Сладкий яд нашей любви

Пролог.

Город медленно погружался в вечернюю дымку.
Санкт-Петербург дышал по-особенному — глубоко, влажно, пронзительно. Весна только начинала вступать в свои права, и в этом переходном времени было что-то тревожное и нежное одновременно. Небо над Невой окрашивалось в акварельные оттенки — от приглушённо-розового до серебристо-синего, а вода отражала их, будто зеркало, тревожно мерцая в отблесках редких фонарей.

Ветер скользил по улицам, принося с собой аромат мокрого асфальта, молодой листвы и только начавшего цвести сирени, ещё робкой, ещё тонкой, но уже живой. Деревья на набережных тянулись ветвями вверх, как будто хотели коснуться оттаявшего неба.

Я никогда не любила вечеринки. Мне чужда эта суета: алкоголь, сигареты, громкая музыка и пьяные тела, мечущиеся по тёмным залам. Я лучше останусь дома с макетом или книгой. Но у Валерии, моей одногруппницы, на всё был свой план.

Она стояла в дверях моей комнаты, красивая, уверенная, вся такая дерзкая. Обтягивающее вязаное платье чёрного цвета, глубокое декольте, плечи, усыпанные мерцающими стразами, будто звёздным дождём. Волосы — идеальные локоны, губы алые, макияж с акцентом на глаза. Эта девчонка не шла по жизни — она влетала в неё, как буря.

— Ты серьёзно? Джинсы и лонгслив? На вечеринку?! — Лера остановилась прямо передо мной, как перед преступлением моды, и смерила меня взглядом с головы до ног.
— А что? Мне удобно, — я пожала плечами, сжав рюкзак на плече.
— “Мне удобно”, — передразнила она, закатывая глаза. — Ладно, сойдёт. Но знай: в следующий раз одеваю тебя я. И без возражений!

Она фыркнула, разворачиваясь и поправляя прядь локонов. Я услышала, как она что-то ворчит себе под нос, явно недовольная. Меня это, почему-то, забавляло. Валерия была противоположностью мне во всём: яркая, уверенная, эффектная. Сегодня она выглядела сногсшибательно.Она точно знала, чего хочет, и шла за этим, не оглядываясь.

Лера вытащила меня на какую-то долбаную вечеринку для новеньких. Я пыталась отмазаться, честно. У меня макет висит, дедлайн на носу.

— Да ты чё, с ума сошла? Какие вечеринки? Я макет доделываю! — пыталась отбиться я, уткнувшись в экран ноутбука.

Но спорить с Валерией было всё равно что пытаться убедить поезд не ехать. Бесполезно и даже глупо.

Мы шли по вечернему парку. Я то и дело оглядывалась на фонари, отблески их света на листве, на прохожих с кофе навынос, на влюблённые парочки. Лера рассказывала что-то про парня, с которым у неё сейчас «всё серьёзно». Я слушала вполуха, крутя в голове тысячу отговорок, чтобы слинять с этой вечеринки по-тихому.

Мы дошли до “Мастерской” — старое здание, переделанное под студенческий центр. Здесь обычно варились все архитектурные проекты, проводились предзащиты, ночные мозговые штурмы.Но сегодня — совсем другое. Сегодня оно стало ареной для новеньких. И адом для интровертов.

Как только мы вошли, нас обрушила волна громкой музыки, перегретого воздуха и плотного запаха алкоголя вперемешку с табаком и духами.

— Ну, погнали! — Лера уже сияла в этом хаосе.

Вокруг мелькали лица студентов — кто-то танцевал, кто-то смеялся, кто-то уже валялся на кресле в отключке. Лера сразу растаяла в толпе, словно рыба в воде, всех знала, со всеми здоровалась, и меня то и дело представляла:

— Это Арина. Новенькая. Учится с нами.

Мои щёки моментально вспыхнули. Мне хотелось исчезнуть, раствориться, стать частью декора. Я не привыкла к такому вниманию, особенно от чужих людей. Я едва кивала, иногда натянуто улыбалась, прижимая к себе банку пива, которую нам принёс парень Леры — Толя.

Пиво я не пила. Но делала вид.
Сидела на краю дивана, словно в ожидании команды: "Можно идти домой."

Прошло не больше часа, и Лера, вместе с Толиком, просто исчезли. Растворились в толпе, как дым. А я осталась.
Совсем одна.

Среди незнакомых лиц, чужих разговоров, пьяных танцев. Чужая.

Толпа всё пьянее, музыка всё громче. Лица — размытые, чужие, липкие. Кто-то прошёл слишком близко, кто-то толкнул плечом. Смех, визг, очередной тост.
Мне стало не по себе. Очень.

Я встала, пытаясь отыскать Леру. Протискивалась сквозь пьяные тела, всматриваясь в каждое лицо. Сердце билось в горле. Воздуха становилось всё меньше.

Пару раз мне предлагали выпить, один особо настойчивый звал танцевать. Я отмахивалась, стараясь не смотреть никому в глаза. Всё бесполезно. Ни Леры, ни Толи.

И тут я поняла — их нет. Они ушли. Оставили меня.

Я развернулась, собираясь выйти. Но было поздно.

Они подошли.

Трое.

Запах дешёвого одеколона, резкий, въедливый. И глаза. Пустые, хищные. Такие, какими смотрят голодные псы. В них не было жизни. Только голод.

— Куколка, а ты чья будешь? Потанцуем? — один из них, крепкий, с обритым затылком, схватил меня за запястье.

— Нет, спасибо. Я уже ухожу, — тихо, но твёрдо. Я пыталась вырваться, но он держал крепко.

Третий молчал, но его взгляд — скользкий, липкий, от которого хотелось отмыться.

— Ну чего ты сразу дерзишь? Мы не кусаемся… пока, — усмехнулся второй, с косым шрамом через губу.

Меня пробрало холодом. Ноги подкосились, но я старалась держаться.
Сердце колотилось, как пульс в висках.

— Отпусти меня сейчас же. Не то пожалеешь, — прошипела я, больше не зная, что сказать.

Они засмеялись. Громко, глухо. Один другому что-то шепнул — я не расслышала.
Я выдернулась и пошла к выходу, стараясь скрыться в толпе. Молилась, чтобы больше их не увидеть. Тело напряглось, я шла быстрым шагом, стараясь не бежать — чтобы не показать страха. Но он был. Огромный, ледяной.

Они шли за мной.

Я вышла из Мастерской, ночной воздух ударил в лицо. Хотелось кричать. Бежать. Исчезнуть.

И тут меня снова схватили.

— Куколка, ну куда же ты? Мы не сделаем тебе ничего плохого. Только приятное. Тебе понравится, девочка.

Глава 1. «Город белых ночей»

------ ~ Арина Зорина ~ ------

Весна в Санкт-Петербурге — это не просто время года. Это как женщина с переменчивым, сложным, почти капризным характером. Сегодня она щекочет щеки тёплым бризом с Невы, завтра обрушивает на тебя ледяной дождь, обматывает город сыростью, затягивает туманом крыши и заставляет вжимать руки в карманы. И всё равно невозможно не влюбиться. Потому что когда пробиваются первые по-настоящему тёплые дни — Питер пахнет сиренью.

Этот запах цепляется к пальто, как нахальный ухажёр, проникает в форточки старых квартир, садится на подоконники, витает над разбитыми дворами-колодцами, сливается с влажным камнем, старым деревом и солёным воздухом. Сирень тут всегда цветёт будто назло серым дождям. И не какая-то там скромная — а белая, лиловая, насыщенная, почти хищная. Идёшь по улице, а за углом — облако, будто кто-то выплеснул целый куст в воздух. Протяни руку — и кажется, пальцы утонут в этом сиреневом мареве.

Питерская весна — это всегда лёгкая грусть. Потому что здесь она слишком короткая. Только пообещает тепло — и опять заморозит ладони пронизывающим ветром. Но люди всё равно идут по набережным, нюхают влажный камень и верят, что вот-вот станет легче. Сердце, зажатое в кулаке после зимы, понемногу оттаивает.

Я приехала сюда совсем недавно. Выбор мне, конечно, предоставили якобы добровольный: либо с мамой и отчимом в Москву, либо к тёте Оле в Питер.
Ну тут, думаю, гадать не надо. Москва с этими их чиновничьими лицами, бесконечными пробками, фальшивыми улыбками и маминой вечной охотой на кошельки? Да ну на фиг.
А Питер… ну Питер — это Питер.

Мама даже не стала уговаривать. Я видела в её глазах, что она только рада. Она умеет красиво отпускать, будто она вся такая великодушная и благородная.
Но я-то знаю. Ей проще. Без меня — легче строить из себя вечную двадцатипятилетнюю охотницу за подарками и влиятельными знакомствами.

Меня всегда по-настоящему воспитывала тётя Оля. Старшая сестра мамы. Женщина из разряда тех, что взглядом строят армию и одним словом возвращают блудных мужей к семейному столу.
Она не терпит соплей, лени и глупости. Меня она держала в ежовых рукавицах, и маму пыталась. Только вот мама — это отдельная песня. Ветреная? Как она сама любит говорить: «Я просто женщина, которая любит жизнь».
А по факту — та ещё актриса.
Я всегда поражалась, как она умудряется очаровывать мужчин. Просто пялится на них своими голубыми глазищами, надует губки, вздохнёт — и всё. Тот готов мир у её ног. Как-то я спросила её про отца.

Она замолчала, вздохнула — впервые без игры. И сказала с какой-то странной, почти не свойственной ей грустью:

— Когда я сказала ему, что жду тебя… он испугался. Уехал в другой город. Больше я его не видела.

Вот и всё.
Всю жизнь меня растила она одна. Ну и тётя помогала. Пока мама крутила романы, выбирала себе спонсоров, тётя Оля тянула на себе наши затяжные ремонты, поездки, учёбу.
А потом маме повезло — появился Влад Рязанцев. Чиновник. Мне тогда было восемь. Они поженились, и жизнь сразу стала глянцевее. Квартиры, машины, поездки. Только вот со мной он держался холодно.
«Здравствуйте», «спасибо», «приятного аппетита» — и всё.
Мы никогда не переходили границу обязательных вежливостей.

Теперь Влад получил повышение, и их перевели в Москву.
Я, не раздумывая, выбрала Питер. Потому что лучше уже сырость, туман и ветры, чем мамина показушная семейная идиллия.

Тётя встретила меня на вокзале в своём вечном пальто, с непробиваемо спокойным лицом. Забрала к себе в старую, но уютную квартиру на Петроградке. С видом на церковь и ухоженный двор-колодец. Там пахло старым деревом, воском и — как ни странно — сиренью.

С тех пор я каждое утро выходила в этот город, который казался одновременно чужим и до боли своим. Бродила по Литейному, ловила ветер на Финском заливе, бродила по Васильевскому. Учёба, подработка, редкие встречи с Лерой — моей единственной подругой здесь.

А моя тётя Оля — женщина из той породы, которая не тратит время на сантименты. Узнав, что я остаюсь у неё на постоянку, она не стала устраивать «ах ты моя бедненькая сиротинушка» или плакать в три ручья в подушку. Нет, эта леди в халате с лавандовым узором и вечно вьющейся чёрной шевелюрой просто кивнула:

— Ладно. Значит так, девочка моя. Сидеть без дела в этой квартире ты не будешь.

И вот через неделю после моего официального «переезда», пока я ещё пыталась сообразить, где в этой квартире выключатель в туалете, тётя уже устроила меня в Санкт-Петербургский государственный архитектурно-строительный университет. СПбГАСУ — звучит почти как заклинание. И по факту для меня это и было чем-то магическим. Мне ведь даже вступительные сдавать не пришлось — все благодаря друзьям тёти Оли. Связи, конечно, дело нужное, но тётка свою помощь не дарит просто так.

— Получишь весенний семестр, Арина, — сказала она мне вечером на кухне, пока резала огурцы для салата. — И будь готова пахать. Пять макетов на твою специальность — архитектурное проектирование жилых и общественных зданий. Сделаешь. Не сделаешь — живи с мамой в Москве. Выбор твой.

Выбор, как ты понимаешь, у меня был примерно как у зайца перед фарами грузовика. А ещё меня почему-то совсем не тянуло в ту сторону, где ждала маман и её новый супруг с натянутой улыбкой чиновника.

Конечно, я согласилась. И не потому, что у меня был выбор, а потому что… я это люблю. Строить, выдумывать, вычерчивать, проектировать. Я помню, как ещё в детстве мы с тётей Олей сидели долгими зимними вечерами на её кухне и мастерили целые замки из спичек и коробков. Она приносила какую-то старую фанеру, обрывки цветной бумаги и маленькие ножницы, которые всё время норовили порезать мне палец.

— Смотри, вот здесь башенка… А здесь — окно, чтобы Принцесса Арина могла выглядывать на своих подданных, — подшучивала она.

Глава 2. «Ночная дорога домой»

------ ~ Арина ~ ------

Я бежала по ночному парку, почти не чувствуя под ногами земли. В ушах стоял гул собственного сердца, и каждый мой шаг отдавался глухим эхом в пустых аллеях. Листья деревьев шептались о чём-то своём, а мелкий, противный дождь бил в лицо, как будто кто-то сверху специально подгонял меня: «Беги, Арина, беги!»

Я не оглядывалась. Даже не смела. Страх сковывал грудь так, что казалось — вот-вот задохнусь. Зубы выбивали дробь, пальцы вцепились в ремешки рюкзака, будто это могло меня спасти. Каждый звук казался шагами, каждый тёмный силуэт — опасностью.

Я почти летела к своему подъезду, резко вжимаясь спиной в холодную железную дверь. Задыхаясь, попыталась выровнять дыхание, но всё тщетно. Лёгкие не слушались, сердце колотилось так, что его стук эхом отдавался в голове. В груди разливался мерзкий, липкий холод.

И тут… я услышала шаги.

Я похолодела. Всё внутри сжалось в комок, а кожа покрылась мурашками от темечка до пяток. Я медленно обернулась, заранее готовясь… к чему? К черт знает чему. И тут из темноты появилась она — наша соседка Марья Ивановна со своей маленькой, пушистой, но чертовски бойкой собачкой Мачо.

— Ох, Ариша, деточка! Это ты, милая? — завопила она, прижимая к груди разношёрстного комка. — А я уж думаю — опять хулиганы! Что ж ты так поздно по улице гуляешь, да ещё и под дождём?!

Голос у Марьи Ивановны был такой, что даже дождь на секунду, казалось, притих. Я судорожно сглотнула, пытаясь улыбнуться.

— Да у однокурсницы засиделась… — соврала я на автомате, с трудом выговаривая слова, потому что зубы всё ещё стучали, как кастаньеты.

Я скинула рюкзак с плеч, потянулась к молнии, пытаясь нащупать ключи, но пальцы дрожали так, что я едва не выронила всё содержимое прямо в лужу. Чёрт.

Марья Ивановна, увидев мою трясущуюся возню, тут же подошла ближе.

— Ариночка, да не мучайся ты. У меня ж ключики есть от двери! — бодро заявила она и, вытащив из кармана вязаного пальто увесистую связку, ловко отперла подъезд. — Проходи, милая, скорей.

— Спасибо… — только и выдавила я, пытаясь собрать остатки самообладания.

— Ты совсем замёрзла, бедная моя, — причитала она, запихивая Мачо под мышку. — Я вот щас только Мачо заведу, и чайку попьём. У меня как раз свежий мёд из деревни. И с Олькой переговорю. Скажи ей — я загляну!

Я кивнула, потому что спорить с Марьей Ивановной было себе дороже. Она, конечно, добрая душа, но разговоров её хватило бы на целую радиопередачу. Особенно в ночи.

Мы поднялись на наш этаж, и соседка, попрощавшись, юркнула в свою квартиру. А я наконец открыла нашу дверь… и застыла.

На пороге стояла тётя Оля. В махровом халате, с заколотыми на макушке волосами и самым суровым выражением лица, какое только я могла у неё наблюдать.

— Что-то случилось? — спросила я, понимая, что сейчас влетит.

— Конечно случилось! — вспыхнула она, подходя ко мне. — Тебя жду, вся извелась! Телефон твой, зараза такая, где? Я звоню битый час! Уже собралась тебя по городу искать!

Она обняла меня крепко, как только она умела — так, что стало трудно дышать, но от этого обхвата становилось теплее. Я почувствовала, как внутри подтаяли остатки страха, и только сейчас поняла, как сильно дрожу.

— Блин… я так за тебя переживала, — вздохнула тётя, отстраняясь. — Ты вся мокрая… дрожишь, как осиновый лист. А ну-ка марш раздеваться и в горячую ванну. Нечего тебе сейчас болеть — макеты в срок нужно сдать!

И не дав мне ни секунды на возражение, она уже скидывала с меня мокрое пальто, стаскивала кофту, ворча под нос:

— Ну что за девчонка… Ну вот кто так ходит по ночам?! – Весь Питер спит уже, а ты, принцесса моя, под луной разгуливаешь, под дождём шастаешь! Ну вот что с тобой делать, а, Арина?!

Я улыбнулась краешком губ. Такая вот она — моя Ольга Сергеевна. Жёсткая, с характером, но родная до боли.

Она набрала ванну, добавила ароматной соли, какую-то расслабляющую пену, принесла тёплый махровый халат и тапочки рядом.

— Давай, Ариша. Воду я уже налила. Быстро согревайся и ко мне на кухню. Я чайник поставила. Мы ещё с тобой не договорили…

Я кивнула, чувствуя, как по щеке скатилась тёплая, предательская слезинка. Не от страха. От того, что меня кто-то ждал. Что кому-то по-настоящему небезразлично, где я гуляю, под каким дождём мокну и что у меня с телефоном. И не потому, что так положено. А потому что любит. Настояще. Без условий.

Мама всегда выполняла обязанности: кровать, одежда, еда. Всё по расписанию, по стандарту. А забота тёти… это что-то особенное. С этим неизъяснимым теплом, которое не купишь и не потребуешь. Оно просто либо есть, либо нет.

А у Ольги Сергеевны — было.

Я шагнула в ванну, погружаясь в горячую воду с ароматом хвои и чего-то ещё, приятного до мурашек. И впервые за этот безумный день вздохнула по-настоящему спокойно.

Горячая вода встретила меня, как старый добрый друг. Я погрузилась в неё с головой, да так, что на миг стало не слышно даже собственных мыслей. Тишина под водой — особенная. Она обволакивает, давит на уши, будто изолирует от мира. И мне этого безумно не хватало.

Только я, пар, вода и бешеное сердце, которое всё ещё отбивало сумасшедший ритм после этого вечера.

Я всплыла, жадно хватая воздух. Капли скатывались по лицу, щекотали шею, скользили между грудей. Тёплая вода обнимала, словно кто-то большой и сильный взял меня на руки, укутал одеялом, пообещал, что теперь всё будет хорошо.

Закрыла глаза. И тут же… Мастерская. Запах краски, скрип половиц, старый проигрыватель с какой-то ленивой инди-группой.

Лера, сидящая у окна на подоконнике. Толя, жующий зубочистку. Они смеялись. А я… Я пыталась сделать вид, что мне тоже весело. Хотя уже тогда всё внутри поджималось от какого-то нехорошего предчувствия.

И потом — они.

Трое. Наглые, самоуверенные, с глазами, в которых не было ни капли уважения. Ржущий блондин с рваными джинсами, его кореш — верзила с татуировкой на шее, и третий… даже лица не помню.

Глава 3. «Архитектор своей беды»

------ ~ Арина ~ ------

Я проснулась сегодня слишком рано. Даже для себя. За окном ещё сизый рассвет только набирал краски, а я уже сидела на кухне с кружкой горячего чая и тоскливо смотрела на свой недоделанный макет. В доме тишина — только поскрипывал где-то старый паркет и мирно посапывала в комнате тётя Оля.

Я выдохнула и принялась работать.

Сегодня у меня был настрой на что-то оригинальное. Стандартные коробки из пенопласта и ровные линии казались скучными. Я задумала здание в виде спирали, как будто гигантская лента закручивается в небо, а внутри — стеклянные переходы и живые вертикальные сады. Большое, дерзкое, абсолютно безумное, но до чертиков красивое. Каждый этаж — как отдельный мир, а на крыше — круглая обзорная площадка с видом на город.

В голове играла музыка, я отключилась от всего и работала, пока солнце не поднялось выше крыш.
Ближе к десяти макет был готов. Я любовалась им, словно ребёнком, которого только что нарисовала. Тут, конечно, до Ле Корбюзье далеко, но, чёрт возьми, получился огонь.

Тётя Оля наконец-то вылезла из спальни, сонная, но как только увидела моё творение, глаза её загорелись, как у ребёнка на ёлке.
— Господи, Аринка, да ты же у нас архитектор от Бога! — захлопотала она, ходя вокруг макета и захлёбываясь комплиментами.

Мы аккуратно загрузили его в багажник её машины, и она отвезла меня к универу. Ещё и помогла дотащить до аудитории.

Внутри уже сидел Михаил Евгеньевич — наш препод по архитектурному проектированию. Мужик лет сорока пяти, с аккуратной бородой, строгий на вид, но с добрыми глазами.

— Зорина! — обрадовался он. — Это что за шедевр?

Когда он увидел тётю Олю, так расплылся в улыбке, что у меня аж уши загорелись от намёков. Тётя не упустила возможности пофлиртовать, и они тут же разговорились. Причём так увлечённо, что казалось, что сейчас он забудет про нас, студентов, и назначит ей свидание где-нибудь в парке у фонтана. Я сдерживала ухмылку, глядя, как моя тётя в очередной раз покоряет мужское сердце. Можно было чуть ли не красным маркером обвести их флирт в воздухе.

Пока они перебрасывались любезностями и рассыпались в комплиментах, ко мне подбежала Лера и крепко обняла, прижав к себе так, будто я вернулась с войны.

— Блин, Зорина, я так за тебя переживала! — затараторила она на одном дыхании. — Места себе не находила, пока ты не написала, что дома уже. Прости, слышишь? Прости, подруга. Как ты? Что вообще вчера произошло? Ты обязана мне всё рассказать!

Я прищурилась, глядя на неё, и, склонившись чуть ближе, чтобы нас никто не подслушал, процедила почти шёпотом:

— Это ты мне должна всё рассказать, куда ты вчера пропала. Как ты вообще могла меня оставить среди этих пьяных дебилов?

Лера вздохнула, виновато уткнулась в плечо.
— Я… ну я… Я не хотела… Толя повёл наверх, типа показать вид… Я сама не поняла, как так вышло.. Давай расскажу на перерыве, а? Тут при людях неудобно.

Я бросила быстрый взгляд на тётю, которая в это время кокетливо щебетала с Михаилом Евгеньевичем, и хмыкнула.

— Ладно, давай на перерыве. Там всё обсудим.

Мы сели на свои места. Тётя с Михаилом Евгеньевичем ещё минуты две томно переглядывались, прежде чем она ушла, помахав мне и подмигнув преподу. Ну всё ясно. Поженить их, что ли.

Лекция началась в приподнятом настроении. Препод даже шутил, чего за ним раньше не водилось.

После двух пар, наконец-то, долгожданный перерыв. Я с Лерой сразу рванула в столовку, желудок уже откровенно возмущался. Мы набрали полные подносы: бутеры, латте, салатики, сырники, Лера — свой любимый йогурт.

— Я готова сейчас целую курицу съесть, — простонала она, садясь за стол. — Всё, выкладывай. Я вся во внимание.

Я вздохнула и, жуя бутерброд, начала рассказывать. Про то, как искала их, как наткнулась на тех парней, про то, как стало страшно, как хотелось просто убежать. Как в какой-то момент мне показалось, что всё — конец. И как вдруг появился он..

Лера слушала, раскрыв глаза, то сжимая кулаки, то прикладывая руку к груди.

— Если бы не тот парень… — я выдохнула, чувствуя, как в груди что-то сдвигается, как будто выговаривая многотонный ком. — Эти ублюдки… они бы меня там на троих и разделили, Лер. Я в жизни так не боялась. Всё внутри ледяное, руки трясутся, а сердце так в горло и лезет. Я вас искала… бегала, звала, нигде никого. Как будто все в воздухе растворились к чёртовой матери.

Я провела ладонью по лицу, стирая и остатки ужаса, и злость, и обиду.

— Я уже думала — всё, конец мне там. А потом… — я замолчала на секунду, вздохнула, будто вспоминая его взгляд, — я увидела его...

— Кто он? — Лера кашлянула. — Как зовут?

— Ворон. Они его так называли. Я слышала.

Лера аж вздрогнула.
— Ворон? Подожди… Ты уверена?

— Сто процентов.

Она обернулась, быстро оглядела столовую и слегка наклонилась ко мне.
— Арин… А вот тот парень за третьим столиком от окна — это не он случайно?

Я медленно обернулась… и едва не выронила вилку из дрожащих пальцев.

Это был он.
Тот самый.

Парень, которого я не могла выбросить из головы с той ночи. Будто мои самые невозможные, самые запретные фантазии вдруг взяли и материализовались в этом зале.

Он сидел через столик, чуть поодаль, но расстояние казалось иллюзорным — как будто между нами уже натянулась невидимая нить.

Густые тёмные волосы небрежно спадали на лоб, вызывая невыносимое желание коснуться их, пропустить сквозь пальцы, почувствовать мягкость и запутаться, не отпуская. Его лицо… Чёрт. Оно будто высечено из мрамора: резкие, наглые скулы, прямой подбородок, губы — чуть приоткрытые, с той самой ленивой полуулыбкой, как у человека, который прекрасно знает себе цену и уже решил, что с тобой делать.

Но глаза…
Боже, эти глаза.

Тёмно-ореховые, глубокие, как полночь перед бурей. И такой цепкий, прожигающий взгляд, что у меня по позвоночнику пробежал холодок. Он не просто смотрел — он рассматривал, изучал, будто видел меня насквозь. И в этом взгляде читалась ледяная уверенность, лёгкий вызов, циничная насмешка… и странная, затаившаяся где-то в уголках грусть.