Слепое Правосудие

1. Прибытие

Колесо телеги с громким чмоканьем вывернуло из последней хляби лесной дороги, и перед братом Габриэлем открылось видение, более подходящее для гравюры в трактате о грехопадении, чем для королевской карты.

Графство Морнхаген тонуло... Не в воде, а в свинцовой, мокрой пелене осеннего тумана. Он стелился по кривым улочкам деревушки, цеплялся за остроконечные крыши, закручивался воронками над зловонными сточными канавами. Воздух был густым и тяжёлым, пахло влажной шерстью, дымом от сырых дров и неистребимым, сладковато-трупным запахом болот, что подступали к самым задворкам поселения. Из этого чада в небо впивался угрюмый силуэт замка на скале. Казалось, не скала держала его, а замок врос в неё, став её продолжением — мрачным и неотвратимым.

«Добро пожаловать в ад», — прошептал Габриэль сам себе, поправляя дорожный плащ на плечах. Его миссия начиналась здесь.

Под именем маэстро Габриэля Торна -- картографа из столицы, он приехал по официальному предписанию наместника — нанести на королевские карты эти богом забытые земли. Неофициальная же цель была куда интереснее: проверить донос на владелицу замка, графиню Амалию фон Морнхаген. Подозрение в ереси, колдовстве и сношениях с нечистой силой. После загадочной смерти графа его молодая жена, слепая от рождения, прозрела. Это ли не происки дьявола. Её ждёт смертный приговор, когда он найдет доказательства.

Телега со скрипом остановилась у замковых ворот. Пока возница спорил со стражей, Габриэль разминал затекшие конечности, и его взгляд упал на узкую щель между двумя лачугами. В грязи, в полумраке, двигались две срощенные тени. Мужчина, прижав женщину к стене, совершал над ней стремительные, животные движения. Его рычание и её приглушённые, не то стонущие, не то хихикающие вздохи отчётливо неслись в вечерней тишине. Женщина, запрокинув голову, увидела Габриэля. Её глаза, мутные от похоти, встретились с его взглядом. Она не испугалась, не отвернулась. Наоборот, уголок её губ дрогнул в ухмылке, и она обняла своего грубого любовника ещё крепче, будто выставляя это грязное действо напоказ. Габриэль холодно отвернулся. Мир здесь был голоден, грязен и похотлив. Идеальное логово для дьявола.

Его проводили в замок. Камни здесь, казалось, впитали в себя вековую сырость и молчаливое отчаяние. В сенях его встретила не экономка, а девушка в слишком простом для куртизанки, но вызывающе тесном для служанки платье. Рыжеволосая, веснушчатая, с глазами цвета лесной лужи и наглой ухмылкой во взгляде.

— Маэстро Торн? Графиня велела устроить вас в башне. Я — Лизель, буду приставлена к вашим услугам, — её голос был сладким, как мёд. Она намеренно медлила, принимая его плащ, её пальцы слегка задели его шею. От неё пахло потом, похлебкой и дешёвыми услугами.

Она повела его по лестнице, нарочито виляя бёдрами, демонстрируя стройность своих лодыжек. На площадке она обернулась, слишком близко подходя.

— Комнаты здесь холодные, маэстро, — прошептала она, и её взгляд скользнул по нему снизу вверх, оценивающе и дерзко. — По ночам бывает очень морозно. Если вам потребуется... согреться... моя комнатка как раз по соседству. Я сплю очень чутко.

Она произнесла это с наглой непосредственностью, будто предлагала не себя, а кружку эля. Габриэль посмотрел на неё с ледяным безразличием, за которым скрывалась привычная брезгливость.

— Моя работа потребует полного уединения, — сухо отрезал он. — Поблагодарите графиню за заботу. Мне больше ничего не потребуется.

Наглость в её глазах померкла, сменившись обидой и злостью. Она фыркнула, развернулась и, уже не кокетничая, бросила через плечо: — Как скажете. Ужин принесу сюда. Туалет — в конце коридора. Не заблудитесь, ночи у нас тёмные. Говорят, по коридорам бродит призрак старого графа. Любит пугать чужаков.

Она хлопнула дверью, оставив его одного в высокой, каменной комнате с узким окном. Габриэль подошёл к нему. Замковый двор, деревня, болота — всё тонуло в надвигающихся сумерках и тумане. Где-то там, в этой грязи и похоти, скрывалась правда о графине. Он мысленно перебрал образ из доноса: ведьма, соблазнительница, приспешница ада.

А затем он вспомнил тихий голос своего настоящего начальника из Священной канцелярии: «Найди нам костёр, брат Габриэль. Или докажи, что его не нужно разжигать».

Первый день в Морнхагене подходил к концу. Охота началась.

2. Знакомство

Ночь опустилась на Морнхаген, густая и непроглядная, как смола. Габриэль отказался от ужина, принесённого Лизель, и довольствовался глотком вина из собственной фляги и куском чёрствого хлеба. Он ждал. Приглашения на ужин к графине не последовало — странно для радушной хозяйки, но предсказуемо для затворницы, скрывающей нечто.

Его вызвали уже глубокой ночью.

Пожилой слуга с бесстрастным лицом провёл его по лабиринту спящих коридоров. Замок ночью был иным. Тени, отбрасываемые его единственной свечой, плясали на стенах, превращая узоры на гобеленах в шевелящихся чудищ, а старые доспехи — в безмолвных стражей неведомых тайн. Воздух звенел от тишины, нарушаемой лишь завыванием ветра в бесчисленных щелях и их собственными приглушёнными шагами. И повсюду — этот запах. Сырости, старого камня и чего-то ещё… слабого, едва уловимого, словно аромат увядающих лилий.

Его ввели не в парадную трапезную, а в небольшую, почти интимную будуарную комнату, утопавшую в полумраке. Огонь в камине боролся с тьмой, отбрасывая дрожащие блики на стены, обитые тёмным бархатом. Воздух здесь был теплее, а к запаху лилий добавились ладан и воск.

И тогда он увидел её.

Она сидела в высоком кресле у камина, спиной к двери, и казалась частью этой игры света и тени. Её силуэт был утончённым, почти хрупким. Тёмное платье с высоким воротником подчёркивало невероятную бледность её кожи, отливавшую жемчугом.

— Маэстро Торн? — раздался голос. Тихий, низкий, с бархатистой хрипотцой, которая заставляла звук вибрировать в самой груди. Он был томным, как ленивое мурлыканье большой кошки. — Простите, что побеспокоила вас так поздно. Днём меня обычно поглощают дела по хозяйству.

Она медленно обернулась.

И Габриэль, видевший за свою жизнь многое, на мгновение забыл, как дышать.

Донос лгал. Он описывал ведьму, злобную тварь со звериным оскалом. Реальность была иной, куда более опасной.

Её красота была не земной, а той, что рождается в старых балладах о зачарованных эльфийках или падших ангелах. Лицо с идеальными, тонкими чертами. Губы, полные и чувственные, будто сотканные из алого бархата. И волосы — потоки живого черного шёлка, спадающие на плечи. Но главное — глаза. Огромные, бездонные, цвета тёмного янтаря или старого коньяка. Они смотрели на него с лёгким любопытством, но в их глубине таилась бездна спокойствия, не свойственная молодой женщине, застигнутой врасплох ночным визитёром.

Он собрался, сделав низкий, вежливый поклон.

— Графиня. Несказанно рад знакомству. Благодарю за гостеприимство. Я надеюсь, моя работа не доставит вам беспокойства.

— Карты… — она протянула слово, томно обводя взглядом его фигуру, оценивая, но без наглости Лизель. Её взгляд был... всевидящим. — Столь странное занятие для столь… интересного мужчины. Твёрдый взгляд. Сильный голос. Мужественная стать. Вы определённо не похожи на книжного червя, маэстро.

Лёд сжал его внутренности. Она видит! Видит солдата под плащом учёного. Он заставил себя улыбнуться.

— География — это тоже поле битвы, ваша светлость. Только сражаешься с непокорными реками и нехожеными лесами.

Её губы тронула лёгкая, загадочная улыбка.

— О, я уверена, вы выигрываете любую битву, которую начинаете. — Она указала на кресло напротив. — Присаживайтесь. Расскажите, что привело вас именно в наши… влажные края.

Он сел, чувствуя себя школьником на исповеди. Он завёл заранее подготовленную речь о стратегических интересах короны, о торговых путях, но её внимание было рассеянным. Она слушала, глядя на огонь, и её руки с длинными, изящными пальцами лениво перебирали складки платья.

Когда он замолчал, она вздохнула.

— Вы будете картографировать и мои земли? Болота, леса?

— Это входит в мою задачу, да.

— Будьте осторожны, маэстро Торн, — её голос стал ещё тише, почти шёпотом, заставляя его наклониться вперёд. — Наши болота коварны. Они... засасывают. А в лесах, порой, можно увидеть то, что лучше бы осталось невидимым.

Она посмотрела на него прямо, и в её янтарных глазах промелькнуло нечто хищное и печальное.

— Вы ведь не суеверны, я надеюсь?

В этот момент полено в камине с громким треском прогорело и рухнуло, выбросив сноп искр. Габриэль вздрогнул. Графиня же не пошевелилась. Только её тень на стене дёрнулась и замерла в неестественной позе, будто застыла в середине какого-то стремительного движения, на миг опередив свою хозяйку.

— Нет, — поспешно ответил Габриэль, отводя взгляд от стены. — Я верю лишь в то, что можно измерить и нанести на карту.

— Какая благословенная уверенность, — прошептала она, и в её голосе послышалась лёгкая, едва уловимая насмешка. — Надеюсь, она вас не подведёт.

Она поднялась с кресла — плавно, изящно, словно невесомая.

— Я утомила вас. Простите. Завтра я буду в госпитале — мы пытаемся помочь несчастным, пока болотная лихорадка не забрала их. Если ваши карты приведут вас туда, вы найдёте меня. Дворецкий проводит вас обратно.

Она кивнула ему, и её взгляд скользнул по нему в последний раз — всевидящий, проницательный, загадочный. Дверь закрылась за ней, оставив его одного с треском камина и тяжёлым ароматом лилий.

Габриэль стоял, глядя в огонь. Его первоначальный план трещал по швам. Он приехал искать монстра. А нашёл… богиню? Или гениальную актрису? Её красота, её голос, её двусмысленные предостережения — всё это было оружием куда более изощрённым, чем заклинания и котлы.

И самое ужасное — он чувствовал, как холодная сталь его решимости даёт первую трещину, раскалываемую тёплым, запретным интересом.

Охота началась. Но теперь он не был уверен, кто в ней охотник, а кто — добыча.

3. Расследование

Расследование Габриэля началось с архива – сырой комнатушки под лестницей, где пахло плесенью и пылью. Старый писец, более похожий на живую мумию, безропотно предоставил ему книги учёта и судебные свитки.

Смерть графа Ульриха фон Морнхагена была описана скупо и уклончиво. «Апоплексический удар», — гласила официальная запись. Но ниже, чьей-то дрожащей рукой, было приписано: «Найден в своём кресле с лицом, искажённым таким ужасом, будто он заглянул в самые врата Ада. Никаких ран на теле. Лекарь лишь перекрестился и сказал, что это кара Господня».

Габриэль отложил свиток. «Кара Господня». Удобное объяснение для тех, кто не хотел видеть когти дьявола.

Он решил поговорить со слугами. Это оказалось нелегко. Люди замыкались, опускали глаза, бормотали что-то невнятное о «проклятии замка» и «призраке старого графа». Лишь горничная Лизель, всё ещё злая на его отказ, согласилась поболтать за серебряную монету.

Они стояли в полутемном коридоре. Девушка намеренно стояла близко, её грудь почти касалась его руки.

— Старый хрыч? — она фыркнула, играя монетой в пальцах. — Да все его ненавидели. Пил, не просыхая, бил слуг, а уж графиню… — она сделала многозначительную паузу, её взгляд стал колким. — Он её по ночам к себе вызывал. И не для того, чтобы стихи читать. Оттуда часто крики доносились. А наутро она ходила бледная, с синяками под глазами, но ни звука. А потом он взял да и помер. А она вдруг видит. Удобно, да?

Она наклонилась вперед, как будто чтобы поднять уроненную монету, и её рука скользнула по его бедру.

— Говорят, она его задушила. Или… нашептала что-то тому, кто это сделал за неё. — Её дыхание было горячим и пахло дешёвым вином. — А вы, маэстро, всё ещё думаете, что вам тут интересны только карты?

Габриэль отстранился с ледяным выражением лица.

— Спасибо за информацию. Это всё.

Лизель выпрямилась, на её лице играла обиженная усмешка.

— Как знаете. Но если решите узнать, что такое настоящая теплота, а не эти ваши... карты… вы знаете, где меня найти.

Она выскользнула на лестницу, оставив его в одиночестве с тяжёлыми думами.

Следующей целью был госпиталь. Если графиня и правда была святой, он должен был это увидеть. Если же её милосердие было маской, рано или поздно она даст трещину.

Госпиталь располагался в длинном, низком здании бывшей казармы. Воздух внутри был густым от запахов болезней, трав и спирта. Но царил здесь странный, упорядоченный покой.

И посреди этого царства страдания была она.

Графиня Амалия, сбросившая бархат и кружева, была одета в простое серое платье, подпоясанное белым фартуком. Её ослепительные волосы были убраны под белый чепец. Она стояла на коленях перед солдатом, чью ногу, изъеденную язвами, перевязывал лекарь. Габриэль замер в дверях, наблюдая.

Она не просто присутствовала. Она работала. Её тонкие, изящные пальцы, которые он видел перебирающими складки бархата, теперь без тени брезгливости очищали гнойную рану. Она говорила с солдатом тихим, но твёрдым голосом, и тот, стиснув зубы от боли, смотрел на неё с обожанием, словно на явившуюся ему Богородицу.

Затем она перешла к следующей койке, к ребёнку, горящему в жару. Она приложила ладонь к его лбу, что-то прошептала, и её лицо в этот момент было полно такой сосредоточенной, почти болезненной нежности, что у Габриэля сжалось сердце. Она напоила его отваром, и её движения были точны и выверены, как у опытной сестры милосердия.

Он видел, как она шутила с выздоравливающими, как утешала плачущую мать, как безропотно вытирала чужую рвоту. Это не было показным. Это было глубоко, искренне, физически. От неё исходила аура спокойной силы, которая, казалось, даже воздух делала чище.

Габриэль чувствовал, как его подозрения тают, как воск от свечи. Как может это быть притворством? Как можно совместить такую самоотверженность с поклонением дьяволу?

Вдруг её взгляд поднялся и встретился с его. Она не удивилась, увидев его. Легкая улыбка тронула её усталые губы. Она извинилась перед больным и направилась к нему, вытирая руки о простую тряпицу.

— Маэстро Торн. Ваши карты привели вас в нашу обитель скорби, — в её голосе не было упрёка, лишь лёгкая усталость.

— Я… я слышал о вашем подвижничестве, графиня. Хотел увидеть своими глазами, — он чувствовал себя неловко, почти виновато.

— Это не подвиг, — она мягко возразила, глядя на зал. — Это долг. Они мои люди. Их боль — это моя боль. — Она повернулась к нему, и в её глазах он увидел ту самую бездонную печаль, что заметил ночью. — Когда видишь столько страдания, маэстро, начинаешь понимать, что настоящая магия — это не полёты или заклинания. Это простое человеческое участие. Иногда… просто тёплая рука в нужный момент.

Она неожиданно протянула свою руку и коснулась его запястья. Её прикосновение было тёплым, живым, чуть шероховатым от работы. От него по его коже пробежала электрическая волна, смесь восхищения и внезапного, острого влечения.

— Вы сегодня видели много тяжёлого. Позвольте мне предложить вам немного вина, прежде чем вы вернётесь к своим картам, — её голос снова приобрёл те томные, бархатные нотки, которые сводили его с ума.

Она вела его в маленькую комнатку при госпитале — свой «кабинет». Полки с травами, простой стол. Она налила ему вина, и их пальцы снова встретились. Она стояла близко. Очень близко. От неё пахло чем-то неуловимо сладким, её собственным ароматом... увядающих лилий, да.

— Вы необычный человек, маэстро Торн, — прошептала она, глядя на него поверх края своей кружки. — В ваших глазах я вижу не картографа. Я вижу человека, который ищет. Что вы надеетесь найти здесь, в наших болотах?

Её губы были влажными от вина. Габриэль чувствовал, как его дыхание перехватывает. Он видел каплю пота, скатившуюся по её шее и скрывшуюся в складках воротничка платья. Он с безумной ясностью представил, как прикасается к тому месту, как ощущает пульс под её кожей…

Он отступил на шаг, опрокинув скамью.