевернулась.

Да, Юрец был неказист, полноват, быть может, грубоват, но у него были свои козыри: сумасшедшая твердолобость, упрямство и совершенное неумение сдаваться перед любыми, пусть даже невозможными, задачами.

Он стал для Натальи самым лучшим другом, самым удобным вариантом, выдавил, выжил всех других «френдзонщиков», и, в тот момент, когда ее очередная большая любовь потерпела крушение, Юрец оказался для нее спасательным кругом.