Сладкая жизнь

Пролог

1858 год

♫ Îles Jordan Critz

Туман, опустившийся над Линцбургом, полз по земле, окутывая плотным одеялом дома по пояс, заглядывая в окна и скрывая двери под собой, будто стирая саму возможность входа. Поздняя осень не порадовала теплом, а утопила город в слезах неба — бесконечном, мелком дожде, что не смывал грязь, а размазывал её по стенам, по стёклам, по лицам тех немногих, кто ещё осмеливался выйти на улицу. Водные потоки бежали вниз по улочкам, увлекая за собой слои смытой с улиц глины и пожухлых листьев. Первый снег, контрастируя своей хрупкой, почти девственной белизной, падая, тут же таял, смешиваясь с грязью.

Громкий женский вопль разрезал полуночную тишину, спугнув ворон с крыш соседних домов. Он доносился из дома на Келлерштрассе, из самого конца улицы, где деревянные фасады уже почти сгнили от сырости, а стёкла в окнах были покрыты слоем грязи и пыли. Дом №9 — кособокий, с провалившейся крышей и подвалом, выходящим прямо на мостовую, из щелей двери которого сочился слабый свет свечи. Крики длились часами, бесконечно тянущимися в ночной мгле, а затем резко стихли. Наступила тишина — такая глубокая, что слышно было, как дождь стекает по желобам. Заливистый крик младенца прервал внезапно накатившую, такую оглушающую тишину.

В ту ночь, пожертвовав своей жизнью, но подарив новую, ушла Маргарет Фальк — жемчужина, что так и не засияла. Её имя сулило чистоту, ценность, свет, а фамилия — Фальк — обещала крылья, взлёт, свободу сокола. Но жестокая правда жизни распорядилась иначе. Трясущимися от бессилия руками она провела по маленьким щёчкам, коснулась крошечного носа, едва дотронулась до пухлых губ младенца. Слёзы катились по её щекам, застилая глаза водянистой пеленой. Воздух в комнате был густым, пропитанным потом, кровью и чем-то ещё — запахом конца. Она не могла встать. Не могла дышать глубоко. Сердце билось, как будто пыталось вырваться наружу, чтобы убежать от того, что должно было случиться. В тот миг она поняла: её путь закончен. Она не увидит, как дочь сделает первый шаг. Не услышит, как она назовёт её «мамой». Она прижала младенца к груди, насколько хватило сил, и прошептала:

— Моя маленькая… светлая девочка Агата… Прошу… живи…

Её рука опустилась. Дыхание оборвалось. Свеча, что так отчаянно била ярким огнём, резко потухла, окутывая комнату во мрак. Тишину разорвал не крик Фридриха, нет он застрял в горле, превратился в стон, а разорвал тишину — плач. Тонкий. Пронзительный. Плач новорождённой Агаты.

Семилетняя Клара прижалась лбом к холодной деревянной двери, за которой стонала её мама. Каждый крик, доносившийся из спальни, впивался в девочку ледяными иголками. Она сжимала в руках тряпичную куклу — подарок матери, — пытаясь найти в ней хоть каплю утешения.
— Всё будет хорошо, золотце, — шептала ей нянька, пытаясь отвести от двери. — Мама скоро поправится.

Но Клара вырывалась и снова прилипала к щели, сквозь которую пробивался слабый свет свечи и слышался тяжёлый, прерывистый стон отца. Она чувствовала себя крошечной, беспомощной мышью, запертой в клетке, пока мир вокруг рушился. Она молилась, чтобы мама перестала кричать. Чтобы этот ужас закончился.
И ужас закончился. Крики резко оборвались, и наступила звенящая тишина, страшнее любого шума. А потом раздался новый звук — тонкий, пронзительный писк. И тогда нянька, забыв про Клару, перекрестилась и прошептала:

— Слава Богу, ребёночек жив.

Дверь распахнулась, и Клара увидела отца. Его лицо было мокрым от слёз и пота, а глаза — пустыми, как два тёмных колодца. Фридрих медленно опустился на колени. Пальцы впились в одеяло, которое ещё хранило теплоту тела, запах Маргарет. Он не смотрел на дочь. Смотрел лишь в пустые глаза жены. Плач Агаты не стихал. Он становился всё настойчивее, беспомощнее.

«Живи», — прошептала Маргарет. Это слово повисло в воздухе — не благословение, а приговор.

Фридрих закрыл глаза. За окном туман, непроглядный и вечный, врос в стёкла, стирая границы между домом и сырым чревом Линцбурга. Город принял свою дань. И замер, тяжело дыша, в ожидании следующей.

Часть 1. Глава 1. Пятый класс

Агата сидела за последней партой, прильнув лбом к прохладному стеклу, и глядела в окно, подперев голову рукой. Сентябрь выдался дождливым и промозглым. За стеклом снова – серая пелена, чёрные, тяжёлые тучи и яростные порывы ветра, гнувшие голые ветви. Агата не слушала учительницу, а наблюдала, как в вихре кружились листья. Красные, оранжевые, зелёные, жёлтые – вся осенняя палитра сливалась в безумный, яркий танец. Листья метались, сливаясь в вихрь, образуя мимолётные, замысловатые фигуры.

Она завороженно смотрела, как один особенно яркий, багряный листочек оторвался от общего потока и отчаянно полетел прямо к ней, шлёпнувшись в преграду между ними – в холодное стекло. Агата медленно приложила ладонь к тому месту, где он ударился, в знак приветствия. Резкий холод окна мгновенно пронзил её тёплую кожу.

— Смотри, эта сумасшедшая опять с природой разговаривает! — злорадно раздался голос сбоку.

— Ага, самая настоящая заклинательница тухлых листьев, — тут же подхватил другой, и по классу прокатился раскатистый, глумливый смех.

Агата очень медленно повернулась. Спокойно посмотрела прямо на Клауса Герке — в глаза, не моргая. Потом, чётко, демонстративно, широко показала ему язык.

Стало тихо.

Никто не ожидал такого.

Смех резко оборвался.

Она не сказала абсолютно ни слова.

Только снова развернулась и уткнулась лбом в стекло, словно возвращаясь к тому, кто мог её понять.

Учительница, мадам Бреннер, хлопнула ладонью по столу.

— Тишина! — её голос дрожал. — Клаус, к доске. Сейчас же.

Клаус встал, хихикая, но пошёл. Агата слышала, как он шепчет по пути: «Убийца. Проклятая. Чертовка».

Агата не обернулась, только сжала в кармане кусок вчерашнего хлеба, который испёк её отец.

После уроков Агата шла вдоль покосившегося деревянного забора, прижимая к груди потрёпанную тетрадку. Осенний ветер трепал её волосы, пытаясь вырвать страницы, но она крепче прижимала тетрадь. Возле калитки, прислонившись к ржавому столбу, её ждала Фрида - единственная подруга из класса, в слишком лёгком для этой погоды пальто.

— Агата, как ты? — спросила Фрида, тут же закусив покусанную губу. — Я слышала, Клаус опять тебя доставал?

— Всё в порядке, — сказала Агата, вымученно улыбнувшись, но глаза оставались тёмными и усталыми. — Я просто не обращаю на него внимания.

— Я думаю, тебе надо сказать Йохану — настаивала Фрида, ёжась от порыва ветра. — Он же как твой старший брат, просто обязан за тебя вступиться.

— Я не держу зла на Клауса, — Агата погладила ладонью потертую обложку тетради. — Ты же знаешь, что его отец сильно болен и лежит в кровати уже пять лет, не вставая.

— Но это не повод оскорблять тебя! — Фрида пнула камень, и тот с характерным плюхом утонул в луже, разбрызгивая грязные капли.

— Глупенькая ты, — покачала головой Агата, и вдруг её лицо озарилось тёплой улыбкой. — Вот возьми.

Она сняла свой шарф - толстый, вязаный, пахнущий корицей и домашним теплом - и ловко укутала Фриду, закрывая голую шею от пронизывающего ветра.

— Ну что ты, — попыталась запротестовать Фрида, но уже машинально уткнулась носом в мягкую шерсть. — Мне совсем не холодно.

— Да, только твоя кожа стала как у ощипленного гуся, — рассмеялась Агата, ткнув пальцем в мурашки на шее подруги.

Девочки громко засмеялись, пригнувшись от нового порыва ветра, который сорвал с ближайшего дерева последние жёлтые листья.

— Идём, — сказала Агата, хватая Фриду за рукав пальто. В её голосе вдруг появилась тревожность. — Мне нужно успеть домой, а то отец разозлится.

Агата и Фрида шли, шлепая по лужам, усеявшими Келлерштрассе. Из открытой двери трактира «У золотого льва» вырвался густой запах кислого пива и тушеной капусты, смешавшись с вечным запахом конского навоза. Где-то рядом слышался резкий стук молотка по металлу — это в своей мастерской работал жестянщик. Эти звуки и запахи были фоном всей её жизни, такими же привычными и неизменными, как хмурое небо Линцбурга.

Девочки жили на одной улице, и каждый их день начинался и заканчивался этим нехитрым маршрутом – от дома до школы и обратно. Но сегодня, словно сговорившись с осенним ветром, они не шли, а неслись по мокрым улицам, смеясь так звонко, что даже хмурое небо, казалось, светлело на мгновение. Ветер хлестал в лицо, дождь царапал кожу, но девочки смеялись громче, чем шум непогоды.

Их ноги шлепали по лужам, поднимая фонтаны брызг – грязных, искрящихся, беспечных. Капли оседали на поношенных ботинках, цеплялись за подол пальто, но разве могло это испортить их настроение? Они смеялись, раскинув руки, ловя ртом холодный воздух, и в этот момент дождь был не проклятием, а частью их маленького праздника.

Фрида внезапно сжала пальцы Агаты, глаза её сверкнули озорным огнём - и, прежде чем та успела вскрикнуть, резко дёрнула вперёд.

Мир опрокинулся, закружился в безумном вихре, и они вместе шлёпнулись в раскисшую лужу, подняв всплески грязи. Ледяная вода мгновенно залилась за воротники, пробралась под колготки, заставив Фриду взвизгнуть от неожиданного холода. Вода хлынула через края старых ботинок, ледяными ручейками пробежала по ногам, но это только развеселило их ещё сильнее.

Глава 2: Запах хлеба.

♫ Anomali Reprise Jordan Critz

Агата спустилась по скрипучей лестнице в сырой и тёмный подвал, бережно держа в руках лампу, свет которой отбрасывал на стены прыгающие беспокойные тени. Воздух внизу был густым и тяжёлым, пахло влажной землёй, мылом и дымом — печь уже топилась, и её живое тепло медленно прогоняло промозглый холод, согревая не только дом, но и душу. Выстирав бельё в большом жестяном тазу с коричневым хозяйственным мылом, Агата развесила одежду на натянутой верёвке рядом с тёплой печью. Мокрые рубашка и юбка тяжело свисали, наполняя воздух влажным запахом чистоты. Устало опустившись на грубую деревянную скамью, она закрыла лицо руками. Шершавые ладони пахли мылом и чем-то своим, родным.

Не то чтобы она страдала в этом доме. Нет. Она любила отца, его усталую сгорбленную спину над тестом. Любила брата Йохана, который всегда незаметно подкладывал ей лишнюю краюху хлеба. Даже сестру Клару, чьи колкости, казалось, были просто ещё одним способом говорить, — её она тоже любила. Но ей до боли не хватало любви к себе. Тёплых, крепких объятий отца, в которых можно было бы утонуть и забыть обо всём. Его тихого «всё хорошо, дочка», которое так и не прозвучало. Громкого, заразительного смеха сестры, который когда-то, давным-давно, возможно, и был. Помощи и защиты от брата, который видел, как её дразнят, но лишь молча отводил глаза, словно боялся нарушить хрупкое, гнетущее перемирие в их собственном доме.

Она сидела так, слушая потрескивание дров в печи, и вдыхала знакомый, уютный запах горящего дерева, который вместе с теплом медленно наполнял подвал. Этот запах был главным и единственным, что по-настоящему успокаивало её здесь. Это была любовь, которой ей так не хватало.

Утро следующего дня выдалось на удивление солнечным. После нескольких недель бесконечных дождей и тумана небо над Линцбургом стало чистым, пронзительно-голубым, и ослепительно яркое, хоть и нежаркое осеннее солнце светило вовсю.

Агата, как всегда, ждала Фриду на перекрёстке у старого фонарного столба. Лучи солнца играли в её волосах, отогревая щёки.

— Привет, подружка! — Фрида подбежала, запыхавшись, и сразу обняла Агату за плечо, широко улыбаясь. — Посмотри, какая сегодня замечательная погода! Словно сам город умылся!

Агата фыркнула, но её глаза сияли. Она поймала руки подруги и резко рванула на себя.

— Да что там замечательная, — засмеялась она, начиная кружить Фриду. — Это самая прекрасная погода за последние месяцы! Просто дух захватывает!

Девочки, сцепив руки, закружились посреди улицы, подставив лица тёплому солнцу. Их смех, звонкий и беззаботный, звенел в хрустальном воздухе, разносясь по мокрым крышам и смывая вчерашнюю тяжесть. Они кружились, пока у них не закружилась голова, и рухнули на влажную после ночного дождя, но уже согретую солнцем траву обочины, продолжая смеяться и глядя в бесконечную чистую синеву над головой.

— Что у нас сегодня? — спросила Фрида, вставая и отряхивая юбку от прилипших травинок — Опять арифметика у Бруно? Или снова эти чёртовы даты по истории?

— Нет, — ответила Агата, вставая с земли и поправляя потёртую лямку сумки. — Сегодня природоведение. С мадам Бреннер.

Фрида скривилась, как от кислого яблока.

— Опять про червей и плесень?

— Ага, — кивнула Агата. — И про то, как дождь размывает почву.

— Ну мы и везунчики, — хмыкнула Фрида, но тут же подмигнула. — Зато после уроков — мы. И никаких червей. Только мы с тобой.

Агата достала из сумки кусок ароматного хлеба, разделила его по полам и дала одну половинку Фриде.

— Ммм… — протянула Фрида, вдыхая аромат. — Как жаль, что твой отец так редко печёт.

— Да, — вздохнула Агата, и тень легла на её лицо. Но уже через мгновение оно озарилось решимостью. — Но я обязательно научусь печь его сама! — воскликнула она.

— Да, это будет здорово, когда ты откроешь свою пекарню! — Фрида захлопала в ладоши. — Я буду твоим самым первым и самым постоянным клиентом, вот увидишь! Буду приходить каждый день и съедать все твои булочки!

Агата счастливо улыбнулась и запрокинула голову, чтобы посмотреть на солнце. И в этот миг на её лоб упала прохладная, круглая капля.

— Что? — удивилась она, моргнув. Ещё одна капля упала на её руку. Сверху, сквозь редкие листья клёна, проглядывало по-прежнему ясное небо. — Грибной дождь! Бежим!

Они понеслись по улице, под редкими тёплыми каплями, падающими с совершенно чистого неба. Солнце слепило глаза. Фрида, спотыкаясь, хрипела от смеха. Агата толкала её в спину, торопя.

За углом уже виднелась серая школьная стена.

После школы Агата вернулась в пустой дом. Тишина встретила её густым, неподвижным воздухом. И тогда она вспомнила утренний разговор с Фридой. В глазах у неё блеснули те самые огоньки — упрямые и решительные.

Она собрала на кухне муку, дрожжи, соль, взяла кувшин с водой и спустилась в подвал. В печи тлели угли. Она подбросила охапку дров, дождалась, пока пламя разгорится, и принялась за дело.

Дрожащими руками она отмерила муку. Это была не просто мука. Это была пыльца памяти, мельчайшая субстанция того мира, где мама была жива. Агата представляла, как те же самые частицы оседали на тёплых, умелых руках Маргарет. Она замешивала не просто тесто — она замешивала свою тоску, свое одиночество, свою яростную, невысказанную потребность быть ближе к той, кого она никогда не знала.

Глава 3. Небельгассе, 17

♫ Îles Jordan Critz

Утро выдалось таким же серым и промозглым, как и всегда. Туман висел над Линцбургом плотной, непроглядной пеленой, скрывая концы улиц и превращая знакомый путь в лабиринт из призрачных очертаний. Агата, не спавшая уже который час, молча наводила порядок в доме, как и велел отец.

Протирая пыль с тяжёлой дубовой консоли в коридоре, она не заметила, как из соседней комнаты вышла Клара. Они столкнулись плечом к плечу.

— Совсем не видишь, куда идёшь? — тут же прошипела Клара, размахивая перед самым носом сестры мокрой, грязной тряпкой. — Ты у нас ещё и слепая, оказывается.

— Прости, пожалуйста, я правда не заметила тебя, — пробормотала Агата, отступая на шаг.

— Лгунья! — Клара с силой пнула жестяной таз у ног Агаты. Вода грязным мыльным следом хлынула на пол, мгновенно затекая в щели между потемневших досок.

— Зачем ты это сделала? — взвизгнула Агата, тут же опускаясь на колени и пытаясь ладонями собрать растекающуюся лужу.

В коридоре появился Йохан.

— Что за крики? — его голос прозвучал резко, но тут же смолк, когда он увидел «потоп» и Агату на полу. Он молча подошёл, выхватил тряпку из рук бездействующей Клары и, опустившись на корточки, стал помогать сестре вытирать воду.

— Это ты сделала? — не отрываясь от работы, он бросил короткий взгляд на Клару.

— Ещё чего! Это вон кто, — фыркнула та, указывая подбородком на Агату. — Она не только глухая, но и слепая. Не заметила собственного таза.

— Неправда, — тихо, почти шёпотом, выдохнула Агата.

Йохан посмотрел на неё, на её белые от напряжения пальцы, на лицо Клары, искажённое злорадством. Что-то в нём дрогнуло. Он поднялся, взял Клару за руку и с отвращением вложил ей в ладонь мокрую тряпку.

— Агата, идём. Нас звал отец. — Он ткнул пальцем в грудь Кларе. — А ты — убери тут всё. Чтобы сияло.

Не добавив больше ни слова, он развернулся и уверенным шагом зашагал в сторону выхода во двор, даже не оглянувшись, чтобы проверить, идёт ли за ним Агата.

— Ты пожалеешь об этом, — проскрежетала Клара, сжимая в руке мокрую тряпку. — Оба пожалеете.

Агата ничего не ответила. Она лишь бросила на сестру короткий, ничего не выражающий взгляд, швырнула свою тряпку в пустой таз и пошла за братом, в промозглый, туманный двор, навстречу зову отца.

— Спасибо. — сказала Агата, когда они с Йоханом вышли из дома.

— За что? — Я сделал так, как должен был поступить любой.

— Да, но не любой бы сделал тоже самое. — сказала Агата, всматриваясь в лицо Йохана.

— Йохан. — раздалось громогласное эхо из-за угла дома.

— Пошли — сказал Йохан и за ткань рукава потянул Агату за собой.

Они вышли из-за угла. Фридрих Фальк, замахиваясь большим топором, рубил поленья пополам, заготавливая дрова на зиму.

— Ты звал нас? — спросил Йохан, останавливаясь на почтительном расстоянии.

Отец искоса, не отрываясь от работы, посмотрел на Йохана и Агату.

— Да, — коротко бросил он, и топор с глухим стуком обрушился на полено, рассекая его надвое.

— Что ты хотел? — спросил Йохан, засовывая руки в карманы штанов.

Фридрих опустил топор на землю, выпрямился и вытер лоб рукавом.

— Нужно сходить в дом 17 на Небельгассе. К фрау Брунгильде.

— Небельгассе? — переспросил Йохан, нахмурившись. — Это же чуть ли не другой конец города. Зачем?

Фрау Брунгильда жила в доме №17 на Небельгассе — старом, с облупившейся штукатуркой и тёмными, наглухо зашторенными окнами. В Линцбурге о ней ходили редкие, обрывочные слухи. Не ходила в церковь, не появлялась на рынке, не участвовала в жизни города. Шептались, что она вдова, похоронившая мужа ещё до войны, и с тех пор её жизнь замерла. Лишь немногие знали правду: она была двоюродной сестрой Маргарет Фальк. Она не винила Агату. Она просто хранила молчание. И в этом молчании, в пыльных сумерках своего дома, она хранила последние, самые сокровенные вещи той, чью память все остальные старались забыть.

— Вчера на рынке она меня остановила, — пояснил Фридрих, его взгляд стал тяжёлым. — Говорит, разбирала вещи на чердаке и нашла кое-что... твоей матери. Серебряный поднос её бабки, который ваша мать очень любила и... альбом с фотографиями, да ещё какие-то личные вещи матери. Сказала: «Пусть дети придут, заберут. Ей бы этого хотелось».

Агата замерла, сердце её ёкнуло. Фотографии мамы... Внутри груди отдавало теплом и лёгким предвкушением. Увидеть маму… Пусть и на фотографии.

— Зачем нам теперь это? — спросил Йохан, и в его голосе прозвучало нежелание ворошить прошлое. — Прошло столько лет.

Фридрих тяжело вздохнул.

— Это ваше наследство. Вашей матери. Идите и заберите.

Он резко отвернулся, снова берясь за топор, давая понять, что разговор окончен.

Дорога на Небельгассе, 17 пролегала через весь город. Агата и Йохан шли, шлёпая по лужам и кутаясь в воротники своих пальто. Утренний город был пустынен; лишь несколько бездомных собак лениво бродили у помойных баков, да стаи ворон с карканьем гоняли друг друга за остатками еды.