Сладкая пара. Третий (не) лишний

Сладкая пара. Третий (не) лишний

Глава 1. Шибари

Они могли бы пойти в ресторан. Или в кино. Или в спа, как делают нормальные пары, отмечая два года с росписи.

Но вместо этого Миша записал их на мастер-класс по шибари.

Алёна сначала засмеялась — подумала, что это шутка. А потом, когда получила письмо с подтверждением и адресом лофта на «Красносельской», немного занервничала.
Впрочем, это было приятное, сладкое напряжение — как перед сценой или прыжком в воду. Тело всё предчувствовало заранее. Не страх. Ожидание.

В помещении было тепло и пахло деревом, канатом и чем-то чуть цитрусовым. В углу — стол с чаем и печеньем, на стенах — крюки и стойки. Пространство было одновременно уютным и заряженным, будто воздух гудел от сдержанной энергии.

Ведущий — мужчина лет сорока пяти, с густой бородой, в кожаном жилете на голое тело — казался больше похожим на байкера, чем на художника. Но в его руках верёвки оживали, как струны.

— Кто готов поучаствовать в демонстрации? — спросил он, глядя поверх очков. В зале воцарилась нерешительность.

Алёна переглянулась с Мишей. Он не сказал ни слова, только чуть кивнул — если хочешь.
И она шагнула вперёд. Удивлённо и решительно. Как будто изнутри кто-то подтолкнул её вперёд. Или как будто она уже там, уже в центре круга — и всё остальное догоняет.

На ней было чёрное бельё — кружевной лиф и трусики с тонкими лентами. Она уже сняла платье, как того просили. Свет падал мягко, делая её кожу почти янтарной.
В этот момент она чувствовала себя иначе. Иначе, чем когда-либо. Открытой. Видимой. Но не для всех — только для него. Для Миши. И, внезапно, ещё для этого чужого мужчины, который собирался коснуться её тела. И тела это знало.

В ней было что-то от лани — тихая, готовая отдаться, но не без внутренней силы. В каждом её движении — затаённое напряжение, щекочущее изнутри.

Мужчина подошёл спокойно, уважительно. Он не торопился — каждое прикосновение было уверенным, но аккуратным. Его пальцы скользили по её плечам, грудной клетке, бёдрам — не с похотью, а как будто он разговаривал с её телом. Слушал его. И оно отвечало — дрожью, мурашками, затаённым вздохом.

Алёна почувствовала, как кожа становится чувствительной до неприличия. Канат скользнул по пояснице — чуть обжёг, но в этом было наслаждение. Странное, дикое.
Пульс участился. Соски напряглись от прикосновения шёлковистой верёвки. Воздух вокруг, казалось, уплотнился, стал вязким. Каждое движение — как под водой.

«Я сейчас стою почти голая, перед незнакомым мужчиной, он прикасается ко мне… и я возбуждена. По-настоящему. Глубоко».
Мысль вспыхнула — и не вызвала ни стыда, ни отторжения. Наоборот. Алёна вдруг поняла, что ей хочется большего — не секса, а именно этого ощущения: быть в центре, быть обвязанной, быть наблюдаемой.
Её дыхание стало поверхностным, кожа горячей, живот затрепетал.

Миша стоял чуть в стороне, повторяя узлы на манекене. Но краем глаза смотрел. Не мог не смотреть.
Она — в верёвках, в чьих-то руках. Такая открытая, уязвимая, с мурашками по коже. Как будто небо прикасается к ней. Как будто кто-то сочиняет на ней музыку. И это сводит с ума.

Он чувствовал возбуждение, да. Но не то, что рвёт — другое. Глубокое, тёплое, первобытное. Горячее напряжение расползалось по низу живота, смешиваясь с чем-то почти священным. Он хотел её — прямо здесь, сейчас, в этом огне. Но ещё сильнее он хотел сохранять этот момент. Смотреть, как она горит.

Он видел, как у неё учащается дыхание, как глаза становятся чуть влажными, как покусывает губу. Как этот бородач, чужой мужчина, плетёт из неё произведение.
У них был контакт. Между всеми троими. Не прямой, но ощутимый. Как будто он — Миша — позволил кому-то коснуться того, что для него самое ценное. Не забрать. Не осквернить. А украсить.

Когда узел оказался завершён, Алёна стояла, связанная, в подвешенном балансе. Грудь приподнята, руки скрещены, бедра слегка отведены назад.
Она закрыла глаза — и в этом жесте была не покорность, а наслаждение. Как будто сказала телу: "Да, можешь чувствовать. Можешь сдаться."

Мужчина отступил. Миша подошёл ближе. Провёл пальцами по верёвкам, по её ключице, по тонкой линии живота. Она вздрогнула — невольно, как от тока.
— Ты прекрасна, — сказал он. Тихо. Так, чтобы только она слышала.
И в его голосе было всё: восхищение, вожделение, нежность. Глубинное одобрение, которое ломает внутри все стены.

Она открыла глаза и посмотрела на него. Снизу вверх.
И это был их момент. Без слов. Всё уже происходило. Их дыхание, напряжение между ног, пульсация в груди — они были на грани.

Позже, когда они ехали домой в такси, Алёна положила голову ему на плечо и прошептала:
— Я не думала, что меня может возбудить то, что другой мужчина дотрагивается до меня вот так.
— А меня — что ты была в его руках.
— Ревнoвал?
— Гордился.

Она улыбнулась — широко, искренне.
— Мы теперь совсем не как все.
— И слава богу, — сказал он. И крепче сжал её пальцы. И уже знал: дома, в эту ночь, её тело снова будет просить верёвок — но теперь только его рук.

***

Бар был из тех, где не спрашивают «что будете пить», а просто ставят перед тобой что-то дымящееся, пахнущее бергамотом и ромом. Пространство было камерное, с приглушённым светом, чёрным потолком, винилом и туалетами в индустриальном стиле. За барной стойкой тихо играл Джеймс Блейк, в соседнем зале готовились ставить техно на виниле — те, кто «в теме», знали, что после полуночи здесь начнётся своя маленькая вечеринка.

Алёна сидела чуть сбоку от основного круга, на мягком диване с бокалом оранжевого вина. На ней был асимметричный топ цвета тёмной пудры, широкие чёрные брюки и тонкие браслеты, звенящие, когда она касалась Миши. Она была яркой, но не громкой. И вокруг неё было то самое поле — тёплое, уверенное, сексуальное.

Миша сидел рядом, положив руку на спинку дивана, не касаясь её, но словно очерчивая территорию. Белая футболка, татуировки на предплечье, чуть небрит — он выглядел как человек, у которого есть свобода, но нет хаоса.