Сквозь Снег и Тьму

Глава 1: Снег над городом

Снег над городом

Снег в Аурисе всегда начинался внезапно. Без ветра, без предвестий, без тяжёлых, нависающих туч. Просто однажды утром ты просыпаешься — и город уже укутан в плотное белое покрывало. Он словно перестаёт дышать. Крыши, мостовые, фонари — всё погружается в колючую, хрупкую тишину. Даже шаги теряются в этой снежной вуали. Зима здесь жила по своим древним, неписаным законам. Как будто сама магия, замершая и забытая, вдыхала в город свой ритм.

Я стояла у окна своей лавки, сжимая в ладонях кружку чая. Наполовину остывшего — как всегда. Снаружи слышался только приглушённый скрип саней да тихое пощёлкивание фонарей, реагирующих на сдвиги ауры. Свет — тусклый, жёлтый, почти как от свечей. Ламповую магию в нашем районе не обновляли годами, заклинания света выцветали, слабели. Словно и они уставали.

Три года. Я живу здесь уже почти три года. И каждый год зима приносит мне не только снег, но и вязкое, глухое одиночество. Его можно потрогать, вдохнуть. Оно сидит на плечах, словно мокрое покрывало, и не слезает. Всё здесь — чужое. Эти узкие улицы с витиеватыми названиями, запахи корицы и эфира, витающие над рынками. Даже сама магия — живая, как будто зверь. Грубая, капризная, не склонная к диалогу. Её нельзя подчинить — только уговорить. Иногда.

— Магистрница… — раздался из подсобки неуверенный голос, молодой, девичий. — У нас снова проявление в витрале. Пульсирует.

Я поставила кружку на подоконник и медленно натянула перчатки. Пальцы были чуть онемевшие — не от холода, а от предчувствия.

— Цвет? — спросила, уже зная ответ.

— Янтарный, с примесью зелёного… Может, эхо ауры?

Я кивнула. Больше себе, чем ей. Янтарный — тревога. Если верить архиву. А если витраль реагирует второй раз за неделю — это не просто скачки эфира. Что-то не так. Опять.

Я прошла в заднюю комнату. Витраж действительно светился — неярко, но устойчиво. Жилки магической руды, вплетённые в стекло, пульсировали, как капилляры. За стеклом шевелилась тень. Не человек. Не существо даже. Что-то… эфирное. Как эхо чужого движения.

Я подошла ближе. Прижала ладонь к стеклу. Холодно. Почти болезненно.

Вспышка.

На миг всё исчезло — лавка, снег, фонари. Только мелькание лиц, искажённый крик, детское лицо, перекошенное страхом. И — тьма. Резкая. Тягучая.

Я отшатнулась. Сердце сбилось с ритма.

— Я видела...— прошептала.

— Что именно?

— Страх. Детский. Сильный. Такой сильный, что оставил след. В эфире. Его сорвало с якоря. Он не должен был здесь проявиться.

Моя помощница — хорошая девочка, умная, но ещё слишком молода — только испуганно смотрела на витраж. Такие явления — редкость. Эмоциональный след в эфире долго не держится, разве что он был усилен намерением. А значит, кто-то или что-то заставило этого ребёнка бояться до предела. До такой степени, что его страх прорвал ткань.

Я отступила от витража, подошла к полке. Открыла ящик с артефактами. Пальцы нашли нужное — амулет из меди с обсидиановым вкраплением. Я повесила его себе на шею. Амулет чуть нагрелся, будто откликнулся на мой тревожный пульс.

Это не в первый раз. Последние месяцы что-то шевелится под поверхностью города. Словно живое. Словно старое, древнее и злое. Я чувствую это кожей. И — хуже всего — я чувствовала это уже раньше.

Три года назад. Когда только попала сюда.

Я тогда считала свою магию проклятием. И не без причины. Здесь менталистов боятся. Мы вызываем у них что-то первобытное — недоверие, страх. Нас держат на расстоянии. А я не просто читаю мысли. Я чувствую. Вижу эмоции, ощущаю колебания душ, как настроенный камертон. И когда страх оставляет след — я могу идти по нему, как по запаху.

Но я больше не хочу к этому возвращаться.

Я устала. Устала быть чужой. Устала от взгляда через плечо, от тишины по вечерам, когда за окном снег, а в груди — только пустота. Глухая, холодная. Словно я — зеркало без отражения.

Но город снова зовёт меня. Сквозь стекло. Сквозь витраж. Сквозь крик, рваный и искажённый эфиром.

Что-то происходит. И оно уже здесь. Рядом.

После вспышки в витраже я заперла лавку раньше обычного. Не было смысла делать вид, будто день продолжится, как прежде. Будто можно налить ещё чаю, что-то пересчитать, расставить по местам баночки с зельями, подправить записи. Нет. Город дёрнул меня за невидимую нить — тонкую, почти неощутимую, но я узнала это касание сразу. И знала: эта нить снова ведёт в тень. Туда, куда я не хочу возвращаться.

Наверху, в квартире над лавкой, пахло железом и сухими травами. Здесь всегда был полумрак. Я не люблю резкий свет — он слишком требователен, слишком живой. Комната больше напоминала келью: сдержанную, почти монашескую. Ни картин, ни цветных тканей. Только книги, подвешенные пучки трав, стеклянные шары с эфиром и инструменты. Чужая жизнь, которую я проживала осторожно, шаг за шагом. Как будто даже дышать здесь нужно было приглушённо, чтобы ничего не потревожить.

Я села на край кровати, не раздеваясь, и долго смотрела на свои руки. На одной — тонкий, почти белёсый след от ожога, оставшегося после аварийного зелья на той неделе. На другой — браслет. Почти стёртый, обтёршийся, но всё ещё живой. Единственное, что осталось у меня после Перехода. Из прошлого мира.

Я до сих пор помню тот день.

Обычный вечер. Серый город, моя маленькая квартира, скомканный отчёт на ноутбуке и дешёвый зелёный чай в потрескавшейся чашке. Я работала над делом об исчезновении подростка, дело было странным, что-то не сладивалось в общую картину. Тогда я ещё была следователем. Настоящим — с удостоверением, с оружием, с уставом, с верой в процедуры. Я умела видеть то, что упускали другие. Не потому, что была особенно внимательной, а потому, что чувствовала. Эмоции всегда ложились на меня, как вторая кожа — плотная, липкая. Слишком близко.

Глава 2: Гость из метели

Гость из метели

Я почувствовала его раньше, чем услышала стук.

Эфир вздрогнул — как бывает перед землетрясением, но на этот раз не город, а я содрогнулась. Вибрация не угрожающая, но настойчивая. Будто кто-то снаружи медленно и упрямо шёл сквозь шторм, неся в себе груз, от которого не может отказаться.

Я отложила кружку. Открыла дверь.

Он стоял на пороге, облитый снегом, будто вынырнул из самой метели. Высокий, большой, весь в чёрном, с капюшоном, спущенным на плечи. Лицо усталое. Глаза — серо-ледяные. И неуместно живые.

— Вы… Илария? — спросил он.

Его голос был хриплым, но в нём звучала та самая нотка, от которой замирает воздух. Не угроза. Не страх. Обреченность.

— Входите, — сказала я, хотя ещё не знала, кто он.

Он шагнул внутрь, оставляя за собой на полу следы — не столько от мокрых ботинок, сколько от чего-то, что нёс с собой. Боль. Отчаяние. Одиночество, знакомое до боли.

Я чувствовала его почти физически. Это не маг. Не из наших. Но эфир его не отвергал. Он отзывался на него, как нить на палец.

— Меня зовут Ардин, — сказал он, не раздеваясь. — Мне сказали, что вы... слышите.

— Я слушаю, — ответила я.

— У меня пропала дочь.

Так. Вот и он. Один из них.

Я приглушила эфир. Слишком много эмоций — и своих, и его. Магия как антенна — ловит всё. А я не готова.

— Когда?

— Десять дней назад. Она… — он запнулся, — она волновалась. Что-то чувствовала. Говорила: «Папа, во сне меня зовут». Я не поверил. Я думал, это просто…

Он не договорил. Мне не нужно было. Эфир мигнул. Его мысли — плотные, тёмные — заполняли комнату, даже если он молчал. А я чувствовала даже с приглушённым эфиром.

— А мать?

— Её нет. Уже давно. Мы жили вдвоём.

Я кивнула. Он говорил коротко. Но ни одно слово не было случайным. Я почувствовала: он сдерживает лавину.

Я пошла к камину, бросила пару веток. Он не двинулся с места.

— Как её зовут?

— Невея.

Имя отозвалось в глубине меня, будто я уже слышала его раньше. Шёпотом. В метели. В эфире.

"Папа, я боюсь..."

Мой чай остыл, но я вдруг почувствовала, как горло сжало. Совпадение? Или...

— Я слышала её, — сказала я не сразу. — Крик в эфире. Вчера.

Он поднял голову. Взгляд — как удар в грудь. Страх и надежда сплелись так крепко, что стали чем-то третьим. Безымянным.

— Она жива?

Я не ответила. Я не знаю. Я только чувствовала след. И этот след был ещё тёплым, но время не стоит на месте, и жива ли она сейчас – я не знала.

— Утром, — сказала я, не глядя на него. — Принесите в лавку что-нибудь её. Личное. Игрушку, платок, прядь волос, письмо — всё, что у неё было при себе чаще других вещей.

Он молчал. Потом тихо произнёс:

— У неё был деревянный кулон. С вырезанной птицей. Она никогда с ним не расставалась.

— Хорошо. Принесите.

Я почувствовала, как эфир вокруг него дернулся, как натянутая вожжа — страх, надежда, то, чего он, возможно, не давал себе чувствовать вслух. А я… я просто хотела, чтобы он ушёл. Не потому что он был неприятен. Наоборот.

Потому что он был слишком живой. Слишком настоящий. И я знала, к чему это ведёт.

Я допила свой остывший чай, горечь настоялась сильнее, чем следовало.

— Я не занимаюсь поисками, — сказала я, спокойно. — Я не следователь. Я больше не... в этом. Я просто смотрю. Иногда — слышу. Могу сказать, жива ли она. Всё. Не больше. Остальное — не моя работа.

Он смотрел на меня, не прерывая.

— В городе есть управа, дознавательная палата, местные маги. Обратитесь к ним. Это их дело. Им платят за это. Я просто...

Я запнулась. Что сказать? «Я просто живу здесь?» Или «Я просто женщина, которая устала»?

Он кивнул. Слишком быстро. Слишком спокойно.

— Конечно.

Я почувствовала, как внутри что-то кольнуло. Этот «конечно» был почти извинением. И упрёком. И чем-то ещё.

Но я не поддалась.

— Время до заката. Если не принесёте — не приходите. — Мой голос прозвучал жёстче, чем я хотела.

Он ушёл так же тихо, как пришёл. Только воздух остался тяжёлым, будто внутри комнаты незримо стоял кто-то ещё.

Я подошла к окну. Метель была прежней. Никаких следов. Только снег и свет фонаря, колеблющийся, как пламя свечи.

Моя рука скользнула по подоконнику, и я вдруг вспомнила, как вела допросы. Люди плакали, кричали, запирались в себе, а я… я просто фиксировала. Слушала. Держала границу. Тогда это спасало меня.

Теперь — разрушало.

Я ушла вглубь комнаты и коснулась эфирного узла — проверяя защиту.

"Невея..."

Я не должна чувствовать. Не должна втягиваться. Обещала себе.

Но уже поздно. Он произнёс её имя. И я — запомнила.

Он пришёл рано.

Я не ждала его до полудня, но ровно в восьмом часу утра под моим окном скрипнул снег. Я почувствовала его, ещё прежде чем он открыл дверь лавки. Всё в нём было напряжено — как у человека, который перестал надеяться, но продолжает идти.

Кулон он держал в кулаке, стиснув так, будто боялся, что я передумаю.

— Вот, — сказал он и положил вещицу на стол. Маленький, вырезанный вручную, на потёртой нитке.

Птица с расправленными крыльями — простая, немного угловатая, но в ней было что-то… настоящее.

Я кивнула.

— Это займёт время.

Он не стал спрашивать, что именно я буду делать. Не предложил остаться, не попытался вмешаться. Только глянул на кулон, как на единственную ниточку, связывающую его с тем, что осталось от его мира.

Глава 3: Тени старого города

Тени старого города

Метель отступала медленно, как уязвлённый зверь. Улицы Ауриса ещё не успели очистить от сугробов, и под тяжестью снега город казался погружённым в забытьё. Воздух был влажным, морозным, пах чем-то медным, будто в эфире осталась ржавчина после боли. Я вышла из лавки до рассвета — к этому часу город был пуст, только несколько засыпающих фонарей да хруст шагов под сапогами. Ардин ждал меня у угла дома старьевщика, лицо его было хмурым, под глазами — усталость и что-то новое. Что-то, что я боялась назвать надеждой.

— Вот всё что ты просила, — сказал он без приветствия и протянул сумку . Я потрогал каждый предмет: необычно странный рисунок, свеча, игрушка, бусы...

И почувствовала, как внутри зашевелилась магия. Я чувствовала что игрушка имеет след, странную ауру. Что-то необъяснимое и странное. Меня как нитью тянуло к месту, и в коротком видении я увидела дом.

— Улица Безмолвия, шестой дом, — пробормотала я приходя в себя. — Там очень давно был приют для магов-детей, которых отказались принимать в Академии. Потом здание закрыли, слухи о недоброжелательных духах, были даже подозрения на секту. Но после появления совета все от туда просто исчезли.

— Думаешь, туда?

— Думаю, стоит начать с него. Пойдём.

Мы не разговаривали на ходу. Я слышала, как мужчина, не привыкший доверять, сделал свой выбор. А я рядом с ним чувствовала себя в безопасности.

Снежная тропинка вела нас через кварталы, где окна давно не светились. Здесь жил старый Аурис — город, каким он был до всех реформ, до магических советов, до эфира как источника власти. Камни под ногами будто хранили воспоминания о жертвах и тайнах.

Дом номер шесть оказался таким, как я видела в своём видении: перекошенный фасад, сломанные ступени и дверь, едва держащаяся на петлях. Вокруг — ни души. Только ветер, выбрасывающий в воздух горсти снега, и застывшие следы от чьих-то сапог. Но то, что привлекло моё внимание, было не это.

— Подожди, — прошептала я и присела. Рядом с одним из следов — почти стертым — лежал символ, выведенный в снегу чем-то острым. Почти круг, почти правильный, но в нём что-то тревожное. Четыре линии из центра, будто лучи, и символ на конце каждого — древняя руна. Не современная. Ритуальная.

Я вытащила перчатку и осторожно коснулась края знака. Магия отозвалась под кожей: старая, вязкая, пахнущая пеплом и мёртвой солью. У меня пересохло во рту.

— Ты знаешьчто это? — Ардин стоял рядом, слишком близко, но я не отстранилась.

— Возможно. Этот знак — не случайный. Он часть круга вызова. Я видела нечто похожее. Давно. В библиотеке магической академии. Запретные разделы.

Он молчал, но я знала — его внимание не ослабло ни на миг.

— Этот знак мог быть частью обряда из Кодекса Глубинных Меток. Это не местное. Это... старое. До Академии. До всего, что вы здесь называете законной магией.

Я порылась в сумке и достала карманный сканер эфира. Поднесла его к символу — прибор мигнул багровым.

— Остаточные ощущения. Жёсткая привязка к ментальной боли. Кто-то использовал этот символ как якорь. Чтобы вырвать душу... или удержать её.

— Боги… — прошептал он. Мы оба понимали что возможно душу забрали у ребёнка. Но никто вслух об этом сказать не осмелился.

— Этот ритуал стар, он использовался до появления совета несколько веков назад. И кто-то оставил этот знак с привязкой ментальной боли не просто так. Кто-то хотел что бы я знала, что бы увидела.

Слова повисли между нами. Я поняла: теперь отступить не смогу. И он — тоже.

Ночь я не спала. Даже не пыталась.

Символ не просто всплыл в памяти — он проснулся во мне, будто его линии отпечатались внутри черепа, гудели под кожей, вибрировали под дыханием. Я не просто знала, что уже видела его — я помнила, где.

Почти сразу после того, как меня забросило в этот мир. На бронзовой монете, исчезнувшей после моегь прикосновения.

Я тогда только начинала осознавать, что обратно не вернусь. Была… чужой. Но я всегда была упряма.

Я помню, как вошла в главный корпус Академии — не как студент, как «временная помощница», к которой относились снисходительно.

Вечерами я оставалась дольше, чем полагалось. Когда библиотекарь спал, я кралась в задние залы — архивы запрещённых знаний. Не из желания нарушать — из инстинкта.Я чувствовала что там смогу что-то узнать об этом символе, нужно просто поискать.

И однажды, за пыльной стенкой из зачарованных томов, я нашла его.

Кодекс Глубинных Меток.

Не книга — реликвия, написанная кровью. Древняя как мир. На её страницах — только символы. Сотни. Некоторые — затёрты, некоторые пульсировали, как будто жили собственной жизнью.

И среди них…

Он.

Круг с лучами.

Руны на концах.

Символ, что в снегу.

Я тогда коснулась его — только пальцем, но хватило. Отклик пришёл мгновенно: не звук, не образ, вкус — как если бы меня окутало золой и железом.

Я отпрянула. Закрыла книгу. Потом — спрятала. Не сказала никому. Это было не просто знание — предупреждение.

А теперь… он появился вновь.

Вернувшись в реальность, я стояла у камина. Пламя грело руки, но внутри мне было холодно.

Ардин молчал — дал мне время, чувствовал, что я где-то внутри себя, в тенях прошлого.

— Ты знаешь, что это за символ, — наконец сказал он. Не вопрос. Утверждение.

— Знаю. И знаю, что его не должно быть. Он из запрещённых разделов. Из того, что называют чёрной магией. Члены клана использовали этот знак, и многие другие ради призыва.

— Кого?

Я посмотрела на него.

— Не кого. Что. Тех, кто бродит между мирами. Кого не пустили ни в один, но кто не исчез. Остаточные тени. Их называют... забвенными.

Глава 4: Снег говорит

Снег говорит

Я держала свиток над пылающей лампой, позволяя тусклому свету скользить по древним чернилам, будто пытаясь вытянуть из них правду. Ардин стоял у окна, приоткрытого несмотря на стужу — он слушал улицу. Снежная вьюга гудела в щелях, и каждый её завывающий вздох будто вторил нашему беспокойству.

— Это точно не просто случайный знак, — я наконец нарушила молчание. — Это… формула. Обрядовая. И очень старая. Они оставили её специально...

Он подошёл ближе, прислонившись плечом к моему креслу.

— Я это понял сразу. Его будто… выжгли в снегу. Даже ветер не развеял его края. Он словно застыл.

Я кивнула, чувствуя, как во мне начинает распускаться знакомое предчувствие — ментальный зуд, как я его называла. Оно приходило, когда рядом была магия, чужая и старая. Опасная. И это предчувствие не покидало меня с той ночи, как Ардин впервые переступил мой порог.

— Впервые я видела такой символ на старых картах орденов. Но это был всего лишь фрагмент — половина круга. Его называли «печатью безмолвных». В архиве её связывали с обрядами изымания души. Только там это был теоретический материал. А не выжженный знак у дома, где исчез ребёнок.

— То есть это не просто древний культ, — медленно произнёс Ардин. — Это культ, который практиковал ритуалы с душами?

— Да. И похоже, они возвращаются.

Я приподнялась, развернув старый атлас, который хранила под полкой — он был из тех времён, когда магические ордена не прятались в подземельях. Пролистала до гравюры — размытая, полустёртая, но знакомая. Полумесяц, окружённый острыми спицами, будто колючки льда.

— Вот, смотри. Та же структура. Этот символ относился к Ордену Безликих. Но он исчез задолго до того, как я попала сюда.

— У них был девиз, — пробормотал Ардин. — Я его слышал в детстве, от деда. Он пел его как колыбельную.

«Снег запомнит имя, что было стёрто».

Мурашки побежали по моей спине. Это не могло быть совпадением. Даже в этом мире совпадений было слишком мало.

— Ты уверен?

— Абсолютно. Это пугало меня. Я тогда не понимал слов, только мелодию.

Мы замолчали. В комнате вновь разлилась тишина, наполненная шорохом пламени и дыханием снежной метели за окном.

— Нужно искать следы этого ордена, — сказала я наконец. — Если они действительно оставили такой знак, это значит, что кто-то возрождает их практики. А может, и сам орден выжил.

— Но с чего начать?

— Заброшенный архив , нужно поискать информацию там.

— Не думаю, что кто-то туда наведывается сейчас.

— Именно потому туда и стоит заглянуть.

Я почувствовала, как пульс ускорился — не от страха, а от той самой дрожи, что приходит, когда кусочки головоломки начинают сходиться. Символ, песня, культ. Всё это сплеталось в цепь. И если идти по её звеньям — мы найдем… кого-то. Или что-то.

А может, я очень надеюсь, и саму Невею.

В этот раз я не надела платье. Я завязала тугой плащ, натянула сапоги, спрятала волосы под шапку, и мы пошли. Не как странная лавочница и её настороженный посетитель, а как двое, кто слишком многое понял. Снег усилился — хлопья ложились так густо, что и близкий фонарь едва проглядывал сквозь белую пелену.

Мы направились к южной окраине Ауриса — туда, где, по словам Ардина, исчез одиннадцатилетний мальчик два дня назад. Его звали Лерн, и он возвращался домой после занятий в магической студии. И не дошёл — просто пропал между фонарями.

— Родители в отчаянии, — тихо сказал Ардин, когда мы приблизились к перекрёстку, где мальчика видели в последний раз. — Они всё время стоят у окна. Мать не ест, не спит. Отец проклинает всё магическое. Хотя сам в Совете, и...

Он осёкся. Я ощутила укол — он подумал о своей дочери. О том, что его ждёт, если и он начнёт терять надежду. Я не прокомментировала. Мы оба знали: слова ничего не исправят.

Место исчезновения ничем не выделялось. Те же булыжники под снегом. Те же гнутые фонари. Только когда я остановилась и опустилась на колено, ощупывая пальцами хрупкий лёд у края дороги, почувствовала странный холод — не от погоды, нет. От ощущений. Ментальная дрожь пробежала по позвоночнику.

— Здесь, — прошептала я. — Что-то было. Что-то… удерживало его. Может этоо же символ.

Я закрыла глаза, вложила ладонь в снег. Пробовала услышать. Я давно поняла: город говорит. Через камень, через ледяные крупицы, через заброшенные скамейки. Только надо уметь слушать.

И услышала.

«Тихо... нельзя кричать... они рядом... белый свет...»

Голос был детским. Размытым, будто кричал сквозь воду. Но он был. Я выпрямилась, чувствуя, как сердце выстукивает страх и ярость. Это тот же след, что и у Невеи. Та же тишина, тот же холод, то же принуждение замолчать. Это система. Ритуал.

Ардин смотрел на меня, и я кивнула.

— Он здесь был. Его увели. По ощущениям — по тому же механизму. Магия, которую нельзя применить в открытую. Ритуал... пленящий душу. Кто-то его буквально унёс, оставив город глухим.

— Тебе удалось… поговорить с ним?

— Только отголосок. Его страх ещё витает в месте. И… обрывок мысли. Он знал, что его забирают.

— Ты можешь почувствовать, куда?

Я покачала головой.

— Пока нет. Слишком мало материала. Но теперь мы знаем, что исчезновения повторяются. Что символ был предупреждением, а не разовой причудой. И что дети будут ещё пропадать, как минимум трое.

Мы медленно пошли дальше. Окрестности хранили пугающую молчаливость. Всё здесь было тихим — неестественно, почти давяще. Словно сам город замер, внимая чему-то древнему, шагнувшему в его пределы.

— Что будем делать теперь? — спросил Ардин.

Глава 5: Стеклянные глаза

Стеклянные глаза

Магическая лаборатория не присылает писем. Они вызывают.

В послании, доставленном утром, не было подписи, только герб Совета и краткая фраза: «Пластина — нестабильна. Срочно явится в лабораторию.»

— Ты уверена, что хочешь идти одна? — спросил Ардин, подавая мне шерстяной плащ.

— Да. Там я — специалист. Ты — отец пропавшей девочки. Они не будут даже разговаривать с тобой, нам лучше быть осторожными.

Он кивнул, крепко сжал моё плечо и отпустил. Молчаливо, но с тревогой. Мы оба знали: это не просто анализ.

Внутри лаборатории было холодно. Не по температуре — по ощущению. Как будто стены здесь не держали тепло. Только память.

Дерена Ли встретила меня у стола с тремя слоями защитных сфер. Пластина парила в самом центре, заключённая в магический кокон цвета ртути.

— Мы проверили структуру. Это железо, впитавшее ментальную энергию, — начала она без приветствий. — Но не остаточную, Илария. Она живая. Пульсирует. Кто-то вложил в неё свежий контур — максимум месяц назад. Она откликается на эмоциональные всплески и… на близость магически чувствительных детей.

Я застыла.

— То есть, если бы ребёнок подошёл к ней…

— Он бы хотел быть рядом с этой пластиной всё время, — тихо закончила Дерена. — Илария, ты должна понимать что мне придётся доложить об этом Совету.

— Я понимаю, делай что нужно.

По дороге обратно меня трясло. То ли от ветра, то ли от осознания.

И как будто в ответ — в магическом поле города что-то дрогнуло. Я почувствовала это, как тонкий щелчок под кожей. Менталисты называют это откликом среды. Когда в городе появляется новый сильный маг.

Кто-то ещё вошёл в поле. И не просто вошёл — активировал узел. Всплеск на южной окраине. Там, где старые катакомбы. Где никто не жил уже лет двадцать.

Я запомнила направление.

А потом вернулась в лавку.

Ардин ждал у печи. Он молчал, но лицо его было потемневшим. Он держал в руках куклу — фарфоровую, со стертыми ресницами и стеклянными глазами, в которых отражался огонь.

— Нашёл её под кроватью Невеи— сказал он. — Она почти с ней не расставалась. Её зовут Пеппа. Только… глаза. Они не просто стеклянные. Посмотри.

Я взяла куклу. Лёгкая, но внутри — словно ядро. Я дотронулась до глаз.

И вздрогнула.

Внутри них была нить.

Ментальная.

Они не просто отражали. Они впитывали. И — передавали. Не сейчас, нет. Но когда-то — недавно. Это был якорь. В куклу вложено что-то личное, тонкое. Возможно, образ. Что-то очень дорогое и личное для Невеи, и поэтому она носила её везде с собой.

— Она подходит, — сказала я. — Я попробую завтра установить связь. До этого — нельзя. Нужно всё подготовить. Необработанный ментальный след — это как нырнуть в воду с завязанными глазами. И надеяться, что там не бездна.

Ардин молчал.

Потом спросил:

— А если она… если она слышит нас?

Я посмотрела в глаза кукле. Тьма, стекло и что-то ещё, чуть вибрирующее на грани восприятия.

— Тогда мы не должны молчать.

— Они подтвердили, — сказала я, едва только Ардин закрыл за собой ставни. — Пластина впитала свежую ментальную формулу. Это не артефакт прошлого. Она живая.

Он замер. Я продолжила:

— Более того. Она отзывается на детей. На тех, у кого чувствительность высокая, у кого магия чистая. Таких называют магичемеи не розбавленых. Невея могла быть такой. Они предполагают, что через пластину на детей могли влиять.

— То есть на детей кто-то… влиял?

— Или вытянул. Через образы, через знакомые ощущения. Такие дети не умеют ставить защиту, Ардин. Их магия — открыта. Она ищет тепло. А если вместо тепла — чья-то тень?

Он сжал кулаки.

— Но кто мог это сделать? Откуда у них такой артефакт? Он ведь не один, значит они делают их сейчас сами? Ну и самое главное кто-то же прграмирует пластины. Кто-то как ты...

Я не ответила. Потому что думала ровно о том же. И знала: кто-то ещё находится в ментальном поле Ауриса. Кто-то сильный. Кто-то, кто знает, как считать человека или ребёнка. Как звать и программировать.

Позже, когда все свечи были расставлены, а окно завешено шерстяным покрывалом, я села напротив куклы.

Пеппа. Маленькая, почти безликая. Но внутри неё вибрировало что-то, что я не могла игнорировать. Пульс — не времени, а памяти. След.

— Если связь осталась, — шептала я, не столько Ардину, сколько пространству, — то я её почувствую. Но ты не должен меня трогать. Ни при каких обстоятельствах. Если я застряну — просто выдерни свечи. И жди.

— Насколько… глубоко ты зайдёшь?

— Настолько, насколько позволит её частица в этой кукле. Я не знаю что там, образ, воспоминание или что-то ещё...

Он стоял молча. Смотрел на меня так, будто я собиралась шагнуть за грань, а он знал — вернуться я смогу не сразу.

Я коснулась куклы.

Тепла не было. Была сухость. Шелест.

А потом — провал.

Мир внутри был белым.

Но не светлым — пустым. Я стояла в снегу, по щиколотку, а ветер скреб по воздуху, как когтями. Всё было глухо, как в ящике. Без звука, без запаха. Только снег, и лестница. Вниз. Каменная, старая. Вокруг — каменные же стены, уходящие во тьму.

Я услышала дыхание.

И чей-то голос.

— Я боюсь.

— Не иди туда.

— Там… маска.

Я рванулась вперёд. Образ дернулся. Девочка — едва различимая — стояла у лестницы. Она была бледной, прозрачной, но я чувствовала: это Невея. Волосы заплетены, пальцы сцеплены на груди, как в молитве.

Глава 6: Следы на стекле

Следы на стекле

Я проснулась в полумраке, когда свеча у изголовья догорела до стеклянного кольца. Мир вокруг дышал иначе: не было той звенящей ночной тишины, к которой я привыкла — вместо неё стояла вязкая, затаённая тишина, как перед первым раскатом грома. У меня болела голова, как после перегрузки, но дело было не только в ментальном ударе. Что-то оставило след внутри меня, словно часть чужой памяти теперь обосновалась в моём собственном сознании.

Я осторожно села на постели. Ардин уже проснулся и сидел у окна, закутавшись в плотную серую накидку. Он не смотрел на меня, только держал в руках пластину — ту самую, найденную в часовне на юге, рядом с детской куклой.

— Ты не спал, — сказала я.

Он кивнул. На лице — не усталость, а напряжённая готовность, как у человека, который слишком долго стоял на грани решения.

— Мы оба знаем, что уже зашли слишком далеко. Но ты всё ещё можешь отказаться, — продолжил он. — Отдать пластину Совету. Позволить им копать. И не впутываться во всё это.

Я рассмеялась, сухо и почти зло.

— Совет? Им нужно лишь сохранить иллюзию порядка. У них нет ни времени, ни желания видеть, что этот город трещит по швам. А ты знаешь — трещит.

Он перевёл взгляд на меня.

— И что ты предлагаешь?

— Передать её тому, кто не боится смотреть в прошлое. Он что-то нашёл после прошлой нашей встречи.

Я кивнула на письмо, которое лежало на прилавке. Тонкий пергамент, чернила — будто сажей, не чернилами, написано:

«Приходите на рассвете. За пределами южных стен, в башне у Зимнего оврага. Принесите пластину. И приходите вдвоём, проследите чтобы не было слежки. Эти артефакты помогут вам скрыться, но будьте внимательны.»

— Он опасен? — спросил Ардин, вставая.

— Да. И потому полезен. Такие, как он, давно не вписываются в магическую иерархию. Но именно они помнят, что система — это не истина. А сейчас нам нужна правда, какой бы страшной она ни была.

Он подошёл ближе, разглядывая пластину. Кожа на его пальцах побелела — так крепко он её держал.

— Я возьму с собой кое-что. Старый знак моего дома, на случай если понадобится доказательство. Иногда уважение к древним именам открывает больше дверей, чем магия.

Он показал мне кинжал, с выцветшим гербом на рукояти — три перекрещенные стрелы на щите. Знак рода Кельвар. Он хранил его явно не ради защиты, а как якорь — память, а не оружие.

Я кивнула.

— Тогда собирайся. Мы уйдём через полчаса. И только по северному пути, а затем обогнём город.

— Почему?

— Потому что, если они уже знают о нас, нам лучше не идти по прямым дорогам и запутать их как можно сильнее.

Я отвернулась к окну. За стеклом снег начинал своё медленное падение. Мир снова становился белым. Чистым. Обманчиво безопасным.

Но я уже видела, что скрывается под снегом.

Башня у Зимнего оврага появилась внезапно, будто выросла из тумана: старая, обветренная, с наполовину разрушенным верхом. Когда-то она была частью сигнальной линии, охранявшей южные склоны Ауриса. Теперь же стояла покинутая, окружённая ветхими соснами, склонившимися над нею, будто сами пытались её скрыть.

— Здесь даже птицы молчат, — сказал Ардин, поправляя воротник. — Странное место для встречи.

Он ждал нас у входа, закутанный в старый меховой плащ. Его лицо скрывала маска — серебристая, с вырезами под глаза и полосой, пересекающей щёку от виска до подбородка. Против света она казалась треснувшей.

— Вы пришли, — проговорил он хрипло. — И вы принесли это.

Я протянула пластину. Он не дотронулся — сначала обошёл нас кругом, провёл рукой по воздуху. Магия затрепетала между нами, будто колыхнулась в ответ на его прикосновение.

— Нет ловушек, — сказал он, наконец беря пластину в руки. — Хорошо.

Внутри башни было холодно и почти пусто. Книги, свитки, приборы для анализа эфира — всё в хаотичном порядке. Но не беспорядке: в этом хаосе был смысл.

Он опустил пластину на магический круг, нарисованный серебром прямо на каменном столе. Закрыл глаза, прошептал что-то на архаичном языке. Пространство чуть дрогнуло. Я ощутила — не магию, но старость, древность, тяжесть прожитых эпох.

— Это не просто артефакт, — прошептал он. — Это артефакт управления безмолвными.

Маг снял маску. Под ней — лицо уставшее, изрезанное морщинами, с глазами, в которых плескались знания и страх.

— Когда-то, до того как появился Аурис, здесь жил культ. Они верили в Спящего. Бога, который, как они говорили, никогда не умер, просто перестал слышать. Они приносили жертвы — магических детей, — в обмен на «частицы бессмертия», потом и в попытках возродить его. Ритуалы происходили зимой, на границе годов, когда время особенно хрупкое.

Я сжала зубы. Ардин сжал кулаки. Он молчал, но я чувствовала — в нём закипает гнев.

— Пластина — важная часть контроля над безмолвными. Таких было несколько. Утверждали, что ведомые этих артефактов были лучшими солдатами.

Он провёл пальцем по пластине. На мгновение над ней вспыхнула проекция: древний символ, с четырьмя лучами, но другими руками.

— Вы видели его? — спросил маг. — Этот знак?

— Да, — ответила я. — Он появился на снегу перед исчезновением ребёнка. И я видела его в ментальном отклике в архиве. Ну или похожий символ, мне кажется руны поменялись. На снегу точно были другие.

— Тогда вам стоит знать: культ сам создавал Безмолвных. И может это покажется вам глупостью, но я уверен что они забирали души из детей, будущих солдатов. Зачем не знаю, но они переставали быть людьми.

Тишина застывает между нами. Только ветер за пределами башни. Где-то в глубине леса закричала ворона.