Слишком близко к тебе

1. Эмиль

Загородный родительский дом встречает меня кромешной тьмой и звонкой тишиной. Это не удивительно — четвертый час ночи, все давно спят.

Покачиваясь от количества смешанного алкоголя в крови, я устало оседаю на кушетку в прихожей и разуваюсь. В голове до сих пор гудит от клубного шума. Перед глазами кружит вертолётами. Знал же, что ехать тусить с Шолоховым после свадьбы его сестры Миланы так себе идея, но все равно рванул. На хрена…

Девки там были какие-то одинаковые, будто их делали на одной фабрике, ди-джей тухлый, алкоголь уже из ушей лез и только вырубал, а не добавлял веселья. В общем, тоска.

Еще и завтра, чувствую, даже капельница не спасет от дичайшей головной боли. Хорошо, хоть отца сейчас дома нет и читать мне нотации некому. Иначе бы еще выслушивал под тиканье в висках о том, как я бездарно трачу его бабки.

Тяжело поднявшись с кушетки, я бреду к лестнице на второй этаж, на ходу расстегивая рубашку. Осточертевшая за время свадьбы бабочка давно скомкана в кармане брюк.

Преодолев холл, где эхом разлетался только звук моих шагов, я замираю на первых ступенях, прислушиваясь.

Резкие голоса, приглушенные закрытыми дверьми и большим метражом первого этажа, доносятся со стороны гостиной или столовой. Кажется, это отец... Он приехал? Он должен был вернуться из командировки только послезавтра, если я не путаю ничего.

И мама...

Бл... Они что там? Ругаются?

Надеюсь, не из-за меня.

Хотя последние пару лет у них даже погода — повод для взрывного конфликта. Я не берусь судить кто прав из них, а кто виноват. Стараюсь вообще не лезть, да и родители огрызаются, что это не мое дело.

Может и реально не мое...

Но каждый раз, каждая их ссора с криками, обвинениями, слезами матери и угрозами отца как невидимая бетонная плита, размазывающая тебя по земле. Ты просто охреневаешь, наблюдая, и ждешь, когда же прогремит слово "развод", и твой устоявшийся мир рухнет, потому что они начнут разрывать между собой его на куски.

Да, я уже взрослый, мне двадцать один, и я легко могу жить вне родительского дома. Но в нашей семье я не единственный ребенок, а всего лишь старший, и от мысли как это переживут мои младшие сестры, мне, твою мать, дурно. Как это вообще отразится на всех нас.

Голоса, доносящиеся из глубины дома, становятся истеричней и громче. Раздается глухой, дребезжащий удар, будто в стену что-то кинули. Вздрагиваю, услышав. По телу мерзкий озноб пробегает, становя дыбом волоски на загривке.

Черт...Не дерутся же они там?!

Помедлив, я разворачиваюсь на лестнице и иду на звук. Зайдя в гостиную, понимаю, что голоса доносятся из отцовского кабинета. Направлюсь туда, стараясь ступать бесшумно, хотя, судя по становящимся всё громче крикам, меня могут не заметить, даже если я настежь распахну дверь и рухну на ковер.

Уже слышу обрывки слов, и от их смысла на коже выступает липкая испарина, а сердце частит в груди болезненно и мелко.

— Сколько я прощала тебе твоих баб! Терпела бесконечно! Делала вид, что верю в эти твои несчастные "командировки" и "совещания"! — надрывно причитает мать, — Меня спрашивали, намекали, а я только улыбалась и строила из себя дуру! Ради тебя! Ты же просил меня не уходить! Умолял! И ты обещал мне, что это все между нами останется! Обещал!

— Рита, ситуация изменилась...— глухо вклинивается отец.

— Изменилась?! Что изменилось? Что?? То, что ты совсем потерял стыд?! Меня вчера буквально завалили фото и видео, как ты сосёшься с этой шмарой на корпоративе "Металлоинвеста" в Челябинске. Сотни людей там, на глазах у всех!

— Не называй ее так, — только и рычит отец с угрозой.

— А как?! Как я должна ее называть?! — взвивается мама, — Лезет к женатому мужику, у которого трое детей! И ты...Я просто не понимаю! Хоть бы молодая какая-то, красивая... Но эта! — и в голосе матери сквозит неподдельное отвращение, — Потасканная, с такой репутацией! Какая-то третьесортная то ли актрисулька, то ли проститутка...А наверно все вместе! Что ты нашел в ней?!

— Не смей так о Вике! — гаркает отец и раздается глухой тяжелый удар. Наверно кулаком по столу.

Я сильнее прижимаюсь ухом к дверному полотну, а мама резко замолкает.

— Не смей, — зло цедит отец, — Не тебе ее судить. Всю жизнь на всем готовом... И уж точно не меня! Без меня ты кто?!

— А вот и узнаем...— дрожит в подступающей слезной истерике мамин голос, — Вот и узнаем, Назар, кто я и что! Все, с меня хватит! Я требую развод!

В кабинете на несколько мгновений повисает гнетущая тишина. И я тоже застываю, словно коченяя изнутри. В ушах фантомный треск стоит рвущейся на ошметки прежней жизни. Это неожиданно тяжело принимать. Под ногами будто пол становится мягким и зубычим. Как топь.

— Хорошо...— тяжело роняет отец. Словно бросает камень.

— И дети останутся со мной, — тут же добавляет мама.

— Что?! С тобой с кем? Где?! У тебя разве что-то есть?! — тут же взбешенно ревет папа.

— Отсужу, у нас все в браке нажито!

— Ты, Рита, не попутала ничего? Смотри, как бы с одними трусами не ушла! Хуй тебе с солью, а не дети! Что ты им дашь?! Чему научишь?! Как ныть и дома сидеть?!

— Ненавижу тебя, ненавижу...— плачет мать, — А ты что дашь? Как вечно дома не быть и по бабам ходить? Это?!

Отец тяжело вздыхает.

— Благополучие я им дам. И будущее, — говорит уже ровнее. Устало.

По кабинету раздаются шаги. Звук открывающейся дверцы, а затем отец, кажется, плескает что-то в стакан или рюмку.

— Значит так, Рит, давай серьезно. Развод я уж и сам хотел. Тут согласен, — говорит деловым тоном, — Судиться ты со мной даже не думай. Сама знаешь, со мной лучше дружить… А я уж не обижу. Столько лет все-таки прожили... Дети...Не нарывайся ты, дурой не будь. Квартиру на Пушкинской отпишу тебе, дом на Кипре. Содержание... Попозже скажу что там, сколько. О детях не заикайся даже. Приезжай, встречайтесь, но жить со мной будут. Иначе конец нашему уговору и будет война, это ясно?

2. Малина

— Маль, ты издеваешься?! — мама обводит мой наряд красноречивым, убийственно пренебрежительным взглядом.

— Что? — огрызаюсь я, не в силах сдержать раздражение.

Нет, я правда не понимаю, что не так. Мы ведь знакомиться едем, верно? То есть показать себя такими, какие мы есть.

Ну так я вот такая, приве-е-ет!
И кстати выгляжу, вроде бы, вполне прилично в своих любимых черных палаццо, бордовом топе с металлическими заклепками и белых кедах. Обычная девчонка, какую вы легко можете встретить где угодно — от концерта в клубе до метро.

Потому что я и есть обычная. Обычная, и мне это нравится. Я не собираюсь подстраиваться под очередного непонятного ухажера матери. Пусть он хоть во дворце живет и летает на собственном самолёте. Плевать. Как, я уверена, и ему на меня.

Зачем вообще эти чертовы смотрины?

Не вижу ни одной причины знакомиться с Караевым. Тем более, что, скорее всего, я его больше никогда и не увижу.

— Нет, так ты не пойдешь, Малина, — отрезает мать, и ее гневный румянец пробивается даже сквозь тонну макияжа, — Этот вечер слишком важен для меня. И, поверь мне, дорогая! Для тебя тоже. Для твоего будущего! О, я знаю, что тебе, как обычно, не терпится все испортить. Но я не позволю, ясно?!

На этих словах дышащая огнём родительница подходит к моему шкафу и рывком распахивает его с таким видом, будто собралась порвать на куски все содержимое.

— Давай посмотрим, что тут у тебя, — мама стучит ноготком по нижней губе и принимается суетливо отщелкивать вешалки, — Боже, ну и бардак, ты же девочка! — не забывает причитать при этом, — Вот! Еще один повод тебе серьезней отнестись к этому знакомству. У Назара горничные. Переедем к нему, и хоть вещи твои в порядок приведут.

— Переедем, мам, ты о чем! — закатываю глаза.

Каждый раз она мечтает к кому-то переехать из нашей тесной двушки. Эта пластинка начала уже порядком надоедать.

— В этот раз все серьезно, ядовитая моя, мы планируем...— рассеянно бормочет мама себе под нос, осматривая летнее романтичное платье в цветочек, которое я в последний раз надевала... Никогда!

Я такое не ношу, это мать привезла из Дубая мне в подарок. Естественно, подарок должен нравится ей, а не мне.

— Вот, Малиночка, отлично подойдет, — мама расплывается в довольной улыбке и протягивает мне вешалку с платьем, — Быстро переодевайся! Мне еще тебя накрасить надо, а у нас до того, как за нами заедет водитель Назара, осталось полчаса! Давай-давай, не тяни время.

— Мам, я в нем буду как помесь пирожного и клумбы, нет, — мотаю головой, — Ты посмотри где я, и где это платье?!

— Нет, Маля, это ты посмотри, — тычет мне в лицо пальцем мать, — Посмотри на него внимательно и веди себя подобающе этому платью в гостях, ты меня поняла? То есть будь милой, скромной, молчи и улыбайся.

Я тяжело смотрю на нее исподлобья. Мама длинно выдыхает и обнимает меня за плечи, с мольбой заглядывая в глаза.

— Малина, — меняя тактику, говорит тихо и вкрадчиво, — Дочь, это очень важно для меня. Правда. Я тебя очень прошу...Пожалуйста…

Молчим с секунду, соревнуясь в упертости, но…Ей это реально важнее, чем мне. Так что я, скривившись, сдаюсь.

— Ла-а-адно, — забираю платье из ее рук.

Черт с ним, покорчу из себя бессловесную и бесхребетную принцессу пару часов. Если маме так хочется верить, что в этот раз с этим очередным официально женатым и охренительно богатым мужиком у нее что-то выгорит, то кто я такая, чтобы ее переубеждать.

Торопливо переодеваюсь и мама тут же уводит меня в свою спальню, чтобы сделать макияж невинной овцы с розовым губами, щеками и даже веками. А затем заплетает мне нетугую косу. Косу!

Для того, чтобы окончательно перевоплотиться из современной девушки в пастушку с пасторальной картинки, мне не хватает разве только венка из полевых цветов и какой-нибудь дудочки.

— Ты у меня очень красивая, Малина, — подбадривает мама, стоя за моей спиной и довольно разглядывая плоды своих трудов в зеркале, — Может только брови стоило бы тоньше выщипывать...— задумчиво.

— Нет, — тут же отрезаю я.

— И губы..— мама как обычно не слышит, продолжая мечтать вслух перекроить меня в свою копию, — Ну почему ты не хочешь их хоть чуть-чуть подколоть, такие тонкие…!

— Мама, нет, отстань! — я вскакиваю со стула и отхожу от нее подальше из-за дурацкого ощущения, что она меня схватит и начнет колоть филлеры прямо сейчас.

— О, какая же ты! Моя Фаина бы очень натурально все сделала, — раздраженно фырчит мама, — Наслушалась бабушку свою, нашла кого! Для нее седину закрасить и то было преступлением, но ты то что пещерная такая, Маля!

Она говорит это привычно и без особого желания уколоть. Между делом, пока проверяет содержимое своей сумочки и берет в руки телефон.

А я не могу. Ребра будто стягивает. Так тесно, что не вздохнуть. И внутри начинает дребезжать. Потому что по бабушке я очень скучаю. Она умерла год назад, но для меня это до сих пор словно было вчера. Ведь она воспитывала меня. Любимая, родная, самая лучшая...И то, как мама все время отзывается о ней, снисходительно и без особой тоски, меня бесконечно глубоко ранит.

Каждый раз.

— Маль, водитель уже приехал, пошли? — вскидывает мать на меня взгляд, отрываясь от телефона.

— Пошли, — рассеянно отзываюсь я, пряча свою обиду поглубже.

Какой смысл что-то маме предъявлять по этому поводу? Любовь к кому-то либо есть, либо ее нет. И так бывает, что ее нет даже к самым близким.

3. Малина

Никогда не считала себя особо впечатлительной, но, когда представительское авто, везущее нас с матерью, вкатывается в огромный, ухоженный двор, больше напоминающий дворцовый парк, и тормозит у внушительного футуристичного особняка, я, признаюсь, робею.

Глянцевое стекло стен слепит глаза. Отделка под черное дерево вселяет смутную тревогу, и вообще все такое... кричаще первоклассное, что у меня пересыхает в горле.

Как бы не было это глупо, но я чувствую себя мошенницей, которая пробралась на закрытую вечеринку под чужим именем для того, чтобы стащить бриллианты у беспечных гостей. Еще это платье дурацкое, прическа, макияж... Абсолютно все лишь усиливает ощущение себя как дешевой подделки.

— Красивый дом, да? — хмыкает мать с заметными нотками самодовольства. Будто сама его спроектировала, — Около восьмисот квадратов...— многозначительно шепчет мне на ухо, пока водитель обходит машину, чтобы открыть нам дверь.

У меня глаз дергается от того, как пошло звучит это замечание. Не удивлюсь, если она и рыночную стоимость мне сейчас озвучит. Благо, дверь авто распахивается, спасая меня от цифр.

Мама выходит первая, я вслед за ней. Водитель сопровождает нас к парадному входу, отчитываясь об этом в наушник.

Стеклянные глянцевые двери дома разъезжаются, и на пороге появляется высокий, грузный мужчина. Я узнаю его сразу, так как видела с ним добрую сотню фотографий. На мамином телефоне и в сети, когда от нечего делать искала информацию о новом мамином любовнике.

— Назар! — мама радостно вскрикивает и ускоряет шаг, кидаясь ему навстречу.

Я же наоборот отстаю, давая себе возможность спокойно его рассмотреть.
На фото Караев Назар Егорович выглядел менее лощеным и представительным, ведь пиксели не способны передать властную давящую ауру, которая сейчас окутывает меня плотным удушливым облаком даже на расстоянии нескольких метров.

Караева сложно назвать красивым, но у него именно то лицо, которое вы мгновенно вычлените из толпы и запомните надолго. Сильные залысины на высоком выпуклом лбу, черные прилизанные волосы, крупный нос, широкие брови, мощный, выступающий вперед подбородок.

И абсолютно волчий, тяжелый взгляд глубоко посаженных карих глаз. Он мажет по мне этим взглядом лишь секунду, но между лопаток мгновенно выступает прохладная испарина. Сжимаю повлажневшие ладони, приближаясь. Улыбнуться просто не могу. Мужчина мне не то, чтобы не нравится, скорее сковывает одним своим видом. И требуется несколько секунд, чтобы взять себя в руки и отбросить это чувство.

В конце концов, что он мне сделает? Ничего. И, вероятнее всего, мы видимся в первый и последний раз.

— Здравствуйте, — я становлюсь рядом с матерью, которой Караев по-хозяйски положил руку на плечи, притягивая к себе.

— Назар, познакомься, это моя дочь Малина, — щебечет мама ласковым до неузнаваемости голосом, который будто даже стал выше на пару тонов.

При этом смотрит она на Караева с абсолютным обожанием. Как на божество. Так искренне и восхищенно, что и в голову не придет, что она только что считала квадратные метры в его особняке.

Впрочем, я вполне верю, что для нее одно совершенно не исключает другое, а скорее наоборот. Верю, но мысленно мне хочется скривиться.

— Очень приятно, Малина, Назар Егорович, — улыбается мне Караев одними губами и кивает на дом, — Ну что, пойдемте? Ужин сейчас уже накроют, а пока познакомлю вас со своими детьми.

Э, детьми?!

Какими еще детьми? Может еще и с женой познакомит?!

Я замираю на месте, думая, что ни про каких детей уговора не было!

А мать с Караевым уже переступают порог. Мама, заметив, что я отстала, оборачивается и нетерпеливо машет мне рукой.

— Маль, не отставай!

И мне ничего не остается, как побрести вслед за ними.

Нервно одернув юбку, переступаю порог. Разуваться никто не предлагает, так и проходим в обуви. Я иду позади Караева и мамы, озираясь по сторонам. Я никогда не была в подобных домах. Мне интересно.

Внутри все дышит воздухом и светом. Стены белые, но много разнообразных дизайнерских элементов. Лепнина, мозаика, различные вставки, картины. Мебель в современном стиле, все очень лаконично и... Как-то не уютно что ли. Обезличено. Будто мы бродим по гостинице или выставочному образцу.

Ни одной семейной фотографии или лишней, лежащей не на своем месте вещи. Ощущение, что никто никогда не касался этих диванных подушек и не ходил по коврам.

В просторной гостиной мое внимание привлекает рояль. Когда я понимаю, какой он фирмы, у меня и вовсе перехватывает дыхание. Замедляю шаг, рассматривая инструмент. Интересно, он тут просто для пафоса или кто-то из Караевых действительно играет. Если первое, то это настоящее преступление.

Но спрашивать я, конечно, не собираюсь, так как клятвенно пообещала маме весь ужин мило улыбаться и молчать.

Заходим в столовую — большую комнату со стеклянной стеной в форме полукруга. Длинный овальный стол уже накрыт, и за ним нас ожидает трое. Девочка младшего школьного возраста, девушка-подросток, может на пару лет младше меня, и парень. Или скорее молодой мужчина. Не берусь судить, сколько ему, но точно старше меня.

Все трое резко оборачиваются на нас и намертво впиваются в мою мать отцовскими карими глазами. И в этих взглядах точно нет и капли дружелюбия. Только неприятие и вражда.

Это настолько очевидно, что даже моя непробиваемая мать сбивается с шага, замирая у стола.

Повисает звенящая, раскалённая пауза. Я в очередной раз думаю, что лучше бы настояла на том, чтобы остаться дома. Хоть на меня и не смотрит никто, но мороз от приема все равно пробирает до костей.

И только Караев-старший, кажется, ничего не замечает, начиная всех друг другу представлять.

— Вика, знакомься, это мои дети. Лиля, — и он указывает на младшую девочку, которая, шмыгнув носом, упрямо задирает подбородок и поджимает потрескавшиеся губы. Ее глаза при этом неестественно сверкают, будто она готова разреветься прямо сейчас, — Диана, — Караев кивает на девочку-подростка, разглядывающую мою мать исподлобья и играющую со столовым ножом, — И Эмиль.

4. Малина

В столовой повисает гробовое молчание, пока служанка — не молодая, приятная женщина в форменном костюме, расставляет перед нами горячее — стейк с печеными овощами. Выглядит аппетитно, признаюсь, но при мысли о том, что придется есть в подобной атмосфере в горле разбухает плохо сглатывающийся ком.

Мама рядом перевозбужденно улыбается и нервно комкает салфетку. Рассматривает хмурых детей Назара, сидящих напротив. Диана, средняя, берет столовые приборы, проявляя больший интерес к еде, чем к присутствующим. Маленькая девочка, Лиля, кусая губы, насупившись, вертит вилку и нож в руках. Пробует порезать стейк, но он чуть не улетает с тарелки. Она мгновенно краснеет как помидор и замирает.

Эмиль молча пододвигает к себе тарелку Лили и режет для нее мясо на мелкие кусочки.

— Ей уже девять, она должна с таким справляться сама, — холодно замечает Назар Егорович, но сын даже голову не поворачивает в его сторону, делая вид, что не услышал.

Закончив с мясом, отдает тарелку сестре, та тонко и тихо бормочет ему "спасибо".

Все принимаются за еду.
И, когда раздается первый стук приборов, мама решается завести беседу.

— Диана, Назар Егорович сказал, что ты с отличием закончила девятый класс, поздравляю, — обращается к средней девочке.

Та кидает на нее быстрый взгляд и снова опускает глаза в тарелку, методично разрезая стейк.

— Диана, — коротко одергивает девушку отец.

Та, раздраженно вздохнув, снова мельком смотрит на мою мать.

— Да, закончила, — как подачку бросает.

И опять повисает пауза. Которую вновь нарушает моя мама.

— А Малина в этом году окончила одиннадцатый. Тоже с отличием. И кстати поступила в твой ВУЗ, Эмиль, вот это совпадение, да? — сообщает мать чересчур воодушевленно, — Будете учиться вместе. Хоть и на разных курсах. Но все равно!

Я в этот момент чуть не давлюсь минералкой, которую так не вовремя решила отпить. Что?!

Непроизвольно кошусь на парня, который тоже резко устремляет на меня враждебный взгляд. А затем поворачивается к отцу.

— Совпадение? — переспрашивает у Караева-старшего ядовитым тоном.

От явного намека, что без чужой помощи я ни за что бы не смогла, у меня вспыхивает лицо.

— Я поступила сама, — не сдержавшись, выдаю.

Эмиль поворачивает ко мне голову. Улыбаюсь.

— А ты? — выгибаю бровь и кокетливо хлопаю ресницами, продолжая корчить из себя милую дурочку, — Через папу, да? — ласково.

Эмиль смотрит в упор долго и тяжело, а затем расплывается в саркастической улыбке.

— Ну да... Конечно... Сама. О-ок, — подмигивает и отворачивается.

Козел...

Тоже принимаюсь методично разрезать мясо, представляя, что это его нога или рука. Без понятия, что у человека вкуснее.

А моя мама не сдается и вновь пытается всех разговорить, хоть это уже и смотрится жалко.

— Вы отдыхали где-нибудь этим летом? Или только поедете? — спрашивает разом у всех младших Караевых.

Те молчат, и за них отвечает отец.

— Эмиль сейчас проходит стажировку у меня в офисе, так что ему не до отдыха, а девочки летали с...кхм... матерью в Дубай на три недели, вот только недавно вернулись, — ровно и расслабленно отчитывается Назар Егорович, запнувшись только на слове "матерью", которое теперь мрачным эхом так и кружит по столовой и давит на барабанные перепонки.

— Ой, я обожаю Дубай, — подхватывает восторженно моя мама, — Сотню раз там бывала!

— Не сомневаюсь, — бросает Эмиль, отправляя в рот стейк и смотря в тарелку, — И очевидно не за свои.

Диана фыркает себе под нос, сдерживая смешок. Мама мгновенно тушуется.

— Эмиль, — тихо гаркает на парня отец.

У того дергается щека, он резко перестает улыбаться, но голову к Назару Егоровичу так и не поворачивает. Караев- старший грозно сводит брови к переносице и сверлит профиль сына тяжелым взглядом.

— Мы кстати здесь собрались не просто так, — чеканит он, со звоном опуская вилку с ножом на тарелку, — У нас с Викторией для вас новость…

Назар Егорович многозначительно замолкает в ожидании, когда все повернут к нему головы. Напряжение в воздухе становится таким плотным, что, кажется, его можно разрезать ножом.

— Дети, — выдержав паузу, продолжает Караев -старший твердо и торжественно, — Виктория и Малина теперь будут жить с нами. Они станут частью нашей семьи, ведь в скором времени у вас появится брат или сестра.

5. Малина

Если обстановка и до этого казалась накаленной до предела, то сейчас я буквально глохну на пару секунд от рванувшней посреди столовой акустический бомбы. Заторможенно моргаю, не в силах ни на чем сфокусироваться и пытаясь побыстрее осознать.

Не. Может. Быть!

Мама бы сказала заранее о таком…Ведь сказала бы, да?!

Нельзя же вот так!

Поворачиваю к ней голову. И внутри меня все обрывается, потому что сразу понимаю по ее смущенной и одновременно торжествующей улыбке, что это правда.

Она кладет руку на пока что плоский живот. Вторую протягивает Назару Егоровичу, и он крепко сжимает ее кисть, оказывая поддержку. Мамины глаза при этом обводят детей Караева, сидящих напротив.

Сама я в их сторону смотреть не могу. Волны нелюбви, исходящие от Караевых- младших, столь пронзительные и разрушительные, что мне страшно ослепнуть, если я с кем-то из них случайно пересекусь взглядом.

— Извините! — тонко всхлипывает младшая девочка, с грохотом вставая из-за стола.

От того, как стремительно она это делает, стул чуть не переворачивается.

— Лиля! — грозно окликает ее отец, но она уже пулей вылетает из столовой.

— Пойду, поговорю с ней, — тут же подрывается и средняя, с громким стуком роняя приборы на тарелку.

С силой отодвинутые ножки стула противно скрипят.

— Диана, сядь! — рычит отец, начиная багроветь.

Но девушка лишь демонстративно от души хлопает дверью.

— Диана, быстро вернись! — орет Назар Егорович ей вслед.

— Оставь их! — осаживает его Эмиль. Его голос заметно дрожит от плохо сдерживаемых эмоций. Вокруг становится настолько нервно, что создается ощущение, будто всю комнату колотит в едином пульсирующем рваном ритме, — Они не виноваты, что ты за столько лет не научился пользоваться презервативами, — шипит сын на отца, — Если у тебя с этим проблемы, мог бы спросить у меня!

Моя мама шокировано закрывает ладонью рот. Караев-старший от возмущения чуть не подпрыгивает на стуле. Глаза его натурально наливается кровью, и мне становится страшно…Страшно так, что я втягиваю шею в плечи и чуть сползаю вниз по стулу под стол.

Эмиль тоже бледнеет, глядя на отца, но глаза его все равно почти безумно горят вызовом. А ведь он немаленький и не слабенький, невольно думаю я. Сложно судить наверняка, но плечи широкие, шея крепкая, руки длинные, жилистые, большие ладони. Кажется, он даже выше отца…

Ненавижу насилие…Боюсь!

— Что ты сейчас сказал? — подается Назар Егорович к сыну, быча, — Ты не охренел?!
— И что ты мне сделаешь? — дергает подбородком Эмиль.
— Хочешь проверить? — интересуется Караев - старший вкрадчиво.

Смотрят друг другу в глаза. Долго и зло. А потом Эмиль швыряет салфетку и встает из-за стола.

— Сядь! Куда собрался? — рычит отец.
— Отвезу сестер к маме, как и договаривались, — парень бросает это через плечо, уже выходя в дверь.

— Речь шла о вечере после ужина.
— Мне кажется, что ужин уже окончен, — замечает Эмиль и исчезает из столовой.

Мы втроем молча смотрим на опустевший дверной проем.

— Они привыкнут, — медленно говорит Назар Егорович, оттягивая ворот рубашки поло, будто она ему горло пережала. Шея, лицо… Он весь в красных гневных пятнах, — Неделя выдалась тяжелой… Не обращай внимание, Викуль. Предлагаю закончить ужин, и я покажу вам дом. Малина, у нас есть несколько пустующих комнат на втором этаже. У тебя есть возможность выбрать...

Что?! Выбрать комнату?!
Меня трясет от передоза эмоций, своих и чужих, а также от лавины свалившейся на меня информации. Я еще тот факт, что мама беременна и от меня это скрыла, не пережила. Какая комната?!

Ничего не отвечаю Караеву. Я в шоке. Держать лицо становится все более невыполнимой задачей. Чувствую, как мелко дергается левое веко.

— Мама, почему ты мне не сказала? — сиплю, ловя ее взгляд.

— Милая...— она делает брови домиком, корча виноватую рожицу, и сжимает мою холодную руку в своих ладонях. Покосившись на Караева артикулирует беззвучно одними губами, чтобы поняла только я, — Боялась сглазить...

Ясно. Медленно убираю свою кисть из ее ладоней. Мне отчего-то противно.

Сглазить…Будто это лотерея, а не живые люди, не реальная жизнь. Она вытянула счастливый билетик и молчала, ожидая момента, когда точно получит приз. До последнего не верила, что этот богатый суровый мужик решится устроить то, что устроил, так?

Так…

А вот у меня полное ощущение, что меня предали. Подставили.

Я не собираюсь здесь жить! В доме, где все пропитано столь очевидной ненавистью ко мне!

— Я бы хотела остаться в нашей квартире, — дрожащим голосом заявляю матери.

— Это исключено. Тебе всего восемнадцать, — внезапно вмешивается Караев.

Смотрю на него и не понимаю, какое ему вообще дело до меня!

— Мне будет девятнадцать через месяц, — возражаю вслух, — И я совершеннолетняя.

— Ты девушка, одной жить небезопасно в таком возрасте, — давит Назар Егорович голосом, игнорируя мое замечание, — Я, Малина, не простой человек. Мы с твоей матерью собираемся пожениться, ты станешь частью моей семьи. Не хотелось бы, чтобы кто-то попытался воспользоваться твоей неопытностью в расчете достать меня. А, поверь, такое легко может быть. Так что это не обсуждается. Ешь, и я покажу вам дом. Остаться ночевать предлагаю здесь, а завтра утром поедете к себе и соберете вещи, — заявляет хоть и в спокойном, но все равно приказном тоне.

— Ночевать? Переезжать?! Ваши дети как к этому отнесутся? — не сдержавшись, интересуюсь.

— Это не им решать, — отрезает Караев, — Хозяин здесь я, и тебе тоже стоит помнить об этом. В любом случае, на эти выходные девочки останутся в городе у матери. Так что переедете спокойно, без лишнего шума, — и он снова берется за нож и вилку, намекая, что тема закрыта.

— Они не будут постоянно жить здесь? — аккуратно интересуется моя мама.

— Их дом здесь, — чеканит Назар Егорович, — Гимназия, в которой они учатся, в нашем поселке. Это одно из лучших учебных заведений, и переводить я их не собираюсь. Закончат ее. Ездить из города по два часа в одну сторону не вижу никакого смысла.

6. Эмиль

— Может все-таки останешься? — вздыхает мама, ставя передо мной чай с пирогом и усаживаясь напротив.

— Нет, — качаю головой, опуская глаза в тарелку.

Под еще один показательно тяжелый родительский вздох ломаю десертной вилкой яблочный пирог. Отправляю кусочек в рот, но вкуса особо не чувствую. Что-то такое из детства пробивается, но во рту столько горечи, что с трудом.

— Ты всегда был на его стороне, — обиженно поджимает мать дрожащие губы.

Да блять!

Хочется чашку с чаем уже в стену пульнуть, но я сдерживаюсь из последних сил.

— Это не так, — только и отрезаю глухо, поднимая на маму взгляд исподлобья.

— Оправдываешь его, да? — всхлипывает она, — Считаешь, что он прав, что бабу эту к нам привел. Что... Что...

Не договорив, плачет. Беззвучно и горько.

Серая вся. Волосы растрепанные, пряди выбиваются из неаккуратного пучка. Плечи сгорбились.

Мне невыносимо тяжело на это смотреть. Я очень хочу помочь... Очень!

Но она требует от меня невозможного. Требует, чтобы я выбрал между ними. Хочет, чтобы я вместе с ней ненавидел отца. А я не могу!

Он, блин, мой отец! И именно как отец он не был плохим никогда.

Да, папа не самый простой человек в мире, возможно, чересчур строгий и авторитарный, но я его люблю!

Мне, мягко говоря, не нравится то, что он сейчас творит, но это не значит, что я против него самого.

И мама просто рвет мне душу сейчас.

Спасибо, что хоть к сестрам не пристает с этим. При них пытается держаться. Старается обходить острые углы.

А вот я уже взрослый. И я вижу, что в этой ситуации мама смотрит на меня не как на своего ребенка, а как на мужчину, который обязан ее защитить.

Но защитить от кого? От моего собственного отца?!

Нет, если бы он поднял на нее руку, я бы вписался, даже не задумываясь, и наверно это был бы конец.

Но вот сидеть и перемывать ему кости на кухне...?! Выслушивать, что у них давно интимная жизнь не ладилась?! Ну это просто пипец… Простите, я не могу.

— Мам, мне пора, — встаю из-за стола, отодвигая от себя чай.

— Когда тебя ждать? — смотрит с осуждением.

Не может простить, что еду обратно домой к отцу. Воспринимает как предательство. А я всего лишь один побыть хочу. В тишине. Сестры на все выходные у нее. Отец заходить ко мне в комнату без приглашения привычки не имеет. Да и ему сейчас, кажется, есть с кем проводить свободное время. Вот и отлично. Лишь бы не у меня на глазах.

Понимаю, что дело идёт к тому, что эта потасканная ведущая-сосущая, или кто там эта Виктория, к нам переедет вместе со своей целкой-пионеркой дочуркой. Но дом огромный. Разминемся уж как-нибудь.

Я бы свалил вообще. И сейчас активно об этом думаю.

Но надо подождать, пока хотя бы Лилька адаптируется к новой жизни. Оставлять младшую по сути один на один с этой Викторией, так как отец все время на работе, я что-то не очень хочу...

И вообще... Я наивно надеюсь, что весь этот мрак как-то разрулится. Хотя пока и совершенно не представляю как.

— В воскресенье вечером заеду, девчонок заберу, — отвечаю маме на ее вопрос.

Она встает меня провожать. Идет по пятам, обняв себя за плечи. Заглядываю в комнату к сестрам. Сидят в телефонах, играют во что-то по сетке. Машут мне на прощание.

— А с нами воскресенье провести не хочешь? — интересуется мама, пока обуваюсь коридоре.

— Я бы с удовольствием, но Гордей на концерт звал, — вру.

На самом деле в планах у меня потупить одному в тишине. Я что-то реально задрался за эту неделю.

Помимо всего остального треша, родители еще нормально общаются только через меня. Если напрямую, то это опять скандал через секунду. А ведь договариваться все равно надо. По поводу сестер и прочего...

— Ясно, Гордей, конечно важнее, чем мать… — удрученно.

— Мам, не начинай, — обнимаю ее и целую в макушку. Пахнет слезами. Обнимаю крепче, качаю чуть-чуть, — Только девчонок не грузи, ладно? — тихо ей шепчу, — А то Лильке уже кошмары снятся.

— Я стараюсь, — всхлипывает мне в футболку, — Ох, Эмиль...Как же это все...!

— Все, отпусти ситуацию. Все будет хорошо.

***

Паркуюсь в гараже, но в дом иду не сразу.

На улице ночь уже. Август. Звезды. Соснами пахнет. Вдохнешь поглубже, и будто бы все почти нормально. Все как всегда.

Подкуриваю сигарету и бреду к реке. Дом у нас на самом берегу. Как положено. Есть лодочный сарай, пирс — все, что мне сейчас нужно. Нахожу в сарае пиво и иду к пирсу. Устраиваюсь на самом краю, скидываю кроссовки, подкатываю джинсы повыше и опускаю ноги в прохладную ласковую воду. Падаю на спину, уставившись на рассыпавшиеся зведы над головой. Деревья шумят, сверчки... Даже назойливый писк комаров не парит. Потому что хоть на минуту получается забыть, какая же моя жизнь сейчас дерьмо.

Перед раскрытыми глазами образы кружат. Особенно после сегодняшнего вечера. Виктория эта, сообщение про ее беременность. Ее торжествующая улыбка на перекаченных губах. То, как отец берет ее за руку, а вторую она кладет на живот.

Сука... Это дурдом!

И рядом дочка ее... Вся такая невинная овца с виду. С косой, в платье в цветочек. Лицо чистое, наивное, совсем девчачье, почти детское...И только взгляд хоть немного выдает — пронзительный, глубокий, колючий.

Но это если присматриваться, а так образ конечно отпад.

Не знал бы кто мать, наверно, даже повелся. Боялся бы сматериться при ней или еще какую пошлятину сказать.

Вот только от осинки не родятся апельсинки, а как раз такая романтичная невинность, подозреваю, отлично монетизируется у всяких папиков. Сосет седые мошонки, хлопая своими пушистыми ресницами, сто пудов. Мама еще и с клиентами помогает.

Малина, бл... Даже имя как из дешевого порно.

Твою мать... Я просто поверить не могу, что это все — моя реальность теперь. Абсурд.

Расправившись с пивом, тяжело поднимаюсь с пирса и бреду к дому. Он будто заброшенный, в окнах черно, внутри пугающе тихо. Вспоминаю, что здесь только я и отец сейчас, и сердце болезненно колет утратой того мира, что был моим совсем недавно.

7. Эмиль

Уставившись на девчонку, никак не реагирую на ее хлипкий “привет”. Вместо этого молча пожираю глазами образ.

Темные густые волосы длинными волнами рассыпались по белому одеялу, прикрывающему плечи и шею. Тонкие руки выглядывают наружу, сжимая края. В правой ладони телефон. Горящий экран снизу подсвечивает нежное лицо, делая акцент на верхней губе, идущей четкой линией с двумя треугольничками посередине и приподнятыми уголками на концах. Будто Малина в шаге от того, чтобы мне улыбнуться. Искренне и тепло. Глаза совсем черные и большие во мраке. Тускло мерцают. Густые брови вразлет, чистый лоб, аккуратный прямой нос, овал лица сердечком.

Такая вся... Бесит!

Смотрю и чувствую, как накаляюсь внутри до предела. И одновременно глаз не отвести.

Как невозможно перестать смотреть на видео с жуткой катастрофой, хотя уже вся кожа в холодном поту, а воображение фиксирует каждую секунду для будущих кошмаров.

Вот и Малина эта... Словно воплощение моей личной катастрофы.

Все плохое и болючее проникает сейчас в ее образ, неразрывно вплетаясь в него. Эта лживая невинность, прямой, будто ни в чем неповинный взгляд. Робкое дружелюбие, которое, я чувствую, она готова проявить.

Это все ненастоящее, показное.

Все ради денег моего отца и комфорта своей матери. И своей собственной задницы, конечно. Чтобы богато и в тепле, да?

Мелкая фальшивая сучка... Сколько ей кстати? Восемнадцать то есть? Трахать уже можно? Или будет потом заявой угрожать? Интересно, разводили с мамочкой уже так кого-то?

Склоняю голову набок, прикидывая. Делаю пару шагов в её сторону. Она нервно повыше натягивает одеяло, будто под ним нет ничего...Эта внезапная догадка мгновенно ускоряет мой пульс и зажигает кровь. Что... Правда что ли?

Взгляд соскальзывает на женские пальцы, вцепившиеся в края одеяла, словно пытаясь заставить девчонку их разжать. Мне теперь интересно...

— Твой отец настоял на том, чтобы мы сегодня остались у вас, — сбивчиво объясняет Малина.

Кончик ее языка при этом юрко проходится по верхней губе в казалось бы совершенно не окрашенном сексуально жесте, но моему телу плевать — оно ловит намек и посылает электрический укол в пах. Внутренне сокращаюсь, ловя пока что совсем легкую эротическую вибрацию.

— Да, я понял. Ты конечно сопротивлялась, но он настоял, — тяну, выкидывая сигарету и упираясь ладонями в перила.

Сколько теперь до ее балкона? Метра два?

— Просто ты у нас очень послушная, да? — я криво улыбаюсь, ловя ее смущенный взгляд на своем голом теле.

На мне ведь только боксеры, которые уже немного оттягивает привставший член. И моя будущая "сестренка" заметно сглатывает, с трудом отлепляя оттуда глаза и уставившись мне четко в переносицу.

— Не понимаю твой сарказм по этому поводу, — глухо отбивается, — Кстати, я не знала, что здесь твоя комната, Назар Егорович ничего не сказал и...

— Какой же это сарказм? — хмыкаю, игнорируя ее разъяснения про комнату.

Мне не до них — я обдумываю, как бы до нее добраться.

Прыгать — не вариант. Далековато. Но есть окно и широкий парапет...

— Всего лишь хочу узнать тебя поближе, Малинка. То, что ты покладистая, когда настаивают, мы уже выяснили с тобой, да? — нахально подмигиваю ей и под испуганный девчачий писк перемахиваю через перила.

— Что.. Что ты делаешь?! — взвизгивает она, подскакивая с кресла, — Ты больной?! Убьешься!!!

О, черт, если и убьюсь, то только потому, что одна мелкая кукла решила мне внезапный стирптиз устроить, выпрыгнув из одеяла как черт из табакерки!

При виде ее бледно светящегося в сумраке, голого тела, прикрытого лишь белым кружевным просвечивающим бельем, у меня отъезжает нижняя челюсть, а вместе с ней и правая нога с парапета.

Твою мать! Скольжу! Малина визжит!

Рывком намертво хватаюсь за выступ окна и чудом удерживаю равновесие. Из-под ногтей, кажется, сейчас кровь пойдет.

Малина в шоке прикрывает рот ладошками, но лучше бы трусы с лифчиком закрыла, потому что я вижу темные ареолы ее сосков и черную полосочку волос между ног сквозь прозрачный, расшитый белыми цветочками гипюр.

Не то, чтобы я в первый раз подобное вижу, но уж вышло как-то слишком неожиданно!

Делаю усилие и, сгруппировавшись, хватаюсь за перила ее балкона. Она отступает на шаг. Глаза огромные как у олененка, губы сложены в идеальную "о". Прикрыться так и не додумывается, и я начинаю подозревать, что это специально.

Стесняться ягодке действительно нечего. Хорошенькая...

Не высокая, не пышная, не худая, не сильно спортивная, но вся какая-то ладная. Мягкая и нежная даже на вид. Малинка в сливках.

От ассоциаций, закруживших в голове, непроизвольно облизываюсь и перемахиваю через перила на ее балкон. Кажется, только сейчас она выдыхает.

— Ну ты и придурок, оказывается, — шепчет то ли с осуждением, то ли с восхищением, пятясь от меня.

— Всего лишь решил, что так удобней говорить, — усмехаюсь, наступая.

Взгляд соскальзывает с ее лица на аккуратную грудь, просвечивающую под белым кружевом. Моя кожа начинает гореть. Жар словно углубляется в тело и стекает по позвоночнику к паху. В голове бедлам. С одной стороны эта девка мне противна самим своим существованием, а с другой... Выплеснуть свою агрессию таким путем настолько заманчиво, что у меня темнеет в глазах.

Трахнуть свои проблемы в буквальном смысле — отличный же вариант!

— Куда ты пялишься! — до Малины будто только сейчас доходит, к чему идет дело, — О, черт! Не подходи! — и она, метнувшись мимо меня обратно к креслу, хватает одеяло, — Даже не думай! — шипит, заворачиваясь в него как в кокон.

— А может не стоит тогда расхаживать голой, чтобы никто ничего не думал,— насмешливо выгибаю бровь.

— У меня нет никакой одежды с собой, не в платье же спать! — восклицает девчонка, — И вообще я никого встретить не рассчитывала!

— Ну да, сама невинность, я уже понял, — киваю с издевкой, снова подходя к ней вплотную.

8. Малина

Будит меня звонок матери. С трудом отрываю голову от подушки и даже не пытаюсь разлепить веки, пока слепо шарю рукой в поисках телефона.

Я заснула только под утро, так что от резкой попытки очнуться мутит и подташнивает.

— Малечка, ты уже встала? — ласково интересуется мама.

Слишком уж ласково. Наверно, эта нежность обращена не столько ко мне, сколько к находящемуся где-то поблизости от нее Караеву-старшему.

— Нет, мам, я еще сплю, — сиплю в трубку, падая обратно на подушку.

— Малин, уже десять утра, — мама тут же меняет тон на деловой, — Давай, просыпайся-умывайся и иди к нам в малую столовую, будем завтракать.

— Мам, я без понятия, где в этих хоромах малая столовая, это во-первых, а, во-вторых, я есть не хочу.

— Через полчаса за тобой придет служанка и проводит, — отметает мои возражения мать, выделяя с каким-то особенным тихим восторгом слово "служанка", — Все, колючка моя, вставай.

Вызов обрывается. Беспомощно стону в подушку. За что?!

Первый мой порыв — проигнорировать пожелания родительницы, но, стоит хоть немного прийти в себя после сна, как меня тут же всю охватывает нервное перевозбуждение, которое не давало спать всю ночь.

Перед глазами мелькают картинки вчерашней стычки с Караевым-младшим, а в ушах звучит его низкий насмешливый голос, ставя дыбом волоски.

Какой же он все-таки....Бесит!

Самовлюбленный, ничего сам по себе не стоящий, заносчивый, похотливый придурок!

Он тоже будет за завтраком, да?!

У-у-у, я туда не хочу!

Но, если не пойду, он решит, что я прячусь, так?!

Нет уж, такого удовольствия я этому снобу с эрекцией наперевес не доставлю никогда! Боже, и зачем я только про эту чертову эрекцию опять вспомнила! Щеки предательски жарко вспыхивают, и хочется себя по ним отхлестать.

Просто я раньше никогда... Никогда! Не была в подобной ситуации. Вот, чтобы настолько демонстративно все, не прячась. У меня было два мальчика в школе. Мы целовались и даже немного больше, но... Ни Мирон, ни Коля не выпячивали передо мной так гордо свое возбуждение будто это знамя, добытое в тяжелом бою. Я уж молчу про предложение покупки моих ...кхм.. “услуг” .

И ведь он реально поверил, что мне это интересно!

Придурок... Придурок в квадрате!

Встряхнув головой в попытке прогнать навязчивые образы, вскакиваю с кровати и отправляюсь в душ. Ведь уже через полчаса за мной зайдут, чтобы проводить на завтрак.

***

В малой столовой, которая оказывается небольшой светлой комнатой, соединенной проходом с кухней, меня ждут двое — мама и Назар Егорович.

Поняв, что младшего Караева нет, я облегченно выдыхаю и одновременно с этим чувствую смутное, давящее разочарование.

Я уже настроилась, нервы звенили, каждая клеточка наливалась напряжением, а сейчас все это сдувается как спущенный воздушный шарик, оставляя после себя унылый вакуум.

— Доброе утро, — присаживаюсь за стол, заставленный всякой всячиной, которую принято есть на завтрак.

— Доброе, как спалось? — ровно интересуется Назар Егорович. расправляясь с яичницей.

— Хорошо, спасибо.

— Я рад. По поводу сегодняшнего дня. Предлагаю сделать так… — и Назар Егорович обрывает сам себя, не договорив, потому что в столовую внезапно вваливается Эмиль.

Именно вваливается. Заспанный, растрепанный, босой, в белой футболке и серых спортивных штанах, с щетиной и полосатым следом на правой щеке от подушки.

Неопределенно кивнув нам всем разом, он шлепает через столовую на кухню к кофемашине. У меня мгновенно каменеет спина и пересыхает в горле. Я только расслабилась...уже почти выкинула его из головы, и словно шарахнули током.

Нельзя же так! Все у него... через место одно.

— Ты дома ночевал? — удивляется Назар Егорович, отслеживая перемещения сына, — Ты же хотел остаться в городе.

— Планы поменялись, — опершись задницей о столешницу рядом с кофемашиной Эмиль зевает, не особо прикрывая рот, и растирает ладонями помятое лицо.

— Ты бы хоть умылся, — ворчит отец.

— Не знал, что тут... гости, — парирует Караев -младший, смотря на отца в упор.

"Врешь же! Мы же виделись вчера — все ты знал!" — думаю про себя, но, прикусив губу, естественно молчу.

Лишь делаю мысленно заметку, что Эмиль с легкостью может солгать, честно глядя в глаза. Впрочем, я и не сомневалась...

— Я попросил Вику с Малиной остаться, — объясняет Назар Егорович.

— Как мило с твоей стороны, — дергает Эмиль губами в подобие улыбки.

Отец никак не реагирует на яд в его голосе и спокойно продолжает.

— Что ж, это даже хорошо, что ты тут. Присаживайся, — указывает сыну на стул напротив, — И спокойно обсудим ближайшие планы, а то вчера... Не получилось.

— А есть что обсуждать? — хмыкает Эмиль, отпивая кофе.

Смотрит он при этом только на отца, так толком и не взглянув еще ни разу ни на мою маму, ни тем более на меня.

Будто нас не существует. Два пустых места, если не хуже. И от этого мои щеки так и продолжают гореть.

Ночная встреча на балконе настойчиво маячит перед глазами.

И этот контраст между вечером и утром настолько...унизительный!

Словно я вещь, которая пригодна только для определённого времени суток, а не живой человек. Что-то вроде матраса, о котором и не вспоминают днем.
Козел...
Даже его пошлые намеки мне было бы проще пережить, чем вот этот вот непроницаемый игнор.

— И зачем тебе я? — продолжает тем временем Караев-младший драконить Караева-старшего, — Ты, кажется, уже все решил. Не обсуждая.

— Эмиль, сядь, — коротко рявкает отец.

И сын, помедлив, под тяжелым взглядом Назара Егоровича сдается и опускается на соседний со мной стул.

9. Малина

Когда Эмиль садится рядом, кое-что происходит. А именно он, продолжая смотреть только на отца, широко расставляет ноги и плотно вжимается в мое бедро своим. И я бы даже поверила, что это случайность, но он толкает меня коленом и снова прижимается еще сильнее.

Я вздрагиваю от неожиданности и мощной волны жара, прокатывающейся по всему телу. Кофе застревает в горле, по коже словно стремительно расползается ожог.

С трудом сглотнув, со скрипом отодвигаю стул подальше. Караев -старший мельком бросает на меня недоуменный взгляд и снова концентрируется на сыне, который делает вид, что не понимает, почему я отодвигаюсь от него.

— Кхм, Эмиль...Сегодня Виктория и Малина переедут к нам. Учитывая обстоятельства, не вижу смысла с этим тянуть, — откашлявшись, говорит Назар Егорович спокойным, но безапелляционным тоном.

У Эмиля дергается щека. Взгляд становится острым и блестящим. Будто он невидимыми клинками режет отца.

— Я сейчас поеду с ними, чтобы помочь. Если хочешь, можешь с нами, — продолжает Караев-старший.

— Нет, спасибо, — быстро отрезает Эмиль. Его пальцы до побелевших костяшек впиваются в кружку с кофе, — И какой срок?

— Что? Беременности? Три месяца.

— Почти тринадцать недель, — вклинивается моя мама, — У меня есть запись УЗИ, если хочешь посмотреть. Сказали, будет мальчик... — голос матери становится тише, а затем и вовсе обрывается, потому что Эмиль поворачивает к ней голову и откровенно смотрит как на дуру.

А мне хочется одновременно провалиться под стол от испанского стыда, потому что с предложением посмотреть УЗИ был явный перебор, и в то же время всечь Эмилю, так как мог бы настолько явно свое пренебрежение не демонстрировать.

Она все-таки моя мама. Мне больно наблюдать такое отношение к ней. Неважно, есть для этого основания или нет. Пусть лучше дальше продолжит взглядом отца пилить.

— Свадьба будет в сентябре, — тем же не терпящим возражений тоном сообщает Назар Егорович, — Мы с Викой все обсудили и решили, что не будем делать официальное торжество в Москве. Полетим вдвоем в Доминикану на пару-тройку недель, там нас в посольстве распишут.

— Успеешь развестись к тому времени? Это же следующий месяц, — едко интересуется сын.

— Успею.

— Быстро...Хотя живот поджимает, да? — сжимает челюсти Эмиль, и по его скулам перекатываются желваки.

Назар Егорович мгновенно багровеет и, тяжело смотря исподлобья, грозит пальцем сыну.

— То, что ты сейчас говоришь, как смотришь и как себя ведешь, я спишу на стресс, — рычит глухо, — Но на будущее, сынок. Прекращай. У тебя будет брат. И еще одна сестра. У меня новая жена. Пора начинать смиряться с этим фактом. Он от твоих взбрыкиваний не изменится. Это ясно?

Эмиль молчит, смотря в упор. На несколько мгновений воцаряется гнетущая тишина. И меня так и подмывает просто встать и уйти. Но тело будто деревянное. Да в и принципе не хочется привлекать к себе хоть какое-то внимание. Так и сижу, практически не дыша и чувствуя, как от находящегося совсем рядом Эмиля становится все жарче, будто он постепенно накаляется до неестественной температуры.

— В общем, в сентябре остаешься за старшего, — заключает Назар Егорович, раздраженно проводя ладонью по лицу, — Я же могу на тебя положиться? — вопросительно поднимает брови, — Кстати! Раз уж заговорили про сентябрь. Очень удачно, что вы с Малиной в одном универе. Как смотришь на то, чтобы ее подвозить? Прав у нее пока нет. Николай будет на развозе девочек в гимназию и на секции, нанимать еще одного водителя пока смысла не вижу и...

— Ты издеваешься! Есть же такси! — восклицает Эмиль так искренне и возмущенно, что я на секунду жмурюсь.

— Я правда могу сама, не надо! — вклиниваюсь в их милую беседу.

Но ко мне даже голову никто не поворачивает. Отец упрямо смотрит на сына, который от гнева уже красными пятнами пошел.

— А в чем сложность? — продавливает свое Назар Егорович, — Я не говорю про все время, но если расписание совпадает. Объясни.

— Да ни в чем. Я ей что? Нянька?! Может мне ее еще и на пары за руку водить, и в компанию свою притащить?

— Не утрируй. Завелся, — отмахивается от него отец, — Ладно, это ближе к сентябрю решим. Пока остынь. И кстати, — хмыкает, — Насчет компании я был бы не против. Малине новый круг общения не помешает, почему нет. И ты мог бы оказать ей протекцию в универе. Тебя уже знают, ты заканчиваешь, играешь в команде, а она — только первый курс. Если ты проследишь, чтобы у нее не было проблем, я был бы благодарен, сын.

Эмиль шумно тянет воздух носом, смотря куда-то за спину отцу. Под столом его нога рядом с моей начинает быстро дергаться. Кошусь на него, в ожидании, когда заметит. Через секунду срабатывает. Поворачивает голову и ловит мой взгляд. Карие глаза от злости почти черные, будто неживые.

— Не надо мне ничего, не слушай, — артикулирую ему бесшумно.

— Заступница, на хер иди, — беззвучно выдает он и снова поворачивается к отцу.

— Если это все, я пойду. Мне с Гордеем встретиться надо, — громко сообщает на всю столовую и резко поднимается из-за стола.

— Что так рано? — спрашивает Назар Егорович.

— Тренировка.

— Домой сегодня придешь?

— Не знаю. Позвоню.

— Ты помнишь, что в понедельник в офис? — бросает Караев- старший в спину сыну, когда он уже практически выходит из комнаты.

— Я даже помню, что в воскресенье вечером надо забрать и привезти твоих дочерей.

10. Малина

После завтрака Назар Егорович отвозит нас с мамой в нашу квартиру и оставляет там, а сам уезжает по делам, обещая вернуться через пару часов. К тому моменту как раз уже должны прибыть грузчики, а нанятые помощники все упаковать.

Мама, неестественно оживленная, начинает носиться по квартире, обклеивая все стикерами с пометками и сама собирать все самое ценное.

— Маль, ну что ты ворон считаешь? Через полчаса уже придут упаковывать, комнату свою разбери!

А я, если честно, переступила порог нашего дома и как-то онемела. Не в плане речи. Душой.

Только сейчас до конца осознала, насколько круто меняется моя жизнь за какие-то сутки!

В прошлый раз похожие ощущения я ловила год назад, когда умерла бабушка. Сразу после похорон мама вот точно так же носилась по нашему с бабушкой дому и деятельно размышляла, что продавать, что забирать, а что можно оставить за ненадобностью будущим владельцам — пусть выкидывают сами. Или пользуются. Как захотят.

А у меня даже плакать сил не было тогда. Я не представляла свою новую жизнь рядом с мамой, которую видела в лучшем случае раз в пару месяцев, не хотела уезжать с ней в Москву. Вообще ничего не хотела, кроме как лечь на бабушкину кровать, свернуться калачиком и плакать. Но мама не из тех людей, кто дает такую возможность. Иногда мне кажется, что ей просто страшно остановиться и оглядеться вокруг. Почувствовать, пустить чуть глубже в себя. Она словно та стрекоза, упорно отрицающая, что рано или поздно ее лето может кончиться.

Медленно бреду в свою комнату. Останавливаюсь на пороге, думая с чего бы начать. Мамина квартира так до конца и не стала полностью моей, но я не могу сказать, что мне было здесь плохо. Нормально. Иногда даже очень комфортно и хорошо.

У меня была своя комната, мама потакала моему увлечению музыкой, мы часто заказывали суши вечером, когда она ночевала дома, включали какой-нибудь сериал и болтали обо всем.

Еще я очень много времени была предоставлена сама себе — тайная мечта любого подростка. Но последний учебный год, три репетитора, музыка и желание удачно поступить не давали возможности воспользоваться этой свободой по полной.

В новом классе я не очень прижилась — все-таки я выросла в провинции, да и мама на первом же родительском собрании произвела не очень хорошее впечатление своей яркой, во многом искусственной красотой на большинство родительниц нашего класса. Кто-то оперативно прошерстил ее соцсети. Мгновенно слухи пошли... Не слишком хорошие. Понятно, что они задевали и меня. Популярные девочки воротили нос, некоторые мальчики маслено поглядывали и пытались топорно подкатывать, упоминая при этом мать.

Конечно, до уровня Караева-младшего с его "отсоси за "Биркин"" никто не опустился — Эмиль умудрился пробить дно по моей личной шкале кринжатины. Но сказать, чтобы он так уж сильно меня удивил — нет. Скорее неприятно взбудоражил. И позволил в красках представить мою будущую жизнь бок о бок с ним. Ничего хорошего...

Хотя, если его игнорировать, то, вполне возможно, он очень скоро успокоится и перестанет меня задевать. В классе все произошло именно так.

Звездой коллектива, как в своей прошлой школе, я, конечно, не стала, но уже к Новому году от меня отстали, и я даже обзавелась парочкой друзей — Олей, с которой сидела за одной партой, настоящей классической ботаничкой и от того невероятно интересным человеком, и Юрой, с которым мы случайно пересеклись в музыкальной студии и узнали, что ходим к одному и тому же преподавателю по гитаре, что сразу сблизило нас. А еще все в классе решили, что мы с Юркой встречаемся, и потихоньку полностью перестали меня доставать.

В общем, моя жизнь наладилась, стала понятной и приятной совсем недавно.

И вот опять...!

Кручу гитару в руках, не в силах даже в чехол ее запихнуть. Нет, я так не могу!

Срываюсь с дивана и иду к матери в спальню. Она занята тем, что бережно упаковывает косметику.

— Мам, я хочу остаться тут.

— Нет. Ты же слышала Назара.

Даже голову не поворачивает в мою сторону.

— Мам, он мне никто, с чего я вообще должна его слушать и слышать! Мне девятнадцать через три недели! В чем проблема?! Я сейчас даже не буду предъявлять тебе, что ты меня не предупредила, не сказала ничего про беременность, про свадьбу. Не буду. Ок! Но просто оставьте меня в покое! Я. Не. Хочу. Жить. У. Него!

— Объясни почему, — раздраженно вздыхает мать, наконец переводя на меня взгляд.

— Ты его детей видела? Они нас ненавидят!

— Они привыкнут, это первая реакция. Все нормально.

— Сильно сомневаюсь, — бурчу, покусывая губы.

На языке так и вертится "А еще Эмиль предлагал ему отсосать", но мне почему-то невыносимо стыдно произносить это вслух. Не знаю даже почему, ведь стыдиться бы надо не мне.

— Маль, — мама снова вздыхает и присаживается на кровать. Похлопывает по матрасу рукой, предлагая пристроиться рядом.

Слушаюсь. Сажусь с ней рядом. Она перехватывает мою руку и заглядывает в глаза.

— Малина, давай так договоримся, — начинает мама ласково, — Ты мне дашь этот год. Просто посмотришь как и что, хорошо? Может быть, через время ты сама не захочешь переезжать. А может быть Назар не будет так категорично настроен, чтобы ты не жила одна. Кто знает... Ну что тебе стоит? Только год! Тем более такой важный. У тебя первый курс, мне страшно совсем уж одну тебя оставлять. Без присмотра. Дорогая... — второй рукой убирает мне прядку за ухо, улыбается, — Если будут проблемы, то мы вернемся к этому разговору. Хорошо? А пока... У меня план такой. Квартиру я решила сдавать. Деньги от сдачи пойдут тебе, будут твои личные. Можешь класть на счет, можешь тратить. Разве плохо? Ну... Подумай! И квартира эта все равно остается за тобой. Но ты тоже войди в мое положение. Я не хочу сейчас перечить Назару. Он против, чтобы ты одна жила. Уступи, дочка. Не в сарай в конце концов он тебя везет!

Я молчу. Мама давит. Говорит и говорит... Пока я, мысленно махнув на все рукой, не уступаю ей.

11. Малина

Но Эмиль ночевать не пришел.

А я весь вечер в итоге была как натянутая струна в ожидании его внезапного появления и неминуемой новой стычки.

Ужинали мы втроем — я, мама и Назар Егорович. Взрослые болтали друг с другом, обсуждая все подряд — от новостей до ближайших планов, а я молчала, чувствуя, как непроизвольно простреливает напряжением от звуков любых шагов в соседних со столовой комнатах. Так и тянуло уточнить у Назара Егоровича, явится его сын или нет, но не хотелось показывать, насколько мне это важно.

Нет, не из-за того, что я хотела его видеть, а ради собственного спокойствия.

— У тебя же завтра репетиция? Во сколько? Мне надо заехать к косметологу, как раз вместе поедем в город, — предлагает мать, — Пока будешь в студии, я все успею, и отвезу тебя обратно.

— В шесть. Не надо обратно. Я договорилась погулять с Юрой, — рассеянно отзываюсь, — Но если отвезешь туда, будет отлично. А вечером я на такси. Можно же? — со скрытой иронией интересуюсь у Назара Егоровича.

Лично с ним я тот факт, что он отказал мне в отдельном проживании, не обсуждала, но все равно не могу удержаться от тайной шпильки по этому поводу.

— Можно конечно. Кто такой Юра? — Караев с легким интересом выгибает бровь.

— Очень приятный мальчик, — за меня кидается отвечать мама, — Малин одноклассник, хорошо учится, интеллигентный такой. Всегда вежливый. Они вместе ходят на гитару, да, дочка? Он поступил... Куда он поступил? — переводит на меня взгляд, щелкая пальцами в попытке вспомнить.

— В Бауманку, мам.

— Парень твой? — одобрительно хмыкает Назар Егорович.

— Друг, — поджимаю губы.

— Ой, не смущай ее, Назар. На самом деле они такие милые...— смеётся мама довольно, — ходят вместе за ручку, шушукаются, рилсы свои целыми днями снимают.

— Ясно, ну, первое чувство это прекрасно, — кивает Караев, —И я думаю, ты благоразумная девушка, да, Малин?

— В каком именно смысле? — невинно хлопаю глазами.

На самом деле я прекрасно понимаю, что он намекает на предохранение. И меня это бесит. Хочется сказать, что от его сыночка в этом плане исходит гораздо большая опасность, чем от кого-то Юрки.

Назар Егорович не поясняет, лишь с задержкой выразительно смотрит и переключается на мою мать. А я быстро доедаю пасту и удаляюсь в свою комнату.

Хотя мне пока сложно воспринимать ее своей. Небольшая, с нейтральными бежевыми стенами, маленьким санузлом, включающим туалет и душ, и крохотным чуланом-гардеробной. Но все же очень уютная и светлая, особенно из-за достаточно просторного балкона, на котором размещен плетеный журнальный столик и глубокое садовое кресло, обложенное подушками.

Эта комната является последней в левом крыле дома, которое изгибается полукругом. Так что она чуть выступает, а балкон идёт по диагонали к балкону Эмиля. И если отдернуть шторы, то я по касательной вижу его балконную дверь и окно.

С одной стороны меня это раздражает, ведь сама я теперь выходить на балкон не имею никакого желания, а шторы придется все время держать закрытыми. С другой, я вижу черноту в окнах напротив и понимаю, что хозяина комнаты там нет.

Это наконец позволяет расслабиться.

Подключаю гитару и около часа репетирую заданный этюд перед завтрашним занятием. Он достаточно сложный, концовка мне дается через раз, все время сбиваюсь. Еще и усталость, накопленная за сегодняшний день, сказывается. Так что в какой -то момент забиваю на все, решив довести до совершенства этюд завтра днем, принимаю душ и ложусь спать.

В комнате так тихо, когда выключаю свет и накрываюсь тонким одеялом, что, кажется, я слышу, как кружатся пылинки в воздухе. Я не знаю, как тут со звукоизоляцией стен, но то, что в соседней комнате никого нет, улавливаю даже не на слух, а каждой своей клеточкой.

Ощущаю пустоту, будто само присутствие Караева -младшего в радиусе нескольких метров способно запустить химические реакции в моем теле. Не приятные, но будоражащие. Засыпаю с трудом. И кажется, что под самое утро.

***

Аккуратно вывожу толстую стрелку на верхнем веке. Стразы в виде звёздочек рассыпались под бровью. Скулы блестят хайлайтером. Мы с Юркой собираемся пойти на набережную, сегодня наши знакомые делают там флешмоб, так что наряжаюсь сразу для вечера, потому что после занятия по гитаре домой уже не попаду. Черные палаццо, черный топ, открывающий живот, бежевая джинсовая рубашка размера оверсайз, которая мне почти по колено, и любимые кеды. Волосы оставляю распущенными, лишь у лба делаю две тонкие косички, вплетая в них серебряные колечки. Отлично, если волосы будут мешать — уберу в хвост.

Оставшись удовлетворенной своим внешним видом, я, в ожидании, когда за мной зайдет мать, в сотый раз за сегодняшний день беру в руки гитару. Открываю гребаный этюд. Концовка так и плывет — не дается.

Все-таки мама была права, когда отговорила меня от попыток поступления в муз училище. У меня не техничные руки, короткие пальцы и мне не хватает усидчивости. Я все это знаю про себя.

Включив метроном на телефоне, повторяю только концовку. Никак не дается перебор, не в такт. Сбиваюсь и сбиваюсь. Черт! От злости луплю по струнам так, что режущий нестройный звук эхом разлетается по всей комнате. Шумно выдыхаю и делаю опять.

Я так сосредоточена, что не улавливаю момент, когда в мою комнату открывается дверь. Лишь замечаю чью-то фигуру в проеме боковым зрением.

— Мам, я сейчас...— рассеянно бормочу и тут же замираю, так как это не мама.

Это Эмиль. Закрывает за собой дверь и, сложив руки на груди, тяжело и непроницаемо смотрит на меня.

Мои пальцы сами собой нервно пробегают по струнам.

— Что-то забыл? — сглатываю, — Вообще принято стучать...

— Ты так настойчиво просила к тебе зайти своими корявыми переборами, что я подумал, что это будет лишним, — щурится.

— Просила зайти? Я была уверена, что тебя вообще нет! — возмущаюсь.

Эмиль игнорирует и продолжает говорить свое.

12. Эмиль

Завалившись на кровать, я снимаю блокировку с экрана телефона. Время — одиннадцатый час. Детское, чтобы ложиться спать, но достаточно позднее, чтобы задаваться вопросом где шляется моя мелкая грымза- соседка.

Я на хрен не понимаю, меня в этом доме одного это беспокоит?

Навязчивое, горячее раздражение разбухает в груди, лишь усиливая мутный похмельный гул в голове. Чтобы не возвращаться домой ночевать вчера, я поперся с Гордеем и Чижовым в клуб. Идея была дурацкая изначально, но обернулась в итоге полной катастрофой, когда я, пьяный в дым, встретил на танцполе Янку Чемезову, приятельницу из параллельной группы, и в итоге...В итоге чуть не трахнул ее прямо в грязном общественном туалете.

Я не знаю, что на меня нашло. Обычно я не связываюсь с теми, кто тесно вхож в мою жизнь.

А Яна — это прямо эталонный вариант, как напакостить самому себе на ровном месте. Мы с одного потока, из одной компании, Чемезова — капитан болельщиц моей команды по баскетболу, да вообще мы знакомы давно и всегда были только друзьями. Просто...

Просто Яна темненькая, невысокая, ее черты в темноте и неоновых вспышках неуловимо напоминали лицо одной маленькой стервы с дурацким именем... А еще на ней было симпатичное белое платье в мелкий цветочек. Совсем как у... Бл...

Я не понимаю, как в моей пьяной башке настолько все смешалось, потому что я точно видел не совсем Яну, а...

А эта гребаная "сестренка" меня так взбесила тогда на балконе!

Хорошо, что вовремя сообразил, что делаю. И до секса не дошло. Хорошо, но я блин плохо теперь представляю, как смотреть Чемезовой в глаза. Тем более, что в ее взгляде засветилось что-то такое, от чего у меня яйца трусливо скукожились. Будто для нее это не случайность. Будто она ждет... Да, ждет продолжения. И мне было неловко так, что я даже протрезвел.

Была бы это незнакомая девчонка — да плевать, что она там от меня хочет. Но морочить голову Яне — это перебор.

Это все из-за Малины этой гребаной...Сучка...

Я свалил из клуба сразу и на парковке уже звонил Гордею и уговаривал уйти. До обеда отсыпался у него, а потом, хоть немного придя в себя, поехал домой, чтобы принять душ, переодеться и стартануть к матери за сестрами. Понимал, что просто зайти на пять минут не получится, а значит надо выглядеть адекватно и быть готовым выдержать часовую беседу за чаем.

И тут опять наткнулся на эту малохольную.

Она еще и играет. Прямо у меня за стенкой и прямо по моим и без того натянутым нервам. Изощренно так, с баррэ и витиеватыми переборами.

С похмелья и недосыпа мне казалось, что Малина не струны на гитаре, а тикающий нерв у меня в голове дергает.

Пошел ругаться и... подвис от ее нового образа девчонки - альтушки с ближайшей подворотни. Не люблю такое, но Малине странным образом шло. Очень органично сочетаются все эти черные балахоны и смачно накрашенные глаза в блёстках с ее колючками и глубоким, прожигающим кислотой все нутро взглядом. Ванилька? Да там ей даже не пахнет. Только бензин, энергетик и хардкор. Ягодка, которую опрыскали дихлофосом, и можно сдохнуть, просто откусив.

Короче, я проникся. Ей идет.

И наконец-то на мать не похожа.

Хотя это тоже может быть игра. Ради какого-то Юры или как там его....

После стычки с Малиной я поехал за сестрами. Привез их поздно, почти в десять, но " новой сестренки" еще дома не было. В принципе неудивительно с такой матерью, что она шляется с каким-то хмырем по ночам, и никто ей ничего не говорит, но почему это не беспокоит отца?! Какой пример эта кусачая пигалица показывает той же Диане?

С трудом сдерживая раздражение, я поинтересовался у папы, в курсе ли он вообще, кто такой этот Юра. На что отец спокойно выдал, что это ее парень, и Вика уверяет, что беспокоиться не о чем — он очень положительный.

Парень...У сучки- ягодки есть парень.

Еще и положительный... Это вообще как? В плане любит эту стерву где-нибудь положить?!

Интересно, как он выглядит. Что вообще за черт? Нет, мне плевать, пусть гоняет с кем хочет, но...Блин...

Верчу в руках телефон, покусывая щеку изнутри. И сдаюсь.

Открываю соцсети и забиваю в поиске "Малина Янкова". Шансов, что найду ее не так уж и много на самом деле, но я не могу не попробовать.

Везет. Натыкаюсь на ее профиль практически сразу. Он открыт и на нем достаточно много подписчиков. С аватарки на меня смотрит та Малина, которую я встретил сегодня днем в ее комнате, а не та, что была в нашей столовой при первом знакомстве. Дурацкие двойные стрелки, фиолетовые пряди в черных волосах. Нахально подмигивает, улыбаясь и показывая прикушенный кончик языка.

Невольно улыбаюсь в ответ. Позерка.

Быстро пролистываю фотки вниз, ощущая, как все глубже и глубже становится разрыв в моей голове между первым впечатлением, которое она на меня произвела, и, похоже, ее реальностью.

Здесь нет кадров в купальнике, с букетами цветов и дорогими тачками. Вообще нет ничего хоть немного пафосного, чтобы натолкнуло на мысль, что ее образ жизни такой же, как у матери. Нет. Тут гитара, концерты, какие-то тусовки неформальные, парки, велики, уличные коты, учебники и друзья. Размытые фото с претензией на художественность и стихи. Все такое... Я даже не знаю.

Я окончательно сбит с толку. Нет, она меня все так же бесит, как и прежде, но возможно насчет продажности я был немного не прав.

Малину сложно назвать похожей на мать при всем желании. Наоборот они будто из разных миров. Это даже немного странно.

Листаю обратно вверх. И залипаю на последних постах. Потому что они сделаны пару часов назад. Малина с каким-то блондинистым длинноволосым очкариком, обнявшись, смеется в камеру, потом фото набережной в вечерних огнях, еще большая компания — все с гитарами, прыгают, зависая в воздухе, орут. Опять этот очкарик. Целует Малину в щеку, а она жмурится от удовольствия.

Меня передергивает. Цепко всматриваюсь в этого несчастного. Какой-то прыщавый урод! Но, согласен, что с таким дрыщом ей действительно бояться нечего — не удивлюсь, если у него еще в принципе не встает. Внутри что-то злое скребет. Неприятное. Снова листаю фото вниз в поисках этого Юрика. Парень, бл...

13. Малина

Три недели спустя.

Стоя перед зеркалом в гардеробной, я в последний раз окидываю себя долгим придирчивым взглядом. В целом остаюсь удовлетворенной — распущенные волосы, сдержанный макияж, делающий акцент только на глазах, блузка с забавным кружевным воротником, серый дырявый свитшот и коротенькая плиссированная юбка сильно выше колен, на которых заканчиваются черные тонкие гольфы. Чувствую себя школьницей из аниме — и это мультяшное ощущение хоть чуть-чуть спасает от излишней тревожности.

Сегодня первое сентября, а значит мой первый день как студентки первого курса в моем университете.

Я жутко волнуюсь.

Ведь возможно именно этот день определит мою дальнейшую жизнь на ближайшие шесть лет. Я легко переживу, если не стану всеобщей любимицей — я в этом не нуждаюсь. Но все же хочется встретить хоть парочку людей, близких себе по духу. Друзей...

Дробно выдыхаю, подмигнув своему отражению, и выхожу из комнаты. В универ меня обещала отвезти мама — она ждет в столовой. Сейчас время совместного завтрака, который я, тщательно наряжаясь, уже практически пропустила.

Вообще, честно сказать, меня невероятно бесят все эти совместные завтраки и ужины, но Назар Егорович — не тот человек, с которым отважишься спорить по поводу заведенных им порядков. Если только это не вопрос жизни и смерти для тебя.

В остальном же прошедшие три недели в доме Караевых пролетели, как бы невероятно это не звучало, далеко не так уж ужасно, как я представляла, когда мы сюда переезжали.

Назар Егорович при более близком знакомстве оказался гораздо менее суровым человеком, чем я решила сначала. У него было несколько пунктов, выполнения которых он требовал неукоснительно (в них как раз входили общие трапезы), в остальном же Караев -старший всегда был готов выслушать и, если доводы его устраивали, уступить.

Да и с его дочерьми мы потихоньку начали находить общий язык. Мою мать они по-прежнему демонстративно ненавидели и чурались, особенно старшая, Диана, но на меня это, слава Богу, не сильно распространялось.

Сначала я начала общаться с Лилей, младшей. Это вышло случайно.
Как-то я увидела, как она разучивает пьесу, играя на том самом безобразно дорогом рояле в гостиной. У Лили не получалось, и она чуть не плакала, зло и невпопад лупя по клавишам. Ее состояние было мне настолько знакомым, что сочувствие мгновенно перевесило все остальное, и я решила к ней подойти.

— Привет, — я улыбнулась, опираясь на рояль, — Вообще классно у тебя выходит... Сколько лет занимаешься?

— Не подлизывайся, уходи, — буркнула Лиля, посмотрев на меня исподлобья затравленным волчонком.

— Я и не думала подлизываться.

— Ну да, — с сарказмом хмыкнула девчонка, очень напомнив в этот момент ее брата.

— Да, и у тебя этот момент не получается, потому что ты пальцы не так ставишь, — я кивнула на ее руку.

— Все правильно я ставлю!

— Нет, здесь вот так надо, — я наклонилась к ней и показала переход, — Так, где кусок? — сощурилась, смотря в ноты, — А вот, вижу…

И закончила отрывок.

Лиля, поджав губы, уставилась на клавиши, будто не желая смотреть мне в глаза. Помолчала секунду.

— А ты что? Тоже ходишь в музыкалку? — все-таки скосила на меня настороженный взгляд.

— Ходила. Уже закончила, тоже по классу фортепиано. Сейчас гитарой занимаюсь, но это так. Для себя. А раньше даже мечтала в училище поступить.

— Правда? — Лиля тут же восторженно округлила глаза, и я невольно засмотрелась на ее детское, очень красивое лицо.

Она была как картинка, будто ненастоящая. И на брата похожа сильно. Тьфу, ну почему опять в голову влез он?!
Тряхнула волосами, прогоняя из мыслей непрошенного самовлюбленного придурка.

— Да, но меня мама отговорила, — вздохнула вслух, — Впрочем, я не жалею. До настоящего профи я бы, и правда, не дотянула, данные не те, таланта особого нет, а просто работать потом в музыкальной школе...— и я демонстративно передернула плечами, а Лиля рассмеялась.

— А вот моя мама училась в консерватории, это ее рояль, — призналась девочка, — Она очень талантливая, — с жаром, — Правда, не закончила, потому что потом она встретила папу, и сразу родился Эмиль, и…в общем… — Лиля нахмурилась и замолкла, мрачнея на глазах. Рассеянно нажала на несколько клавиш, — Обычно я с ней делала домашку, — вздохнула совсем тихо и очень тоскливо.

— А хочешь, я помогу? Мне конечно до твоей мамы явно далеко, но...— я развела руками.

Лиля задумчиво уставилась на меня, покусывая нижнюю губу, а потом медленно улыбнулась.

— Давай.

И я присела к ней. Нет, я не сделала это специально. Мне действительно было интересно с Лилей, и я искренне хотела ей помочь. Да и все в доме отнеслись к нашим совместным занятиям очень благосклонно. Даже Диана, которая первые дни игнорировала меня, быстро начала оттаивать и перестала смотреть холодно и зло. А иногда стала даже заговаривать.

Все, кроме Эмиля.

Когда он в первый раз увидел меня за роялем вместе с Лилей, он натурально побледнел, а губы превратились в тонкую злую нитку.

— Кто тебе разрешил? — выдал таким тоном, будто я не на клавиши нажимаю, а громлю инструмент топором.

Я даже растерялась, уставившись на Караева-младшего в ответ, и за меня ответила Лиля.

— Маля мне помогает с менуэтом, который на лето задали. Она ходила в музыкальную школу, представляешь?

— Представляю, — отозвался Эмиль, продолжая смотреть только на меня, тяжело и враждебно, — Это рояль моей матери, аккуратней, — глухо добавил и ушел.

А у меня еще долго было ощущение, что кожа липкая и холодная, будто меня с головы до ног оплевали. И обидно до слез. Не могла точно выразить, что именно меня тогда так задело. Наверно чувство, что ему противен сам факт, что я прикасаюсь к этому несчастному роялю. Словно я недостойна и чем-то заражена.

Вообще хорошо, что все эти три недели мы очень редко сталкивались с младшим Караевым и еще меньше общались, несмотря на то, что пять из семи дней в неделю ночевали через стенку.

14. Малина

Эмиль подгоняет свой серо-синий, блестящий будто только что из салона, мустанг к центральному входу отцовского дома.

Я, стоя на крыльце, с тревожным трепетом смотрю на хищную, вытянутую морду автомобиля, прежде чем подойти и сесть на переднее пассажирское. Я без понятия, как Эмиль водит, но в моем понимании на таких машинах просто невозможно плестись со скоростью 60 км/ч. Сколько там под капотом коней? Пятьсот?!

Вообще-то я ни разу не экстримал. Да и степень доверия к этому водителю у меня минимальная...Даже коленки начинают подгибаться из-за предстоящей поездки.

Караев -младший нетерпеливо давит на клаксон, а затем, перегнувшись с водительского сидения, распахивает мне дверь, поторапливая.

Обреченно вздохнув, я крепче вцепляюсь пальцами в лямку рюкзака и бреду к тачке. Неуклюже залезаю внутрь из-за низкой посадки. Юбка задирается чуть ли не до трусов, и я торопливо ее поправляю, краснея как помидор. А затем и вовсе скрываю ноги, положив на колени рюкзак. Вся моя возня занимает не больше пары секунд, но оголенную часть бедер выше гольф все равно жжет от липкого взгляда "братца".

Будто я специально юбку перед ним задрала... И он сделал себе очередную пометку на этот счет.

Это неприятно все. Очень. И неловко.

Откашливаюсь, стараясь убрать из горла сухой ком, а из головы смущающие мысли. Эмиль заметно сглатывает, отворачиваясь, и будто недовольно поджимает губы. Заводит тачку. Сидим в гробовом молчании. Даже музыка не играет.

— Ты же не гоняешь с пассажирами, да? — не сдержавшись, интересуюсь у Караева, когда защелкиваю свой ремень безопасности, а он заводит машину.

У Эмиля на это дергается уголок губ, обозначая кривую улыбку. Ответом же мне служит показательный рев мощного мотора и пробуксовка колес на старте.

Непроизвольно вздрагиваю и глубже впечатываюсь спиной в кожаное сидение, в котором почти лежу. Низкая посадка спортивной машины не оставляет другого выбора. Мученически прикрываю глаза — лучше бы я поехала на электросамокате...

— Боишься, “сестренка”? — интересуется Эмиль насмешливо и, мне кажется, что с нотками пренебрежения.

И резко тормозит у не успевших полностью открыться ворот так, что меня кидает вперед. Придурок!

Вернувшись в нормальное положение, зло прожигаю глазами его раздражающе идеальный профиль.

— Хм-м... Дай подумать... Наверно нет, — отзываюсь нараспев, — Ведь ты слишком себя любишь, чтобы попытаться убиться. А такая машина нужна чисто для понтов, да?

— Догадывался, что ты мыслишь шаблонно, но чтобы настолько, — издевательски тянет мне в тон.

Хмыкнув, отворачиваюсь к окну, не желая пререкаться ни о чем всю дорогу.
Еще и сердце так странно, заполошно стучит, что я плохо собственные мысли слышу и вряд ли блесну остроумием. До универа не так уж и далеко. Молча дотерплю…

Внимание перетекает на обстановку в салоне. Запахи, ощущения, чужое навязчиво обволакивающее тепло…

Вдыхаю глубже украдкой. Дуб, можжевельник и разогретая кожа. Мужское такое, что немеет челюсть и немного кружится голова.

Мне непривычно и странно. Эмиль вроде бы не намного старше, но у меня полное ощущение, что я именно с мужчиной сейчас еду, близко, наедине, а не с очередным знакомым парнем.

— С чего ты решила, что я слишком себя люблю? — интересуется вдруг Караев, плавно выруливая на шоссе. После того, как он чуть не впечатал меня лбом в лобовое, тормознув у ворот, он ведет машину на удивление комфортно и спокойно, — Просто ляпнула или есть аргументы?

Я на секунду теряюсь, не зная, что ответить. Ведь аргумент у меня есть, и очень существенный — тот вечер, когда он сиганул ко мне на балкон и предложил сумку за минет. Такое мог вытворить только конченый самовлюблённый придурок, уверенный, что все вокруг ниже и хуже него. Да, я могла бы это сказать, но... Но напоминать не хочется.

Слишком пошло. И интимно. И щеки мои душно вспыхивают, стоит только вновь подумать об этом. Легче сделать вид, что ничего не было.

— Хочешь сказать, я ошибаюсь? — выкручиваюсь, отвечая вопросом на вопрос.

Эмиль чешет зубы языком, смотря на дорогу, а не на меня. Будто реально задумывается.

— Иногда мне хочется, чтобы ты была права. Многое бы стало проще... Наверно... — отвечает как-то непонятно.

— Ты о чем? — уточняю, хмурясь.

Но Эмиль так щурится молча, что я понимаю, что он не ответит, и тема закрыта.

Впрочем, он может быть и выдал бы что-то еще через несколько безмолвных минут, но у меня оживает телефон. На экране высвечивается лаконичное "Юра".

Непроизвольно начинаю улыбаться еще до того, как принимаю вызов и прикладываю мобильник к уху. У Юрки линейка должна была начаться раньше на целый час, и он по-любому звонит поделиться впечатлениями.

— Приветик, ну как?! — весело интересуюсь, правда при этом левую половину лица так странно стягивает, что я даже улыбаюсь криво.

Кошусь на Эмиля и мгновенно тухну от того, как тяжело он поглядывает на меня. Будто я делаю что-то жутко неприличное сейчас.

Что? В его машине нельзя разговаривать по телефону?!

Вопросительно выгибаю брови, ловя взгляд “братца” — он, скрипнув зубами, отворачивается. Но настроение мое все равно сразу скатывается на несколько пунктов ниже. Говорю тише и прикручиваю динамик. Мне теперь неловко болтать рядом с ним.

А Юрка захлебывается впечатлениями, рассказывая что-то про группу и про то, что уже успел сходить в профком и куда-то там вписаться. Слушаю фоном, словно в тумане. Остро чувствую, что прислушиваюсь к словам моего друга в машине не только я...

— Юр..кхм…не могу сейчас говорить. Да и я еще даже не на месте... Давай потом? — сдаюсь.

— Вы с мамой еще не доехали? Точно, у тебя же позже, — говорит Юра громко, а Эмиль рядом цокает языком, щурясь.

— Да, едем пока...— сообщаю Юре рассеянно, снова косясь на Эмиля, — Ну, все, целую. Я наберу.

— Давай, Малек! Люблю - прелюблю тебя! Удачи! — орет Юра в трубку и отключается.

15. Малина

— Что?! Он не...— я запальчиво начинаю было возражать, что Юра никакой мне не парень. Но, когда до меня доходит смысл каждого выплюнутого Эмилем слова, обрываю саму себя и концентрируюсь на другом, — С чего ты вообще взял, что он дохлый?! Он нормальный!

— Ну... Если для тебя нормально давать парню свои джинсы погонять, потому что у вас один размер, то да, — фыркает Эмиль, дернув бровью.

— Да ты вообще его никогда не видел!

И мне достается быстрый надменный взгляд, поймав который я замираю.

Догадка взрывается в голове и жаркой вспышкой разгоняет кровь еще до того момента, как я полностью осознаю ее смысл.

— Или... Стоп, ты что? Сталкерил за мной?! — взвиваюсь до высокой пронзительной ноты. Этот факт кажется настолько невероятным и не влезающим в мою картину мира, что челюсть отвисает, а глаза распахиваются на максимум.

— Пф-ф-ф...— у Эмиля будто тень проходит по лицу, и он, прежде чем нормально ответить, нервно дергано хмурится, что только убеждает меня в том, что я в попала в точку! — Нормально ты о себе возомнила, Малек. На хрена мне это надо?! — косится как на мусорный пакет, который забыл выкинуть, — Так, залез раз...Ты, в конце концов, живешь через стенку и подлизываешься к моим сестрам. Я должен был хоть примерно представлять... — заканчивает, бурча себе под нос и демонстративно смотря только на дорогу.

А кончики ушей бордовым горят словно сигнальные огни. Челюсти сжаты. И внутри меня словно прожигает все кислотой от ощущения, что он врет... Врет сейчас! Он следит за мной.

И я не понимаю, что именно чувствую по этому поводу. Но что-то очень сильное. Меня буквально разрывает.

— И что? Представил? — ядовито интересуюсь, — Как мне? Можно общаться с твоими сестрами?

У Эмиля кадык прокатывается по шее, прежде чем он отвечает.

— Пока можно, — глухо отрезает он и, выдержав паузу, зло выдает, будто не удержавшись, — А твой парень - задрот. До сих пор сложить не могу, как ты умудряешься посвящать ему такую ванильную пошлятину. Может у тебя второй есть, м? Тайный? — снова вскользь режет меня взглядом.

— К- какую еще пошлятину?! — бормочу, заранее краснея до корней волос.

Потому что... Боже, не может быть, чтобы он слышал...Я же всегда пою, когда его нет. Или... Не всегда?

— Ну как же... Как там...— скалится Эмиль, наоборот входя в веселый раж, пока я тут обтекаю, вжимаясь в пассажирское сидение.

И...черт... Начинает петь.

Фальшиво, не поставленным басом, но зато не путая слова.

Вдох на двоих,
Тепло твоих губ.
Я ничего не слышу.
Только касание
Жадное рук
И улетаю все выше. (Стихи Валентины)

О, нет…У меня вся кровь отливает от конечностей, делая их влажными и холодными, и больно пульсирует где-то за ребрами.

Это только мое, я не хотела, чтобы кто-то слышал! Уж точно не он!

Я так мечтаю... Я же могу помечтать!

Глаза жжет слезами беспомощной обиды от того, что Эмиль, оказывается, в какой-то раз ночевал дома, когда я подбирала мотив под свои стихи, уверенная, что совершенно одна.

Есть вещи, которые очень личные. Я хочу сама выбирать, кому их показывать, а кому нет. Он еще и с таким пренебрежением об этом говорит. Будто ему противно. Ранит.

— Ты подслушивал, — сиплю, растирая горло, которое будто тонким стальным обручем сдавило.

— Нет. Я пытался заснуть, а ты мяукала за стенкой, будто на улице март, — насмешливо отбивает Эмиль.

— Мог бы меня остановить, если так не нравилось.

На это, поджав губы, молчит.

Скажи он сейчас, что хотя бы было не так уж плохо, и я бы может даже примирилась как-то с этой ситуацией.

Но Эмиль молчит, добавляя ко всему прочему мне еще и неуверенности в своем робком творчестве, и стыд...Мне становится так плохо, что видеть его не могу. Отворачиваюсь к окну, прижимаясь поближе к двери.

— Следишь за мной, подслушиваешь, высмеиваешь. Да пошел ты, придурок, — тихо, обреченно бормочу.

— Тебя послушать, так я целыми днями только о тебе и думаю, — с сарказмом.

— Отлично. Вот и не думай. И вообще никогда даже близко не подходи.

— Ахах. Ок, — смеется. Смешно ему. Даже будто бы с облегчением.

Никак не реагирую. В повисшей муторной тишине лезу во все свои соцсети и наглухо закрываю страницы. Эмиль скашивает взгляд на экран моего телефона и никак не комментирует. Лишь в салоне словно становится жарче от того, как часто и зло он начинает дышать. Конечно, отбирают у него игрушку для троллинга. Наверно же так весело было меня обсмеивать. Еще и может и друзьям посылал менее удачные фотки. Не удивлюсь.

Эмиль включает электронную музыку, когда откладываю телефон, все сделав. Какое-то жесткое техно бьет по ушам из колонок. Мне не нравится, но я молчу. Я вообще ему больше слова не скажу. Пошел он.

Наконец подъезжаем к универу, но я уже не хочу никакого первого сентября. Вместо этого мечтаю быстрее вернуться в особняк Караевых и перетащить свою вещи в другую комнату. Самую дальнюю.

16. Эмиль

Я не успеваю заглушить двигатель, как Малина уже рывком открывает дверь и пулей вылетает из машины. Закрывает смачно, с грохотом.

Эй, это тебе не пыжик твоего недоноска!

Выждав секунду, с чувством давлю на клаксон, смотря на не успевшую далеко убежать "сестренку".

От силы звуковой волны у ягодки даже юбчонка подлетает до самой задницы. Или это от того, что Янкова, испугавшись, подпрыгнула на добрый метр. Злорадно улыбаюсь, наблюдая, как Малина передергивает плечами, приходя в себя и, не оборачиваясь, демонстрирует мне средний палец. Ядовитый Малек...

Внутри кипит и стягивает. И ведь я даже толком объяснить себе не могу отчего. Просто будто передоз получил от нее за эту несчастную поездку.

Знал же, что плохая была идея.

Мне и без того от "сестренки" деться некуда. Не сплю нормально уже месяц почти. Потому что знаю, что она там.

За стенкой.

Слишком близко. И бесконечно далеко.

Ядовитая девочка, которая шарахается на другую сторону коридора, стоит случайно столкнуться. Которая замолкает, как только я вхожу в комнату, хотя до этого мило болтала с одной из моих сестер. Которая смотрит исподлобья затравленным волчонком, когда мы сидим напротив друг друга в столовой. При этом почти не ест, будто ей кусок в горло не лезет. Мне кажется, она даже похудела за то время, пока живет у нас — спали детские щечки, делавшие ее лицо более наивным на вид.

Да, я замечаю каждую гребаную мелочь и мне стоит огромных трудов не спалиться. Стоило. До сегодняшнего утра...

А теперь вот "сестренка" почти в курсе, что я лезу на ее страницу как долбаный наркоман каждый час.

Лезу, потому что там вижу ее совсем другой. Не такой, как в нашем доме. Вижу смешливой, мечтательной, юной, дерзкой, музыкальной, лиричной. Не пустой.

И меня этот контраст затягивает как топь. Наверно тоже чувствовала Алиса, заглядывая в бездонную кроличью нору.

Ты подглядываешь, ловя намеки. Урывками. И тебя тянет смотреть еще и еще. Это уже какая-то фигня нездоровая, я понимаю. Но сам остановиться не могу. Хотя очень стараюсь.

Была даже идея поговорить отцом и съехать. Но... Но мазохизм победил и в итоге я даже об этом не заикнулся. Ведь тогда я больше не смогу прислушиваться к тому, что творится за стенкой.

Я бы давно полез к Мальку и снял муторное напряжение простым, проверенным способом. Но она так любит этого своего Юрика... Бл...

Меня блевать уже тянет от их совместных тупых видосов и фоток. А какие она ему пишет стихи...! У меня волосы на загривке дыбом от мурашек встали, когда она, думая, что меня нет, тихо напевала за стенкой. И текст точно ее. Я потом погуглил слова, нигде в интернете их нет.

Это было красиво. Очень. Малек талантливая.

Красиво и удушающе неприятно, потому что пела же наверно про Юрика своего.

Вообще такие они прямо... Сладенькие. Договаривают друг за друга предложения, помнят, кто что любит пожрать и в какой позе поспать. Спасибо, что хоть не целуются на камеру. Вечно у них какие-то пранки, челленджи, флешмобы. Общая тусовка таких же улетевших с виду малолеток. Я так понял, что из музыкальной студии их. Ни алкоголя, ни дури, ни намека на секс. Играют на гитарах перед прохожими, гоняют на великах по всему Подмосковью, танцы какие-то в метро и в электричках устраивают. Детский сад. Бесит. Она меня бесит.

Но подглядывать за ней болезненно интересно.

Вот только теперь не подглядеть.

Проверяю соцсети. Все заблочила. Все. Потряхивает. Сучка Малек...

Да и плевать на нее. Супер. Это к лучшему. Наконец избавлюсь от этого наваждения…да?

Малек. Хмыкаю про себя. Ей идет...

Рассеянный взгляд застывает на входе в главный корпус, в который широким потоком стекаются студенты. Малины уже давно и след простыл, а все сижу в машине и смотрю в точку, где в последний раз видел ее. Как дебил.

— Эй!

Стук в стекло заставляет вздрогнуть. Поворачиваю голову. Ванька Чижов. Улыбается.

— Здоров, уснул что ли?!

— Да так...Лень... — бормочу неопределённо, наконец вылезая из машины.

Жмем друг другу руки и идем внутрь, попутно махая знакомым. Сейчас в актовом зале должна быть торжественная часть по случаю начала учебы. Но на хер, на нее решаем не идти, а сразу бредем к аудитории, где будет первая лекция.

Здесь уже со скучающим видом на низком подоконнике сидит Гордей Шолохов, мой лучший друг. Рядом с ним Богдан Фоменко, Леська, девушка Богдана, и... Я невольно замедляю шаг, чувствуя легкую, но достаточно неприятную неловкость... Янка Чемезова.

Мы с ней ещё не виделись с того вечера в клубе, когда я пьяный полез к ней. Надеюсь, за три недели она уже все забыла.

Я вот совершенно про нее забыл, пока сейчас не встретился.

17. Эмиль

С Ванькой подходим к ребятам. Пожимаю руку сначала Богдану, потом Гордею, одновременно пихая его в плечо, чтобы дал сесть рядом с ним на подоконнике. Фыркнув, Шолох двигается, высвобождая место.

— Здорово, как жизнь? — спрашивает. Он только вчера прилетел с океана, и последние пару недель мы не виделись.

— Так себе, — бормочу, чувствуя, как Янка прожигает мой профиль выжидающим взглядом.

Очевидно, что ловит момент, когда повернусь и посмотрю на нее.

И мне хочется стечь с подоконника и прикинуться трупом. Не люблю вот эту вот всю херню.

Но выбор не большой, а точнее никакой.

Так что, сжав зубы, кидаю рассеянный в пространстве взгляд на девчонок. Сразу на обеих. Может до Чемезовой так быстрее дойдет, что не стоит на меня в упор пялиться и чего-то ждать. А судя по тому, как она глазами пытается проделать дырку в моем виске, она именно ждет.

— Привет, — бросаю ровно.

— Привет, — улыбается Леська, прижимаясь к Богдану.

Яна краснеет, глаза флиртом горят.

— Привет, ты в последнее время совсем пропал...— покусывая губу, Чемезова пытается вовлечь меня в беседу. Делает шаг в мою сторону. Мгновенно напрягаюсь, наблюдая, — Мы на прошлых выходных на квадриках гоняли, я думала, ты приедешь...Ты же в чате писал, что сможешь.

— В итоге к матери мотался, никак, — отрезаю как могу вежливо и отворачиваюсь к Гордею.

Я, блин, не знаю как еще при всех объяснять ей, что не будет у нас ничего.
Боковым зрением улавливаю, как Янка застывает и обиженно хмурится. Остальные переглядываются. Замечают. В воздухе повисает неловкость, от которой, как обычно, избавляет Ванька Чижов, не чувствительный к таким тонким материям.

— А меня тебе, что? Мало было? — искренне возмущается он и с размаху кладет свою ручищу на хрупкие Янкины плечи, так что та чуть не сгибается пополам, — Я ее катал, значит, целый день, за штопором чуть ли не в соседнюю деревню потом еще бегал! — начинает перечислять свои рыцарские подвиги, имитируя удушающий.

— Блин, Ваня, медведь! Отстань! — сипит Яна, пытаясь вырваться, но куда там.

Леська с Богданом ржут и начинают подначивать. Я выдыхаю, зная, что они легко так провозятся до самой пары, а значит Чемезовой в ближайшие минут двадцать будет не до меня. А потом... Я думаю, она все поняла.

— Как дома? — пользуясь тем, что остальные отвлеченны, тихо спрашивает Гордей.

Пожимаю плечами, ощущая острый приступ желания закурить от одного слова "дом".

— Терпимо, — почти беззвучно отвечаю, наблюдая за шутливой перепалкой Вани и Яны, — Пару дней назад мировую подписали. На следующей неделе все. Официальный развод.

— Мама сказала, тетю Риту к своему психотерапевту отправила, — подавшись ко мне поближе, продолжает Гордей.

Молча киваю. Шолох единственный, кто в курсе всей ситуации. И единственный, с кем я вообще могу об этом говорить.

Наши семьи общаются, а мы дружим со школы. Учились в параллельных классах и, сколько себя помню, в одной команде играли в баскетбол. Родители Гордея тоже развелись, правда уже давно, четыре года назад.

Развелись не так как мои, а с громкой дележкой имущества, скандалами в интернете и даже парочкой походов на телешоу. Зато без беременной бабы, мгновенно нарисовавшейся на пороге. И без мешающих спокойно жить сводных сестер. Так что не берусь утверждать, какой вариант приемлемей.

Тетя Ира, мать Гордея, сейчас активно поддерживает мою маму. Затащила ее к своей подружке - психотерапевту, и вместе они с восхищающим упорством рассказывают ей, что крах ее семейной жизни — это на самом деле никакой не крах, а новый горизонт головокружительных возможностей. Вот оно — золотое время, чтобы пожить для себя. Тем более, что есть на что.

А до этого момента мама вообще не жила, а прислуживала, и вот теперь -то заживет.

Лично мне как человеку, которому по мнению психотерапевта мама, оказывается, страдая всю жизнь, прислуживала, слушать этот целебный треп мягко говоря не приятно.

Выходит так, что будто мы с сестрами мешали маме жить, и это такая радость, что она от нас наконец частично избавилась. Меня трясти начинает от одной подобной постановки вопроса.

Но вместе с тем я не могу не признать, что состояние матери заметно улучшилось, а потому держу свое мнение и свои претензии при себе. Короче молчу в тряпочку. Как и с отцом.

И во мне все это копится, варится, вступает в химические реакции и иногда такое ощущение, что может взорваться как термоядерная бомба в любой момент. Гордей меня понимает, у него было так же. Есть вещи, которые невозможно объяснить, если ты сам их не пережил.

— Слушай, помогает тетин Ирин психотерапевт. Ну и сама тетя Ира тоже... — отзываюсь вслух шепотом, пока ребята отошли к общей быстро увеличивающейся толпе около дверей аудитории и на нас с Шолохом никто не обращает внимание, — Мать тут даже с отцом спорить по имуществу стала, акции себе выбила. А то сидела — только плакала, что жизнь кончена и не надо ей ничего.

— О, узнаю маму, — хмыкает Гордей, — Выбить побольше — это прямо ее. А отец не залупился?

— Да нет, у него свадьба же на носу. Он скорее на саму постановку вопроса обиделся. Типа "Ты что? Считаешь я тебя кину?" — передразниваю мимику и интонации папы.

— Ахах, знакомо, — беззвучно ржет Шолох, — Мой там тоже что-то про какое-то доверие вещал. А за участок в Сочи до сих пор судятся.

— Тетя Ира может. Моя б забила уже, — киваю, потирая бровь, — Но вообще она будто на самом деле поверила, что новая жизнь и все такое. Улыбаться начала, лучше выглядит. На танцы пошла, по выходным у них сходки в парках. Вчера звонит в обед и спрашивает, смогу я девчонок раньше забрать, а то у нее встреча. Я подорвался — приезжаю, а они все из салона, накрашенные, с прическами. Всучила мне мелких в зубы и стартанула в Парк Горького. Привет-пока и за дверь. Я даже немного прихренел, — смеюсь.

— Что, даже без чая? — угорает с меня Гордей, напоминая, как я ему жаловался на мамины унылые чаепития, когда она вместе с шарлоткой пыталась впихнуть в меня рассказы о том, какой ужасный у меня отец.

18. Эмиль

— Оу, малыш, аккуратней! — маслено скалится Ванька, и не думая отпускать Малину из своих медвежьих объятий.

А она даже особо не трепыхается! Только голову задирает к его лицу и растерянно хлопает глазами.

— Это я должна быть аккуратней?! Ты меня чуть не затоптал! — возмущенно пищит.

— Миленькая какая и сразу в руки, удачный день! — игнорируя ее претензию, довольно басит Чижов, но через секунду задумчиво хмурится, протянув, — Стоп... Где-то я тебя видел...

— Конечно видел! — рычу я глухо от сдавивших горло эмоций, которые даже не собираюсь пытаться анализировать. Просто вижу, что он ее тискает до сих пор, и так и тянет встать и раскидать их по коридору, — Чиж, глаза разуй, это же моя новоиспеченная "сестричка". И лапы свои гребаные убери!

— Блин, точно...! — хохотнув, Ванька наконец отступает, но продолжает нахально лыбиться, пялясь на Малька, — Та самая Малинка! А ты в жизни... Прям… — присвистывает под смех Гордея, которому это все кажется забавным, и беззвучно, но очень выразительно добавляет "ябвдул", подмигивая мне.

Что бы ты сделал?!

У меня перед глазами начинают танцевать бордовые пятна. Мне вот ни хрена не смешно. К нам возвращается ещё пара ребят, чувствуя, что что-то интересное происходит.

Малина вонзает в меня полный бешенства взгляд, ноздри ее трепещут от того, как рвано она втягивает воздух.

— Значит точно еще и мои фотки всем показал?! — взвивается она обиженно.

Тяжело смотрю на нее исподлобья. Ну, во-первых, не все, а самые плохие. А во-вторых...

— Я же не виноват, что моим друзьям интересно посмотреть на тех, кто без мыла в чужие семьи пролезает, — рычу.

— О, да пошел ты! — вздрагивает ее голос.

И "сестренка", отвернувшись, хватает за руку светловолосую девушку, с которой болтала, и обогнув по дуге Чижова, стремительно удаляется по коридору.

Внутри бешено дрожит, пока смотрю ей вслед. Пальцы впиваются в край подоконника, рискуя его отломить. У меня на эту "ягоду" кажется сильнейшая аллергия, а прямо сейчас анафилактический шок.

Еще и Чижов... Добивает. Прислоняется к скосу окна плечом и начинает напевать у самого моего уха.

— Ягода- малинка, оп-оп-оп...

— Бля, заткнись, — страдальчески тяну, жмурясь.

Но разве Чижа так просто успокоишь?! Особенно, если у него конец привстал и слюна на грудь капает.

— А она реально ничего, — присвистывает Ванька, облизывая взглядом мою сводную бесячую "сестренку", как раз сворачивающую за угол, — Слушай, а ей восемнадцать то есть? Вдуть уже можно? — ухмыляется, пихая меня в бок.

Злость — неожиданная, неадекватная и какая-то совершенно первобытная мгновенно топит с головой. В ответ тоже пихаю в бок друга. Только с такой силой, что он чуть не отлетает в другой конец коридора.

— Э, ты чего?! — вскидывается Ванька.

— Ничего, я тебе сейчас сам вдую, забудь, — тиху цежу сквозь сцепленные зубы.

— Пацаны, хорош, — хмурится Гордей, встревая.

Но мы не обращаем внимание ни на него, ни на кружок приятелей, обступивший нас с Ванькой. Всё вокруг каким-то размытым, мало что значащим фоном. Чиж тоже скалится уже совсем не так безобидно. Он всегда заводится моментально, а дури в нем много. Даже больше, чем во мне.

— Хах, забил что ли для себя? А как же родственные связи, семья, — начинает зло лыбиться Чижов, подначивая.

— На хрен она мне сдалась! — тут же отнекиваюсь.

— Ага-ага, или тупо боишься, что не даст, если попросишь? "Брат" же вроде. Еще и явно "любимый", — ржет, не унимаясь.

— Ты придурок, Чиж. Захочу — даст, и месяца не пройдет, спорим?

— А давай, спорим! — тянет ко мне руку, — Месяц тебе. Чем доказывать будешь?

— Видео сниму.

— Эмиль… Да вы чего? Совсем?! — офигевает Гордей.

— Шолох, разобьешь? — хмыкает на это Ванька, протягивая мне руку. И насмешливо так, — Видел я, как она тебя "хочет". Очень убедительно. Обосрешься ведь, Эмиль.

С размаху шлепаю его по руке. Сжимаю в рукопожатии.

Чувствую на себе липкие, любопытные взгляды ребят из нашей компании. Ну трындец... Внутри ледяной иглой колет сомнение, в голове проносится, что может вот сейчас и перебор, но мне уже не свернуть.

Адреналин, удушающий, мутный, начинает шуметь в ушах и больно дергать за ребрами, подталкивая вперед. И еще... Я теперь могу ее достать, не мучаясь вопросами зачем мне это надо и почему я это делаю. И плевать на Юрика ее, на все плевать. Ведь это игра. Не всерьез. На спор. Просто игра. Эта мысль как сильнейший наркотик, избавляющий от всех ограничений.

— Увидим. Давай, на что спорим? — спрашиваю у Ваньки.

— Если через месяц обломаешься, а ты обломаешься, отдашь мне мяч с автографом Коби (*мировая звезда баскетбола - прим. авт.). Ну как, не слабо?

Вокруг начинают ошарашенно свистеть, а меня передергивает. Хах, высоко планку задрал. Проиграть будет поистине стремно, но... Я не проиграю.

— Пойдет. А ты...

И я подвисаю. С Ваньки брать особо нечего, да мне и не надо ничего, если честно.

Кроме самого этого спора...

— Так, а ты... Будешь моим Санчо Панса на месяц, — ляпаю первое, что приходит в голову.

— Это кто? — хмурится Ванька.

Ребята вокруг ржут. Я тоже начинаю смеяться, ощущая еще и прилив нездоровой энергии. Наступает разрядка, почти доходящая до эйфории. И уже хочется начать действовать. Надо будет после пары сразу "сестренку" разыскать.

— Беги читай, чтобы узнать, Чиж, — вслух советую Ваньке, — Как раз за месяц осилишь. Заодно просветишься.

— Мля, "читай"...звучит уже как наказание, — скорбно закатывает глаза Чижов.

— Ахах, Эмиль, что ж ты так жестоко с нашим Ванечкой? "Читай"! — угорает Богдан, — Героя из "Колобка" вспомнить не мог?!

Опять взрыв смеха, который перекрывает звонок, объявляющий начало пары. Начинается суета. Все стекаются в аудиторию.

— Так, а мешать тебе можно? Чтобы не читать? — подмигивает Ванька.